Вий
— Вий, ты ведь больше нашего с Элькой общался, вспомни, что она говорила про этого Дыма, — Китя. И зачем Шатун только вспомнил об этом; хорошо ведь сидели: вспоминали Элю, Шамана, выяснили, зачем она меня женила на себе, всё простили; глядишь, так придумали бы и Шаману оправдания — так нет. Давай, Вий, вспоминай, что тебе ещё говорила Эля: кто этот Дым, что их связывало — ты всё знаешь. Да ничего я не знаю. Столько времени быть рядом с ней, и ни черта не понять — нужно быть полным самовлюблённым болваном, наслаждающимся тем, что меня подпустили ближе остальных, что мне доверяли больше и даже вышли за меня замуж — вот насколько я крут. И больше ничего. Дебил! — Да-а-а, обща-а-ался, — Сабля и минуты прожить без плоских шуток не может. — Ты говорил, что она его вроде бы ждала, — и Шатун туда же. Сдался им этот Дым! На самом деле мне чудовищно хочется спать, оттого лень даже рассказывать что-то про этого Дыма. Да и что нового я им поведаю? По-моему, о нём уже даже Шатун в курсе. Ладно, расскажу всё, что знаю, толку от этого всё равно никакого. — Я знаю не больше вашего, — начинаю и не знаю, с чего начать. Знаю-то действительно немного — она о нём ничего не говорила. — Эля его приволокла, я уже даже не помню, когда, — пытаюсь вспомнить, когда именно: то ли после убийства Бинта, то ли до. — Сказала, что он её двоюродный брат, — но продолжаю говорить, это и неважно: до или после. — Эля оформила на себя кредит, он стал её поручителем, — вроде бы я ничего не упускаю из того, что мне известно. — Должен был его выплачивать, обещал какие-то деньги, а потом свалил, — больше я ничего не помню. — Ну, это и мне было известно, — разочарованно выдыхает Сабля и закуривает. — Может, он вернулся деньги отдать? — вслух размышляет Шатун. — А потом нас взяли и забрали всех сюда, — недовольно качая ногой, заключает Китя. — Насколько я знаю, он ей не брат, — Шатун продолжает, кивая в сторону Кити. — Вы же мне с Шаманом рассказывали. — Ну, это Эля нам и сказала, — отвечает Китя. — Теперь попробуй найди правду, — заключает она и тоже закуривает. В самом деле: до правды не докопаться со всеми этими Элькиными историями; она завралась, а нас запутала. Больше мне рассказать нечего — пусть без меня думают, зачем приходил Дым; я хочу поспать хоть немного — в голове уже какая-то гудящая каша вместо мозга, я им сейчас не помощник. Возвращаюсь на свою полку. Надо спать. Здесь пахнет духами Мисс. Когда она успевала за собой следить при её-то образе жизни в нашем доме? Хотя, может, и не её это духи: мало ли кого здесь до нас запирали. Запах, конечно, приятный, но даже его ощущать не хочется — мне нужно отключиться и ни о чём не думать. Однако я зачем-то вспоминаю, почему Эля начала звать нас котятами. Снова Шаман: он притащил котят в коробке. Китя, разумеется, решила их оставить — радовалась, как пятилетний ребёнок, а вот Сабля, как и обычно, была недовольна: куда нам трёх котят, чем их кормить и кто будет за ними убирать. Визг она подняла такой, что я решил их унести на речку и утопить — они были маленькие, где-то месяц жизни. К несчастью, на визг Сабли вышла Эля. — Не люблю кошек, — заявила она, увидев аж трёх в одной куче. — Я их как раз собираюсь убрать, — я в тот момент искал коробку, а Китя демонстративно грустила и ни с кем не говорила. Всем остальным было плевать на судьбу подобранных Шаманом животных. — Что ты с ними делать собираешься? — то ли увидев грустную физиономию своей любимицы Кити, то ли и правда обеспокоенная судьбой никому не нужных зверей, спросила Эля. — К речке унесу и утоплю, — спокойно ответил я, даже не представляя, какое шоу она из этого сделает. — А ну-ка, подойдите все сюда, — Эля вышла в коридор, чтобы собрать всех, кто был в доме. И все собрались, а меня она попросила отложить коробку и подождать. — Вий хочет утопить котят, — начала она, когда мы её окружили. — И вам всем на это плевать? — все молчали, кроме Кити, которая заявила, что мы её никто не слушали: она готова была их кормить, убирать за ними, да и вообще жить с ними в одной комнате, они бы никому тогда не мешали. — Милосердно, — заявила Эля, выслушав Китю. — Только одна ты с ними не справишься. — Я и говорю: утопить — и нет никаких проблем, — проблем я действительно никаких не видел и тогда не замечал, что Эля их может сделать из пустого места, потому и стоял на своём. — С тобой всё ясно, — словно я безнадёжно больной, она махнула рукой в мою сторону. Теперь-то понятно почему: папа у меня в девяностые, наверное, так же свои проблемы решал: нет человека — нет проблем; вот Эля и решила, что это наследственное. — Я справлюсь! — Китя вставила свои пять копеек, но и на неё Эля махнула рукой. — А принёс их кто? — продолжала Эля; и все мы выдали Шамана, синхронно взглянув на него. — И тебе тоже безразлично? — обратилась она тут же к нему. Шаман пожал плечами — в принципе, да, потому что он их принёс для Кити. — Представьте, — выходя из окружения к стенке, продолжила Эля, — вы — шесть моих котят, вы внезапно для меня пропали — вас кто-то унёс из этого дома. Я не знаю, где вас искать, да и нет у меня такой возможности, но я надеюсь, что с вами всё хорошо. А с вами на деле всё плохо: трое погибли, а трое остались в живых, и вот их кто-то подобрал. За вами тремя ухаживают, — она смотрела на меня, Китю и Саблю — я этого хорошо запомнил. — Но вдруг, — продолжала Эля, — вы ему надоели, и он решил вас убить: отвести к речке и утопить. А у вас были планы на жизнь: вырасти, научиться пить молоко, ловить мышей, спать весь день. Но вы же не можете ему сопротивляться: вы беззащитные котята в коробке. Он вас топит. И всё: нет никаких планов, жизнь ваша кончилась, вы стали кормом для местных карасей. — Вий, ты их не топи, я их завтра лучше раздам, — едва замолчала Эля, выдал Шаман. — Да, так лучше: хоть какую-то жизнь им сохранишь, а если отдашь добрым людям — сделаешь счастливыми, — сложив руки на груди, Эля ушла в свою комнату. С тех пор она начала звать нас котятами, хоть тех Шаман и унёс на следующий же день, оставив в каком-то подъезде. Интересно, они помнят об этом или нет? Хотя плевать, как и на тех котят. Глаза наконец-то закрываются. Это всё, что я хотел сегодня ещё вспомнить. И вспомнил, видимо, зря: перед глазами котята. Настоящие. Китя была бы полосатой. Вон, у неё даже голова полосатого котёнка, а туловище всё ещё человеческое; я слышу её голос, но вижу не её, а какого-то мутанта: Китя в своей жёлтой майке, шортах и с кошачьей головой. Сабля — лысая кошка. Как их там… Не помню. Уши ещё такие длинные, а сами — уроды. Вылитая Сабля. Зато к Шатуну голова кота никак не клеится. Шатун он и есть — Шатун. Медвежья голова подошла бы больше. Причём с грустными глазами — морда до смерти замученного циркового медведя, который делает то, что ему скажут; ну, а потом он получит свой сахарок. А себя я вижу каким-то пепельным, но оборвышем. Такой: доходяга, которого любили-любили, но выкинули — то ли хозяева про меня забыли, то ли я им надоел, и вот теперь сплю здесь, на помойке или теплотрассе, в окружении полосатой кошки, лысой страшной кошки (её, скорее всего, кому-то подарили, но она не понравилась получателю, поэтому, как и меня, вышвырнули за дверь) и сбежавшего циркового медведя. Сколько мы так ещё протянем? Сном заглушая голод, бестолковыми разговорами — мысли о том, что нас предали. А предала нас всех чёрная кошка; у неё даже белых пятен нет — никаких намёков на белую шерсть. Она смотрит на нас из окна своего тёплого и уютного дома, прикрывает глаза от яркого солнца, зрачки её сужены, шерсть блестит, когти спрятаны — ей не о чем беспокоиться. Мурлычет. Довольна собой и своей жизнью; мне её видно и слышно, я её почти ненавижу, но знаю, что не смогу выбраться из своей помойки и разорвать её в клочья; да и сил у меня уже никаких нет… А она к нам не выйдет, она слишком мудрая — потому и остаётся в своём доме. Она удобно устраивается на подоконнике и уже не смотрит на нас. Прикрывает глаза… Голоса резко приближаются — нифига невозможно уснуть под их бурчание. — …А Шамана спасла, — даже не выглядываю, чтобы узнать, кто говорит: Китя или Сабля, но точно не Шатун. Ещё жрать охота; из-за сигарет уже такое ощущение, что угля наглотался — какой-то вкус грязи и пыли во рту. Ладно, если мы в тюрьме и если всё же верить тому, что Дым — брат Эли, а значит, сын её дяди-мента… Мне нужны тишина и сигареты. Опять этот вкус шлака. Нас решили заморить голодом. Элька бы так не стала делать; мне кое-что известно, я помню, она говорила: — Меня научили в одном месте: тот, кто хочет от тебя уйти, может уйти только по двум причинам: он вернётся, чтобы отомстить или он уходит навсегда. Перед тем, как отпустить, надо его покормить. Если он сядет за стол — он уходит навсегда, потому не боится, что ты его отравишь, он на тебя не сердится и ни в чём тебя не подозревает. Если он упорно отказывается — он может вернуться, чтобы отомстить, или он тебя смертельно боится и ненавидит. — Ну и бредни же, — так я тогда ответил ей, а она оказалась права: из наших никто не вернулся; все ведь садились за стол перед тем, как покинуть дом: Пёс, Прищепка, Снег, Вена. Она не стала кормить только Мышь. Кстати, я ведь так и не поел, а она предлагала. Что ж теперь? Я её боюсь или ненавижу и приду отомстить? А за что мстить? Мне она ничего не сделала, как и всем остальным. Разве нельзя вернуться, потому что передумал, решил остаться? Или сделала? Мышь. Я убил из-за её спектакля Мышь. Она ведь могла мне сказать, что я просто должен уйти — я бы ушёл, не раздумывая. Никогда она мне не нравилась, с самого первого дня; и всё, что меня удерживало в её доме: чувство вины. А винил себя зря: ей всё это было на руку, она сама хотела уйти из школы. Ещё отец… Зачем он во всё это вмешался? Нашёл, кому меня отдать: что Эля, что родственники — ничего хорошего. Жизнь сломана. Где я теперь? Кстати, почему до сих пор не вернулась Мисс? Её отпустили? Не могу сосредоточиться. Меня уже даже трясёт от недосыпа: вон, сигарета между пальцами так и ходит, и пепел стряхивать не надо; а ещё как-то холодно, что ли… Ну, да, на мне вообще одна футболка осталась, Мисс рубашку не отдала. Всё же почему она ещё не вернулась? Странно это всё. И зачем приходил Дым? Двоюродный брат Эли, а значит, сын её дяди… который нас сюда посадил? Зачем ему Мисс? Эля решила её отпустить? Свой главный козырь? Козырь? С чего я это вообще взял? Эля что-то говорила… Мисс — жертва, которую она заманила в дом, чтобы... Сабля и Китя пытались её убить, а она убила Мента. А потом пришёл Дым. После того, как умер Бинт. А я убил Мышь. Мы были в лесу. Там я долго спал. Сабля говорит, что я после этого не вернулся. Мне нужно в лес. Где Дым? Почему со мной в лесу была не Мисс? — Вий, ты норм? — снова Китя. Смотрит на меня как на приведение. Не думал, что эта камера такая большая: Китя от меня немного дальше обычного, по-моему, даже отъезжает в сторону. Машу ей рукой, затягиваюсь сигаретой, от которой остался уже только окурок, и фильтр обжигает губы. Не знаю, где я вообще? Стены похожи на деревья. Лес. Комната Шамана? Точно, мы там деревья рисовали. Эля была с нами, а потом ушла. И мерзкая её музыка! Зачем она всё время слушала этого Моцарта? Почему не Шопен тот же? Или… Лист? Она говорила, что они чем-то похожи. Что-то ещё говорила, а потом всё равно включала этого… Да неважно, кто он. Надоела его музыка. Даже сейчас её слышу. Может, под неё получится уснуть? Откидываю голову назад, закрываю глаза. Падаю. Голове мягко. Эля же не может нас предать, я знаю; я был рядом и всё знаю. Дым — её брат, он сын её дяди, нас сюда посадили, чтобы спасти. Только куда посадили? Надо мной тёмное небо. Наверное, сейчас ночь. Элька, ты спишь? Где ты вообще? — Вий! Чувствую, как меня куда-то тянут, но сил сопротивляться нет, только пытаюсь сказать. Очень важно, чтобы это услышали: — Эля не предавала. Пусть знают, что она не могла. Она не предавала ни Мышь, ни меня, ни Китю с Саблей, да и дом у Шатуна сгорел случайно, я уверен. Эля этого не хотела, она вообще не знала, что так выйдет. — Вий! — Дверь откройте! Человеку плохо! Кто-то стучит в дверь. Откройте, это ко мне. Эля пришла. Или папа? Да нет, он точно не мог: его не стало после Мыши. Это Элька. Снова пришла спасать, снова хочет, чтобы я ушёл. Да никуда я не уйду. Пусть гонит, пусть пытается выгнать, от чего-то спасти… Если мне что-то угрожает, значит, и сама она в опасности. — Да откройте же вы дверь! Он сейчас умрёт! — Кто? — спрашиваю я, но меня, кажется, не слышат и продолжают стучать, просят открыть. Надеюсь, говорят не про неё; я не хочу, чтобы Эля умирала. — Нас вообще кто-нибудь слышит?! Стучат. Их много. Слишком много рук, а ещё кто-то рядом. — Артё-ё-ём! Ну, не пугай нас так! Открой глаза! — Ты же врач! Сделай что-нибудь! Элька так кричала Шатуну, когда Китя вскрыла вены. Интересно, зачем она это сделала? Она ведь, наверняка, что-то вспомнила, потому и собиралась умереть. Сколько она тогда не спала из-за того, что напала на Эльку? Передо мной чьё-то лицо. Волосы светлые. — Мышь, это всё случайно получилось, — почему-то я думаю, что это она. Что ей ещё от меня надо? Всё приходит и смотрит на меня так, словно я ей что-то должен. И куда бы ни пошёл — везде она. Так до самого утра, пока Элька не включит свою музыку. Да откройте же им эту чёртову дверь, пусть валят из моего леса! — Ему воздух нужен, разойдитесь… Снова всё исчезает. Снова темно. Правда, воздух действительно становится чище, ещё бы открыли дверь. — Вий, не умирай, пожалуйста. Кто-то гладит меня по голове. Элька так делать не будет; её и обнять проблематично было. — Я не знаю, что ты там себе придумал, но на брачную ночь даже не рассчитывай! — снова я вспоминаю эти слова, они звенят в голове. Она на меня кричала, но я же тогда ещё не знал из-за чего, это потом она мне рассказала. Или всё же перед свадьбой? Я не помню… Зато почти вижу её перед собой: улыбается. Такая усталая. Сколько же она всего пережила, а ещё мы тут… Эта рука мне только мешает. Нужно открыть глаза (но Элька исчезнет!) или хотя бы попросить, чтобы перестали. — Хватит, уберите руки… — Что? Он говорит что-то! — Сабля, уйди, не мешай! Ещё и она здесь… Выгоните её отсюда. Эля ничего не должна знать. Кто её вообще сюда привёл? Вы заняты не тем, чем нужно! Вы знаете, что… — …Элю надо спасти. — Давай-давай, приходи в себя, а то спасать её некому будет, — это Шатун. Он-то здесь что забыл? Стоп. — Господи! Вий! — ко мне кидается Китя; правда, перед глазами слишком много белого, меня словно ударили током, а ещё по голове — она гудит, как старый телевизор. — Пить охота, — вроде мой голос, но я даже не чувствую, что что-то сказал. — Сколько пальцев показываю? — Шатун. Нашёл время для идиотских вопросов. — Два, — но ладно, я отвечу, чтобы уже отстал. Сабля протягивает пластиковый стакан. Вода пахнет тиной, но плевать, в горле страшно пересохло. Никогда не курил, какого чёрта вообще взялся за это — только хуже сделал. Теперь белого совсем мало — слишком темно. Точно: я же в тюрьме. На полу? — Вы что, убить меня хотели? — не знаю, что произошло, но заснуть я пытался на полке Мисс. Какого чёрта они стащили меня на пол? — Да ты в обморок как хлопнулся! — Сабля, блин, орёт в ухо. — Уйди, и так хреново, — мне надо обратно на полку, на полу холодно, и эти ещё окружили. — Они даже дверь не открывают. Нас никто не сторожит, что ли? — ясно, Шатун опять дверь пытался открыть. А я им зачем понадобился? Нахрена с полки стащили? — Зачем нас сторожить с такой дверью? — говорю я ему, чтобы он наконец-то успокоился и оставил эту затею. Ложусь на спину. В голове продолжается война шумов; стоит закрыть глаза - и вместо привычной темноты слишком много красок, ещё и в ушах звенит. Сколько я не спал? Сутки, двое? Открыв глаза, на потолке замечаю красный огонёк. Пожарная сигнализация? Не работает, значит: мы столько накурили, что здесь можно задохнуться, а она молчит. Может, ей нужна задымлённость побольше? Как я её раньше не заметил? А остальные? Это же наш шанс! — Вий, ты нормально? — Китя, нависая надо мной и всматриваясь в лицо, заслоняет собой этот красный манящий свет, который уже успел что-то шевельнуть в голове. Что-то, что порождает белый, как в конце тоннеля. Вот же он — наш выход. Сейчас, только соберусь с мыслями и всё устрою. Надо прийти в себя. — Офигенно, — она мне мешает. — Отойди, — говорю я ей и сам отстраняю её в сторону. Снова красный огонёк. — Есть охота, — ворчит Сабля. — Если я упаду в обморок, а жратвы к тому времени не принесут — добейте меня. — Ты даже не представляешь, — отзываюсь на её просьбу, — с каким удовольствием я это сделаю, если ты сейчас не заткнёшься. — Мы тут за него переживали, а он вместо «спасибо» лежит и хамит! — кричит она на всю камеру. Лучше бы сюда Эля со своей идиотской музыкой пришла. — Выздоравливает, значит, — говорит Шатун. Не знаю, о чём он и про какой обморок говорила Сабля, но этот красный огонёк наталкивает меня только на одну мысль. — Слушайте, — Сабля сейчас первая меня идиотом назовёт, но другого выхода отсюда я не вижу. — Скидывайте всё барахло на пол, сейчас подожжём его, — я первый скидываю подобие подушки, срываю всё остальное со своей полки. — Ты с ума сошёл! — какая же она предсказуемая. — Сигнализация сработает — нас выпустят, — говорю я ей, а она в это, кажется, не очень-то верит. — Вий, подожди, — Шатун выходит вперёд. — Они ведь поймут, что мы это специально. Надо подумать, чего дальше делать будем, когда они дверь откроют. Мы же не знаем, сколько их, какое у них оружие. — Вот именно! Оружие! Мисс до сих пор не вернулась! — Сабля продолжает свою песню. — Мы сдохнем в любом случае, а так у нас есть хоть какой-то шанс, — говорю и ей, и Шатуну, но тот и с места не двигается. — И этот шанс надо использовать с умом, а не сломя голову, — продолжает Шатун. Кажется, он серьёзно настроен: реально собрался сидеть и думать. Да кем он себя возомнил? Всегда ведь делал то, что скажут. Какого чёрта сейчас лезет? — А если они не откроют дверь, что тогда? — и Китя туда же. — Вот и об этом надо подумать, — он указывает на Китю, а вид такой, словно только что две диссертации подряд защитил и его в космонавты взяли. — Они откроют дверь, — главное — не перейти на крик; я говорю это спокойно, он никуда не денется, ему придётся согласиться, как и Сабле, которая не хотела отдавать свои сигареты. — Вий, отдохни, ты не в себе. Мы все не понимаем, какого чёрта… — он реально считает себя самым умным в этой камере — потому что старше; и смотрит на меня как на сумасшедшего: чего удумал — пожар устроить, всех спалить. У меня дикое желание выкинуть его, и если бы стены были здесь настолько картонные, что голова Шатуна легко могла бы их пробить — я бы воспользовался этим сейчас, не раздумывая. Медведю нет места среди котят! — Какого чёрта ты лезешь? — он не успевает толкнуть меня обратно на полку, как, видимо, хотел; его к двери толкаю я, подальше от себя, нечего мне мешать. Только — хрен. Мало ему! — Ты этого не сделаешь! — теперь он толкает меня, и я едва успеваю схватиться за соседнюю полку, где сидит Сабля. — Парни! Ну, не надо! — полка эта дёргается, а она визжит, как потерпевшая. Поздно! Плевать я хотел: надо или нет. Он меня достал! Все меня достали! Я сделаю то, что должен: я выберусь отсюда, хотят они того или нет. Шатун — чужак. Сжимаю кулаки, выходя на середину камеры. Он ничего не видит — уверен, что я успокоился, потому идёт к двери, ничего не подозревая. Закуривает, подпирает дверь собой и, скатываясь вниз, садится на пол. — Вий! Они кричат, словно я уже умер, но я точно знаю, что выживу, и выведу их за собой.Эля
— Получается, и Штырь умер? — Шаман проходит на кухню. Хочется замереть на месте от такого вопроса, но хватит драматизировать — я всё это давно пережила и… — Да, — отвечаю, рассчитывая, что больше его ничего не интересует; а он садится за стол — готов слушать и дальше. Совсем как Лёлик. Даже говорить с ним так же легко. — Вы поговорили с ним потом? — продолжает Шаман. Парень, наверное, верит, что хотя бы со Штырём вышло всё не так по-дурацки, как со всей моей остальной жизнью; наверное, хочет услышать какую-нибудь красивую сказку о любви. Да, Шаман, если бы я не была такой дурой, ты бы её услышал и вовсе не от меня, а от своей тётки. — Он всё тебе простил? — Лёлик была так рада, когда узнала, что мы со Штырём вместе отныне и навек. — На свадьбе я буду твоей свидетельницей, возьмёшь кого-то другого — обижусь! — мечтала о нашей с ним свадьбе, представляла моё платье, интересовалась, где мы будем жить, говорила, что в нашем маленьком городке делать нечего и, конечно же, нужно остаться там, в большом городе. Лёлик знала обо мне всё, как и полагается лучшей подруге; она не ожидала узнать от меня подробности об Алёне, ещё больше её удивляли подробности об Андрее, она знала, что мои родители умерли, но толком я ей ничего не рассказала — не смогла; это теперь, спустя столько лет, я могу об этом говорить относительно спокойно. Пережила, смирилась, поняла, что бывает и хуже: умирают лучшие подруги, умирает любимый человек, который был единственным смыслом жизни, и ты мстишь за их смерти, но тебе этого мало, ты хочешь большего, даже больше, чем смерти твоих врагов — и жить невозможно, и умереть нельзя — вдруг отомстила не всем или не тем? А может, и мстить уже не надо? Есть же коробка с котятами. С котятами тепло, уютно, ради них стоит жить… Да только котята выросли, превратились в диких котов и кошек из-за недостатка любви и внимания — царапаются так, словно не кормила, не ухаживала. В чём-то они, впрочем, правы. Завела котят, а обращалась как с щенками бойцовской собаки — выживет сильнейший. Остался только один — их настоящий вождь, Шаман. Нужно рассказать ему обо всём остальном, пока Дым не вернулся, пока ещё есть время. Он готов слушать, он принёс сигарет и делает себе кофе, пока я пытаюсь собраться с мыслями. — Я тебе уже говорила, что запуталась тогда: не знала, кому верить, а кому нет, — начинаю с дурацких оправданий, которые ни за что и никогда меня не оправдают. — Кроме того, — продолжаю я, — мне казалось, что терять больше нечего: мамы и папы нет, поэтому наломала дров ещё больше. Почему-то я была уверена, что у меня всё получится. Андрея я уверяла, что моего дядю нужно убрать и поставить на его место своего мента, чтобы ни от кого не зависеть; а дядя тем временем, помог мне восстановиться в универе, и ему я обещала стучать на Андрея, если тот пойдёт против его воли. Время от времени я помогала то одному, то другому, пытаясь их столкнуть. Они, конечно, ссорились, но не доходило даже до драки; и тогда я решила, что если уж дядю ещё можно оставить, потому что он не такой козёл, как я о нём думала, то Андрея надо убрать. К тому времени я как раз познакомилась с местными, в этом городе: половина наших братков — те, кого Андрей на хер послал или они ушли сами. Это ж со мной он водился, а с ними разговор был простой: не нравится — проваливай. И они проваливали. Сюда, в нашу провинцию, где подняться было легче. Шаман слушает, но вряд ли понимает, о чём я ему говорю. Совсем как на уроке. Почему его не интересует, зачем я пришла работать в школу, как меня вообще туда взяли, почему соврала им в первый день, сказав, что никогда не была в этом городе? Это ведь касается его намного больше, чем всё моё прошлое. — И у тебя получилось? — вытаскивает он меня из зависания своим вопросом. — Да-а, почти получилось, — говорю я вслух, вспоминая свои пафосные диалоги с дядей и Андреем. На свою беду я запомнила эти разговоры в мельчайших подробностях; и за свои былые тупость и самонадеянность время от времени возникает желание разбиться головой об стену. Какой же дурой я тогда была! Стоит только вспомнить, и вот — я снова ненавижу всё своё прошлое. — Дядя ведь ничего не знает о том, как умерли мои родители? — я спросила у Андрея об этом в первый же день, как только вернулась от бабушки. Правда, отвечать он не торопился: не понимал, к чему это я задаю такие вопросы, потому даже пригласил в свой кабинет; нечего, мол, об этом в коридоре разговаривать. — А у вас с дядей отношения, я смотрю, не очень? — он тщетно пытался докопаться до истины: выяснить стоит ли со мной ещё возиться или можно убрать. — С чего ты взял? — но правды для него больше не существовало. — Он же мой дядя: баловал меня всё время, в гости приезжал… — И ты к нему не пошла, когда в город приехала? — он пытался сбить меня с толку, вывести на чистую воду; меня — ту, которую сам научил врать так, чтобы ложь от правды не отличили. — Мне родители-то надоели, я со Штырём от них чуть ли не сбежала, и попрусь к дяде, конечно! К менту и его училке, а ещё к придурку-брату! — на словах о Дыме я замолчала: мало ли насколько тот был знаком с Андреем, но всё обошлось. Дым был вообще отдельно от дяди Коли, хотя по городу ходили слухи, что сын начальника местной мусарни на наркоте сидит именно из-за своего папочки. Бред несусветный. Дым просто стыдился своего отца, у него был комплекс: папа-милиционер, из-за которого сложились тяжёлые отношения со сверстниками, а от дикого одиночества понесло не в ту степь — стать крутым, показать, что ты не являешься копией своего отца; ты вообще его противоположность. Время было на его стороне: он стал крутым, связавшись с Андреем. Начал, как и я, с «бегунков», а когда Андрею стало известно, чей сын на него работает, предложил Дыму: либо уходишь, либо уезжаешь барыжить в другой город. Дым согласился переехать, Андрей отдал ему какой-то район, и мой двоюродный брат успевал быть и шалопаем-сыном, и крутым салагой, пока сам же не подсел на дурь. — Не вздумай только меня на понт брать. Ты видела, что бывает с теми, кто лезет в мои дела, — между тем Андрей обо всём догадался, но мне же было нечего терять, и отступать я не собиралась. — Отвечаешь головой. Забыл? — напомнила я слова дяди, проходя по кабинету, рассматривая, какой офигительный камин он себе устроил в большой зелёной комнате, как у политиков в телевизоре. — Это он от меня зависит, а не я от него, — и разговор Андрею перестал нравиться, он переходил на свой тявкающий голос. — Мент зависит от бандита? — усмехнулась я. — А потянешь за верёвочку - и обоих дверью перешибёт, не так ли? — Эля, давай нормально обо всём договоримся и не будем ссориться, — он даже с места своего поднялся, упершись кулаками в столешницу. — А у тебя другого выхода и нет, — у меня хватило смелости не только сказать это, но даже улыбнуться — полная победа, Андрей рухнул обратно в кресло. — Ты же не хочешь зависеть от дяди? — а я присела напротив, чтобы договорить свою мысль: — Уберёшь его, только без мочилова, а потом поставишь своего мента. — Ты сейчас серьезно? Серьёзно. Серьёзней некуда. Нужно было его убедить в этом и говорить серьёзно, подавляя страх. В тот день я думала, что он повёлся, была в восторге от себя: Андрей согласился, мы придумали легенду об убийстве моих родителей — их убил какой-то урод с соседнего района, все пути вели к нему, оставалось только дядюшку натравить. Натравить дядю было ещё проще: я пришла к нему с бумагами, где написала весь тот бред, который продиктовал Андрей, он пытался там что-то ещё уточнить, но игра ведь началась — отступать было некуда, и я продолжала врать. — Ладно, этим всем я сам займусь, не переживай, — наконец он сдался, поверил, отложил бумаги в сторону. — Бабушка только не знает обо всём этом, — а я продолжала ломать из себя бедную-несчастную сиротку-родственницу, надеясь, что дядя не успел связаться с бабушкой и рассказать ей обо всём. — Я сказала, что они живут в городе. Она болеет, не нужно её расстраивать. — А что с ней? — дядя спросил это, подавляя непонятную мне тогда злобу. Потом, конечно, выяснилось, что бабушка (его мама и мама моего отца) обделила дядю вниманием когда-то в детстве. Он был старшим братом, а папа - младшим, и, как это водится, старший считал, что младшего любили намного больше: уступи ему то, уступи ему сё, а потом и девушку уступи (мою маму), и вообще — проваливай, учись, ищи работу, школу уже закончил. Короче говоря, детские обиды превратились во взрослой жизни в какую-то лютую ненависть к матери. Не скажу, что мне это было чуждо, но после смерти родителей о них почему-то долгое время вспоминалось только хорошее. — Инфаркт, — коротко ответила я тогда, не зная, что у бабушки к тому времени нашли и сахарный диабет. — Да, пожалуй, не стоит ей об этом говорить, — согласился дядя, после чего предложил кофе или чаю. — А где она сейчас живёт? Всё в своей квартирке? — как бы между делом спросил он, но уже тогда что-то меня остановило сказать правду. — Да, всё там же, где и раньше, — ответила я, сама не понимая, почему решила врать. Хотя, вполне возможно, что правду мешали сказать знания о том, что земля в районе, где находится этот дом, когда-то стоила баснословных денег, а потому и дядя мог бы захотеть отжать себе эту избушку. Впрочем, врать не имело смысла: дядя про дом знал, папа успел ему об этом рассказать. — Ты дом на себя оформляй, не затягивай с этим. Свидетельства о смерти тебе Андрей передал? — его слова меня ошарашили, я смогла только кивнуть несколько раз. — Вот и не затягивай с этим, а то без жилья останешься, а у тебя ещё вся жизнь впереди. В этот момент я готова была поверить, что менты бывают добрыми и ничто человеческое им не чуждо. «Может, зря я против него? Нормальный ведь дядька», — что-то такое мелькнуло в голове, я едва не сдала назад, но вовремя возник тот железобетонный факт, что этот «нормальный дядька» связан с Андреем. — Жизнь-то впереди, — и я не стала терять времени даром. — Только меня из универа попёрли из-за всей этой истории, — договорила я, и дядя махнул рукой, как волшебной палочкой: нечего, мол, переживать по этому пустяку. — Как попёрли, так и обратно примут, — ответил он. — Хочешь, прям, завтра поедем? Восстановят. Предложение было внезапным, но думать долго я не стала — сразу согласилась; а он продолжал: дом оформи на себя, да и вообще… — …Переезжала бы ты ко мне, нечего у этого Андрея околачиваться, — он, как и тогда, изображал из себя заботливого родственника; а на вопрос, что не так с Андреем, ответил ещё проще: — Ты же понимаешь, кто он, — расставляя паузы между словами, чтобы до меня, неразумной сиротки, дошли его слова. — Скажут мне, — указывая пальцем в потолок, продолжал он, — что Андрей твой больше не нужен — и всё. — Дядя, — и заготовленная пафосная речь для дяди полилась, — Коля, — продолжила я, поднимаясь из кресла. — Ты же знал, что я на него работаю. Он не мог не сказать. И знаешь, что сын твой на него работает. И дядя Коля стал серьёзным, и состоялся серьёзны разговор. Знал, обо всём знал, только я не должна ему угрожать, а то он же со мной по-хорошему пока, как с родственницей; чего это я к нему ссориться пришла? — Давай-ка не дури, — он пытался меня остановить. По-родственному. — Я и не дурю, — но останавливать меня уже было поздно. — Я остаюсь у него, а ты получаешь информацию из первоисточника: когда, что и где он сделал, — дядя усмехнулся — его это предложение не впечатлило, но я продолжила, нависнув над его столом: — Он же не может доверять менту на все сто процентов. В любом случае у него есть дела, в которые ты не посвящён. А если там, наверху, — повторила его жест, указав на потолок, — узнают обо всём раньше, чем ты? Дядя Коля держался из последних сил, но усмешка сходила с лица, и лицо снова становилось серьёзным. Он качал головой, мысленно со всем соглашаясь, но… — Что же он тебе такого сделал? Он же твой друг. В тот момент меня посетила догадка: дядя знает, кто на самом деле убил родителей, Андрей ему обо всём рассказал, но я отмела её в сторону — снова заглушила свой внутренний голос. Тем не менее, мы с дядей смотрели друг на друга так, словно оба уже знали ответ, и говорить ничего не требовалось. — Парня моего подставил, — выдала я, несмотря на протесты внутреннего голоса: он не хотел, чтобы я втягивала в свои дела ещё и Штыря, да я и сама не хотела — ляпнула, что первое пришло в голову. Оставалось только радоваться: оба мне верили, оба, как мне казалось тогда, уничтожат друг друга, но одно я не учла: если Андрей уберёт дядю — водиться со мной ему уже будет не нужно. Мысль эта пришла вовремя, как раз когда они первый раз повздорили и Андрей догадался, что я сдала его своему родственнику. — Что не так? Я ведь тебе и деньги дал, и за родителей предлагал отомстить! Ты же сама отказалась их убивать. Чё тебе ещё от меня надо? Не я твоих предков замочил! Успокойся уже! Дядя тогда накрыл одну из Андреевых точек, где фасовали кокс и геру, о которой Андрей ему, разумеется, ничего не говорил. Мой родственник-мент знал о её существовании, но не знал, кому она принадлежит и стоит ли туда соваться: вроде бы там какие-то нерусские, но слишком уж борзые для неместных — Эля, узнай, не Андрей ли это мутит. Конечно, Андрей, кто ещё может так хозяйничать в городе, если не он, новый хозяин того самого старого завода, за которым он жил, за которым откупил всю землю. — Если у вас с моим дядей какие-то контры, это не значит, что я тебя сдавала! Не хуй тут орать! Разбирайтесь сами между собой! — выдавать себя я не собиралась, и лучшей защитой было нападение. — Учти, дядя твой долго здесь не протянет, — уже сквозь зубы прошипел Андрей, так как вся эта сцена состоялась во дворе моего универа и на нас смотрели люди: парень прижал девушку к стене, а она орёт, привлекая внимание посторонних. Андрей ушёл, а до меня в тот момент дошло, что сталкивать их лбами — плохая идея, и проще переманить дядюшку на свою сторону, а заодно и убрать того, кто якобы отомстил за моих родителей. Да-а, он нашёл и Валика, и Олега, и всех тех, кто остановил в тот вечер никому ненужную «копейку», чтобы напугать Элю. Андрей притащил их в свой дом, попросил выйти меня во двор, сказав, что меня ждёт сюрприз. Сюрпризом были пять человек с мешками на головах. Андрей подошёл к Валику, снял с него мешок, ударил под колени так, что тот рухнул. — Чё, Элька, постреляем? — и торжественно вручил мне пистолет, встал рядом со мной, вытащив ещё один, направил на строй уродов, которых к смерти уже готовили охранники-менеджеры: снимали мешки и били по ногам. Олега и Валика я узнала сразу, хоть и рожи их были в крови да ссадинах; с Валиком мы едва пересеклись взглядами, и этот взгляд я помню до сих пор: сначала он отрешённо смотрел, а через секунду глаза его вспыхнули от страха. Раздался выстрел рядом со мной, и Валик упал. Снова я закричала, куда-то кинула пистолет, закрыв лицо руками. — Эля, так надо! — а Андрей, схватив меня за плечи, тряс и кричал мне это в лицо. — Это они твоих родаков убили! Они должны сдохнуть! — в ответ на его крики я могла только трясти головой и повторять, что я этого делать не буду. Сделали это охранники: Андрей дал им отмашку, отводя меня в дом. За нашими спинами раздалась автоматная очередь. Стоило мне оглянуться — и никого на коленях напротив охраны уже не было, кроме пяти и без того до смерти замученных тел, валявшихся на траве. — Тебя грохнет так же, дура! Он же обо всём догадался! — очередной разговор с отражением в туалете универа, после которого в голове начала твориться сумасшедшая путаница, дал мне понять, что действовать я начала неправильно. Кто твой друг, кто твой враг? Да к чёрту обоих! Я уехала в этот город после того, как проплатила оставшиеся зачёты и экзамены. — Так, ребята сейчас у твоего дяди, да? — перебивает мой и без того запутанный рассказ Шаман. Какой из меня стратег, если даже он обо всём сейчас догадался? Смешно. — Да, они в безопасности, — сдаюсь я, не собираясь врать ещё и ему. — Мне нужно закончить кое-какие дела, их потом отпустят, — а он молчит и опять не перебивает, словно ждёт моих очередных нелепых оправданий. — Мне нужно завершить кое-какие дела, — и я оправдываюсь, — их отпустят, сразу же, как только я со всем разберусь. — А Мисс? — перебивает он — на фиг не нужны ему мои оправдания по поводу остальных котят; он ведь всё понял. — Она не вернётся, Шаман, — мне приходится опустить голову, словно я действительно об этом жалею. Может, и правда, жалею? Секундно-вечное молчание начинает разрывать уши и голову. — Это она та жертва? — начинается. Он даже отодвигается от стола. — Ты говорила, что дому нужна жертва, новенькая… Я всё сделал… — Я знаю, — мне нужно ему всё объяснить. — Всё, как ты просила: дал тебе отвар, всё рассказал! — но он и не думает успокаиваться. — Шаман, — он не хочет меня слушать. — Она как-то связана с твоим прошлым, да? Она кого-то убила? Поэтому она не вернётся? — наконец-то он задаёт вопросы. — Ярик, Алёна оказалась жива, а Надя… То есть Мисс, она её лучшая подруга, которая… — Ты меня обманула! — он толкает стол в мою сторону, встаёт и хочет уйти. — Ты говорила, что она — твоя подруга! Ты просила меня никому об этом не говорить! — Дай мне всё тебе объяснить! — Ты использовала меня! Ты такая же, как и все они! — Я верила! — он должен сдаться после этих слов, он должен вспомнить, как котята высмеяли его шаманизм, как я успокаивала его и обещала ему, что и они все в это поверят. Ярик трёт глаза руками, не знает: уйти ему или остаться и выслушать. — Это ничего не меняет, — заявляет он в тот момент, когда я хочу предложить ему сесть и выслушать. Впрочем, и это ничего не поменяет — Шаман уходит. В горле застревает «подожди», но я ведь знаю: он никуда дальше этой коробки не уйдёт. В коробке тепло. Печку я растопила. Интерес к кофе уже пропал. Старая газета со статьёй о смерти Штыря лежит на привычном месте. Скоро приедет Дым; а на меня обиделся самый главный котёнок. За его дверью играет какая-то музыка, очень грустная и без слов. Наверное, снова медитирует. Хлопает в ладоши. Вся эта история нарушила его привычный ход вещей и мыслей. Да, я его обманула, сама не зная, что обману, сама не веря в то, что он действительно на что-то способен. Внушить подростку, что ты веришь в него, — стать для него всем миром. Сказать Шаману, что дом — это не просто дом, что его друзья — это не просто случайные люди — запудрить ему мозги, вбить в голову, что у него есть миссия: охранять этот дом от несчастий, решать проблемы этого дома… Да так просто, чтобы он больше не ревел из-за того, что его, дурака, высмеяли! Случай с Китей не заставил меня поверить в то, что он настоящий шаман, как и случай с Вием и Мышью, за которыми он следил, и только когда я (потому что другого выхода не видела) решила заманить в этот дом Мисс — всё встало на свои места. Китя писала мне смс, что они едут домой не одни, Алёна прислала сообщения о том, что все мои усилия — испортить ей жизнь — пойдут прахом, так как она… «Ты свой яд у меня в кабинете потеряла. Я им свою Надюху напоила. Она сдохнет, а яд ведь у тебя хранится? Я скажу, что это ты, когда начнётся следствие». И ещё одно, почти бессодержательное, так как Алёна, видимо, до сих пор не в курсе, кто был моей защитой и последним другом: «Что, опять не получилось меня уничтожить, да? Теперь Андрея нет! Никто тебе не поможет!» А я пыталась заставить Шамана всё забыть. Всё: Вия и Мышь, выхаживание Кити, в конце концов, забыть, что он что-то умеет. Пыталась заставить забыть его же средствами — вливала ему его же отвары в рот. Он плакал, вырывался, а потом сдался; но и сам меня обманул: большую часть жизни до Мисс он хорошо помнил. — Шаман, — я стучу в его дверь, чтобы рассказать обо всём, чтобы он не злился на меня. Я хочу оправдаться. Мне заранее ясно, что он меня никогда не простит, но выслушать ведь он может! — Шаман! Ярик! Я не знала, что так получится… — ну, и бред же. Не знала, но рассчитывала именно на то, что так и получится. — Пожалуйста, открой дверь, — я не знаю, что ещё ему сказать. Слишком всё это внезапно; я ведь не думала, что он обо всём догадается, вспомнит, как я просила у него отвар для своей подруги. «Нам нужна новенькая, дому нужна жертва, — говорила я ему. — У меня есть подруга, но она не хочет ехать сюда. Ты же можешь мне помочь?» Мальчик мне помог: он отдал какой-то бутылёк, сказал, чтобы подруга выпила его содержимое… — …А потом, делай с ней, что хочешь: она уснёт и будет слушать тебя несколько минут, а когда проснётся — сделает так, как ты сказала. Через несколько дней я оказалась в городе, и отправилась в гости к Алёне. Мы встретились. Она почему-то была рада моему визиту — а значит, не догадывалась, что я уже давно пытаюсь уничтожить её фирму. Впрочем, и шла я не к ней, а к её подруге, которую мой дядя уже успел когда-то допросить и узнать обо всех делах Алёниной фирмы. Дело оставалось за малым: забрать эту подругу навсегда, привезти к себе в дом, а потом и до Алёны добраться. Алёна охотно приняла моё предложение: вспомнить старые времена и сходить в бар. В бар она ходила не одна, а с этой своей Надей, которая потом доставляла её домой. Там я их напоила обеих, забыв про бутылёк Шамана. Наняв такси, мы отвезли домой Алёну, а нынешняя Мисс была до того в бессознательном состоянии, что пришлось вести её до квартиры. Хотя уже тогда могла увезти её к себе в дом. Там я уложила Мисс на кровать, а собираясь уходить, вспомнила про Шаманский бутылёк. В кармане его не оказалось — выронила, потеряла; а девчонка тем временем начала говорить во сне: мол, вот бы уехать. — Ну, так, приезжай ко мне, — сказала я, уже ни на что не надеясь; рассказала, как доехать, и ушла. Нужно было возвращаться к котятам. — Месть — это глупо, — предупреждал меня дядя. — Я закрыл тогда глаза на убийство Андрея, но убивать снова я тебе не позволю! Тем не менее, согласился помогать, когда Яков, отец Вия, рассказал мне, как Алёна спаслась и кем стала. Спасли её те, кто собирался от Андрея уходить. Шлюшарник спалили, как и просил Андрей, а вот Алёну увезли на край города, где она спокойно жила и продолжала руководить своими магазинами. Почему-то до меня в то время, когда мы встречались с Лёликом, даже вопросов об этих магазинах не возникло: я была уверена, что они стали бизнесом Андрея. Позже я была уверена, что и Лёлика убил он, а не Алёна, у которой в бизнесе не было друзей, которая запросто могла продать, убить, уничтожить, лишь бы ей самой было хорошо. Вместо неё я убила Андрея, считая, что он — источник всех моих несчастий. Пригласила к себе в дом, так как жить ему было уже негде — он всё продал, чтобы хоть как-то рассчитаться со своими долгами из-за дефолта. Он приехал. Здесь, где-то в этом коридоре, я ждала его не одна, а с теми, кого он когда-то выгнал из своей компании — местная братва, с которыми я завязала дружбу, обещая отдать им Андрея. И я его отдала. — Понятно, — бросая сумку на пол, сказал он, усмехнувшись чему-то своему, когда увидел выходящих из комнат парней. Андрея увели в лес, смотреть на его убийство я отказалась. В доме с тех пор наступила вот такая же тишина, как сейчас. Только за дверями в другой комнате играла музыка. Она играла, а я сходила с ума, разрисовывая стены, разговаривая с внутренним голосом — целый год я провела в этом доме как в психушке. — Шаман, открой, — мне невыносимо слушать тишину, я специально наполнила этот дом звуками живых людей, чтобы больше не слышать мёртвых; чтобы не видеть лица мамы, когда я смотрюсь в зеркало, чтобы не слышать голос Штыря, когда я пытаюсь уснуть, чтобы не видеть на кровати умершую бабушку. Я завела котят. — Шаман, я хочу с тобой поговорить, — музыка у Шамана на реверсе, он меня, наверное, не слышит, но я продолжаю монотонно стучать, уже скатившись на пол. Пахнет жжёной травой.Шаман
Бубен не всегда нужен шаманам. Можно похлопать в ладоши, чтобы позвать своего духа. Что мне делать? Эля меня обманула; а я только сейчас понял. Никто не верил в то, что я говорил, а первый раз меня высмеяли, но я редко вспоминал об этом после того, как Китя пришла в себя, после того, как даже Вий меня похвалил, не говоря уже об Эле. Она и вовсе внушила мне, что они обязательно во всё поверят, сказала, что всё это неслучайно… Как я мог в это поверить? Да всё потому, что выходило и в самом деле не случайно: я помог Ките, я внушил Снегу, что он должен уехать отсюда и помочь Ките осуществить её мечту, я верил, что и Эля говорит мне правду, тем более после слов тёти о том, что она как мама! Да нет! Нет никакого шаманизма! Просто у Кити было сотрясение мозга после того, как Шатун впечатал её в стену! Просто Вий — грёбаный извращенец, который не спит ночами, а потом бредит наяву из-за своей бессонницы! А Снег просто-напросто любил Китю и поэтому хотел уехать с ней вместе из этого дома! И Мисс! Мисс вообще оказалась здесь случайно! Я этого не делал! Не делал. Делал. Она ведь была мертва, а я вытащил её из мёртвых, я заставил её жить. Или это была кома? Может быть, она чем-нибудь болеет, так ведь бывает… Ну, где ты?! Где?! Что же ты не появляешься и не говоришь, что я должен делать дальше?! Давайте, выходите! Духи! Кто я теперь? Кто?! Я игрушка Эли. Я котёнок. Она использовала меня, а теперь стоит за моей дверью и просит, чтобы я открыл. Я не хочу. Столько времени я верил ей, верил, что наш дом (её дом!) — это наше убежище, в котором мы все…. Прав был Пёс, когда говорил, что от Эльки нужно бежать. Прав был Снег, когда говорил, что мы все сходим с ума. И даже Вий, пока не ушёл убивать Мышь, знал, что ничего хорошего из нашей затеи — остаться в доме Эли — не выйдет. После этого он изменился, после этого к нам вернулся другой Вий. Нет! Нет! Тот же самый! Он просто понял, что больше ничего не изменится, что мы привязаны к Эле все, как один, что каждый верит ей больше чем самому себе. Как же она это всё смогла? Кто теперь шаман: я или она? Эй, духи! Ну, что же вы молчите?! Я так и знал, что вас нет, что всё это — моё воображение, что я окончательно сошёл с ума… Вот и стены разрисованы, и лес у меня свой есть. Может быть, вы хотите прийти только на огонёк? Я ведь давно не приносил никого в жертву, да? Мисс у вас забрал, не отдал, а вы и рады злиться. Ну, что теперь? Заберёте меня? Утащите?! Тащите! Я разожгу костёр! Я уйду вместе с домом, который охранял! Сюда больше вообще никто не вернётся — им больше некуда будет вернуться! Я уничтожу всё и уйду сам! Приходите посмотреть! Давайте сыграем в игру!