Мисс
Алёна Владимировна говорит, что меня пора уволить: почему-то я вдруг оказалась безответственной, хотя всегда считала себя лучшим работником нашей компании. Все вопросы скапливаются в горле, но ничего сказать я не могу — дыхание перехватывает от одного взгляда моей подруги-начальницы. Что же не так я сделала? Объём продаж в отчётах всегда занижала или завышала — как она меня об этом просила, а спустя пару месяцев работы я уже сама решала, что именно делать: в какие документы писать правду, а в какие – выдумку. Попутно мне вспоминается, как Алёна сама со мной советовалась, как считала мои решения верными, как ставила меня в пример всем остальным, а сейчас… Почему вдруг уволить? Что я сделала? Она сидит напротив: в строгом синем костюме, волосы у неё, как и всегда, собраны в тугой хвост; мусолит уже третью или четвёртую тоненькую сигаретку с ароматом якобы клубники, а на самом деле в воздухе пахнет жжёной травой. — Сокращать мне тебя невыгодно, — говорит она так, словно рассуждает вслух, словно и меня-то в комнате нет и она говорит сама с собой. — Да и специалиста я такого уже не найду, мы хорошо сработались и понимаем друг друга. Ты никогда меня не спрашивала, например, зачем нужно врать, а новому человеку придётся всё это объяснять… — она затягивается, выпускает дым, болтает ногой, пытаясь избавиться от надоедливой туфли на высоком каблуке. — Знаешь, это новое поколение, не наше, а после нас? Они выучили умные слова, им привили какие-то ценности, их научили, что врать — это плохо, — она снова вдыхает в себя и выпускает струйку дыма в потолок, наклоняет голову и тушит сигарету, ломая её в пепельнице. — Поэтому мы теперь все в полной жопе, — заключает Алёна и поднимается с места. Она идёт к своему столу, а цвета почему-то меняются, всё становится чёрно-белым: стены, диванчик, сама Алёна, её костюм. «Наверное, всё зависит от освещения», — решаю я, но остаюсь сидеть, будто прикована к дивану, и ничего так и не говорю. — Но с другой стороны, — заняв своё рабочее место, продолжает моя начальница. — Не могу же я спустить тебе с рук то, что ты сделала, правда? Мне приходится кивнуть, хоть я до сих пор и не понимаю, в чём меня обвиняют и почему речь вдруг зашла об увольнении. — Знаешь, — внезапно повеселев, улыбнувшись и тряхнув головой, продолжает Алёна, — мы же с ней плохо расстались… — она даже усмехается, но так громко, что пугается этого смешка и меняется в лице, становясь ещё серьёзнее, чем была. — Какая же тесная планета Земля, — снова закуривая, говорит она, разочаровавшись в этой сомнительной истине. — Хочешь забыть человека, — говорит Алёна, — но ничего не получается: что-то сводит вас снова и снова. А зачем? Что нужно ещё? Нас ничего не связывает, — наконец она переводит всё своё внимание на меня и смотрит в упор, словно изучает, даже слегка наклоняет голову, будто так ей будет меня лучше видно или видно насквозь. — Как ты вообще оказалась в этом месте? Что тебя привело к этой сумасшедшей? Мне непонятно, о ком она говорит, но Алёна не перестаёт на меня смотреть: она не то чтобы сверлит меня взглядом, её глаза просто застыли, не мигают, ничего не выражают — пустые, может быть, даже безжизненные — гипнотизирующий взгляд. Смотря в эти глаза, мне почему-то кажется, что я начинаю падать, и в ушах слышится свист ветра, поток воздуха… Хочется спросить Алёнку: о чём она говорит, что я такого сделала, с кем она рассталась и с кем её столкнули; произношу эти слова в голове, набираю воздуха, чтобы задать ей свой первый вопрос, но… Янтарные глаза вдруг становятся больше, они превращаются в огромный янтарный круг, с чёрными крапинками, с чёрной огромной точкой в центре, к которой меня тянет, засасывает, и я лечу. Темно так, что не понимаю, где именно нахожусь. Алёна исчезла, я попала в её глаз, в самый центр, и мне ничего не слышно, кроме какого-то отдалённо каркающего голоса. Песня? Да, это похоже на песню, на какую-то старую песню, но язык! Не могу разобрать язык: английский или русский? И музыка… Или это не музыка? Кто-то шагает строем и поёт? Не могу понять, но уверена, что уже где-то слышала подобное. Однако музыка перестаёт меня волновать, ко мне вдруг приходит осознание, что я не сижу и не стою, а лежу укрытая одеялом, или это не одеяло, а огромные накрашенные ресницы так укрыли меня, что я чувствую тепло и не хочу ничего предпринимать… Где я? Есть желание проснуться, но не понимаю — сплю ли я вообще? Почему-то решаю, что глаза закрыты, и я сплю, и стоит мне проснуться — всё непонятное закончится, я выпаду из Алёнкиного глаза, вернусь в её кабинет, мы продолжим разговор, и я всё выясню; но я делаю усилие и понимаю, что ни глаза, ни тело меня не слушаются. Что же получается, я начинаю что-то видеть закрытыми глазами, находясь в чужом глазу? Пока я паникую и пытаюсь понять, что со мной происходит, темнота немного проясняется: появляется дверной проём, слышу музыку чуть отчётливее… Английский! Мне удаётся выловить слова: «left, right, left… Hell» Кто может петь про ад? «AC/DC»? В проёме вдруг появляется лохматая голова, но тут же исчезает, и появляется высокая девушка. Кажется, что она смотрит на меня и довольно улыбается, мне даже видно её глаза, а комната тем временем озаряется светом, но не ярким, а таким, каким обычно освещена, если смотреть в ней ночью телевизор и не зажигать лампочек… Откуда он? — Так тебе лучше? — спрашивает меня девушка, и я хочу ей ответить, хочу подняться, но тело снова будто приковано, а голос мой пропал — мне хочется сказать, но я чувствую себя немой рыбой, которая только и может открывать рот. Девушка продолжает смотреть на меня, а я принимаю решение — разделаться хотя бы с одной проблемой: открыть глаза, чтобы лучше её рассмотреть, так как с закрытыми мне её плохо видно. Свет внезапно становится чуть ярче, и вся моя решимость улетучивается, мне хочется закричать от страха — я не понимаю, что со мной происходит. Почему я не могу открыть глаза? Почему музыка от меня становится всё дальше и дальше, словно меня погружают в воду? Почему я не чувствую своего тела? Где я? Кто все эти люди? — Ладно уж, ноутбук я заберу, — девушка снова появляется в проёме; я почти уверена, что мы с ней обменялись взглядами, так как она вдруг улыбнулась мне и пожала плечом, мол, ничего страшного, я и сама не понимаю, что здесь происходит. Она проходит ко второй кровати… Секунду. Здесь ещё одна кровать?! Только сейчас понимаю, что она вся в белом. Именно так я и представляла себе ангелов: белая кофта с длинными рукавами (такими длинными, что их не мешало бы подвернуть), слегка растрёпанные длинные волосы, плавная медленная походка, нелепая безразмерная юбка с подолом, что подметает пол; слегка заторможённые движения, нисходящая лёгкая улыбка и вместе с тем уверенность, которая внушает одну-единственную согревающую изнутри мысль — всё будет хорошо. — Хорош был дом, но пришлось встрять, — слышу, как кто-то напевает, едва ли не отбивая чечётку. — Это не про нас, — слышится женский тонкий голосок. — Брось! — перебивает мужской каркающий голос. — Посмотри на этого чувака: вылитая Элька! — Шама-а-ан! — возмущается девчоночий голос. — Серьёзно! — продолжает тот, — ей только шляпы не хватает! А музыка! Ты только послушай! Это бубен! Да восст-а-а-анут ду-у-ухи! — Тише! — кто-то третий. Музыка отдаляется. Становится тихо. Мне почти понятно, что это за песня, я её действительно слышала и почти готова назвать себе самой имя исполнителя и название композиции, но всё это перебивают вопросы: что за Эля? Откуда здесь взялся шаман? Девушка в белом подходит к изголовью моей кровати, она не смотрит на меня, она смотрит в окно, которое почти над моей головой. Этот ангел вздыхает обречённо и, вскинув голову, словно хочет остановить слёзы, двигается вперёд, прямо в окно. — Ад. Снёс. Шлюз, — отчеканивая каждое слово, как команду, продолжал громкий, уже сводящий с ума голос. Свет гаснет.Вий
Час назад я был в кухне один: за окном начинали просыпаться ещё не свалившие из этого ледяного ада птицы, небо почему-то решило быть по-летнему ясным, даже розовая полоска облаков образовалась и лезла в открытую форточку. Рассвет новой жизни начинался неплохо, я даже был готов поверить в знаки судьбы, о которых часто говорит Шаман: небо чистое, выманивает из этой клетки, я всё делаю правильно. Вещи собраны, сумка рядом, осталось докурить последнюю сигарету, придумать записку и свалить. Предрассветная тишина действовала успокаивающе, я почти не думал ни об Эльке, ни о котятах, да и с какой стати, кто они мне? Думалось о пустой квартире, о том, как много вот таких рассветов я встречу там в полном одиночестве, которое меня совсем не пугает, а наоборот — радует; дождусь лета, подам документы в какой-нибудь ВУЗ, постараюсь найти кого-нибудь по старым отцовским связям, чтобы устроиться на работу. «Всё непременно получится», — думал я, снова и снова выпуская дым, словно организм хотел наверстать упущенное в отношениях с никотином. Никогда не курил. Пришлось. Час назад мне меньше всего хотелось видеть эту хреновую артистку. Вот она: почему-то в грязном засаленном халате, с хаосом на голове, стоит и дымит, пытаясь что-то пожарить в сковороде. Она появилась здесь внезапно, словно ждала за дверью какого-то особого момента, а потом резко открыла дверь и вошла. Вошла, поставила на стол пыльный и грязный огромный двухкассетный магнитофон «Sharp», вставила туда кассету, наконец-то взглянула на меня, но как бы спрашивая: «Ты ещё здесь? Тогда смотри и слушай». После чего все мои представления о новой жизни превратились в ржавчину и стали осыпаться. Под такую песню, с этим голосом вообще нельзя ни о чем мечтать, под такое хочется сдохнуть. Она об этом знает, потому и перематывает обратно снова и снова, даже не ошибается ни на секунду, где именно начинается песня — останавливает перемотку и включает. Если в аду крутят музыку, то именно такую: кастрюли вместо барабанов, грубый самобытный вокал, крики сумасшедшего, а на фоне — Эля со сковородой около адского огня — что может быть хуже? Мечтаешь не о рае, а о второй смерти, в точности так, как орёт этот Летов в динамиках: непрерывный суицид. Для всех. А она ему подпевает, улыбается — почти счастлива и наверняка уверена, что снова меня уничтожила. — Ух ты, круто! — в кухне появляется Шаман и пытается перекричать музыку, но Эля вдруг делает снисхождение, и звук становится тише. Всё ясно: спектакль окончен и был он только для одного зрителя — для меня. — С такой музыкой и бубна не надо, хоть бери магнитофон и в горы, камлать! — всё ещё громко, всё ещё пытаясь перекричать Летова, вопит Шаман. — Рада, что хотя бы тебе эта музыка нравится, Вий вот не проникся и наверняка собрался умереть, — выдаёт она, нагоняя суету, изображая сверхзанятость. — Ну, нет, дружище, — он садится рядом и сейчас увидит мою собранную сумку, но пока продолжает, — для похоронного обряда это слишком живая музыка. — Для поминок в самый раз, — огрызаюсь я, зная, что сейчас, ещё минута-две, и тема разговора смениться. — Песня о жизни на поминках? Ты серьёзно? Хотя что-то в этом есть, — продолжает он, но резко замолкает: сумка обнаружена. Вторая часть шоу начинается. — Это чё? — словно ничего не понимая, спрашивает Шаман, а смотрит то на меня, то на Эльку, но на Эльку больше, разумеется: ей решать, уйду я или нет, Шаман думает именно так. — Решил мусор вынести? — продолжает он, и делается это лишь для того, чтобы я вдруг передумал и остался. — Можно и так сказать, — нехотя отвечаю, только всё бесполезно, Шаман; ты должен это понимать. Тушу сигарету, порываюсь выйти из-за стола, но передо мной возникает тарелка — Эля опускает её на стол так, словно хочет разбить: с грохотом и остервенением. — Сначала поешь, — сквозь зубы произносит она, словно сама не рада тому, что сделала этой ночью. А ночь была длинная и самая ужасная за всю мою грёбаную жизнь. Пока Шаман, Китя и Шатун клеили обои, я закончил с потолком и решил как раз-таки вынести мусор, так как оборванные обои валялись в углу кухни вместе с оторванной потолочной плиткой, и никому не было до этого дела. Сгрузив всё в пакеты, я вышел из кухни, уже мало-мальски успокоившись, перестав параноить по поводу того, что нас вот-вот всех загребут. Дверь в кухню за мной закрылась сама собой, я уже собирался накинуть куртку, чтобы выйти на улицу, но в коридоре появилась Эля. — Идём, нужно поговорить, — заявила она, но, понимая, что с мусором я так просто не расстанусь, добавила: — Потом вынесешь. Маска серьёзности на её лице дала понять, что мусор действительно подождёт до неопределённого «потом», потому я проследовал за ней, в её комнату; к тому же до ремонта и всей этой истории с Мисс и Саблей сам шёл к ней и именно для того, чтобы наконец-то поговорить и всё выяснить. Дверь она как всегда закрыла, я же, ожидая какой-нибудь очередной исповеди, уже сразу решил занять удобное место — единственное кресло за её столом. — Артём, выслушай и не перебивай, — вот так начинается ад, когда к тебе обращаются по имени и просят не перебивать; но я ещё ничего не подозревал и только закурил, раз уж разговор обещал быть долгим. Эля тяжело вздохнула, покачала головой и, пройдя в комнату, опустилась на кровать. — Что-то ещё случилось? — спросил я, понимая, что ей тяжело начинать разговор, да и вид её настораживал: слишком беспокойная, как в тот момент, когда собиралась добить Лысого. — Нет, дело не в этом, — быстро ответила она и стала искать сигареты, но они оказались на столе, и я ей их передал. Закурив, она продолжила: — Я должна тебе рассказать всю правду. Только не перебивай, — снова добавила она, выпустила дым, а потом… Правда. Много правды. Так много, что оба едва могли её вынести. Мой отец оказался её давним знакомым и тоже был связан с этим её «другом» Андреем. — Когда я узнала, что ты сын Якова, было уже поздно, у меня были свои планы, — говорила она. — Оставаться в школе у меня не было никакого желания, а ваша с Саблей идиотская идея была мне только на руку, так как сначала меня не хотели брать на работу, а потом не хотели отпускать, потому что вы — выпускной класс. Странно, что отец тебе не рассказал, не думала, что имя «Эля» ему ничего не напомнит. «Конечно, не напомнило, — думал я, пока она рассуждала об этом вслух, — отцу-то я сказал, что у нас новая классная, которую зовут Эллой Михайловной, это потом ты сказала, чтобы мы тебя звали Элей. Вряд ли он знал твоё полное имя, как и ты не знала его фамилии, но… Как оказалось, никакая ты не Эля и не Элла, а Алиса!» — Он просил присмотреть за тобой, но я-то знала, что ничего путного из этого не выйдет хотя бы потому, что с тобой ещё пятеро таких же, за которыми нужно было присмотреть, — усмехнулась и затянулась сигаретой, словно все остальные родители попросили её о том же самом, что и мой отец. А Вий-то дурак, думал, что какой-то особенный, раз Эля ему так доверяет! — На самом деле ты абсолютно свободен, паспорт мой был ненастоящим в ЗАГСе, эта липа осталась мне «в наследство» от Андрея, портить тебе жизнь я не собиралась. — М-м, спасибо, — всё, что я смог ответить, приходя в бешенство от этой правды. — Когда я сказала тебе убить Мышь, я не подразумевала, что ты должен был пойти и убить её, — внушительно и громко продолжила она, словно поняла, о чём я подумал. — Ты должен был бежать от сумасшедшей Эли, а не делать то, что сделал. — Почему нельзя было сказать об этом прямо? — не выдержал я. — «Вий, ты мне надоел, вали к чёрту из дома!» Что трудного?! — Успокойся, — протяжно и устало ответила Эля, закрывая лицо одной рукой. — Ты прекрасно знаешь, что я не могла так сказать, я обещала твоему отцу, что с тобой всё будет в порядке… — Обещание ты не выполнила, я не в порядке! — Именно поэтому я хочу тебе всё рассказать, чтобы ты ушёл и успел спастись! Оба замолчали. Спастись от чего? От ментов? А от совести, от ночных кошмаров, от снесённой крыши, кто спасёт? Куда бежать? — За остальными тоже просили присмотреть? — продолжил я, так как история со мной была уже более-менее ясна. — Нет, — качнув головой, ответила она, убрав руку от лица и сбросив пепел сигареты на пол. — Прищепка и Пёс здесь долго бы не задержались — они ведь уехали, как я и рассчитывала; Сабле действительно некуда пойти, кроме этого дома, а с Шаманом и Китей своя история… — И какая же? — снова перебил я, зная, что она вряд ли расскажет, если её об этом не спросить. Эля затушила сигарету в баночке, которую вытащила из-под кровати. — Тётка Шамана умерла по моей вине, её убили, а Китя… А Китя просто жертва Элиной самонадеянности: Китя не нужна родителям, так как её отец тоже знакомый Эли, которого она очень хорошо знает; Китя неудачница по жизни, и Эля просто решила стать для неё матерью, потому что своих детей уже вряд ли когда-то сможет завести. — Мент, Шатун, Вена, Снег и, наконец-то, Мисс? С ними что? Ты хотела отдать Саблю, Вену и Шатуна Менту, а потом сделала всё для того, чтобы Мента убили! Я читал твою переписку в телефоне! Эля долго ходила вокруг да около, а потом всё же решила рассказать. Всё оказалось ещё хуже, чем я думал, но это уже не моё дело. Рассказывать остальным я ничего не стал, да и не было желания ни у них, ни у меня: они были заняты Мисс и Саблей. Собрав вещи, я хотел уйти без предупреждения, но заперся на кухне, чтобы оставить и ей, и котятам письмо, а потом уж свалить. Не успел, Эля постаралась меня опередить. И сейчас вместо того, чтобы огрызнуться, послать её подальше вместе с этой жареной полуфабрикатной котлетой на тарелке, я смотрю ей в глаза, подавляя довольную улыбку. Уничтожить меня не получается, оставить дома — не получается; я устал думать над тем, что она хочет от меня на самом деле, я больше не её игрушка, ещё минута-две – и меня больше не будет в этом доме, ей не с кем будет обсуждать свои шизофренические планы правления. Всё закончилось! Свобода! — Правда, — с осторожностью маленького мальчика, который решил подойти к костру и подбросить хвороста, встревает Шаман, — как-то выносить мусор на голодный желудок — не самая лучшая идея… — Заткнись! — Эля стучит кулаком по столу, тут же сносит со стола магнитофон — тот падает с грохотом, от него что-то отлетает, а Шаман вжимается в стену, и будь та не такой твёрдой — он бы в ней с радостью растворился. Нет, спектакль не закончен, он будет продолжаться, пока я не поставлю точку. Правду ты говорила этой ночью или нет — меня уже не интересует. Будем считать, что я поверил и наконец-то делаю то, чего ты добивалась от меня тогда, — я ухожу. Пережить бурю? Я не намерен даже наблюдать за этим. Прощай, Эля! Она опускается за стол, закрыв лицо руками. Пусть Шаман её успокаивает, к тому же, сейчас прибежит Китя, она наверняка услышала этот грохот и крики — утешителей будет достаточно; с меня хватит. Догнать и остановить меня некому: Эля продолжает свою трагедию, Шаман всё ещё в состоянии ледяной скульптуры, а в дверях я встречаюсь с Китей и Саблей, которым и дела до меня нет — они меня даже отстраняют в сторону, чтобы пройти на кухню. Однако стоит мне немного замешкаться с обувью — Китя возникает передо мной и смотрит как на врага народа; ей бы ещё ружьё в руки, и я бы даже ухмыльнуться не успел. — Вий, так нельзя, — говорит она мне, но ей на самом-то деле никогда до меня и дела не было. Не было бы Эли, не было бы этого дома — мы расстались бы, как обычные одноклассники: вали, исчезай из моей жизни, наконец-то мы больше никогда не увидимся, и у меня начнётся своя жизнь. Глаза Кити начинают блестеть от слёз. Не сдаваться! Назад дороги нет! Тебе на них плевать! Беги отсюда и забудь всё, что здесь было! — Мне всё равно, — я уже готов открыть дверь, но за ней внезапно начинается шум, а потом следует ругань… Не успел?! Знакомый голос…Эля
Бежать к Штырю! Олег и Валик знали, что я живу в общаге, знали в какой комнате и с кем, поэтому вернуться домой я не решалась, да и ноги сами меня несли к знакомому дому — серой облезлой девятиэтажке в центре. Не помню, как я вообще смогла его найти в незнакомом городе, в котором терялась ещё долгое время. Помню, что даже осознание того, что я иду к Штырю, настигло меня только в подъезде, где через этаж горели лампочки, пахло сыростью и табаком. «Только бы добежать, только бы он был дома, а там я уж точно в безопасности», — наверное, такие мысли и сопровождали весь мой путь, до самой двери, и только оказавшись около квартиры, когда мне осталось постучать или позвонить в звонок, я вспомнила, что мы поругались. За дверью слышалась музыка, иногда смех — он был не один, а я одна, по ту сторону двери, жертва собственной дурости. Страх сожрал всю спесь, и первым делом я была готова едва ли не упасть на колени и просить у Штыря прощение за то, что вообще приехала в город, поступила в универ и доставляю ему проблемы своим существованием. Да только чем больше я слышала музыку и смех, тем больше начинала на него злиться: меня могли изнасиловать, убить, а он веселится с друзьями, опять нагнал полную квартиру своих очкариков и даже не думал, где я и что со мной… Хотелось развернуться и уйти, но страх, к счастью, сжирал и неуместную гордость, и оставшуюся дурость. Звонок. Дверь не открывается. Не открывается. «Нечего стоять и ждать». Музыка стихает. Слёзы подкатывают. Второй звонок. Шаги. Дверь распахнулась. Штырь в своем растянутом сером свитере, длинные пальцы зажимают сигарету, он выпускает дым и щурится, словно не верит, что это действительно я стою у него на пороге. Он не похож на своих страшных друзей. Штырь — это Штырь, всё видит без очков, всё знает даже без книг. Если в памяти остаются кадры, то это — его лучшая фотография. — Привет, чего так поздно? — Штырь! Друзья Штыря должны были уйти, но меня вместе с моей истерикой Штырь увёл в ванную. Где была? Что делала? Почему так поздно? А мне-то, дуре, казалось, что он меня бросил, а оказалось, что «сама же просила, чтобы я тебя оставил». Девчонки склонны приписывать даже своим знакомым парням супер-способности. Мол, стоит только пожаловаться ему на своего обидчика, как обидчика не станет — его разорвут в клочья, ему набьют морду… Глупо было ждать от Штыря чего-то подобного, но слова, которые я приняла за равнодушие, казалось, совсем меня добили: — Ладно, с Андреем потом разберёмся, пойдём к остальным, они по тебе соскучились. — Ты не понимаешь?! — я снова стала злиться, даже хотела потребовать, чтобы он немедленно отправился к Андрею и разобрался, но у Штыря, как и всегда, был свой план действий, в который не собирался меня посвящать. Он сыпал фразами о том, что всё обошлось и всё будет хорошо, нянчился, как с младшей сестрой… Сестрой... Теперь уже даже не узнать. Понимая, что ждать от Штыря каких-то действий — бесполезно, я уже готова была смириться со всем остальным: пусть ведёт меня к своим очкарикам, я снова буду слушать, слушать и быть безучастной — всяко лучше, чем то, что я к тому времени уже успела пережить. И я слушала. На столе тарелки с нарезанными фруктами, дымящие сигареты в обрезанных жестяных банках, запах дешёвого алкоголя, кто-то дёргал струны гитары от нечего делать, а в разгаре спор о новой музыке: музыкантам-самоубийцам просто не нашлось места в мире, они больше всего человеческого…. — …И поэтому выходят в окна, дабы воспарить над маленьким и ничтожным миром, — какой-то гнусавый скептик. Смешки. — Дурак! — а этого чувака, казалось, обнимает огненное пламя, но оно его не сжигало, он им питался и продолжал вести дебаты. Спор становился жарче и жарче, но скучным и не имеющим никакого итога, кроме тостов за живых и мёртвых: то за Цоя, то за Курёхина, то за Башлачёва, то за Гребенщикова. Для меня эти тексты и музыка были отдушиной, способом уйти от реальности, знанием, что я такая не одна, кому тесно в мире, кто мечтает о свободе во всех её проявлениях, а будущие профессоры, которых Штырь ставил мне в пример, покушались на эти мои сокровища и пытались их систематизировать, чтобы всё упростить, как и всегда. Не переживи я того, что пережила перед тем спором, — вмешалась бы, не будь Штырь на их стороне — назвала бы идиотами. Однако этим идиотам я благодарна только спустя несколько лет, теперь - когда понимаю и Штыря, и их, и вообще всё, что тогда происходило на самом деле. А происходило вот что: это был последний вечер в окружении очкариков, а потом всё изменилось. Разумеется, Штырь не мог оставить Андрея после того, как я ему обо всём рассказала, но об этом я узнала слишком поздно, когда мой старший названный брат вдруг сказал, что его забирают в армию. До этого времени я спокойно училась, Валик и Олег, как и раньше, были для меня не более чем однокурсниками, жизнь которых меня не интересовала. Они вдруг стали обходить меня стороной, а я не искала с ними встречи и была только рада, что всё так просто обошлось. Разговоры об Андрее были, но я старалась пропускать их мимо ушей. Хватило одного раза, больше искать новых друзей, что-то пробовать — я не собиралась. После первой сессии Штырь отправил меня домой, сказав, что сам приехать в городок не сможет, у него слишком много дел, а я, как и обычно, приняла всё это, ни о чём не подозревая. Дома же я столкнулась с такими проблемами, о которых и не думала: отец работал на какого-то частника за еду, мама пласталась в огороде, чтобы больше чего-то наварить, выкопать, засолить; как оказалось, мне высылали часть бабушкиной пенсии, которую, наконец-то, стали давать вовремя. А может быть, и не так: папа работал не за еду, а за половину зарплаты, а остальное всё же отдавали продуктами... Есть такие словосочетания, которые нисколько не режут слух: «плохая мать» и «плохой отец», но ко мне можно применить то, что звучит слишком странно: «плохая дочь», которая никогда не интересовалась, откуда в доме деньги, откуда еда, и как всё это достаётся. Всё, что мне известно из того времени: денег было мало, но всегда были сахар и мука, они стояли целыми мешками в коридоре, поэтому умереть с голоду в принципе было невозможно, а вот одеться так, чтобы быть не хуже других, было проблемой. В общем, проблема дома для меня была только одна: нет денег, не в чем идти гулять, в остальном же я нисколько ни за что не переживала. Правда, заметила, что в бабушке что-то изменилось: она стала заговариваться, иногда несла какую-то околесицу, что-то о смерти и о том, что её даже хоронить не на что; но я всё это списала на старость, мол, все старики одинаковые — думают только о смерти. Во всяком случае, несмотря на уже пережитый инфаркт, она всё так же дымила как паровоз и не собиралась бросать курить. Заниматься дома мне было нечем, приближался новый год. Сессию я закрыла рано, до всех праздников. В нашем универе коррупция только зарождалась, и первые три курса знания ещё действительно чего-то стоили. Впрочем, может, это случилось и раньше — не помню, так как остальную учёбу я проплачивала, как и все остальные. Сидеть дома не хотелось, мне снова нужны были приключения, но в городке всё было иначе: здесь я знала и знаю каждую улочку, каждый дом, людей, магазины, дворы — здесь моя территория, и город был на моей стороне, здесь я всегда чувствовала и чувствую себя в полной безопасности. В какой-то вечер я собралась и ушла, рассчитывая заглянуть в гости к Гуле или к Стасу, которые оставались в городке; но вместо них случайно встретила Лёлика: я зашла в магазин, чтобы на свои оставшиеся гроши купить что-нибудь к чаю, а она стояла в очереди за хлебом — в маленьких городах всегда всё так обычно. Лёлик, разумеется, была рада меня встретить, потому и пригласила к себе, но предупредила, что у них дома живут все родственники, так как её старший брат продал дом за долги, а из какой-то далёкой сибирской деревни перевезли деда, так как он сильно заболел. — Может, на улице тогда погуляем? — предложила я, не желая знакомиться со всей родней Лёлика, так как изначально решила, что они такие же сумасшедшие; но уговорить её у меня не получилось, она твёрдо стояла на своём и уверяла, что у неё всё ещё есть своя комната, куда посторонним ход строго запрещён. До сих пор удивляюсь, как они похожи с Шаманом, но больше всего меня удивляет, что он меня начисто забыл и не знал до самого моего появления в школе. Впрочем, он и деда своего не помнит и утверждает, что тот умер ещё до его рождения, а на деле всё было не так, я-то помню. Парню уже было шесть лет, и он грезил о том, что скоро пойдёт в школу: умел читать по слогам, считал до сотни, хвастался своим тетрадями… Глядя на такого маленького сообразительного ребёнка, никогда не подумаешь, что он станет тем, кто будет звать себя Шаманом, научится воровать, врать, выдавать желаемое за действительное. Будущий профессор каких-нибудь математических наук — не меньше, а вырастает — Шаман. Пока он возился со своими детскими книгами, таскал у нас печенье, Лёлик рассказала мне, что Гуля вышла замуж и практически не выходит из дома, так как всё время болеет то одним, то другим. Мужа Гули она назвала «ни рыба ни мясо», и тут же вспомнила о Стасе, рассказав, что он тоже собирается жениться. — Он? — меня это удивило, так как казалось, что Стас вообще никогда не женится и рано или поздно свяжется со своим давним другом Андреем, а там уж — поминай как звали. — Ага, какая-то городская фифа, старше его, уже с ребёнком, — говорила Лёлик. Вот так я узнала о существовании Кити, но в тот момент думала о том, что время в городке не стоит на месте, что жизни остальных продолжаются даже тогда, когда тебе кажется, что ничего не меняется: Гуля вышла замуж, Стас собирается жениться, в доме Лёлика бедлам и куча родственников, а я-то просто поступила, сдала сессию, а ещё… — Ты знаешь, что Андрей и Алёна в городе? — мне хотелось поделиться своей трагедией хотя бы с Лёликом, но она вдруг стала ещё живее, чем была. — Вы встретились? Как здорово! — она даже готова была захлопать, а мне не терпелось ей обо всём рассказать, но говорить продолжала она: — Алёнка стала такой крутой! Открыла здесь магазинчик с косметикой… Господи! Сколько ты всего пропустила! Я же у неё теперь работаю! Всё мгновенно обрушилось, впервые мне захотелось бежать, и впервые я осознала, что бежать некуда — мир слишком мал, меня окружили. — Как это? — только это я и смогла выдавить из себя, попутно представляя, как Лёлик растреплет обо всём Алёне, решая, что теперь уж точно буду молчать. После этой новости я уже хотела попрощаться с ней и вернуться домой, понимая, что это для меня — единственное безопасное место, но в комнату (в которую, по словам Лёлика, не было хода посторонним) вдруг зашла какая-то девица (мать Шамана) и сказала, что нас все ждут к столу. Тут уж я действительно собиралась уйти, но маленький мальчик Ярик сказал мне, что его старый дедушка обидится и я должна идти за стол. — Вот именно! — Лёлик тут же поддержала своего племянника, и деваться мне уже было некуда: так я познакомилась со всей роднёй Лёлика и родителями Шамана, которые меня также забыли и даже не вспомнили на первом и единственном родительском собрании. Видимо, вот так за стол попадали все друзья Лёлика, которых она приводила домой, потому запомнить кого-либо было невозможно. Дедушка, которого Шаман для самого себя теперь возвёл в ранг святых, не был похож ни на больного, ни на шамана: здоровый крепкий старичок, весь седой, но капризный и приставучий. Пока мы сидели за столом, он говорил больше всех и говорил о разной ерунде, единственное, что могло выдать его причастность к шаманству, — многочисленные амулеты на шее и какая-то фенька на костлявой сморщенной руке. И курево. Курил он трубку, а мать Шамана была этим недовольна, но ничего не могла сказать против, так как остальные прощали деду эту слабость. Пока я ужинала у Лёлика, Штырь решал и наживал новые проблемы. Разобраться с Андреем он, конечно же, решил на следующий день после того вечера. Андрей, по словам Якова, был не в курсе, потому был крайне удивлён наезду давнего друга. Продать меня, как выяснилось, решила Алёна, но выбить всю дурь из Алёны Андрей уже не мог: на ней было всё его имущество, и она к тому моменту уже успела его напугать тем, что тот останется ни с чем. Да-да, залить такую дуру цементом (что практиковалось в те времена очень часто) не составило бы Андрею никакого труда, но и тут Алёна себя подстраховала со всех сторон: охрана, друзья, свой маленький бизнес, связи в ментовке. За полгода она действительно стала крутой, куда круче самого Андрея. Впрочем, и наезжать он на неё не собирался, спектакль был разыгран только для Штыря, и он в него поверил: Андрей разберётся со своей дурой-женой, поставит её на место, нечего волноваться, заходите как-нибудь в гости. На деле же: — Мы просто решили убрать Штыря, — говорила она мне уже весной следующего года, после моей очередной сессии. — Но ты должна быть нам благодарна: мы подарили вам ещё время, вы могли побыть вместе и попрощаться. — Да и чего тебе обижаться? — продолжал уже Андрей. — Крыша над головой, деньги, шмаль — всё есть, да и работа нетрудная и неопасная — кругом свои люди. Только спустя много лет я узнала обо всём от того самого Якова, которому меня хотела продать так называемая подруга, который оказался отцом Вия и который готовился отправиться в мир иной. Мы встретились, когда котята решили остаться у меня, долго ошарашенно смотрели друг на друга. Да, мы ещё много раз встречались на вечеринках, хохотали, вспоминаю нашу первую встречу, а потом — Яков просто исчез и больше не появлялся в доме Андрея. Мы прошли в дом, я увела его в свою комнату, дальше от посторонних глаз и ушей. — Ну, конечно, — тихо усмехаясь, начал он, — Элла. Историк. — Я не знала. — Да ладно, он у меня симпатичный парень, весь в мать, — продолжал Яков. — Ты только не мсти ему за всё, что было, он скоро станет сиротой, проблем парню ещё достанется. Верить его словам сразу у меня не было никакого желания, так как он тоже был когда-то связан с Андреем, и я предположила, что он также прошёл его «школу», как и я: дави на жалость, внушай вину, и весь мир у твоих ног. Но оказалось, что Яков никогда и не был другом Андрея, а даже наоборот: осуждал всю его деятельность с самого начала, говорил, чтобы тот убрал Алёну от своих дел… — …Но он же крутой, никогда и никого не слушал, все вокруг лохи, — вспоминал Яков, и мы оба горько усмехнулись, хотя мне и не было жалко нашего общего знакомого. — Да и брата твоего они убили: сначала хотели посадить, но не получилось, а потом… — Я знаю, — слушать ещё одну версию, как и при каких обстоятельствах погиб Штырь, у меня не было никакого желания, и мы сменили тему разговора. Яков был тяжело болен, ему оставались считанный дни, потому говорить правду, что я оказалась ничуть не лучше одноклассников его сына и использовала парня, — не стала. Он пообещал помочь, но всё, что мне от него требовалось: навести справки об Алёне, найти её и вывести на чистую воду. — Ты сейчас ничего не докажешь, она взлетела, но найти её не так трудно, как ты думаешь. С местью же, извини, я помочь тебе не смогу, да и не успею. Он помог мне, как и обещал, а я своего слова не сдержала, с Вием теперь действительно не всё в порядке, но держать больше котят в этом доме я не могу, их всех пора выводить отсюда, так как скоро я завершу начатое и рисковать ими не имею права.Прищепка
Вена мертва. Мертвее некуда. Тебя я пока положу рядом, чтобы перевести дух, ты слишком тяжёлый. Всё закончилось, я могу вернуться в Дом. С первого класса ты, чью голову я сейчас хочу отрезать, — с чего-то взял, что мы должны быть вместе: мы вместе сидели, вместе ходили в школу и возвращались домой. Детская дружба между мальчиком и девочкой именно так превращается в любовь, но любви никакой и никогда не было, во всяком случае, с моей стороны. К седьмому классу среди девчонок было круто хвастаться наличие парня, как сейчас наличием iPhone. Так зачем же мне было далеко ходить, когда в ногах валялся верный Пёс? Авторитет в классе у меня был непоколебимым, но я не могла уступать остальным, потому быстро перевела тебя из статуса «друг» в статус «парень». Да, именно так. Никакой любви никогда не было. Однако крутость тогда заключалась не только в том, чтобы был этот самый парень, но и в том, что вы должны появляться на улице вместе, обзавестись общей компанией. Полная поебень. Делить с тобой свою компанию во дворе я не собиралась, да и как можно было показать друзьям такое чучело? Мы с тобой были одного роста, да и спортом ты никогда не занимался, а подростковые прыщи усыпали тебе тогда всю рожу. Всё равно что объявить, что выходишь замуж за Шамана, но тот был просто полоумным, а ты — уродом. Подняли бы на смех в два счёта. Впрочем, конечно, в глаза не сказали бы, я всегда отличалась боевым нравом и легко могла бы дать в морду даже за едва уловимую ухмылку. Таким образом, ты, кусок теперь уже тухлого мяса, оставался за бортом. Все мои гулянки, встречи с друзьями проходили без тебя, а моим парнем ты был только в школе. Разумеется, с моим авторитетом нельзя было жить без завистников. Твари всегда находились, а крыс было немерено. Невозможно постоянно контролировать своё окружение, я не такая проницательная, как Эля, и никогда не заморачивалась проверками людей на надёжность, потому моими друзьями и подругами были все подряд. Вот так я и доигралась, подпуская к себе всех, кто этого хотел: нашлась крыса, которая сдала меня и рассказала, что я о тебе думаю. А я о тебе и не думала, а просто рассказывала о личной жизни, когда о ней поднимались вопросы: — В классе у меня есть один придурок, зовёт себя моим парнем. С первого класса за мной бегает. — А кто? — обязательно находилась какая-нибудь неосведомлённая и задавала этот глупый вопрос. Кто ты теперь, Пёс? Ты грёбаный трупак! Нет, отрубать голову — много крови, убирать номер мне некогда, пожалуй, вообще придётся оставить тебя здесь, будешь лежать рядом с Веной, ждать, когда вас обнаружат. Помнишь, как ты орал на меня? На меня никто и никогда так не орал! Оказывается, ты пользовался авторитетом среди пацанов нашего класса… А я-то всегда думала, что всем заправляет Вий, он хотя бы умный, да и куда симпатичнее тебя, лошара! Ты орал, готов был бить стены… Видите ли, я выставила тебя самым настоящим чмом перед своими друзьями! Ты так напугал меня этой бабской истерикой, что мне пришлось тебя успокаивать, оставить ночевать у себя… А что ты сделал? Тупо взял и воспользовался ситуацией, пробил меня на жалость. Нет ведь ничего более ничтожного, чем истеричный мужик; тут просто сработал материнский инстинкт: захотелось отдать всё, лишь бы успокоился, заткнулся и уснул. Да-а-а, уснул ты быстро, а наутро с чего-то вбил себе в голову, что теперь можешь распоряжаться мной, как вздумается. Разумеется, никто этого не замечал, к счастью, класс у нас был не таким уж и дружным, зато Эля заметила. Господи, как же она была права! — Этот парень, который ошивается около тебя… Вова, да? У вас с ним какие-то тяжёлые отношения? — Эля оставила меня после уроков, чтобы выяснить это, так как стала случайной свидетельницей наших очередных закулисных разборок: кто и как на меня посмотрел, как и кому я улыбнулась, почему в такой короткой юбке и так далее по списку. — Это мой парень, — на этот раз уже стесняясь самого того факта, что у меня вообще есть парень, отвечала я новой классной руководительнице. — Парень? — Эля даже усмехнулась, переспросив, но тут же продолжила, понимая, что сделала мне этим только хуже. — Не моё, конечно, дело, но он — просто парень, не позволяй ему превращать себя в игрушку, иначе потом будет поздно. Ты весь класс держишь в кулаке, это хорошо видно, но почему-то не можешь дать ему отпор. Конечно, меня, дуру, взбесили её слова, потому я и ответила, что это её действительно не касается и если мне понадобится от неё когда-нибудь совет, то обязательно приглашу её к себе домой на чай… Идиотка! Если бы я тогда послушала её, ты никогда не смог бы меня увезти из Дома! Никогда! Тащить тебя до ванны — сплошные мучения, но скоро всё кончится, ты почти мёртв! Труп Вены напугал тебя до чёртиков, ты снова орал и требовал успокоительного… Ты получил то, что хотел. Доволен? Лошадиная доза, я вколола в тебя всё, что у меня было! Может быть, этого и достаточно, но надёжнее будет, если я тебя утоплю в ванне. Ещё немного! Да-да, после того, как я потеряла ребёнка, ты решил стать примерным мужем: столько заботы! Думала, надорвёшься, надеялась довести своими истериками до развода, но нет — ты решил, что оставлять одну меня нельзя. Дебил! Ты увёз меня из дома Эли, из дома человека, которая сразу поняла, кто ты такой! Ты боялся её! Боялся, что я останусь с ней, как осталась Китя! Боялся, что она разоблачит тебя при всех! Ты никогда не любил её, как мы… А она никогда не пошла бы на это, она высказалась только раз и больше не смела лезть в нашу жизнь. Зря! Если бы она сказала, чтобы я не смела тебя слушать и осталась в доме — я сделала бы именно так. Только, что мне оставалось? Я не могла находиться в доме, когда узнала, что беременна. Какого чёрта?! Никакие дети в мои планы не входили! Мне не нужна была семья, моей семьёй были они: Эля, Вий, Китя, Сабля, Шаман! Ты отнял их у меня! Ты решил за нас двоих! Отправить подарок Эле, написать открытку и ждать… Ждать и надеяться, что она всё поймёт правильно — она была мне нужна, мне было невыносимо жить с тобой в одной квартире. Я ненавидела тебя, но мне некуда было деваться. Да ещё и родители! Всё ради нашего счастья! Какого счастья?! Его никогда не было! Эля приехала, позвонила, и я договорилась, что мы встретимся, когда тебя не будет дома. Ты ушёл на работу, ничего не подозревая, как обычно. — Что случилось?! — Элька не заставила себя долго ждать, она кинулась ко мне с порога: обеспокоенная, вся на нервах…. — Эля, я так больше не могу! Кто ещё мог меня выслушать, если не она? Кто мог меня успокоить? Мать была уверена, что я с тобой счастлива, а всё потому, что я даже не смела говорить ей правду, ей хватало отца, который сидел в тюрьме, а когда вышел — исчез, ничего ей не говоря. Только Элька, только она могла меня выслушать: как я устала от тебя, от того, что постоянно нахожусь в четырёх стенах, от того, что просто стала твоей рабыней! Стирать, готовить, убирать! И это делала я — Прищепка, крутая девчонка, которая когда-то держала весь класс в кулаке! — Послушай, — выслушав меня, решила ответить она, — это всё печально, но у тебя… у вас скоро будет ребёнок. Забудь обо всём, что было когда-то, о своей былой крутости, ты скоро станешь матерью. Снова я получила не то, чего ожидала… И всё из-за тебя! Она ведь понимала, что уже слишком поздно что-либо менять и мне ничем не помочь. — Матерью?! Я никогда не стану матерью! Никогда! Я ненавижу этого ребёнка! — вместе с этими криками я избавляла себя от того, что мне не давало дышать, я надеялась, что Эля меня поймёт, но она начала меня успокаивать, говорить, что мне нельзя так волноваться… Да откуда она знала?! Нет, дорогой мой, не Эля, а я убила нашего ребёнка. Вот сейчас, когда ты лежишь в ванне и не подозреваешь, что скоро окончательно сдохнешь, я скажу тебе всю правду. Элька не виновата. Она успокаивала меня, а я бесилась, и чем больше я бесилась, тем больше она меня пыталась успокоить. Да только что она, худющая, как соломинка, могла сделать против меня, если я вдруг решила, что, избавившись от ребёнка, смогу вернуться к ней домой? Ничего. Всё началось незадолго до твоего возвращения. Сделав вид, что успокоилась, я готова была отпустить Эльку обратно, домой; но одна только мысль о том, что она вернётся туда ко всем остальным без меня, вызвала новую истерику. Я хотела обратно, я хотела домой, но я не могла туда вернуться, она не хотела меня забирать с собой, она собиралась уйти одна. Пока она собиралась, я ушла на кухню, чтобы выпить воды, попытаться подавить свою истерию, но ничего из этого не вышло. Стакан об пол, всю посуду на пол, все кастрюли, которые мне осточертели! Эля ворвалась в кухню, но я была в таком бешенстве, что начала выталкивать её обратно. Все её попытки остановить меня были тщетными, я вытолкала её в подъезд, я собиралась толкнуть её с лестницы, но в этот момент она увернулась, а я оступилась. Впервые после школы я услышала, как она зовёт меня по имени. «Таня! Нет!» — всё, что я услышала, пока летела вниз головой. Это было так громко и отчаянно… Конечно, сгоряча я наговорила тебе, что во всём виновата Элька, а ты и рад был верить. Копил на неё обиду, ненависть… Заставил меня поверить в то, что она действительно виновата, что мы с тобой стали несчастны по её вине. Всё это ложь! Элька виновата только в том, что не забрала меня вовремя. Ничего бы этого не было, если бы она забрала меня обратно. Не знаю, что случилось и почему Вена и Снег оказались в городе, но мне срочно нужно попасть в дом, чтобы всё выяснить. Выхожу в коридор, закрываю дверь в ванную. Теперь ты, подруга. Прости. Убивать тебя не входило в мои планы, но ты меня напугала своим появлением. Что бы ни случилось, я была рада тебя увидеть и обнять. Ты часть того Дома, по которому я безумно скучаю. Лицо Вены придётся убрать — раскроить ножом хотя бы, чтобы не сразу поняли, чей труп оказался в номере вторым. Номер снимала пара. Оставлю свои документы, заберу у неё сумку — и дело сделано. Жаль уродовать такое красивое и почти родное лицо, но мне больше ничего не остаётся. Скоро я вернусь Домой, а там меня уже никто и никогда не найдёт. Жди меня, Элька! Я скоро!Китя
К тому времени, когда мы с Шатуном закончили клеить обои и принялись мыть кухню, Шаман решил проведать Мисс и Саблю, которые спали в его комнате. Оказалось, что Сабля пришла в себя и ни черта уже не помнила, а вот Мисс продолжала спать и бредить во сне. Шамана это испугало, и он позвал нас, не зная, что делать. Вий куда-то пропал, а Эля так и оставалась в своей комнате, и мы даже не рисковали стучать и звать её к себе на помощь. Все попытки разбудить Мисс заканчивались полным провалом, и тогда Шаман окончательно начал сходить с ума — едва не набросился на Саблю, крича, что она во всём виновата. — У неё своей головы на плечах, что ли, нет? — Сабля пыталась оправдаться, но всё было тщетно. Шатун тут же предположил, что у Мисс кома, но кома какая-то странная: с бредом во сне. — Нет-нет-нет, — затараторил тогда Шаман, — это я во всём виноват… Говорил же, что нельзя так с людьми делать! — Сам виноват, а на меня гонит, — мгновенно отреагировала сонная Сабля, но её услышала только я, и то случайно. — Нужна музыка! — с видом учёного-химика, открывшего новую формулу, которая упростит всем жизнь, заявил Шаман и исчез из комнаты. — А мне нужно в туалет, — пробурчала Сабля и ушла следом. Шатун тем временем открыл окно, чтобы пустить в комнату свежий воздух, но на улице уже был нехилый мороз, потому прохлада ворвалась мгновенно, и мы укрыли Мисс одеялом. — Круто здесь, — заметил Шатун, опускаясь на пол и оглядывая комнату, — даже свет не нужен. Посмотрев на стены, которые мы все дружно разрисовывали несколько дней назад, мне стало ещё грустнее, чем было; я опустилась рядом с Шатуном и закурила, понимая, что это был последний день, когда мы были все вместе. Шаман прибежал с ноутбуком Вия, долго возился с ним, а потом включил клип с Томом Уэйтсом, словно забыл про Мисс. Впрочем, мы сидели к ней спиной, совсем рядом, а через пару секунд в комнату вошла Сабля и присела на край кровати, что-то сказала Мисс, после чего присоединилась к нам. Как только клип закончился, Шаман попросил Шатуна помочь ему и принести в комнату ещё одну кровать, так как снова спать на полу у него не было никакого желания. — Странная девчонка, — сказала Сабля, когда мы остались с ней в комнате одни. — Зачем она здесь? Могла ведь спокойно уехать к себе в город, или вообще не приезжать. — И ничего бы этого не было, — самой не верилось, но я соглашалась с Саблей. — Вы бы вернулись со Снегом, мы бы спокойно напились, дом Шатуна бы не сгорел, Мент был бы жив, Вена бы не ушла, — продолжала Сабля, глядя на Мисс, которая вроде бы успокоилась. В комнате наступила тишина, свет от стен, свет от ноутбука, наверху возня — Шатун и Шаман вытаскивали кровать из комнаты Дыма. — Да и Снег бы не ушёл, — сказала я, и мы с Саблей посмотрели друг на друга. Мы подумали об одном и том же: «никто ведь даже не узнает, что это сделали мы, верно?» И мы это сделали. Прикрыв дверь, убрав ноутбук в сторону, мы обе присели на кровать и смотрели на безмятежно спящую Мисс — источник всех наших несчастий. Сабля вытащила подушку из-под её головы, накрыла ею лицо Мисс, и мы обе навалились на неё, чтобы она не смогла выбраться. Сопротивления никакого не было, она только подёргалась несколько секунд, а потом замерла. Мы положили подушку ей обратно под голову и закурили, спустившись на пол. Когда Шаман и Шатун вернулись, Сабля начла лезть из кожи вон: притащила пиво из холодильника, снова включила этот клип… Мне казалось, что парни вот-вот всё поймут, но они вдруг поддержали идею Сабли, словно почувствовали, как мы с ней избавили от проблем весь дом и решили это отпраздновать. Мы дурачились всю ночь, пока не зашёл Вий и не забрал ноутбук. Он был мрачным, но я всё списала на усталость от ремонта, потому, как и остальные не предала этому никакого значения. Оставив Шамана в комнате с трупом, мы ушли, ничего ему не говоря. Сабля проводила меня до комнаты, а потом через несколько минут вернулась, заявив, что ей страшно спать одной после того, что мы сделали. Меня это нисколько не удивило: мне давно страшно спать, потому разрешила ей остаться. Утром, услышав грохот, мы с Саблей мгновенно спустились вниз, решив, что Шаман обнаружил труп Мисс в своей комнате, но… Мы не избавили дом от проблем очередным убийством. Мы сделали только хуже. Именно поэтому я и не смогла нарисовать портрет Мисс, и ватман пришлось выкинуть.