Шатун
— Вы разве не поняли, что она его ждала?! Вий сегодня какой-то нервный, ещё и сумка эта… Никак не пойму: он собирался уходить или Эля его выгнала? Если выгнала, то за что? Что он такого мог сделать? Может быть, они поругались? Китя как-то даже говорила, что Вий с Элей — муж и жена, но я в это не поверил; а сейчас… Не то чтобы верится, но это — единственная правдоподобная версия. Тем более, он незадолго до всего этого с Саблей в свою комнату спать уходил. Наверное, Элька узнала об этом и теперь выгнала. Или всё же что-то другое? Ну, не могут они быть мужем и женой, её же из-за него из школы уволили! — Да с чего бы ей его ждать?! — Китя как всегда на защите Эли, наверняка и на Вия нападает только потому, что знает истинную причину его ухода из дома. — Так, — он ещё и курить начал, хлопает себя по карманам в поисках сигарет, но на помощь вовремя приходит Шаман. — Сядьте все передо мной, я вам кое-что расскажу, — продолжает он, прикурив. — Ну да, Эля сейчас Дыма мочит на кухне, а мы твои сказки будем слушать, — реагирует Сабля, оставаясь стоять в дверях. — Сядь! Вий сдаваться не собирается: он быстро оказывается около неё, хватает за запястье так, что та не успевает и пискнуть, и почти швыряет к кровати. — Ты чё?! — Сабля пришла в себя: она готова ответить на этот выпад Вия, но Шаману всё же удаётся её усадить между собой и Мисс. — Давайте послушаем, всё равно Эля занята дорогим гостем, — снова он всех пытается то ли развеселить, то ли успокоить — кажется таким безобидным, а врёт больше остальных в этом доме. — Надо узнать, не нужна ли Эле помощь, — Китя порывается выйти, но ничего не получается: она как раз стояла у окна, и Вий перегораживает ей дорогу. — Твоя помощь ей точно не нужна! Вернись на место! — он переходит на крик. Ничего не понимаю: с каких пор он стал таким нервным? — А ну-ка, свали с дороги! — она попыталась его оттолкнуть, но Вий хватает её и прижимает к себе. — Давай, вспомни что-нибудь ещё из прошлой жизни, — говорит он, несмотря на то, что она пытается вырваться. — Из той жизни, которую у тебя украл Шаман по приказу Эли! — добавляет он, и даже мне в этот момент становится холодно — о чём это он? — Пусти меня! — то ли Ките удаётся вырваться, то ли он сам её выпустил — этого я не увидел, так как смотрел на Шамана, который сидит с отвисшей челюстью. — Это когда я жизнь у неё украл? — наигранно обижается лохматый и встаёт с кровати. Наигранно. Теперь я точно это знаю: было время понаблюдать за ним — натуральный сатанист. — Вот только не начинай, — тут же останавливает его Вий. — Или мне вспомнить всё, что было в тот день? Мне-то ты мозги промыть не успел, от Эли распоряжений не поступало, — Шаман, словно растаял на глазах, обмяк и опустился на кровать, свесив голову. Вий же, не теряя времени даром, оборачивается к Ките, которая пытается отдышаться и прийти в себя: — Помнишь, ты напала на Элю? А помнишь почему? — он шагнул в её сторону, и Китя сделала шаг назад. — Не подходи ко мне, псих! — Китя почти завизжала, в этот же момент с кровати вскочила Сабля и встала между ними. — Не лезь к ней! — загораживая Китю собой, командует она. — А то что ты мне сделаешь? Эля тебя всё равно списала со счетов, даже в тюрьму хотела отправить, но твоё место едва не заняла Мисс, — Вий кивает в сторону кровати, на которой остаются Шаман и Мисс. Молчание. Сабля тупо стоит и смотрит в пол. Шаман всё ещё в себе и не думает возвращаться. Ничего не понимающих в комнате двое: я и Мисс. Напряжение нарастает, а они молчат, и это молчание страшно нарушить — мало ли чем обернётся. — Ладно, — вдруг очнулся Шаман, — если хочешь всё разрушить, давай рушить вместе, — он изменился за эти несколько минут, словно мгновенно вырос, сбросил свой шутовской колпак и стал человеком. — Начинай, — добавляет он, поднимаясь с кровати. — А вы, девчонки, сядьте, — обращается он к Сабле и Ките, проходя на сторону Вия, — и ты тоже, Шатун, — вспоминает, что и я есть в этой комнате. — История долгая, — становясь рядом с Вием, заключает он. — История действительно долгая, — подхватывает Вий, пока я и девчонки усаживаемся на кровать. — Только не твоя, — почти рычит Шаман, и Мисс в этот момент закрывает рот рукой, явно пытаясь удержать крик. Оборачиваюсь. — Шаман! Вий! — кричит Китя, кидаясь к ним и тут же останавливаясь. В руках лохматого мелькает что-то похожее на штырь или шило.Дым
Сестрёнка снова вспомнила обо мне, а когда-то чуралась, называла наркоманом, да ещё и с удовольствием сдала меня моему же папаше. Та ещё сучка, ничего не скажешь. А ведь и сама наркоманила, таскалась со всеми подряд и ещё что-то против меня имеет. Пока ехал до неё, всю её историю вспомнил. Сначала она, значит, с Дюхой повязана была, пока её предки об этом не узнали, а когда узнали — поздно уже было: сидела их Эля плотно, и её надо было лечить; но папка у неё дохера на себя брал: пиздюлей, мол, навешаю и прекратит дочка хуйнёй страдать. Как же! Прекратить-то прекратила, даже учиться снова стала, там ещё парень её с армии вернулся, да только задолжала она Дюхе и за герыч, и за проживание в его доме. Он, может быть, даже и не тронул бы её, не зазнайся она так: я, мол, не принимаю больше, а вы тут все — отбросы общества, по вам тюряга плачет. До хрена она, короче, возомнила о себе — молчала бы, и ничего бы не было. Да только тут ещё и предки её решили в городе остаться, чтобы дочурку контролировать. Остановились у нас бедные родственники. Батя тогда по службе круто продвигался, его дома вообще не было почти, только мамка была, да и то по вечерам, так что я свободно жил, пока не эти со своим геморроем. Эта сучка меня сразу узнала, я ж у Дюхи частым гостем был. Так давай ко мне приставать: достань дозу, потом отдам. Нашла, блядь, золотую антилопу. Самому бы достать! Нахер её послал, с хаты свалил к корешам — там этой коровы хоть не было с её родаками. Потом узнаю: вылечилась эта сестрёнка моя, внезапно объявившаяся, и учиться типа пошла опять — никто же ничего в универе не знал. А мне уже пофигу было: мы с пацанами по району то к одним, то к другим примыкали, лишь бы на прикорм сесть. Ну, там ещё и папка давай меня искать, как всегда. Куда я от него только ни прятался: и к Дюхе на хату заваливался, и из города уезжал, а он всё равно находил. А я опять сбегал. Нахуй не сдалась его опека: всё детство у меня отца не было, а тут он вдруг вспомнил, что у него где-то есть сын. Да пошёл он! Теперь весь такой начальник, заявляет, что сына у него нет — в интернат меня типа сдал. Никуда не сдал — у него живу из-за Эльки; работу заставляет искать, машину не даёт, ключи прячет. А Элька тогда всё-таки круто с Дюхой поссорилась, но он-то знал, как её сломать: родители, бабушка, друзья, парень её — всех убрал. Бабка только, вроде бы, сама сдохла. А я думал, что Дюха и Эльку кокнул, а она живая оказалась. Я когда узнал — охренел. Ну, думал, сейчас на неё наеду, она никуда не денется — впустит в свой дом братца, а она хитрая сука оказалась: стань, говорила, моим поручителем в банке, мне деньги нужны. Ну, я-то подумал: чё такого, она ж на чё-то живёт, значит — работает, да ещё и поделиться обещала. Согласился. В дом пришли, а у неё там притон малолеток! Охуеть! А она тем временем и кликуху мою вспомнила и Дымом меня представила. Ну, я был не против, лишь бы из дома не попёрла. Комнату мне выделила, я там типа жил: на работу ходил, потом обратно или к корешам старым заваливал. Работал-то таксистом, кстати: машину в аренду взял, с наркотой к тому времени завязал уже, только так, по приколу покурить чё-нибудь — это нестрашно. А потом, она как-то ночью ко мне припёрла… Прям в комнату! И говорит: — Андрея помнишь? — а я, конечно, помнил! Как забыть-то? Ну, и спросил, где он, мол, сейчас? А она: — Я убила, — спокойно так, как будто о мухах, и добавила: — И тебя убью, если кому-то скажешь. Нормальный расклад вообще?! — Чё тебе от меня надо-то? — ну, не то чтобы я поверил ей и зассал, но хуй знает — дом-то её, и там всякие Вии у неё и Шаманы какие-то жили. — Мне папаша твой нужен, — а она ещё такая уверенная, борзая, — он мне должен, — сказала, как отрезала. А мне что делать было? Ну, я и сказал, что с отцом по разным берегам, а она давай требовать, чтобы я выяснил, как с ним связаться, да всё такое. Короче, выгнала меня из дома, сказала, чтобы не появлялся, пока с отцом не помирюсь, а если не помирюсь — найдёт и убьёт. Охуела! Да я плюнул на всё это и ушёл, думал, что отделался от неё: жил у кореша на хате, на работе появлялся. Неделю так, наверное, прожил спокойно, а потом опять она объявилась. Номер отца давай требовать, сама, мол, всё решить захотела, на меня надежды нет никакой. Ну, номер-то я ей дал, он у меня был, так, на всякий случай. Так эта сука позвонила и сказала отцу, где я есть. Короче, тот меня и загрёб обратно, домой. Мне, сука, тридцать лет, а этот в папашки ещё не наигрался. А тут, значит, звонит на днях опять эта припадочная, и батя меня за ней отправляет: вези, мол, Элю к нам, скажи, что всё готово. Чё готово? Зачем везти? Нихера не понятно. О чём-то сговорились, а я теперь вози их туда-сюда. Ну, ладно, думаю, чего уж тут сложного: взять да и увезти, а неё тут пиздец проблемы — детей оставить не с кем.Прищепка
Всё прошло так спокойно: вышла из номера, закрыла дверь, кинула ключ на пол, на выходе сказала, что хочу съездить в магазин, села в машину, поехала… И тут до меня дошло всё, что я сделала. Как бы громко я ни включала музыку — она не помогала, мысли были громче, а слёзы застилали глаза. А что я буду делать теперь? Ну, приеду к Эле, она, конечно же, впустит в дом, а потом начнутся вопросы: как Пёс? Почему одна? Что у вас случилось? Ну, и что я отвечу ей на всё это? Расскажу, как он её ненавидел и поэтому я его убила? А Эля мне как-то говорила: пользуйся своей головой, а не чужой, думай сама, решай сама, жизнь — только твоя, не надо мстить за кого-то или во имя чего-то, если тебя это не касается; есть только ты, а остальные — массовка, второстепенные персонажи. И вот я убила двух второстепенных персонажей, чтобы прийти к очередному… Элю второстепенной не назовёшь, она для меня — самая главная, ради неё я их убила. А зачем? Что мне теперь это даст? Какое-то помутнение рассудка… Отмотать бы всё назад, но — Пёс бы приехал к Эльке, а перед этим убил бы Вену, а потом убил бы всех в доме… Зачем мы вообще во всё это ввязались? Как это ужасно: столько играть, чтобы в итоге его остановить, выждать нужный момент, чтобы уничтожить, отомстить — и вот теперь: сидеть в машине на обочине, пытаясь заглушить боль музыкой и успокоительным, и жалеть, жалеть, жалеть… Надо было ведь не так. Можно было обо всём договориться. Если бы они встретились — никто бы никого не убил, они забыли бы старые обиды, пили бы до самого утра, а утром лечили бы похмелье… В кармане вибрирует телефон. Наверное, меня уже ищут. Мама звонит — этого ещё не хватало. А может, ответить? Скажу, что поругались, уехала — она-то поверит, пустит. Поживу пока у неё… Да нет. Найдут-то быстро — меня в любом случае все запомнили, мы же в караоке пели. Да ещё эти камеры кругом! Хрен убежишь… Да и куда? Мама тогда вообще с ума сойдёт: отец сидел, а тут ещё и я, да ещё и за убийство. Нет, лучше ей вообще не отвечать — пропасть для неё навсегда. Нет больше дочки. Лучше пусть думает, что пропала, чем вот это всё… Хотя она же смотрит телевизор — в телевизоре ещё поди покажут. Не каждый же день в этом забытом богом городке убивают. Точно покажут. Сначала решат, что я мужа и любовницу его убила, а потом начнут меня допрашивать… А я правду не скажу: пусть так и думают, что мужа и любовницу — поверят. А может, и не покажут. Вон, дом же сгорел, взорвалось что-то, и Снег там умер; я на его фоне потеряюсь, наверное. Даже Элька не узнает. Ну, и пусть-пусть. Так даже лучше. И куда мне теперь? Добровольно, что ли сдаться? Хах, ещё так смеялась, когда видела в криминальных сводках этих чудиков, которые сами приходили сдаваться… Всё не понимала: зачем? Ты же сделал то, что хотел. Что тебя привело в тюрьму? Беги! Ты теперь свободен! Прячься! Поймали — ври! Выворачивайся, но оставайся на свободе! А оказалось-то, что всё просто: нет после преступления никакой свободы, так и тянет сдаться. Да и сдаваться… Зачем? Зачем вообще сдаваться и продолжать жить после всего этого? Не представляю, как живут эти маньяки, которых садят на пожизненное? Что у них там за жизнь в тюрьме? Ну, да… Да, жизнь — это главное. Хоть какая-то, но жизнь. Помню, мы как-то достали Эльку постоянной пьянкой, она вышла из своей комнаты с горой книг и сказала, что пока мы все их не прочитаем — никаких вечеринок. Вий эту проблему решил быстро: мы читали вслух по очереди. Одна была такая нудная: описывала наше будущее, в котором всё по порядку, за всеми кругом следят, но находятся два бунтаря — парочка, пытаются сбежать от этого порядка, всё у них вроде бы получается, и вдруг — оказалось, что за ними следили; разумеется, их забрали в тюрьму какую-то, и они во всём признались, даже в том, чего не делали, лишь бы сохранить свою жизнь. А потом, в старости, они встретились. Мне показалось, что они жалели о том, что выжили. Я ещё и Эле сказала, что лучше б они сдохли, изобрели бы какой-нибудь способ самоубийства, а она засмеялась: — Кто угодно, но не человек, — ответила Эля. — Этой твари проще привыкнуть, найти себе миллион оправданий, но не сдохнуть: моя хата с краю — я ничего не знаю. И сдать всех, лишь бы остаться в живых. — Ну, были же в истории люди, которые в плен не сдавались, — вмешался тогда Вий. — Ты не путай фанатизм со здравым смыслом, — тут же отвечала она. — Это преданные собаки не сдаются, потому что понимают, что у чужого хозяина жизни не будет, а свой не простит и выгонит или ответит тем же предательством, не разбираясь, кто действительно виноват, вот и выбирают смерть. Мне всё равно хотелось ей возразить, но в тот момент меня больше поразило, что о людях она говорила так, словно сама не человек и не считает себя человеком. И какие оправдания у меня сейчас есть? Да я даже сказать этого не смогу, если она спросит. — Где Пёс? — Эля сразу же задаст этот вопрос. — Убила, потому что он хотел убить тебя, — отвечу я. — А почему он хотел убить меня? — удивится Эля. — Потому что я сказала, что это ты столкнула меня с лестницы и я потеряла ребёнка, — отвечу я, и она закроет дверь. Нет, не закроет. Эля, скорее всего, опустит голову, выдохнет, чтобы не заплакать, а потом даже улыбнётся и впустит в дом, пригласит на кухню, накормит чем-нибудь, но молча. Мы будем молчать друг с другом целую вечность: она не захочет больше со мной говорить, а мне больше нечего будет ей сказать, потому что после сказанной правды я онемею навсегда. И что после этого? Ах, да — фанатизм. Убила, потому что Эля для меня — всё. А я для Эли — никто. Предательница. Чтобы искупить свою вину, я начну лезть из кожи вон, лишь бы доказать свою преданность. Так делает Китя, которая чуть не убила Элю, так делает Вий, из-за которого Элю чуть не уволили, так делает Сабля, которая пришла к Эле жить задолго до нас, так делает Шаман, из-за которого в доме случилось убийство… Всё ради того, чтобы не заканчивалась жизнь рядом с Элей. Опять она оказалась права. Как её после этого не любить? Ну, раз так, значит, и выбора у меня другого нет. Пусть будет как говорила Эля: не сдаётся только тот, кто не хочет быть предателем. Мне не хочется, чтобы она узнала правду, а я с этой правдой жить не смогу, даже в тюрьме. Вперёд! Вперёд! На встречные огни! Знай, что я тебя не предавала!Эля
Выпад с Вием может обойтись мне ещё дороже, чем я думала. С одной стороны, мне, конечно же, было понятно, что он никуда не уйдёт (ведь после убийства Мыши не ушёл), как и то, что теперь у него только два варианта: всех настроить против меня и увести их за собой, либо увести их за собой молча. С другой: я всё же надеялась… Нет, не надеялась, а боялась, что он уйдёт. Чем больше я пытаюсь то ли сжиться, то ли избавиться от котят, тем больше начинаю понимать Андрея. Как это, чёрт возьми, по-дурацки: чтобы понять тварь — нужно стать тварью. Когда Вий им всё расскажет — никакой любви больше не будет; они, скорее, захотят меня убить. Один плохой поступок, ударивший по самолюбию, перечеркнёт миллионы хороших. Они жили в этом доме, не учились, не работали, пили и ели, развлекались, устраивали гулянки — я разрешала им всё; вместе с тем: они научились врать, воровать, убивать и прятать трупы. Первое, что всплывёт в их памяти: смерти, воровство, враньё родителям. Они не вспомнят ни про один вечер со мной, ни про одну пьянку, ни про один праздник — их охватит ненависть, и всё, что было хорошего в этом доме, забудется. Сука-история всегда идёт по кругу, меняются только действующие лица. Словно режиссёр просматривает отснятый материал, а потом отматывает назад и смотрит его снова, временами заменяя актёров, переставляя сцены местами. Этот режиссёр либо забыл дать актёрам сценарий, либо актёры – настолько бездарные уроды, что не потрудились его выучить. Хотя этот режиссер чем-то похож с нашим школьным директором, которого Андрей однажды спустил с лестницы: самодовольный болван, оставшийся с этим маленьким голубым шариком, не достигший больше ничего — пытается самоутвердиться за счёт незнания своих учеников, которые, впрочем, всё равно ничему не могут научиться. Мой сценарий у меня на руках, но вспомнила я о нём слишком поздно. Наутро после того, как маленькая Эля сдохла, нахрен, под какими-то мужиками, а потом добила себя пойлом и наркотой, проснулась другая: не жалеющая ни о чём. Поздно очнувшийся подростковый максимализм взял верх. Внутренний голос заткнулся, он находился в трауре, зато появились другие голоса: Андрей и Алёна. Парочка отморозков решили поиграть в моих папочку и мамочку; правда, получалось это у них скверно: — Хрена целку из себя строила? Яков из-за тебя с пробитым черепом два месяца валялся. Алёна к тому времени уже успела стать крутой бабой: её звали сестрёнкой, она держала два шлюшарника, а официальным бизнесом была сеть магазинов, которая разрослась из маленьких ларечков. — Ладно, оставь её в покое, я сам разберусь, — заключил Андрей. Алёна уже собиралась уходить, как вдруг неожиданно для них обоих я заявила: — Это вы убрали Штыря, а теперь и меня убрать решили: специально того парня вчера подослали. Даже полусонная и слегка не в себе, я увидела их охреневшие лица; и если с первой догадкой промаха не было и парочка созналась, что Штыря убрали намеренно, то со второй оказалось всё не так гладко. А именно: район у Андрея решили отобрать те, кто был куда круче — настоящая братва, а не салаги, как сам Андрей и весь сброд. Проседать под кого бы то ни было он не собирался, надеясь на своих дружков из ближнего зарубежья, потому был уверен, что потянет эту тему. Парень, которого я убила, должен был навести панику, что ему и удалось сделать, но дело до конца он не довел: паники было слишком мало, а то, что его убьют — вообще оказалось большой неожиданностью. Убить должны были нас, и по большей части из-за меня: тот, кто хотел развязать войну, знал, что я для Андрея не просто «бегунок», а друг детства. Итого: вокзал всё ещё принадлежал Андрею, там всё ещё работали Заяц, Олеська и бомбилы, а вот меня всё ещё хотели убить: месть за псевдо-спидозника. — Хочешь соскочить? Давай. Ты уже убила. Выпутаешься сама? — меня дожали этим дешёвым понтом, но своё я получила, тем не менее: прижала их к стенке на целую секунду. Алёна ушла, дальше Андрей справился в одиночку. Много ль надо прессовать идиотку, которая убила первый раз и считала, что её тут же найдут? А как насчёт того, что меня кто-то хотел убить? — Ты пойми, — говорил он, уже перейдя на дружеский тон, словно ничего и не было. Да, собственно говоря, ничего и не было — это моё воображение тогда разыгралось. — Я же предлагал Штырю работать со мной, он даже согласился вроде бы: траву таскал, а потом приходит и кидает мне предъяву; из-за меня, мол, люди гибнут, я сволочь и урод. А всё с чего началось? Долбаёб какой-то, знакомый его, возьми и соскочи с травы на геру. Я-то тут причём? Ну, Штырь и начал на меня гнать: сдам тебя, говорит. А мне оно надо? Мы пытались договориться — он ни в какую. Ну, я первый и стуканул на него. Ещё легко отделался: батя его всё разрулил, отправил в армейку от греха подальше. — Его там убьют! — понимать я, естественно, ничего не хотела, как и слышать о том, что Штырь барыжил травой. — Да кому он сдался?! Посадят куда-нибудь кнопки тыкать, бумажки писать. С таким папкой, думаешь, на войну отправляют? В конторках сидят год-два, а если понравится и дальше, а потом возвращаются героями, подержав «калаш» в руках для фотографии. Успокаивающий аргумент подействовал: Штырь по моим представлениям почти на курорте, Андрей — друг, несмотря на то, что убрал нашего общего друга со своей дороги; а всё потому, что я первый раз убила, меня хотели убить и помочь мне мог только Андрей. Какие уж тут принципы, дружба, гордость, преданность? Только одно дерьмовое оправдание: спасти свою шкуру, плюнуть на остальных. — Где так драться-то научилась? Ты ему шею прям свернула, — продолжал Андрей, давая понять, что из дома он меня не гонит, что дело с моим первым убийством, конечно же, замнут и беспокоиться мне не о чем, но только при том условии, что я останусь; а если я останусь, то и защиту от своих потенциальных убийц себе обеспечу. — Нигде, сама не знаю, как так вышло, — к тому времени я уже пришла в себя и «не знала, как так вышло» не только с убийством, но и с ночной оргией, первым уколом и почти алкогольной комой — я явно собиралась убить себя, но зачем-то проснулась утром. — Якову череп проломила, этого — задушила. Твою энергию надо направить в нужное русло, — заключил в итоге Андрей. Дело было вовсе не в моих супер-способностях — пришибать тех, кто нападает, а в том, что Андрей пробил все мои родственные связи, о которых я даже не знала, а если бы знала, то вся деятельность моего заклятого друга накрылась бы медным тазом ещё раньше. Мама и папа сочли нужным скрыть от меня информацию о том, что, кроме них и бабушки, у меня есть ещё какие-то родственники. Вернее, они предпочли дать мне ложную информацию: папа – единственный ребёнок в семье, а мама вообще сирота с шестнадцати лет; и если с маминой стороны и в самом деле родни никакой не было, то со стороны отца меня ждал охренительный сюрприз. Однако тогда я ни о чём не догадывалась и, скорее, верила в дружбу Андрея. Он убрал меня подальше от наркотиков, боясь, что я конкретно подсяду, но мне хватило одного раза: после разговора, тем самым утром, весь день я провела в скрюченном состоянии, мечтая застрелиться. Хотя застрелиться было бы не так уж сложно — оружие к тому времени в доме было у всех, стоило только выйти из комнаты и попросить у кого-нибудь пистолет на пару секунд. Жаль, что так и не сделала. Около месяца я жила спокойно: никакой работы, никаких вокзалов — только моя комната, когда становилось скучно — поднималась вечером наверх, чтобы развлечься. Вспоминая сейчас Якова, могу смело сказать, что Вий весь в отца: слишком благородный, ответственный и почти не умеет врать. В один вечер мы пересеклись, он меня мгновенно узнал и подошёл первый: — Эй, это же ты! Он совсем не вписывался со своим дружелюбием в окружение Андрея, но был им всем нужен: у него были влиятельные друзья. — Допустим. А ты ещё кто? — и если он меня помнил, то я не старалась запомнить его лица в тот вечер, хотя следовало бы, он ведь мог оказаться мстительным кобелём. — А ты всегда себя ведёшь как самка богомола? — Что? — Ты мне голову проломила, не помнишь? — А, ну, извини, у меня случаются приступы неконтролируемой агрессии. — Да, слышал: парня на вокзале замочила. Никакой мести за сотрясение мозга, разумеется, не последовало; мы ещё долго о чём-то болтали, позже, встречались ещё несколько раз, пока он просто не исчез, как раз в то время, когда и для Андрея, и для всех, кто его окружал, настали нелёгкие времена. Через месяц Андрей нашёл мне новое занятие, достаточно необычное для тех времён. В первый раз я даже не поняла, что это станет моей работой. Андрей позвал меня на обычную, как мне тогда показалось, прогулку в кругу друзей: мы выехали из дома где-то в полночь или около того; в машине, кроме меня и его, никого не было. Некоторое время мы ехали молча, слушали музыку, потом он внезапно заговорил о том, что нашу постсоветскую музыку слушать нельзя и она превратилась в полное дерьмо, а потом тема вдруг сменилась: — А чурки любят русских баб, — сказал и на пару секунд замолчал, а потом продолжил: — Ты только веди себя как обычно, не хер их стесняться. — Кого? — ещё не представляя, во что меня вновь вмешает мой заклятый друг, я не понимала, о чём он говорит. — Сама увидишь, — ответил он и добавил, как бы между делом: — И не бойся, мы своих не бросаем. Как обычно, в понимании Андрея, выглядело так: я снова кому-то проломлю голову, а кому-то сверну шею, но когда мы приехали к месту встречи, к ресторану, который работал и в ночное время, мне не хотелось даже выходить из машины. — Даги, — сказал Андрей, указываю на толпу волосатых громил. — Верные друзья человека, — договорил он, когда мы оба вышли из машины. Вместо того чтобы выйти вперёд, к своим «друзьям человека», он взял меня под руку и выдал, что сегодня я вместо Алёны. Как только мы подошли к ним, он наконец-то отстал от меня и вышел вперёд — здороваться и представлять меня своей женой. Оценивающие, похотливые взгляды от одних, вопросы о делах и здоровье от других, тех, кто постарше. После этого «верные друзья человека» прошли к дверям ресторана, а Андрей, дождавшись, когда мы останемся одни, решил посвятить меня в детали: он не мог взять с собой Алёну, потому что она обязательно всё испортит, а такая молчаливая и самое главное «вовремя улыбающаяся», как я, — то, что нужно для закрепления дружбы. — Они же помешаны на всяких семейных традициях, и бабы у них в дела не лезут, как моя. Подыграй мне, короче. Потом всё нормально будет. Но всё нормально не было. Некоторое время мне пришлось, как и предвидел Андрей, вовремя улыбаться, пить за своё же здоровье, выслушивать массу комплиментов, которые могла бы принимать вместо меня Алёна, а потом, Андрей поинтересовался, не хочу ли я подышать свежим воздухом — выпроводил наконец-то из-за стола. Рассчитывая, что моя роль на этом закончилась и он будет обсуждать свои дела, я вышла на улицу. В этот же момент вспомнила, что пока строила из себя примерную жену русского бандюгана, ни разу не курила. Желание хапнуть никотина, хотя бы затяжку, накрыло мгновенно. Шаря по куртке в поисках сигарет и зажигалки, в кармане я внезапно обнаружила ключи от машины Андрея. Не раздумывая, я пошла к его тачке, так как там точно должны были быть сигареты. Усевшись на своё место, я наконец-то закурила и с облегчением выдохнув дым первой затяжки, готова была утонуть в пассажирском кресле — когда не куришь несколько часов подряд, ловишь потом небольшой приход. К своему состоянию мне хотелось добавить музыки, но только я потянулась к магнитоле, как в салон проник свет чужих фар — менты. Всё удовольствие от сигареты мгновенно пропало; я вжалась в кресло, чтобы меня никто не увидел. Машин оказалось несколько, они припарковались позади нашей, и повыскакивали мужики в масках. А дальше я мало что могу вспомнить с точностью до минуты, кроме перестрелки, которая повергла меня в такой ужас, что я тупо скатилась на пол, куда-то под панель, жалея, что не умею водить машину и не смогу уехать. Никаких переживаний об Андрее не было и подавно, мне было на него плевать, единственное, что мне хотелось, — исчезнуть из того ада, который был в метре от меня и моего укрытия. Сначала хлопки, потом бьющееся стекло, матерки, а ещё через секунду — я вообще перестала различать, что и где рухнуло, хлопнуло, заорало. — Элька, ты живая? — в этот момент я вернулась в реальность, Андрей, вытаскивал меня обратно на сиденье, а я даже ответить ему не могла: так вся эта херня меня напугала. Очередной уход в себя, а потом резкое возвращение — и я понимаю, что мы едем домой. Андрей много курит, в машине уже невозможно дышать, но форточки закрыты: мы едем быстро, а на улице слишком холодно. Выйдя из своей комы, я забираю с панели пачку сигарет, закуриваю и спрашиваю: — Что это была за херня? Андрей ничего толком не рассказал, да и зачем? Он ведь не хотел, чтобы я знала о своем родственнике, с которым он вдруг решил сотрудничать, насмотревшись зарубежных криминальных киношек. Дома он предложил выпить, но я, ответив, что больше никогда в жизни никуда с ним не поеду, — ушла в свою комнату. — Да в чём дело-то? Я же дал тебе ключи от машины, могла бы и уехать, не ждать меня! — кричал он за дверью. — Я не умею водить машину! Я не могла уехать! — злость граничила с чувством жалости и ненависти к себе: Андрей дал ключи от машины, чтобы я уехала, чтобы спаслась, но ведь этот урод прекрасно знал, что я не умею водить… или не знал? — А я думал, что ты тоже друзей не бросаешь, поэтому и не уехала, — послышалось за дверью. Умение давить на психику у этого парня было врождённым, но я об этом ещё ничего не знала, потому открыла дверь, чтобы извинится и пойти выпить. — Извини… — Попалась! Я знал, что купишься! — он хохотал надо мной, как над маленьким ребёнком, который поверил, что в фантик завёрнута конфета, а не бумага, и потому сорвал её с праздничной ёлки. — Когда давишь на жалость — все двери перед тобой открываются, — успокоив свой дурацкий смех, заговорил он. — Ладно, идём, выпьем. Сколько раз он потом ещё давил на жалость и сколько дверей перед ним открывалось — не хватит ни рук, ни ног, чтобы сосчитать. А я так быстро переняла от него этот навык и по сей день не могу от него отделаться: котята верят, что мне бывает хреново из-за их выходок, они следят за моим настроением, как за погодой, а на деле — они могут все повеситься, хоть сейчас, когда Вий перескажет им мою страшную сказку, и мне будет на них плевать. Дружбы никакой не существует — об этом знаю только я, а они верят в её существование, и от этого поведения их хочется передушить. В тот момент, когда я пытаюсь им показать, как они мне не нужны, насколько они мне безразличны — они кидаются на шею и крепко сдавливают в своих объятиях, впиваясь когтями, оставляя едва заметные царапинки на память. Почему я их до сих пор не убила или не выгнала? За всю жизнь я смогла убить несколько человек, но не смогла прогнать или утопить ни одного котёнка — такая вот сентиментальная сволочь. Совсем как тот, которого я до сих пор ненавижу. Андрей стал местным стукачом. Мало кто в это верил, но когда случайности превратились в закономерность — всем стало ясно, кто их самый главный враг; в их числе была и Алёна, которая ни сном ни духом не знала, что её муж работает на ментов, обеспечив себе этим, как он считал, самую крутую «крышу». К концу лета я решила переехать обратно в общагу, но Андрей сказал, что в этом нет необходимости и я могу оставаться в его доме столько, сколько захочу. Тем не менее, постоянные гулянки, выезды с ним то к одним, то к другим — меня стали доставать, и я, сославшись на то, что первое время всё же поживу в общаге, а к зиме вернусь в его дом, благополучно свалила, надеясь, порвать с ним связь окончательно. Первого сентября я узнала, что мои соседки от меня съехали в другую комнату, а ко мне подселили трёх первокурсниц. Проблем с ними не возникло, моя крутость на их фоне зашкаливала, а блатных словечек во мне было на два глоссария, так что девочки быстро поняли, кто в комнате хозяин и даже не пытались завести со мной дружбы. Две недели я прожила спокойно, даже вспомнила, что когда-то писала стихи и играла на гитаре. Кто-то об этом позже стуканул нашему куратору, и меня приглашали на какой-то идиотский праздник для студентов — сыграть или прочитать, но, скорее всего, я от этого отказалась, а может быть, пообещала, но не пришла. Если бы они знали о том, что я ещё и актриса неплохая — потащили бы в какой-нибудь самодеятельный театр. Впрочем, откровенное враньё и игра — это всё же разные вещи. Спустя пару недель ко мне приехал Андрей, встретил меня после учёбы и предложил прокатиться до кафе. Мы пили кофе, курили, он приличия ради спрашивал меня об учёбе, а потом спросил, как у меня с деньгами. Денег хватало, я их не транжирила на всякие глупости, но он всё равно предложил мне заработать. — Надо к одной тётке съездить, — начал он. — Она тут товар толкает и не делится ни с кем. Купишь у неё немного и домой, а я дальше сам разберусь. — Ты что, Олеську попросить не можешь? Или боишься, что она до дома не донесёт? Играть роль наркоманки мне не улыбалось, к тому же, я всё же пыталась учиться и вспомнить всё то, что забыла за лето. — Ты ещё не знаешь? — Андрей прервал мои рассуждения об Олеське этим вопросом, заданным приглушённым голосом, и тут же замолчал. — Чего не знаю? — Её на выезде нашли с проломленной башкой. Никто ничего толком не знает, — он сказал и опустил голову, словно ему было до неё дело. — Это из-за меня? Я должна была быть на её месте? Мне тут же вспомнилась история с псевдо-спидозником, и я решила, что Олеську замочили вместо меня, даже не догадываясь, что всё это — дело рук Алёны и что Андрей был в курсе. — Может быть, — серьёзно ответил он, так серьёзно, что сомнений у меня никаких не оставалось — из-за меня. — Пацаны разбираются, — добавил Андрей, чтобы меня хоть как-то утешить, видимо. — Ну, так что? Скатаемся к этой бабе вечером? — и снова вернулся к делу, мол, нечего по Олеське горевать, по ней поминки уже справили, да и не стоит она того, чтобы откладывать ради неё важные дела. Не помню, успела я погрустить по внезапно ушедшей подруге или, как и Андрей, решила, что Олеськина жизнь в сущности ничего не стоит и рано или поздно закончилось бы всё чем-то таким: найденный труп на дороге, в какой-нибудь канаве. Согласившись помочь, я уже собралась было уходить, как он ошарашил меня второй дубинкой по голове: — Штырь тебе пишет, нет? — спросил он, расплачиваясь за наши посиделки, и я вернулась обратно за стол. Тут-то и проснулся мой, казалось, сдохший внутренний голос: «Ты о нём даже не вспоминала всё это время. Даже у коменды не спросила: были тебе письма или нет; даже у матери не узнала — не приносили ли ей на твоё имя письма!» — Нет, ничего не было, — ответила я, надеясь, что у Андрея есть какие-то новости насчёт Штыря. — Странно, я думал, что вы типа вместе, — продолжал он. — Ну, мне-то он ничего не напишет, даже не смотри на меня так. — Просто… Мы заговорили про Штыря, и даже сейчас, когда я вспоминаю разговор о нём, кажется, что всё вокруг озаряет солнечным светом; а тогда я внезапно почувствовала, что жива и что жизнь, которую я веду без него — не жизнь, а кошмарный сон, что с этим пора завязывать. «Штырь был бы против того, что я тут вытворяю. Он мне вообще этого не простит, когда узнает: предательство. Предательство! Он меня и видеть не захочет!» — если бы я уцепилась за эту мысль, то кинула бы Андрея в тот же вечер, но мысли такие суки: пожили несколько секунд в голове и исчезли, оставив там пустоту. — Ладно, я за тобой заеду, — хлопнув по столу, словно специально, чтобы распугать всё моё здравомыслие, сказал Андрей. — Со шмотьём только не парься, старьё какое-нибудь напяль, а то она не дура, ещё и догадаться может, — дал он мне последние инструкции и исчез. Во всяком случае, в моей памяти именно так — исчез до самого вечера. А я весь день пыталась понять, какого же хрена меня вообще понесло к нему, зачем я согласилась работать на него, почему не свалила, когда узнала правду про Штыря? До этого момента мне казалось, что я знаю себя и могу ответить на все эти вопросы, но в тот момент я призвала свой внутренний голос побеседовать: — Я так сделала, потому, что боялась, что меня убьют. — Ты же убила этого спидозника, вокзал остался у Андрея, да и вообще — кому ты нужна, чтобы тебя убивали. Дело? Да кому сдался какой-то спидозник, когда мочат каждый день на каждом шагу? А сейчас зачем согласилась? — Денег не хватает. — Денег всегда не хватает! Всех не заработать! — Что же мне делать? Я уже пообещала. — Сделать так, чтобы больше не звал тебя. Всё испортить! На том и договорились. Оставалось дождаться Андрея, а потом — всё испортить. Внутренний голос отомстил за Штыря — самым гнусным предательством: он подсказал неправильно, а я послушала, потому что верила.Китя
Вий и Шаман чуть не поубивали друг друга… Хорошо, что Шатун вмешался вовремя и успел их разнять. Пострадал, конечно — Шаман ему лицо нехило оцарапал своей заточкой, но зато все остались живы. Это главное. Теперь надо держаться вместе. — Она не верила, как и все вы, но когда с тобой всё получилось — пришлось поверить. Ты всё это помнишь, просто… просто… стоит такой блок в твоей голове, который не даёт это вспоминать, но если напомнить хорошенько — ты всё вспомнишь: что ты слышала, из-за чего напала, как Шатун тебя в стену кинул, как сознание потеряла, а потом очнулась и старалась всё это не вспоминать. Вий заставил Шамана рассказать обо всём: Эля нас тут всех обманом удерживает, принуждает Шамана нам память стирать, опаивать всякой дрянью, лишь бы мы были с ней и не ушли. — Какой же ты урод, — у Сабли даже сил не нашлось, чтобы на него заорать или ударить: она сидела на кровати и была в таком состоянии, словно у неё случился инфаркт и она живёт последние минуты. — Она из меня шлюху сделала, а тебе было плевать: ты делал то, что она тебе прикажет. — Значит: я сюда приехала, потому что моя начальница пила с вашей Элей, а она, видимо, мне что-то подмешала. А потом я такая утром просыпаюсь и думаю: дай-ка брошу всё и уеду в глушь! — Мисс пришла в себя, правда, не до конца: она и смеялась, и плакала, и злилась, но всё это пыталась удержать в себе, потому глаза блестели от слёз, руки тряслись, она много курила и говорила как бы с усмешкой. — Ты, — указывая на Шатуна продолжала она, — стащил мою машину, утопил её и молчал всё время! Да если бы не ты, — тут она сдалась и перешла на крик: — если бы не ты, я бы никого не убила! — Мисс закрыла лицо руками и заревела так громко, что все наши несчастья нам показались сущими пустяками на её фоне. И в самом деле, что уж тут такого ужасного с нами произошло? Сабля хотела свободы, клубов, шумной жизни; она сбежала из дома, но Вена (как выяснилось, давняя подруга Эли) привела нашу Саблю обратно. Шамана Эля попросила «дать установку», как он пошутил исподтишка, чтобы Сабля ложилась тут под всех и каждого. Зачем теперь было бежать из дома? А заодно и проблема озабоченных подростков решена: в доме есть Сабля, а там и Вена, которой никакой установки не давали — она такая и была. Со мной Эля распорядилась уж совсем по-хозяйски, приручила, как собаку, которая сначала на неё набросилась, а потом вдруг подружилась. А набросилась я на неё вот из-за чего, теперь-то я помню, словно всё вчера было: Эля думала, что находится в доме одна, нас она спровадила во двор, чтобы мы прибрались перед наступлением зимы. Я же в тот день поругалась с Саблей: она ничего не хотела делать в тот момент, когда все пахали – убирали траву, всякие вершки и корешки. Повлиять на капризную Саблю никто из нас не мог, потому я отправилась к Эле. Нет, не стучать на Саблю, а просто — выманить из дома, чтобы та хотя бы сделала вид, что работает. Однако вместо того, чтобы напрямик пройти в комнату, я завернула в кухню, так как захотела пить, и в тот момент, когда я открыла шкаф, чтобы взять стакан, до меня донёсся голос Эли: — Слушай, эти дети мне не помеха: я могу выгнать их в любой момент, но сейчас мне так хреново, что пусть лучше немного поживут здесь, иначе я опять ёбнусь от одиночества. Отставив стакан в сторону, я, как только могла, бесшумно прокралась к комнате, в которой она была, а была она в общей комнате: смотрела в окно, наблюдая за тем, как мы работаем и говорила кому-то в трубке, что мы ей нафиг не нужны. — Вот только на понт меня брать не надо, да?! Они тут добровольно, никого я в заложники не брала! — продолжала она и резко развернулась. Так резко, что я не успела спрятаться. Увидев меня, Эля чуть трубку телефонную из рук не выронила, но мгновенно нашлась. — Я позвоню позже, пора воспитанием заняться, — она сказала это трубке, но я была уверена: говорит она это мне, и мне лучше бежать, а ещё лучше — ударить её чем-нибудь так, чтобы мы все смогли сбежать из этого дома. — Что ты тут делаешь? — но Эля уже шла на меня и была непохожа на ту, которая нам всем нравилась: никакой усталой улыбки, растянутой речи. Голос её в тот момент был громким и резким, она смотрела на меня исподлобья, словно хотела разорвать в клочья. Испугавшись совершенно другой Эли, я рванула к выходу и там же, в какой-то горячке, вспомнила, что на веранде мы складывали железные прутья, которые всё лето были опорами для всяких огурцов-помидоров. Схватив один из них, я наделала шуму — это и привлекло внимание остальных. Пока они кричали с улицы и спрашивали, какого чёрта я там творю, за моей спиной появилась Эля: зажала мне рукой рот и потащила в дом. Пока она была занята дверью, я успела вырваться, ударив её по другой руке прутом, и побежала обратно, в общую комнату, а она за мной — там нас и застали: я напала на Элю — так подумали все. Не она на меня, а я. Поверить, что у Эли есть совесть — трудно, но, видимо, всё же есть; потому на Снега была возложена благородная миссия — увести меня из дома. Напрямую она его об этом не просила, а вот Шаман хорошо постарался, во время какой-то очередной пьянки, внушил белобрысому, что я его люблю, что хочу уехать из дома в город, что он должен меня увезти. Одного Эля не учла: любила я тогда Шатуна и уезжать никуда не собиралась, пока об этом не заговорил Снег. Уехать у нас получилось, но у Эли вдруг поменялись планы. Оказалось, что она была с нами в городе, совсем неподалёку, у своей подруги, которая для Мисс — начальница. — Алёнка в тот день была сама не своя: то орала на всех, то наоборот, а под конец дня пригласила меня в бар, — вспоминала Мисс, немного успокоившись. — Мы часто ходили с ней в бар, потому что напиваться она любила до такого состояния, что и до двери собственного дома её приходилось потом тащить, а там и на кровать укладывать, — поясняла она. — Мы прошли к стойке, как обычно, а там она встретила вашу Элю и представила мне её как свою лучшую подругу. Я не придала этому никакого значения: мало ли, какие друзья есть у Алёны, она не обязана мне о них докладывать. Я решила им не мешать, хотела было уйти за свободный столик, но ваша Эля меня остановила: давай, мол, познакомимся, чего это я такая стеснительная «в нашем-то возрасте!». Алёна же её в тот момент перебила: пусть идёт, а то она, Алёна, вечно доставляет мне неприятности после таких пьянок. Тогда Эля предложила: пусть хотя бы выпьет с нами на посошок, а потом идёт. Только Эля ваша исхитрилась до того, что выпила я не только на посошок, но и с ней на брудершафт. И после этого я уже ничего не помню, до самого утра! — В доме появилось много лишних, — продолжил Вий, — и если выгнать нас она могла, то как поступить с остальными — не знала. И тут ей пришла гениальная идея: она их всех убьёт: Мента, Снега, Вену, Шатуна, а свалит на какого-нибудь козла отпущения, — он выдержал паузу, взглянув на Мисс с сожалением. — Нас было решено помиловать, мы, по её мнению, и так слишком много пережили. Таким образом, Эля знала, что мы вернёмся, так как кто-то ей об этом сообщил: то ли Пёс с Прищепкой, то ли сам Снег; и решила, что мы как раз и встретимся где-нибудь с внезапно ополоумевшей Мисс. Правда, когда Мисс появилась в этом проклятом доме, Эле её внезапно стало жаль, и она решила, что всё можно будет повесить на Саблю: сирота, шалава — идеальный преступник, мало ли чего она не поделила с остальными. И всё бы получилось: Мисс бы уехала обратно, Мент был бы жив, но в последний момент, когда уже всё было готово, когда судьба Сабли была решена, Эля вдруг всё переигрывает и останавливает свой выбор на Мисс, отправляя мне сообщение: «Ему нужна Мисс. Не отдавайте её». Она думала, что мы расскажем Мисс обо всём, но мы ничего не рассказали, и, тем не менее, всё вышло так, как она планировала. — Нужно отсюда выбираться, — заключил Вий, когда все мы более-менее пришли в себя. — И как? Убьём Элю, сожжём дом? Вернемся после этого к своим нормальным жизням? — отреагировала Мисс. — По крайней мере, я вижу только этот выход: родителей у неё нет, родственников – тоже, в эту глушь никто не суётся. Мы уже разбежаться успеем, когда в вашей деревне о ней узнают. — Всё не так просто, — отреагировала Сабля. — Мне вот возвращаться некуда, да и Шатуну тоже, — кивнув в сторону нашего здоровяка, который вообще сидел молча всё это время, продолжала Сабля. — Поживёте пока у меня, там что-нибудь придумаем, — отозвался Вий. — Да вы ничего не понимаете! — вдруг завопил Шаман. — Ты лучше вообще заткнись! — тут уже я не выдержала. — Иначе тебя с ней вместе похороним! Все замолчали. Все понимали, что убить Элю мы не сможем. Может быть, совершенно чужая нам Мисс — да, а мы… — Ладно, давайте на себя никаких подозрений с её стороны не навлекать, — снова заговорил Вий. — Будем вести себя как обычно, а ночью встретимся на чердаке и там решим, что нам делать. Все разошлись, оставив Шамана в комнате одного. Шатун и Вий ушли на улицу. Сабля позвала меня и Мисс в общую комнату, но я решила, что мне нужно побыть одной и попытаться привести мысли в порядок. Только пока мы думаем, Эля, кажется, куда-то собралась: Дым исчез так же внезапно, как и появился, а она зачем-то опустошает холодильник, перетаскивая из него всё в свою комнату.