Алёна
Лучше бы она меня отравила; я всегда боялась, что Андрей объявится и тупо отберёт у меня весь бизнес. И вот — он посылает ко мне эту дуру Элю, своего «друга», как он всегда её называл, и теперь я опять в дерьме. Сука! Как я ненавижу эту тварь! Ненавижу с первого дня её появления. Меня не было в тот вечер, когда её привели, зато Стас, Лёлька и Гулька рассказали о малолетке, которая веселила их весь вечер: вся на понтах, а выглядит так, словно её из монастыря вывели. — И курит, и пьёт, как правдошная, — хохотал Стас. — А вы и рады, — отреагировал Андрюха. — Вам совсем заняться нечем было? Вы её домой хоть отвели или так и бросили? — накинулся тогда Штырь. Да-а-а, компания наша была крутой: Штырь, Андрюха, Гулька, Лёлька (царствие ей небесное), Стас, и ещё эти две малолетки около нас тёрлись… Как их там?.. Да неважно. Хватило одной — подруги их — Эли. — Может, она ещё и ебётся в полный рост? — меня уже тогда начинало бесить это внезапное внимание к новенькой. И Штырю, и Андрею всегда было плевать на то, что те же две девчонки, которые привели эту Элю, могли и выпить, и покурить с нами, но вдруг — они оба обеспокоились о судьбе неизвестной никому девки. — Хуйню не неси, — ответил мне тут же Андрей. Это было уже что-то запредельное; он, конечно, всегда мог на меня наехать, наорать, но чтобы при всех — это была редкость, постепенно с появлением Эли перерастающая в закономерность. С появлением этой суки всё изменилось. Например, Штырь и Андрей. Они были друзьями. Вместе с первого класса. Никто не круче, просто — Жека и Андрюха, которых все или боялись, или уважали. Жека брал ростом, был выше всех, потому его и прозвали Штырь. Сначала эта кличка его, конечно, бесила, а потом, это придало крутости — он один был с кличкой, которая ему охранительно подходила, — Штырь. Андрюха был просто Андрюхой, с таким именем и кличка не нужна. Парни жили в одном дворе, играли в футбол после школы; стали старше — футбол отошёл на второй план, появились: музыка, гитара, девчонки. Гитаре по серьёзке учился только Штырь. Папка у него любил доводить все дела до конца, поэтому для Жеки лучшая школа в нашей деревушке, а раз уж парень за гитару взялся, то и этому пусть идёт и учится. Папка Андрюхи был проще - работяга на заводе, как и мамка его, которая, правда, свинтила от отца, как только начался весь этот геморр с развалом Союза. Разумеется, на фоне Штыря, которому всё подносили на блюдечке, Андрей выделялся: треники, а не джинсы, кожаный коричневый мяч, а не в шашечку чёрно-белую, да и о жвачке он мог только мечтать, не говоря уже о пластинках, крутой гитаре и так далее по списку. И хотя Жека особо не выпендривался и всегда делился тем, что у него было, позже, когда все мы стали старше, Андрея это стало задевать. Однако он этого не показывал, а просто говорил, что однажды, когда-нибудь, станет куда круче, чем мажористый Штырь. В остальном — ничто не могло их поссорить. Ничто и никто. И вот появилась эта сопля Эля. Такой маленький свежий цветочек в нашем гадюшнике, заполучить который хотел и тот, и другой. Правда, цветочек оказался ядовитым: сама же брызгала своим ядом на всех, а потом защиты у Штыря или Андрея искала; а те и рады были помогать. Каждый пытался перетянуть её к себе, они соперничали из-за этой мрази, готовы были поубивать друг друга. Это выглядело глупо; их всегда окружали бабы, а я и вовсе была спокойна: Андрюха наблядуется и всё равно останется со мной; но, к своему ужасу, я слишком поздно поняла, что всё не так просто. Сначала Андрей виду особо не подавал, но из кожи вон лез знатно: то мамку мою выебать пытался (чего так и не сделал — публика от всего этого была не в восторге), то директора с лестницы скинуть — смотрите какой крутой, не то, что ваш Штырь, который с малолеткой нянчится. А Штырю это было на руку: сучка эта с ним, сказки его слушает. Совсем отдалился от нас, а потом и остальных давай переманивать: мы с Андрюхой плохие, один он со своей Элей — хорошие. Не знаю, что в нём сломалось тогда; может, время такое было: одни были такими, как мы с Андрюхой, — пытались выжить, а другие, как Штырь и Эля, считали нас уродами и обвиняли нас в том, что мы вообще есть на этом свете. Относительно, нас есть в чём обвинить. Это же противозаконно до сих пор; а то, что противозаконно, в большинстве своём, выгодно государству. Наркота-а-а. Кто ей торгует — уроды, кто принимает — ничтожества. И никто из этих диванных судей не задумывался, каково это всё: торговать шмалью, доставать её, барыжить, договариваться с ментами, договариваться с остальными барыгами и дилерами. Стоишь на точке и думаешь: то ли тебя торчки какие-нибудь прирежут, потому что, ну, нет у них денег на дозу, а про тебя они знают — ты торгуешь; то ли мамки и другие их истеричные бабы придут, чтоб тебе морду набить — зачем ты, мол, моему Славику, Вовику наркотики свои продаешь? Про конкурентов я уже и не говорю — это ещё страшнее. Однако с ними разговор был коротким: ставили друг друга перед фактом, и не ебёт; а все эти истерички, они подливали масла в огонь. «Да чтоб дети твои тоже наркоманами были! Да чтоб ты сдохла!» — так и слышалось со всех сторон. Но какое мне было до них дело? Я хотела денег и мечтала уехать из деревни в город, а там — купить дом с Андреем, поступить в универ, выучиться, работать — всё как у людей. Я хотела семью, детей, хотела любить и быть любимой, как и любая баба, но, увы, время было не то, не подходило оно для моих представлений, и пришлось подстраиваться под реальность, чтобы хоть немного, хоть на секундочку приблизиться к своим мечтам. Дуры, блядь; и дети их — потомственные долбоёбы. Мы оказывали услугу населению: естественный отбор, нахуй! Выживет только тот, что с мозгами и ширяться не станет. Мы же, блядь, не пихали вашим Славикам и Вовикам дурь насильно — они сами приходили, а нам нужны были деньги, чтобы выжить. Время-то изменилось; рабочий класс стал мусором, бизнес делать надо было, а не лохами на своих работках торчать за три копейки. Проще, конечно, было зарплаты не получить по полгода, чем хоть как-то вертеться; и нас обвинять, что их малолетние долбоебы от передоза скопытились — вообще высший класс. Да не, мы, конечно, как-то не так всё это начали; можно было и на барахле подняться, но наркота шла в ход куда круче; и у Андрюхи с ней проблем не возникало: друг у него был Алик — он-то его и подбил торговать. Я во все тонкости их отношений особо не вникала; Алик тот вроде с Афгана нам всё толкал; он как раз тогда и объявился откуда-то, когда Штырь от нас откололся. Ну, а что ещё делать другу, которого кинул лучший друг? Штырь послал нахуй и сказал, чтобы Андрей вообще больше не приближался ни к нему, ни к Эльке его. Это случилось после скидывания директора с лестницы… Да, мы тогда перегнули палку, но нас так и не накрыли менты; по городу только слухи об Андрее поползли, что он бандитом становится. Бандитом! Уже тогда вездесущему обществу было приятно вешать на него это ярлык. Да не был бы он бандитом, если бы не вся эта херня: долги, деньги, оружие, наркотики, новые друзья, которые через день-два уже не были тебе друзьями и приходилось дружить с новыми. Как становятся такими, как Андрюха? Да уж точно не так, как некоторые представляют. Помню, товар в долг раздавали, и нам ни хера не отдавали, а через день-два нам надо было проценты с прибыли отдать; а прибыли-то не было. И мы шли с этих торчков деньги свои вышибать. И чё в итоге получали? «Пошли на хуй! Я из-за вас в коме провалялся!» или «Он вам ничего не должен! Ещё и пришли сюда! Совсем обнаглели!» Почему-то расплачиваться за какой-нибудь хавчик, который приведёт к ожирению, холециститу, — это норма, он же в магазине продается; а вот за шмаль заплатить — хуй вам, вы мрази, чтоб вы сдохли. Поначалу мы уходили как побитые собаки, а чтобы не выглядеть полными лохами в глазах того же Алика, которые со своих клиентов денег собрать не могут, — продавали всё из своих квартир. Ага, сначала покупали, а потом продавали. Ну, естественно, все вокруг думали, что мы с Андрюхой и сами принимаем — так все к Штырю и перебрались. Разумеется, первое время пробовали то, чем торгуем, но в этом бизнесе два пути: либо торгуешь, либо принимаешь и вылетаешь. Мы решили, что деньги нам куда нужнее обдолбанного состояния. Штырь в то время был в восторге от себя: вот он, какой хороший, наркотиками не торгует, не принимает их, а мы — падаль, убить бы нас! Только убивать стали мы: знаешь, что торчок Славик-Вовик тебе нихрена не отдаст, даже если мамой клянётся — и даешь ему такое дерьмо, после которого он к тебе больше точно не придёт. Был Славик-Вовик — и не стало, больше в долг брать не будет. К несчастью, кто-то рассказал про такой нехитрый способ избавления от должников Штырю. Рассказали знающие, и рассказали из-за того, что вот так мы отравили «друзей Штыря». Да-а-а, «друзья Штыря» — это особый статус был во дворе среди них, они считали себя неприкосновенными, но всё равно бегали к нам: попробовать, только попробовать! Штырь припёрся после массового отравления его так называемых друзей — их было трое или пятеро, и все нам заторчали немало бабла; разорался, в грудь себя бил, рубашку на себе рвал, обещал, что мы за всё ответим, назвал нас дегенератами. В тот день они с Андреем, как мне тогда казалось, окончательно перестали быть друзьями, но… Жизнь-то оказалась длинной. Честно говоря, я тогда не думала, что вот так всё получится. Планировали торгануть пару раз, чтобы с города свалить, квартиру свою купить, обустроится немного, а потом — баста, никаких нарколыг, никакой дури; закупим шмоток, возьмём место в аренду — и торговать, как все нормальные люди. Но мы же с ним те ещё везунчики были: Алика убили, как только мы переехали в город, а в городе нас прессовали уже другие люди: будете торговать, и никого не ебёт, хотите вы этого или нет, а не хотите — по весне подснежниками в лесу оттаете. Небольшой выбор, в отличие от тех, кто продолжал ждать свою зарплату, картоху километрами сажал, муку тоннами вместо зарплаты получал — всяко лучше нас жили. Это мы им завидовали, а они нам — смотри, как у них всё просто получается: толкнули гашик и в шоколаде. Сука, как я им завидовала, правда. Даже этой Эльке: припёрлась на всё готовое, и Андрюха ей то, сё, пятое, десятое… Виноватым себя чувствовал, что со Штырём так получилось и эта дура одна в большом городе осталась. А Штырь тоже молодец: сначала мы ему нахуй не нужны были, вообще нас из города гнал, когда пацаны его умирать стали, а потом, когда узнал, что мы в городе, — припёрся как ни в чём не бывало: помогите денег заработать, с Элькой вместе решил хату снимать. Ну, мой, конечно, давай: друг детства, надо помочь — торгуй, Штырь, травкой, деньги себе забирай, мне даже процентов никаких не надо. Долбоёб, блядь! Этот, конечно, сначала отказывался, а потом понял, что так просто денег ему никто давать не собирается, — согласился. Согласиться-то согласился, но он же у нас — интеллигент! Папка у него ещё крутой тогда был, сначала по партийной линии поднялся, а потом, когда вся эта ахинея началась, — его в администрации каким-то замом поставили. Правда, Штырь ему на фиг не нужен был по большому счёту — бабу себе новую завёл, как только мамка у Штрыря умерла, но в универ поступить помог: на литературный какой-то; Штырь читал много. Только толку от этого чтения мало было: весь принципиальный, умник такой стал; у нас товар брал, сам торговал и нас же презирал — всё равно мы для него дерьмом были. Потом он эту дуру в город привёз — учиться она собралась; я к тому времени тоже училась, заканчивала уже экономический, а Эля у нас на историка поступила — лишь бы со Штырём в городе жить. Ну, встретились с ней в городе, я даже рада была поначалу, пока эта сука к нам в дом не припёрлась: сама нашла, сама про работу заговорила. К тому времени с Андрюхой хату на окраине купили, отстраивать начали; естественно, всё было не так просто, как кажется: наркотой мы так и торговали, а потом наша «крыша» пожелали в нашем доме бордель устроить — шлюх начали возить, вечеринки закатывать. А мы, дураки, мечтали, что это всё однажды кончится: братки от нас отстанут, и мы спокойно заживём в своём доме. — Просто толкнём ещё партию, — частенько обещал Андрей, — а потом мы свободны. Но чем больше партий мы толкали, тем больше на нас наваливалось. — Круто сработали! — Тут ещё ребята подогнали. — Надо помочь, Андрюх! И он помогал, помогал и помогал… Потом эта помощь внезапно перестала ограничиваться только наркотой: попёрли тачки-иномарки, рэкет, бабло под проценты, шлюхи… Конца и краю этому не было. Плюнуть бы да уйти, но меня так много связало, что уйти было равносильно подписать себе смертный приговор: тут менты, там какие-то братки и их шлюхи — и все на меня рассчитывают, и везде всем я должна что-то сделать. Ментам — предоставить свой дом, баню, девок, познакомить их с теми, с другими, да и браткам то же самое нужно было. Мы были дном, но связи нас спасали, и пока одних мочили, мы выкручивались, перекидывая свои подвязки с одних на других. Жуткое было время! Ехали в магазин и не знали, вернёмся ли: могли же остановить те же менты и расстрелять в упор, потому что дружба вдруг кончилась из-за какого-нибудь долбоеба, которого мы, к несчастью своему, знали. Или вот случай был, который я вряд ли забуду, а Андрюха забыл через пару дней: свела я на какой-то вечеринке бабу с кентом одним, а она дочкой какого-то мента оказалась. На нас так наехали, что, думали, всё — пиздец! Андрюху задержали, дом разнесли весь нахер: всю технику, все шмотки, мебель, меня избили, изнасиловали и в гараже заперли — всё, хуже некуда. А потом того мента убивают, вовремя так; Андрюху вытаскивают, мы всё заново в доме отстраиваем, покупаем. И тут эта Эля приходит. Валик и Олег мне сказали, что она сама попросилась с ними, а они нам студенток приводили, которые заработать хотели. Кто ж знал, что наша Эля в очередной раз попонтоваться решила и не в теме была, куда ехала и зачем. Яков давно целку заказывал, а этой тоже деньги нужны были. Ну, думаю, сейчас, помогу подруге детства, сама же припёрлась, сама согласилась. Андрей, правда, меня предупреждал: вдруг чё-то не то, вдруг она просто в гости, но складывалось-то всё как обычно: Олег и Валик привезли студентку, которая хочет заработать. К несчастью, эта сука не знала, что её ждёт, а когда узнала — Якова в реанимацию отправила. Штырь к нам прилетел на следующий же день; единственное, что его останавливало Андрюхе морду набить — полный двор и дом торчков всяких, которые у нас типа охраны были — банда наша. Порамсили они тогда сильно, но в итоге меня виноватой сделали: дура, овца, какого хуя натворила, они же друзья, мы с детства вместе. И ему было плевать на то, что пережила я несколько месяцев назад: изнасилование, побои, больница. Я же его тёлка, и не такое выдержать могу! Да, господи! Нас уже тогда ничего не связывало, кроме денег, мы даже спали в разных комнатах и трахались с другими друг у друга на виду: он знал про моих мужиков, я - про его сук; и всё равно оставались вместе, слишком связанные деньгами. Можно считать, что с того момента, я эту Элю и не взлюбила. Бесила она меня одним своим существованием, как и я её, скорее всего. После этого отношения у Штыря с Дюхой натянутыми стали: Штырь за наркотой перестал приходить, но мы-то переживать начали, мало ли что: застукали, посадили, убили, помощь, может быть, наша нужна. Пацанов к нему посылали, а он их на хуй слал. Тогда Андрей сам поехал, узнать, в чём дело — вдруг кто-то наехал, проблемы, из-за этого общаться не хочет. Ну, тот и Андрея послал, и ладно бы просто послал, а то своим папой давай угрожать: стуканёт, мол, мало не покажется. Да Андрюха не зассал; так, для профилактики напугать его решил: наших ментов попросил к Штырю наведаться, поговорить, объяснить ситуацию. Ну, напугали, конечно, круто: тот папеньке своему звонить, а папенька его от тюрьмы в армию прятать. Мы про эту Элю и думать забыли; рассчитывали, он её домой отправил, а потом Андрюха узнал, что она всё ещё в городе. — Надо помочь, она же здесь одна, — сказал он, якобы советуясь; но на деле всё давно решил: пока я орала, что она нам нахуй не нужна, он сказал, чтобы я заткнулась, и уехал. Через месяц, наверное, эта тварь у нас в доме появилась; он её в «бегунки» взял, на всё готовое, торгуй не хочу: менты свои, «бомбилы» свои, клиентура подобрана — чего бы так не работать. Так нет же, эта дура и там проблем себе нашла. Бывало, шугали нас, мы же как раз уже независимыми стали, выбрались из всего того дерьма — никому ничего не должны, сами по себе, деньги лопатой; ну, эта и нарвалась, да не просто нарвалась, а замочила какого-то отморозка. Нихуя себе, тихая девочка! Да даже я убить не могу до сих пор сама; заказать — да, но сама убивать — никогда. А эта запросто: свернула чуваку шею, а потом приехала, напилась, наеблась и спать легла. Мы с Андрюхой были в шоке, а она проснулась утром и давай права качать. Не тут-то было, на место поставили; но оказалась, что про Штыря ей уже стуканули. Дальше больше: выяснилось, что у этой шлюхи дядя-мент, и тут мы с Андрюхой за головы взялись. Вдруг это он её к нам подослал, племянницу свою, а она у нас торгует, да ещё с Олеськой этой в одной компании. А Олеська с нами с самого начала была, одногруппница моя, но так и не доучившаяся. Решили оба, что Олеську надо убрать — мало ли что она уже успела этой Эле рассказать; да и малолетку эту надо было от себя отвадить, пока не поздно. Поздно! Было поздно! Она уже присосалась к нам, как клещ! Да и Андрюшеньке было мало: он её сам взял на то дело с Альбинкой. — Да ладно, ей, если бы надо было, она бы уже давно своему дяде всё рассказала, — успокаивал он меня. — Она настоящий друг, а эти все — хуйня! Денег у меня не станет — и они про меня забудут, и про тебя забудут, и про всё, что ты им делал! Элька с нами с детства! Он был в этом так уверен, что она была с детства именно с нами, совсем забывая, что была она всё время со Штырём. Ну, и к чему привела его эта подруга детства? Взял её на серьёзное дело — она всё запорола! Их обоих грохнуть могли, прям там! Да лучше бы и грохнули! — Альбина не могла на неё напасть, мы же договаривались, — я пыталась донести это до своего долбоёба, который больше верил Эле, чем здравому смыслу. Он реально думал, что на Эличку напали, что это нельзя оставлять так просто, он готов был пойти и отомстить! Чем она это заслужила?! Чем?! Мне он не верил, меня он послал. Послал, и я сама поехала к Альбинке ночью; меня могли и избить, и изнасиловать — что угодно, мы разозлили соседей по району — это серьёзно, никаких шуток. К счастью, они были не такими отморозками, какими принято было быть в то время — чуть что не так, прострел башки. — Да сама она напала, Алён, — говорила Альбина. — Ты раз уж сама приехала, мы тебе покажем, как всё было. И давай тогда на месте решим эту проблему, чтобы потом нормально работать. Маленькая девочка Эля не знала, что в коридоре полуразваленного дома-притона была камера наблюдения — вот это был бы сюрприз, если бы я вовремя не вмешалась. К тому времени подъехал и Андрей — мстить, но увидев мою тачку, решил для начала узнать, что я там забыла. И вот, когда ему показали запись, шоры с глаз слетели. — Я её нахуй убью! — он развернулся и вышел, сказав это, а я на радости, что наконец-то избавлюсь от этой стервы, рванула за ним. Как жаль, что этого «Я её убью» хватило ровно до дома. Дома он принял уже другое решение: — Её надо спрятать, пока всё не успокоится. Убивать её нельзя. Мент начнёт искать, — говорил он, и мне пришлось согласиться. Дядька её тогда был нашей «крышей». — Отвезём её в притон, там мамкой у тебя пусть поработает, — распоряжался Андрюша, надеясь, что всё так оно и будет. Да, конечно, сейчас, как же! Устроить спокойную жизнь той, что мне мою ломала? Хочет работать — я ей это устрою, к тому же притон был моим, и Андрей его никогда не посещал. Наверное, это была моя самая роковая ошибка, но она того стоила. Унижения, которые я вытерпела после — ничто по сравнению с тем, что пережила она. Я откровенно наслаждалась, когда её выводили в центр комнаты, и ебли по кругу; мне хотелось её уничтожить окончательно. Я сама лично несколько раз пыталась устроить ей передоз, но организм у этой суки был достаточно сильным, она даже в кому ни разу не впадала. Тем не менее, я была уверена, что она рано или поздно сдохнет, потому ни сколько её не жалела. Не было у меня к ней жалости! Она заслужила сдохнуть как шлюха под забором! Всё к тому и шло: Эля не различала ни лиц, ни имён, она превратилась в игрушку, с которой делали всё, что хотели: мужики, девки — ей было всё равно. За полтора месяца я превратила её из человека в неразумное животное, которое оставалось только добить. Но вдруг — ночью звонит Андрей и говорит, что Элю ищет мент. — В смысле никакая? Ты чо с ней сделала?! — начал на меня орать, когда я сказала, что Эля не в состояние уехать из моего притона; я начала объяснять, что она за это время сама подсела на наркоту и решила зарабатывать по-настоящему. — Похуй! Доставляй её как хочешь! Адрес записывай! — продолжал Андрей, пока его Эличка ползала по полу, то к одному, то к другому мужику. Отвезли. Думала, что на этом всё кончилось — не будет этой швали больше в моей жизни. Сдохнет от ломки или в окно выйдет, когда поймёт, кем стала. Примерно в этот же период из армии вернулся Штырь. Первым делом Ромео бросился искать свою Эличку; не найдя её в универе — припёрся к нам, как и обычно. Побитой собакой, которую ввели в дом под конвоем из нашей крутой домашней охраны: — Элька пропала, — когда нас оставили одних, заявил вернувшийся солдат. К счастью, Андрея не было дома, и судьба Эли на тот момент была в моей власти; уж если она так легко забрала у меня мужика, то в этом случае месть была святым долгом. — Да не пропала она никуда, — отвечала я, не собираясь ничего скрывать — правда была убийственной, а сохранять дружбу со Штырём я не намеревалась. — У меня в шлюшарнике работала. Под кайфом десятки мужиков обслуживала. Прибыльная шлюха была, спросом пользовалась. Мы в тот момент сидели за столом на кухне, я ему даже кофе предложила, чтобы подготовить к суровой реальности. И вдруг — чашку с кофе сбросили на пол, стол едва не опрокинули, а меня мгновенно заставили подняться, схватив за плечи. — Что за херню ты несёшь? — даже увиделся бывалый Штырь — лидер дворового сброда подростков, а не та хуйня, в которую он превратился со своей Элей. — Ты тише, Отелло, — мне так хотелось захохотать во весь голос, но оставалось только довольно улыбаться. — Мальчики с оружием во дворе; убьёшь меня — живым не выйдешь. Не веришь мне, — оставалось только добить, и я знала, как это сделать. — Не веришь мне, — повторила я, как только он меня отпустил, — спроси у Андрея — она была его любимой шалавой, каждый вечер приезжал только ради неё. Несчастному Штырю хотелось меня убить, стереть в порошок, но наличие в доме охраны останавливало его от необдуманных поступков. Максимум, что он смог сделать: как и всегда, сказать о том, что мы с Андреем — дерьмо и что однажды мы оба за всё ответим, а потом зачем-то всё же перевернул стол и свалил. Я была уверена, что с Элей покончено раз и навсегда — никакого будущего у неё не могло быть. Сука, как она смогла выжить после всего этого?! Немного я прожила спокойно: занималась своими магазинами в деревне, словно знала, что это будет моим единственным средством к существованию; а потом, когда приехала в город, узнала, что Альбину убили. Кто? За что? Никто не знал, но думали все на Андрея, а что хуже всего: кто-то из кентов Альбины был в моём притоне, и его эта Эля обслуживала. Короче говоря, потребовали её убрать. В тот же день мент рассказывал Андрюхе на кухне, что у него на квартире родственники жили целый месяц и что племянница его оказалась наркоманкой, как и его сын. И если с Дымом проблем никогда не было, то племянница его снова встала поперёк моего горла, и её надо было убрать, как от нас того и требовали. Только Андрей, как и раньше, снова вспомнил о том, что Эля — друг детства. — Шуганёте на дороге, никого не убивайте. Денег попросите или просто постреляйте по колёсам, — говорил он Валику и Олегу. — А у тебя шлюху какую-нибудь возьмём, её грохнем и за Эльку выдадим, — обратился он ко мне. Высший класс! Убил Олеську из-за Эльки, а потом и до девок моих решил добраться! Только Валик и Олег, прежде всего, работали на меня, поэтому они сделали так, как я сказала: родителей этой шлюхи — убить, а её вернуть ко мне в притон; сами же могли свалить куда угодно, денег я заплатила. Криворукие долбоёбы! Что помешало добить её там, на трассе? Испугались взрыва машины, всё побросали, свалили, и эту мразину там оставили — думали, что сдохла. Нихуя! Выжила! Выжила, припёрлась к Андрею — и мне настал пиздец. Она всё ему рассказала. Теперь я валялась у неё в ногах и просила прощения, теперь меня избивали в её присутствии, и я должна была пережить все унижения. Андрей выгнал меня из дома в чём мать родила: ни одежды, ни машины, ни денег. Вот так… Столько дерьма с ним расхлебала, а в итоге — пошла на хуй, ребёночка обидела! Мне и сейчас обидно, я и сейчас, как тогда, готова биться в истерике из-за того, что он так со мной поступил — за борт, больше не нужна! Убейте её! Жизнь моя ничего не стоила, мне должно было быть плевать, что со мной сделают дальше: посадили в машину и повезли. Только вдруг ненависть к этой Эле сделала со мной такое, что я впервые смогла убить человека. Там просто не было выбора: либо он, либо я. И я убила того, кто должен был убить меня. Это просто была плохая идея: отвезти и убить за пределы дома; мочить надо было там, у Андрея, а не отвозить меня на окраину города. Вот я и убила. Вырвала пистолет и как давай шмалять…. Не соображая, что творю, я села в машину и поехала сюда, в эту глушь. Лёлька была в шоке, когда увидела меня: разбитая морда, халат в крови, завязан кое-как — я такая явилась в свой магазинчик, забрала всю выручку, а потом… Она была нормальной девчонкой, пока не связалась с этой сукой. Лёлик отвела меня к себе, она жила уже отдельно от родителей, снимала квартиру со своим хахалем; там я отсыпалась и не хотела говорить о том, что со мной произошло. Это прерогатива Эли — всем жаловаться на свою жизнь, бить во все колокола — пожалейте меня, бедную-несчастную! В этом они с Андреем были очень похожи — пользовались жалостью окружающих, как могли. Лёлька ничего не узнала, как бы ни пыталась со мной об этом заговорить; я отмахнулась, сказала, что попала в аварию — и она в это верила первое время. Потом в её жизни появилась Эля, которая с удовольствием рассказала о том, как Андрей меня отпиздил и вышвырнул из дома. Как той хватило ума не сказать, что я жива и что живу, не так далеко — уму непостижимо. Наверное, считала свою подругу Элю не такой дурой, явно переоценивая; мол, догадается, а может, уже в курсе, что Алёна никуда не делась. Однако после этого обо мне по городу пошли слухи: то меня убили, то просто избили, то в цемент закатали, а то и вовсе — посадили. Лёлька же, как только узнала правду, сказала мне, что ей обо всем известно и она меня не осуждает (за что, чёрт возьми?!), окончательно отдалилась от меня, даже подумывала уволиться. Зато в подругах оставалась Гуля, которая всё знала об Эле, а если об Эле знала Гуля — то в курсе был весь город: шлюха из притона, наркоманка, подстилка городских братков, наркоторговка. Быть мёртвой, окутанной слухами, и быть живой, окутанной слухами, — разные вещи. Я выигрывала эту информационную войну: говорить о дохлой — неинтересно, куда прикольнее обсуждать живую, которая всегда на виду. Впрочем, не исключено, что и Лёлик, и Гуля молчали обо мне из одного лишь понимания: Эля может рассказать обо мне Андрею, и тогда — меня уже не будет, а значит: у Гули не будет подруги, которая даёт деньги в долг, а у Лёльки — зарплаты и работы. Я честно работала и была занята своим бизнесом в этой глуши. Тихо. Никого не трогала. Казалось, всё: вот моя жизнь теперь устроена; нет больше никаких братков, никаких шлюх… никакого Андрея! Никакой Эли! Всё хорошо. И вместе с тем всё это время я жила в страхе, считала, что Андрей меня найдёт и убьёт, потому особо не высовывалась. В деревеньке этой наняла двух бывших дружков Андрея — Толика и Диму; два отморозка, но на них можно было положиться, несмотря на то, что Андрей выгнал их за то, что они посмели ему давать советы. Никто не смел давать советов крутому Андрюшеньке! Он сам обо всём знал, а окружающие — должны были его слушаться во всём. Не нравится — убирайтесь! Толик и Дима смотрели за магазинами, забирали выручку, договаривались с поставщиками; я только одобряла или не одобряла, подписывала или не подписывала. Мы жили мирно. Всё было в шоколаде до дефолта. Однако однажды от Лёльки я услышала, что и у Эли этой всё хорошо: со Штырём осталась, свадьбу играть собираются. И это после того, что он узнал от меня?! Это с ней-то он свадьбу играть собрался?! Мне хотелось помешать, я искала встречи со Штырём, но вдруг — проблемы с деньгами, весь бизнес полетел коту под хвост. Надеясь, что и у Андрея всё ещё хреновее, чем у меня, и ему будет не до моего появления — внезапно воскресшая бывшая, — я вернулась в город, чтобы поднять хоть какие-нибудь связи: перехватить денег, дабы спасти свою торговлю. Все были в полной заднице: кредит не взять, в долг не взять, половина поубивались за сутки, вторая половина подалась в бега. Это был полный пиздец! Даже магазин продать было нереально. Хорошо же устроились там, наверху, указав для таких дебилов, как мы, что предпринимательство — твоё личное дело, на свой страх и риск — занимайся им сколько угодно и не жалуйся. Да и в мыслях не было жаловаться, это сейчас жалуются по любому поводу, а тогда — всё сам, помощи ждать было не от кого. А от кого не ждёшь — те вдруг решали помочь. — С Андреем твоим дело тухлое, — говорил Николай Владимирович. — Ему много денег надо, чтобы оправиться, он столько не найдёт. А тебе помогу. Дядя Эли стал в то время моим партнёром по бизнесу; и никакая племянница до сегодняшнего дня не могла помешать нашему крепкому союзу. Он помог мне только раз, а потом я стартанула с новой силой: магазины превратились в торговую сеть, я нашла новых партнёров, завела новые связи. Больше не было никаких убийств, никаких угроз! Всё началось с чистого листа! Всё это время меня не интересовали ни Андрей, ни Эля, ни все, кто есть в этой проклятой деревне. Как-то, правда, от Гульки услышала, что Эля эта у дочери её училкой стала. Правда, тогда мне было не до Эльки и не до Гульки — назревал очередной экономический кризис, и нужно было решить вопросы с кредиторами раньше, чем в очередной раз ударит по голове, уж слишком яро они стали пихать кредиты за красивые глаза. И вот — всё закончилось… Николай Владимирович объявился вновь, но на этот раз не с помощью, а наоборот — он пришёл меня уничтожить. Взятки я даю, прибыль у меня чёрная, а он — честный ментяра, который никогда не помогал пацанам в девяностые. Время снова поменялось, и снова оно против меня: все вокруг вспомнили о честности и стали её применять как оружие массового поражения. Первый раз мне удалось отбиться; правда, пострадала моя Надюха, на которую я всё свесила, надеясь, что уж если её и посадят, то посадят ненадолго: она новенькая, работает мало — подставили, пожалейте. Позже выяснилось, что дядя Эли действует не сам, так как давно на пенсии, а тупо стучит на меня в прокуратуру и по своим старым связям в разные инстанции. Юристы откопали откуда-то сведения о том, что Николай Владимирович некогда был не то контужен, не то что-то ещё: лежал в коме несколько месяцев, но на службе всё же оставался, будучи начальником. Позже вернулся в родную деревню, будучи уже на пенсии, но каким-то чудом его опять поставили начальником — то ли на полставки, то ли всё серьёзно. С кем я сейчас имею дело: с настоящим ментом или так — дедушкой, не наигравшимся в справедливого дядю Стёпу, — пока непонятно. И если первый раз нам удалось вернуть Надьку, убедив всех в суде, что дядюшка гонит и слова его не стоят и ломаного гроша, то сейчас… Сейчас он действует так, будто ему покровительствует кто-то крутой. Уж не Андрей ли? Я про него давно ничего не слышала, со времён дефолта, но он-то уж точно не шагнул в окно и не сбежал — в любом случае нашёл, как подняться на ноги и начать всё сначала, да ещё и Элю эту снова откопал. Кабы я знала, что за всей этой хернёй стоит Эля. Эля! Та самая Эля, которая у меня в притоне наркоту с унитаза слизывала! Я уверена, что она действует не одна. Бизнес мой забрать решили, напомнить о старых временах, может быть, потребовать расчёт по старым долгам. План их, однако, слишком прост, я в него не верю: меня в тюрьму, Надюху тоже, а сами на всё готовенькое… Ну, ничего! Они не знают, с кем связались! Я отсюда выберусь. Скоро.Эля
Всё давно идёт не по плану; да и плана никакого не было. Никогда. Планирование — вообще бессмысленная штука. Например, я же не планировала убить Стаса; не планировала Вия и Китю отправить с остальными котятами; не планировала, что Мисс убьёт Мента, как и не планировала её появления в своём доме. Кроме того, что происходит сейчас, в настоящем, я также не планировала ничего из того, что случилось со мной в прошлом. Например, я не собиралась оставаться со Штырём надолго; так, насладиться парочкой месяцев, которые нам тогда так удачно выпали, а потом — продолжить сталкивать Андрея и дядю лбами; но чем больше я с ним оставалась, тем больше понимала, что либо сбегу, либо останусь, но потону во лжи, о которой он узнает рано или поздно. После беседы в кафе он позвал меня к себе, на новую квартиру, которую ему снял отец. Штырь в то время ещё не особо определился со своим дальнейшим будущим: работать или учиться дальше, потому взял время подумать до лета. Зато он упорно следил за тем, чтобы я не пропускала пары и всегда вовремя сдавала зачёты и экзамены. В квартиру я пришла ни с чем, я ведь совсем не планировала встретить его в тот день, да и ночевать у него я не собиралась. Все мои вещи были в общаге, в платной комнатке на верхнем этаже. Мне пришлось купить кучу новых шмоток, так как от старых ничего не осталось, закупить всё к учёбе, оплатить год обучения — так тех денег, которыми Андрей пытался купить у меня прощение, совсем не осталось. В пору было задуматься над тем, где и как теперь мне придётся работать, чтобы свести концы с концами. Брать у Андрея по мелочи на сигареты, питаться в его доме — было для меня тогда, конечно, в порядке вещей — он виновен, пусть теперь искупает свою вину; но это делало меня зависимой, а быть зависимой я больше не хотела. И вот появился Штырь. Новая квартира — очередное уютное местечко, но в тот день оно было мрачным: серые застиранные, но ещё плотные шторы едва пропускали солнечный вечерний свет; комната казалась голой: бесцветные обои, темно-зелёный палас на полу, круглый стол, пара стульев, диван-кровать; даже телевизора не было. А ещё нас двое: мы не знали, о чём говорить друг с другом; две жертвы собственной дурости. Быстрых денег захотелось, а результат был у обоих на лице: всё, что нас тогда связывало, — ненависть к Андрею и Алёне. Можно ли было на этом построить хоть какую-то любовь? Два утопающих, цепляющихся друг за друга, — оба шли на дно. В новую нору Штыря я сбежала из шикарного дома Андрея, где не разговаривал, пожалуй, только холодильник: тачки пищали от сигналок, взрослые бандюги рубились в приставки в свободное от убийств и воровства время, как маленькие дети; в кабинете Андрея был комп, а по дому была разбросана другая техника: телек с пультом, музыкальный центр с дисками, электрический чайник (даже такое было нечто запредельным для той, кто чайник на плите кипятил всю жизнь), микроволновка, по-быстрому превращающая куски чего-то заледенелого в жратву, я уж не говорю о стиральной машинке, которая позволяла заниматься хернёй, пока она сама стирала — эва невидаль! А в норе: двухкассетный магнитофон, плитка-переноска с одной конфоркой, железный чайник, пара кастрюлек и дребезжащий холодильник «Саратов». Зато никакого Андрея, никаких мужиков с оружием, никаких: «Эта теперь вместо Алёнки? Ты её выебал уже? А это не та шлюха, у Алёнки была?» От этого нужно было бежать, но я не знала куда, и купленная в общаге комната меня не спасала. Штырь. Штырь — моё спасение. Стоило ему меня обнять — вся угрюмость его квартиры исчезла, унылая комната превратилась в нашу крепость: мы одни, нас никто не найдёт, никакой Андрей, никакая Алёна никогда сюда не зайдут; они достаточно несчастий принесли в наши жизни, и мы не хотели больше ничего вспоминать. Всё позади. Начнём сначала. Прошлого — не было! Не было! Не было! Прошлое перестало существовать: маму и папу не убивали — они куда-то уехали; притон, наркотики — кошмарный сон. Вырезать и выкинуть! Не было никакого расставания, мы всегда были вместе. Всегда! В этой маленькой пустой квартирке: вместе засыпали и просыпались, ждали, когда вскипит чайник, жарили хлеб на сковородке, я уходила в универ и сидела на парах, мечтая скорее вернуться в эту берлогу, которая к вечеру должна была наполниться гостями. Новые знакомые — все сплошь непризнанные гении, родившиеся не в то время: певцы, музыканты, поэты, философы… Шушера, за счёт которых мы со Штырём выживали: с нас хата, с них — хавчик, сигареты, бухло, развлечения. Что поменялось? По большому счёту — ничего. Просто не было Андрея, просто можно было спокойно уснуть в присутствии всей этой разношёрстной публики и не переживать, что не проснёшься утром. Максимум — опоздаешь в универ или придёшь с перегаром и больной головой, но — полная безопасность. Никто больше не хотел меня убить, я сама себя убивала, растворяясь в этой атмосфере. Набила татуху на пояснице, по приколу проколола одно ухо в решето; какая-то девчонка, которая, казалось, всё время была где-то не с нами, заплетала мне дреды, потом пришлось обстричь волосы из-за этого; кто-то по приколу предложил всем сделать ирокезы, а потом «весь вечер жарить рок!» К счастью, ментам тогда было не до нас, но один раз соседи всё ж хорошо настучали: квартиру обыскивали, искали наркоту, которой не было, выписали штраф и свалили. В тот момент, когда веселуха внезапно кончилась, когда нас всех обшмонали — я и задумалась первый раз за всё время, что так жить, как живём мы, — нельзя. Нужно было что-то менять, но этого хотела только я, а не Штырь. Компашка тогда разбежались, как тараканы от дихлофоса, несмотря на все уговоры какого-то хайрастого парня: «Останемся, чего вы?» А им уже было не до веселья — настроение испортили, все протрезвели, надо было валить домой, принести нам со Штырём свои извинения и свалить, оставив нам неоплаченный штраф. Менты, пока я была под покровительством Андрея, вообще не были для меня проблемой, я никогда их не боялась; а узнав о дядюшке — и вовсе начала презирать. Но тот день… Я так испугалась, словно мы всей компанией прятали десять трупов в подвале; меня даже затрясло, и я вдруг не смогла и слова сказать, наехать, как я это делала на вокзале, когда торговала наркотой. Спокойная жизнь мигом превратила меня в тряпку, в молчаливое и трясущееся ничтожество; словно прошлого и вправду не было. Проходя на кухню, мысленно ругая себя и ненавидя за трусость, я поднимала в голове своё прошлое. Грязь, кровь, похоть — я там была и ничего не могла изменить. Опустила руки, сдалась. Тряпка! — Я сейчас трезвею так же быстро, как тогда, когда моих родителей убили, — и хоть я тогда была достаточно пьяна, чтобы не понимать, что несу, я действительно трезвела, выговаривая эти слова на кухне, когда мы со Штырём остались одни. — Ты же сказала, что они погибли в аварии, — Штырь протрезвел ещё быстрее меня, а я, облокотив голову на руку, качалась из стороны в сторону, чтобы выкинуть из головы то, что вспомнилось: автоматная очередь, зарево, удар в лицо, отключка. — Их Алёна убила, — я говорила как маленький ребёнок, у которого отобрали конфету нехорошие мальчишки из соседнего двора — канючила, сопли распустила. — Нас на трассе остановили, — начала я рассказывать, всхлипывая ещё больше. Не знаю: бессознательное давление на психику Штыря это было, чтобы он хоть что-то изменил, или мне в тот момент действительно хотелось поговорить — я рассказала ему обо всём, во всех красках: отходняки от наркоты, последние дни мамы и папы, их убийство, больница, дядя-мент, Андрей. — И ты всё равно пошла к нему! Он ведь знал, что я вернулся. Неужели не сказал? — он хотел было упрекнуть, а я совсем расквасилась: на шею к нему бросилась — спаси меня, Штырь, от воспоминаний, скажи, что ничего этого не было; уведи меня обратно в сказку с песнями и плясками; я буду ждать твоих гостей, я буду готовить для них, петь и пить с ними, только уведи меня дальше от прошлого — уничтожь его навсегда. Однако прошлое больше не могло исчезнуть. С того дня меня вдруг начали мучить кошмары: снился притон, снились козлы-клиенты, смерть родителей; я словно переживала всё заново в коротких промежутках сна. Мама если и появлялась живой в моих снах, то смотрела на меня с укором; и сначала я боялась её, а потом падала на колени и просила прощение… а она исчезала, так ничего и не сказав. Потом её вдруг сменила Олеська, упрекающая в своей смерти, пытающаяся на меня наброситься и задушить. Штырю я ничего не хотела говорить, ему было хорошо: друзей полная квартира; я считала, что он это заслужил после пережитого и не стоит его грузить своими глупостями. Только внутри снова что-то стало меняться: между мной и Штырём вырастала стена из моего прошлого. Он струсил всего раз, да и то, трусостью это было трудно назвать, попытавшись взять Андрея на понт — проиграл и спрятался. А вот я постоянно сдавалась. Сдавалась и не собиралась ничего менять: «бегунок» — так «бегунок», шлюха — значит, шлюха — и никакого сопротивления. «Вот и сейчас опять сдалась. А какие были планы!» — эта идиотская мысль погубила нас обоих окончательно. После явления ментов в квартире Штыря следующим ударом для меня стало — появление Андрея. Крутой парень хохотал над нашим сбродом, над друзьями Штыря, которые ни за что не стали бы заступаться за нас — никакой защиты, никакого влияния на кого-либо; только чувак с крашеными ногтями (потому что гитарист), парень в растаманской шапке и с дредами, парочка отшибленных, косящих под Сида и Нэнси, какая-то вечно сонная девица (но почему-то сейчас вспоминается Вена) и ещё всякий разношёрстный сброд. Был, правда, и художник, который учил меня рисовать, так как стихи ему мои не нравились, а гитара всё время была у парней; но адекватностью от всех остальных он не отличался: если меня он учил рисовать людей, предметы разные, то сам рисовал какие-то пятна и разводы — типа это и было настоящим искусством, которое рано или поздно заметят. Андрею оставалось только выбрать ночь поспокойнее, прийти к нам в квартиру и расстрелять всех: меня, Штыря и всю эту шушеру. Не знаю, как сложилась бы жизнь, не появись этой идиотской мысли, что пора всё менять, прощаться со спокойной жизнью и возвращаться к братве, но уж точно не так, как сейчас. Планировать глупо. Очень глупо. Даже тебя, Дым, я не планировала убивать. Просто ты вдруг так внезапно появился у меня за спиной, пока я на мёртвого Стаса пялилась и пыталась понять, как это я так умудрилась — замочить того, кто должен был спасти Китю. Ты зашёл не вовремя. Не нужно было прикалываться и тянуть меня за ворот пальто так, чтобы оно меня начало душить. Это ответная реакция; меня научили бить тем, что попадает под руку, если вдруг угрожает опасность. Самое ужасное, что мы с тобой как-то раз обсуждали одну штуку. Единственный раз мы говорили с тобой как брат и сестра. Помнишь? Мы оба боялись нелепой смерти. — Пережить всё то дерьмо в девяностых и попасть, например, под машину, чтоб насмерть — вот это страшно или водкой палёной отравиться, а умереть не страшно, — говорил ты, а я мысленно соглашалась и понимала, что тоже не хочу умирать так нелепо после всего пережитого. Видишь, как распорядилась судьба? Серпом. Жаль, что по шее. Он просто попался под руку. Шатун тут всё так идеально прибрал: комната пыток, а не сарай. Да ни черта ты теперь не видишь! По-родственному сделаю одолжение — закрою твои глаза; я видела, как они потухли, выражая удивление, страх и непонимание. Это было внезапно. Я этого не хотела и не собиралась этого делать. Прости. Моя кровь теперь на твоём лице. Выглядит как посвящение. Не переживай, я тоже поранилась, схватившись за своё оружие, но это всё заживёт. Класть тебя рядом со Стасом, который ничего из того, что пережил ты, не переживал — конечно, кощунство, но извини: мне и без того тяжело оттаскивать твою тушу от дверей. Такие разные судьбы, а такая одинаковая смерть. «Как у Андрея со Штырём», — говорит внутренний голос. — Я не убивала Штыря, — отвечаю ему, отходя от Стаса и Дыма. — А кто, если не ты? — не сдаётся он, а я молчу. Мне так хочется его ударить, чтобы он заткнулся раз и навсегда. — Во что ты опять превращаешься? — почти с сожалением произносит он, но ворвавшийся ветер уносит его слова. Снежная вьюга. Мне отсюда теперь не выбраться. — Штырь! Слышишь?! Я не выберусь отсюда!Шаман
Мне казалось, что до реки я буду добираться целую вечность: снега намело так много, что путь до леса представлялся мне долгим и непроходимым; но незаметно для себя я оказался здесь, да ещё и не один. Алиска выскочила из ниоткуда и увязалась, словно только и ждала моего появления; а теперь вдруг перегораживает мне путь на речку — встала напротив меня и скалится. — Ты думаешь, лёд треснет, и я утону? — скидывая на землю свою сумку, спрашиваю я, но лиса продолжает крыситься — даже страшно сделать шаг вперёд, того и гляди — нападёт; поэтому медленно опускаюсь напротив своей сумки: нужно достать из неё всё своё барахло и хотя бы костёр развести. «Вот и жертва», — мелькает в голове, когда я случайно бросаю взгляд на Алиску. Нет, мысль дурацкая! Убить лису, с которой я уже успел подружиться, — это невозможно! Для меня вообще убить любое животное — невозможно! Пока соберу хворост; вроде бы не сильно тут всё замело — ветром выдуло целую площадку, а ещё — здесь уже вроде бы что-то жгли: пепел, какие-то тряпки… Алиска тем временем сообразила, что на лёд я не пойду, поэтому сбросила былую спесь и подбежала ближе; теперь совсем другая, как домашняя кошка: добрая и любопытная. Куда я — туда она. «Надо было её Китей назвать», — очередная дурацкая мысль. И почему в серьёзные моменты, когда от тебя так много зависит — твоя собственная жизнь, жизни других — в голову лезут всякие глупости? Хотя, наверное, я очень соскучился по Ките и по всем остальным. Холодно здесь одному, даже в лисе, которую мы все вместе пытались приручить, теперь видится Китя, и это несмотря на то, что все мы говорили: — Она похожа на Элю! Костёр разгорается. Хворост сырой, и от него больше дыму, чем огня, но, как только всё прогреется — разойдётся, и огня будет много. — Ну, извини, — говорю я Алиске, которая садится со мной рядом. — Я не знал, что и ты тут будешь — ничего с собой не прихватил. Впрочем, у меня и времени не было — побежал сюда, как сумасшедший, а теперь и сам не знаю, что здесь делаю. Сердце украли — вздор какой! Сейчас я куда нужнее Ките, за которой в тюрьму поехал отец. Неужели я её больше не увижу? А Эля… Эля всегда обещала нам, что никогда нас не бросит, что никому нас не отдаст, а теперь — к чёрту полетели все её обещания. Обманула. Интересно, как они там все? Что с ними? Наверное, до смерти меня ненавидят, хотят убить, но я ведь ради них старался… Делал это всё. Неужели лучше было бы, если бы они знали обо всём с самого начала? Например, мы действительно не нужны Эле: Китя подслушала разговор, который я заставил её забыть. — Расскажи мне, что ты слышала, — мне нужен был контакт, и поэтому я решил на свою голову узнать, из-за чего же Китя и Эля поругались. — Мы ей не нужны, — отвечала Китя. — Она сказала кому-то в трубку, что мы здесь только ради того, чтобы она не сошла с ума, что она не держит нас в заложниках и скоро выгонит нас из этого дома. Мне не хотелось в это верить, я решил, что Китя сильно ударилась головой, когда Шатун кинул её в стену, поэтому старался сделать так, чтобы она вообще ничего не вспомнила. Позже я, конечно, решил поговорить об этом с Элей, выяснить: что же такого услышала Китя, если услышала. — У меня серьёзные проблемы, — Эля, как мне тогда показалось, не стала врать. — Из-за этих проблем, — говорила она, — я могла сказать в трубку то, что Ките слышать было нежелательно. Я не хочу вас обманывать, и, как видишь, я вам не мешаю: весь мой дом в вашем распоряжении. Свои проблемы я решу сама, а ты следи за тем, чтобы было меньше разговоров на неприятные темы. А то знаешь: сегодня начнут подозревать меня, завтра ваша компания разделится на два лагеря - «против Эли» и «за Элю», а потом вы друг друга поубиваете, так и не узнав, кто был прав. ПОУБИВАЕТЕ! Это слово так резануло по сердцу, что я испугался за жизни каждого из нас и решил, что на мне вся ответственность за разговоры в доме. Я сводил всё на шутки, я прерывал их скандалы, я старался делать так, чтобы они забывали все свои самые неприятные моменты… я так боялся, что они действительно рано или поздно начнут враждовать друг с другом! Я знаю все их тайны, все их страхи и ничего не использовал против них, я пытался это забыть вместе с ними! Но в итоге: мы всё же начали убивать. Первым начал Вий. Он убил Мышь, не задумываясь. Она сопротивлялась, а он душил её… это было так жестоко! — Эля! Он… Он… — я не знал, как обо всём рассказать Эле, я даже не стал смотреть, куда он её потащил после того, как придушил: рванул в дом, надеясь, что как только Эля узнает, Вия остановят. — Что случилось? — только Эля плотно закрыла дверь в кухню, прежде чем спросить меня о том, что я видел. — Он убил Мышь! — я почти прокричал, а она шикнула на меня и прислушалась — нет ли кого-нибудь за дверью, после чего налила мне стакан воды, и прошла за стол. — Вий убил Мышь? — переспросила она, и мне казалось, что она в шоке, что она не знает, что делать, но она знала. Знала! Знала! Знала! — Он задушил её и потащил в лес! — я всё ещё надеялся, что слова мои что-то изменят: Эля пойдёт со мной, мы найдём Вия и Мышь, вызовем «скорую», что ещё не всё потеряно. — Тише, — отреагировала Эля, прикуривая. — Никому не говори о том, что видел, — начала она. — Папа Вия при смерти, вы все на него ополчились после того, как меня уволили. Если остальные узнают, что он ещё и убийца — это разрушит всё, Шаман, — она внимательно посмотрела на меня на последних словах, будто гипнотизируя, а потом добавила: — Абсолютно всё. Вам придётся вернуться к вашим жизням и покинуть этот дом. Никто и никогда не хотел покидать этот дом, кроме Пса и Прищепки. В лес я побежал один, надеясь успеть, раз уж Эля моих надежд не оправдала. Долго искать не пришлось. Вий ушёл недалеко, да и по примятой траве найти не так уж и трудно. Он тащил Мышь за собой. Она уже не дышала и не могла сопротивляться. Всё что я мог — представить, что у меня есть хоть какие-нибудь силы, и попытаться помешать Вию. Только он всё шёл и шёл, пока не остановился на опушке — такая полянка, голое и расчищенное место посреди бурелома. Мне показалось, что там был кто-то ещё, кроме него и мёртвой Мыши, и я решил обойти это место со всех сторон. Однако ничего и никого так и не увидел: коряги, заросшие овраги, где можно было сломать ноги, если не заметить их вовремя, а ещё столько мошкары! Трава рвалась под ногами, и я очень боялся встретить змей, потому спешил обратно. Когда я вернулся на место, Вий уже зачем-то переодевал Мышь в платье. Это меня так разозлило: сначала он её убил, а потом словно опомнился и решил похоронить по-человечески. — Усни в этом лесу! Усни и не возвращайся! Никогда! Пусть душа и тело твои останутся здесь навсегда, пока я не прикажу им вернуться! — эти слова ничего бы не значили, не запомни я их так отчётливо. Злоба меня пожирала. Вий убил и нисколько в этом не раскаивался. Он выглядел как псих! Я не хотел больше знать такого Вия. Выплюнув эти слова, это жестокое проклятье, я решил вернуться в дом, зная про себя, что и Вий вернётся в скором времени. Только прошёл день, потом второй… Эля была сама не своя. Спрашивала меня: в какую часть леса Вий утащил Мышь; не слышно ли было волков ночами; несколько раз сама отправлялась к реке, но возвращалась ни с чем. И наконец Вий объявился сам: худой, серый, словно не он убил Мышь, а его убили и после этого заставили идти домой. Конечно, я был рад его возвращению, так как боялся, что проклятье моё сработало и я причинил вред человеку. Я так никому и не рассказал о том, что видел, только сам Вий потом приходил и жаловался, что не может уснуть. Я знал, что его мучают кошмары. Я мог помочь, но мне казалось, что он это заслужил: всего лишь ужасы по ночам за то, что лишил жизни беззащитную девчонку, которая просто-напросто могла уйти из нашего дома. Я ждал, когда он признается, и когда все мои надежды уже канули в Лету, когда голова была забита другим: отвлекать их всех от убийства Мента и Лысого — Вий вдруг решил признаться. Я лез из кожи вон, чтобы Вий молчал, я и сам себя обманывал — забыл, не помню, не мог Вий убить Мышь; но он всё говорил и говорил, он уничтожал моё колдовство так же, как Мышь, — беспощадно, не раздумывая. Если моё сердце украдено, то что сейчас так ноет в груди? Почему хочется плакать, обняв Алиску? — Совсем голову потерял, Шаман? Голос, раздавшийся за спиной, превращает меня в ледяную скульптуру, чувствующую только страх, — я боюсь пошевелиться и увидеть перед собой того, кто это сказал. Боюсь рассыпаться на мелкие осколки льда, когда увижу этого человека. Так не бывает.Мисс
Это какой-то кошмарный со-о-он. Часа полтора я смотрю в одну точку, прислонившись к стене, и не верю в происходящее. Чёрт меня дёрнул проснуться утром и свалить в деревню. Да ни к кому-нибудь, а к этой Эле! Как так всё получилось? Как вышло, что спонтанное решение перевернуло мою жизнь вверх дном? А что больше всего удивляет: всё оказалось так связано между собой. Эля эта появилась за день до моего отъезда, как предзнаменование, как плесень на сыре, который придётся выбросить. Да причём тут сыр! Эля, дядя её, Алёна — у них какие-то свои проблемы, в которые я оказалась втянута ни за что, а теперь выходит: я убийца. Как я вообще оказалась втянута во всё это? Замок щёлкает. Дверь открывается. Передо мной дядя Эли. Курит, проходит и опускается рядом. Не боится? Или думает, что бояться нечего? — Скучаешь, красавица? — выдыхает он. Только этого мне не хватало! — Что вам нужно? — я порываюсь встать с места, но он хватает меня за запястье. Влипла! — Хочешь выйти отсюда? — спрашивает он, передавая мне пачку сигарет; только доверия мне это не внушает. — Да бери-бери, не стесняйся, — настаивает он, и я вытаскиваю из пачки одну сигаретку. Пламя тут же возникает перед моим лицом. Прикуриваю. Ну, давай, спроси ещё раз: хочу я отсюда выбраться или нет. — Я ведь ещё в тот раз вам всё про Алёну рассказала: кто крышует, какие связи, как от налогов уходит… — начинаю я, но он почему-то махает рукой, мол, не за этим он сюда пришёл. — Ты же не думаешь, что я её сюда из-за этого привёл? — говорит он, поднимаясь с места. — Да и не про неё я поговорить пришёл. Ты мне лучше расскажи, как у племянницы моей жила, а там попробуем решить твои проблемы, — и он упирается локтем в открытую дверь. Вот это новости! — Про Элю? — зачем-то уточняю я, даже не представляя, с чего начать свой рассказ. — И не только! — тут же подхватывает он. — Кто все эти её друзья, что они делают в доме, кто ещё, кроме них, в доме появлялся? Всё рассказывай: что видела, что слышала. — Но вы же всё знаете, — я не уверена: стоит ли начинать говорить. Он ведь её дядя. К чему он вообще завёл этот разговор? Чего он добивается? Может, лучше молчать, как кричала мне Алёна в его кабинете? А если не заговорю — что? Очередные пытки? — А теперь я тебя послушать хочу, Надежда, — не отступает мент, снова опускаясь со мной рядом. Мне не отделаться от него поверхностными рассказами. Вот бы ещё знать, для чего ему это нужно. И что я должна говорить, чтобы не влипнуть ещё больше? Все мои вопросы и ответы разлетаются из-за внезапного постороннего крика: возникает рыжий парень в форме, обращается к менту по званию, которое тут же пролетает мимо моих ушей; он часто дышит, указывает в сторону: — Там… Там … Эти… Драку устроили! Зарезали кого-то! — наконец-то выдаёт он, как только его начальник выходит из моей камеры и закрывает дверь. — Я вас, блядь, зачем там оставил?! — начинает орать дядюшка Эли, но вдруг вспоминает про меня, отправляет прибежавшего обратно и возвращается ко мне. — Ты вспомни пока всё хорошенько,— говорит он мне. — Всё вспомни. У тебя время пока есть, — разворачивается и уходит. Драку ведь только котята могли затеять. Кого зарезали? Или здесь есть кто-то ещё, кроме нас?Китя
Вий… Шатун ударил его сразу по лицу. Артём, несмотря на свои недосыпы и недавний обморок, тут же оправился и врезал Шатуну — обычная драка, я даже с места не собиралась подниматься — сами разберутся, кто прав, а кто виноват. Да и смысла у этой драки не было уже: дом не вернуть, а мы — в камере. Только я про нож забыла. Сабля кинулась в эту схватку, рассчитывая ударить Шатуна. Она бы сделала это: он стоял к ней спиной, но Вий вдруг схватил того за ворот свитера и оттолкнул в сторону. Нож Сабля всадила Вию в грудь, а тот это словно нарочно сделал — руки в стороны раскинул, и когда Сабля поняла, что сделала, когда все мы увидели, он её руку схватил, чтобы нож не выпускала. Схватил и ещё глубже в себя этот нож отправил, по самую рукоятку! Сабля так закричала, когда он на колени упал, а я лицо руками закрыла — не хотела верить в происходящее. — Спаси его! Ну, пожалуйста! Спаси! Я что хочешь для тебя сделаю! Шатун и не думал оставлять Артёма в таком состоянии — он с ним рядом возник ещё до того, как я закрыла глаза, а Сабля начала кричать. — Вика… Не ори, — Вий подал голос, обратившись к Сабле. На меня это подействовало отрезвляюще — Саблю до этого дня не называли по имени с того самого времени, как она оказалась в доме Эли; но на саму Саблю это подействовало, как и ожидалось: — Дурак! Ты зачем это сделал?! — она разревелась, опускаясь к лежащему на полу Вию. — Уйди ты, ради бога, — к счастью, Шатун тут же оттолкнул её в сторону. Он вытащил нож, отбросив его на пол. — Лучше, блядь, добейте, — несмотря на свою рану, выдал Вий. — Молчи! — почти прорычал Шатун, но дверь в камеру вдруг открылась. Внезапно. На пороге появился снова тот самый охранник. Он быстро огляделся, и когда картинка перед глазами сложилась в ужасающее кровавое зрелище, заорал: — Вы что здесь устроили?! Метнулся назад, крикнул какого-то Серёгу, которому сказал вызывать «скорую», а потом вернулся и добавил: — По местам, блядь! И снова исчез, оставив камеру открытой. — Дёргайте отсюда, — схватив Шатуна за руку, Вий пытается облокотиться на свой локоть, но боль до того обезображивает его лицо, что он оставляет эту затею. — С ума сошёл! Мы тебя не бросим! — тут же отвечает Сабля. Вий что-то чертит в воздухе пальцем, снова собираясь что-то сказать. — Нам отсюда всё равно не выйти, — говорит Шатун. — Ещё неизвестно, что там за этой камерой. — Там свобода, — говорит Артём. — Бегите. Последняя воля умирающего. — Артём! Мы никуда не уйдём! — уже я не выдерживаю; нашёл время! — Да не умру, я не бойтесь. Мне Шаман нагадал… до восьмидесяти жить буду. Бегите. Встретимся ещё. Шатун оглядывается по сторонам. Мы бросим Вия и уйдём? Так просто? — Давай, уводи их, — почти шёпотом Вий говорит это Шатуну, и тот встаёт с пола. — Идёмте, — бросает он, направляясь выходу. — Девчонки… идите. Они вернутся скоро, — продолжает Вий. Сабля смотрит на меня, а я - на неё. Кто из нас первой предаст друга? Она закусывает нижнюю губу, чтобы ещё больше не разреветься, и кивает мне головой — надо идти, мол, Вий всё это ради нас устроил. Спрыгивает со своей полки и протягивает мне руку. — Идём, Китя, — говорит она, помогая мне подняться. — Быстрее… девочки! Вий словно выталкивает нас всех этой фразой из камеры. Я даже не обернулась, чтобы запомнить его, чтобы увидеть, с какими глазами он нас выпроводил! Мы мгновенно срываемся с места и бежим неизвестно куда. Я ничего не вижу — слёзы застилают глаза. Вий, какой же ты дурак!