Мисс
— Пишите всё, что знаете о ней, — дядя Эли, злой, раскрасневшийся старикан, привёл меня и Алёну снова в свой кабинет, развязал нам руки, попросил оставить его с нами один на один. — Да я и ручку не подниму без своего адвоката. С чего ради? — Алёна ведёт себя так, словно поняла, как и я: что-то пошло не так, и для этого мента мы — последняя надежда. Он моментально поворачивает телефон в нашу сторону. — Звоните! — рявкает он. — Зовите своих адвокатов, давайте! Только ни я, ни Алёна даже не шевелимся. — А чо случилось-то? — Алёна откидывается на спинку кресла и едва не хохочет. — Чё ты такой нервный? — не унимается она, несмотря на то, что дядя-мент готов нас испепелить своим взглядом. — Звони, — цедит он сквозь зубы. — Кого-то зарезали из друзей Эли, — говорю я, обращаясь к Алёне, но не спуская глаз со старикана. Да, теперь мне ясно: всё только в наших руках, я его задела. — Звоните, пишите. Я вас отпущу, — не унимается он, багровея ещё больше. — Если я позвоню, — скалясь во все зубы, начинает Алёна, — и от тебя, и от твоей Эли живого места не останется. Вы оба не представляете, с кем связались. Думаешь, я за всю жизнь только торговую фирму смогла выстроить? Да нет, дорогой, наш брат теперь управляет вами, суками, мы все поднялись так высоко, что нас лучше не трогать. Монолог Алёны его не впечатляет, хоть и говорит она отчасти правду. После первых наездов, после того, как она вытащила меня из тюрьмы — Алёна пробилась в народные депутаты городского совета; это, конечно, мало чем может помочь, но дядюшке действительно может не поздоровиться; а он как дурак, словно не понимая этого, продолжает: звоните. — Просто отпусти нас, — продолжает она гнуть свою линию. — И обещай, что я больше никогда не услышу ни о тебе, ни о твоей ебанутой племяннице. Я же в свою очередь пообещаю, что не трону вас. Даже мне не верится в её внезапную доброту: он её здесь так пиздил, а она решила просто уйти? Видимо, у неё явно свои планы, в которых дядюшка Эли будет только мешать. Мент шумно выдыхает и откидывается на спинку кресла, смотря то на неё, то на меня — предложение выгодное, но и у него есть какой-то свой план, который это предложение рушит. — Кого порезали в камере с котятами? — пользуясь общим молчанием, спрашиваю я, почему-то надеясь, что ничего серьезного там не случилось. Алёна поворачивает голову в мою сторону и переспрашивает, усмехнувшись: «С кем?» — Эти уроды ещё, — себе под нос бубнит недовольно ментяра, поправляя седые волосы. — Тебе вообще не всё равно, кто там сдох? — обращается ко мне моя бывшая начальница. Мне не всё равно, но я не могу ей ответить. — Её я отпустить не могу, — указывая на меня пальцем, вдруг заявляет мент, обращаясь к Алёне. — Она убила нашего сотрудника, — добавляет он, прикуривая. Алёна снова поворачивается ко мне, губы её растянуты в улыбке, и хоть она сейчас выглядит ничуть не лучше меня — она меня уничтожает всем своим видом, этим оценивающим взглядом. — Надо же, — протяжно, почти как Эля, говорит она, отводя от меня взор. — Уверена, что в этом замешана наша общая знакомая… Однако дядюшка вдруг поднимается со своего места, опять что-то кряхтя себе под нос, проходит к своему огромному железному сейфу, берёт с него какую-то тонкую папку с бумагами и, возвращаясь на своё место, кидает её на стол перед Алёной. — Или общий знакомый, — добавляет он при этом. Алёна сметает папку со стала, быстро что-то перелистывает и, словно не веря увиденному, поднимает взгляд на мента. Что там в этой папке? — А я-то думала… — бормочет она, словно ей стало плохо. — Могла и раньше догадаться, чёрт! — Алёна откидывает папку на стол, вскочив со своего места. — Отпусти нас, — нависая над столом старикана, выпаливает она. — Посмотри на неё: кого она может убить? Вся её жизнь – это дом, работа, дом, у неё даже мужика нет, и живёт от зарплаты до зарплаты. Какая из неё мафия?! Она мне кофе подносит да статистику наёбывает. Ну, давай, отпускай! Только дядька не торопится, он, кажется, вообще передумал, словно, как и я, знает: Мент убит мной, именно мной, а ещё Алёна забыла тот факт, что я уже была в тюрьме и сдала все её дела с потрохами — левые фирмы-однодневки, взятки, зарегистрированный на несуществующего человека ночной клуб, который ей потом пришлось закрыть, — он всё знает про нас обеих, потому и не отпустит так просто. Он тянется к телефону, нажимает на кнопку, и ему отвечают, а он даёт распоряжение: увести нас обратно. — Ты охренел?! — тут же реагирует Алёна. — Лучше сядь на место, — спокойно отвечает мент. В кабинет возвращаются салаги в камуфляже и первым делом бросаются к Алёне, а меня поднимают с места. — Ты не представляешь, как ты попал! — орёт Алёна. — У вас есть время до утра, — перекрикивая Алену, говорит дядя Эли. — Подумай хорошенько, — обращаясь уже только к Алене, продолжает он, — кого убрать будет проще?Эля
Всё закончилось, не успев начаться. Даже не верится, что с домом придётся проститься и покинуть его навсегда; но по-другому никак. Теперь всё потеряло смысл. В этой комнате жила бабушка, и, как только я связалась с Антоном, мне стало на неё плевать. Бабушка запиралась здесь, некоторое время она была для меня одушевлённым предметом, а потом… Потом что-то вдруг поменялось, вдруг дошло: сколько бы усилий я ни прилагала — она умрёт. Это не было каким-то озарением или внутренней поломкой восприятия реальности — она умрёт, и с этим я ничего не смогу сделать; она просто доживает свои дни и не хочет мешать мне, той, которая пока ещё живёт, у которой жизнь только началась. Несколько месяцев после санатория я следила за тем, чтобы она правильно питалась, пила таблетки, но потом всё это превратилось в такую рутину, что я начала понимать врачей: это невыносимо, это ничего не изменит, это продлит срок, но финал наступит рано или поздно; это уже не пугало и до того было обычным, что те порывы — помирюсь с Андреем, вернусь в проституцию — самой казались смешными. Возможно, эти мысли летали в этом доме, дошли до бабушки, но вероятнее всего, она молча переживала потерю родителей и не смогла с этим смириться. В то время, когда у меня и без того было куча проблем: смерть Лёлика, месть всему живому за её смерть – из этой комнаты меня позвали на помощь. Проснувшись, я решила, что мне показалось, но крик повторился. Когда я открыла дверь в эту комнату, меня охватил ужас: бабушка лежала на полу, её колотило так, словно у неё вдруг случился припадок. Штырь был в доме, мне пришлось его разбудить, несмотря на то, что рано утром ему нужно было возвращаться в город — учиться и работать. Он помог положить бабушку на кровать, мы вызвали «скорую». Разбуженные и злые тётки, которым пришлось ехать в необетованную часть города — ничем не помогли, только сделали какой-то укол (видимо, успокоительное) и свалили, сказав, что если станет хуже — звонить днём. В тот момент я не соображала: такой бабушку я никогда не видела и не думала, что смерть её наступит так скоро и так страшно, потому и вовсе забыла, что какими бы злыми и уставшими ни были врачихи — их можно было купить. Мы как бараны со Штырём покивали этим тёткам, со всем согласились, а когда они уехали, решили, что будем дежурить около бабушки всю ночь. «Она скоро умрёт», — думала я, но не хотела этого видеть, не хотела, чтобы она умирала в этом доме. — Когда я была маленькой, — говорила я Штырю, — она была другой. В любую погоду тащила меня гулять, даже когда я болела. Бабушка до пенсии была воспитателем в яслях, потом в детсаде; меня, поэтому никуда не отдавали — у меня была бабушка. Когда мы возвращались с прогулок — она укладывала меня спать днём; я соглашалась, только если она расскажет мне сказки. Бабушка знала эти сказки наизусть и рассказывала мне их по ролям, изменяя голос. Самой любимой у меня была про лисицу, журавля и кувшин… Глупая лиса застряла в кувшине. Мы сидели на полу, в комнате тогда ничего этого не было, кроме кровати. Штырь не перебивал, гладил меня по голове. Мы не зажигали свет — бабушке надо выспаться, утром станет лучше. Лучше в тот момент было только мне — если бы Штыря не было рядом и случись это всё в тот момент, когда в доме я была одна, — я бы сошла с ума. Бабушке лучше не стало. Под утро мы оба уснули, а проснулись от шума на кухне. Быстро сообразив, что бабули нет в комнате, выскочили — и нас ждал очередной «сюрприз». Бабушка сидела за столом, вытащив все продукты из холодильника, пыталась намесить в пластиковом огромном тазу (и где она его только взяла?) что-то несусветное, кидая туда всё подряд: соль горстями, кофе, сахар, молоко — что под руку попадало. Глаза её при этом были стеклянные. — Ба-а, с тобой всё нормально? — я видела, что далеко не нормально, но отказывалась в это верить. — Сейчас Оля с Мишей приедут, а у нас с тобой ничего не готово! — выдала скороговоркой бабушка, и я замерла на месте. — Давайте с Женькой в магазин сходите, — обратилась она к нам и продолжила месить свою стряпню. — Что с ней? — в пору было подумать, что это продолжение сна, в который мы со Штырём оба провалились под утро. — Мы сейчас, — но Штырь был рядом и вывел меня из кухни, закрыв дверь. — О, боже мой, тебе же надо ехать, — я знала, что он останется и не бросит меня одну с такой проблемой, но из-за этого было как-то не по себе: Штырь и без того нянчился со мной, а выходных у него и вовсе не было — я же в хозяйстве абсолютно бесполезна, и ему всё приходилось делать. В доме ведь всегда так: что-то сломается, перегорит, закончится. Мы снова вызвали врачей, предварительно уговорив бабушку вернуться в комнату — сами, мол, всё сделаем, а тебе надо отдохнуть. Это было непросто, она твердила, что мама и папа приедут с минуты на минуту; мне даже показалось в тот момент, что бабушка бредить стала не просто так… что-то типа нашего Шамана: предвещает беду — например, нас со Штырём замочат следом за Лёликом. — Это что, психушку теперь вызывать? — закрыв дверь в эту комнату, мы оба стояли в коридоре и не знали что делать: меня трясло, Штырь курил, набирая номер обычной «скорой». С врачами мы порамсили: они утверждали, что их нужно было вызвать ночью ещё раз, несмотря на их заявление о том, что звонить можно было только утром. Ругался, правда, Штырь, мне было не до этого: бабушке снова вкололи успокоительного и собирались увезти в больницу — мне нужно было приготовить вещи, собрать сумку. В больнице дальше коридора нас не пустили, несмотря на то, что мы предлагали деньги — сказали приезжать после обеда, как и ко всем больным. По дороге до дома я немного успокоилась: вдруг поверила во всесильных врачей, да и Штырь пытался меня отвлечь — мороженного купил, как маленькой, по городу прогулялись, а потом мне вдруг позвонил Антон. — Вы сейчас где? — без приветствий спросил он, и мне тут же стало ясно, что у него к нам что-то срочное. — Пацаны тут инфу подогнали про девчонку вашу, нам бы встретиться, — выдал Антон, как только мы ответили, что дома нас нет. Инфу ему подогнали про Лёлика; вернее про двух уродов, которые её убили. До встречи с Антоном я была уверена, что это дело рук Андрея, считая, что магазины Алёны перешли к нему и он решил избавиться от… Как такое в голову могло прийти, господи! До встречи с Антоном я уничтожала всех, кто так или иначе был связан с Андреем, и мне это выходило боком — подставляя одних, чтобы их убили другие, я мешала Антону, а тот вместо того, чтобы поговорить со мной, настучал Штырю, что я сую свой нос куда не следует; тут-то мне и пришлось рассказать о причине своей внезапной агрессии: убили Лёлика, и я уверена, что это дело рук Андрея. В этом случае Антон вызвался помочь, найти виновных, взяв с меня честное слово, что я больше не буду вмешиваться в дела местной братвы, а со Штыря — что он за этим проследит. И вот ему скинули информацию об убийцах моей лучшей подруги, в тот момент, когда моя бабушка попала в больницу. — Два отморозка, на торговку какую-то работают, — тараторил Антон, выкинув на стол две фотографии. Мне и в голову не могло прийти, что «какая-то торговка» — это Алёна. — Скорее всего, торгаши что-то не поделили между собой, а пострадала продавец, — не затыкался Антон. — Так часто бывает, — уверял он нас. — Осталось решить, чё вы с ним сделать хотите; я пацанам скажу, они их быстро с места поднимут. Антон грыз ноготь на большом пальце (то ли от волнения, то ли ноготь ему реально мешал), мы со Штырём только переглянулись, и если я готова была отдать приказ — закопать этих сволочей заживо, то у Штыря в глазах читалось что-то вроде: понять, простить и отпустить. — Спасибо, — ответила я, решив, отложить месть за Лёлика, — я подумаю, — продолжала я, смотря на Штыря, который готов был улыбнуться: я ведь не сорвалась с места для очередного мочилова. — У меня бабушку сегодня в больницу увезли, — и хотя мысли о бабушке в тот момент и были на заднем фоне, мне нужны были оправдания, дабы не обидеть крутого парня, который нам помогал. — Серьезное что-то? — Антону бабушка нравилась, а он, в свою очередь, нравился бабушке: они даже чай на кухне как-то пили и о чём-то говорили — мы со Штырём видели это в разгар какой-то вечеринки. Мне хотелось отмахнуться, сказать, что ничего серьёзного, но Штырь меня опередил: — Плохо всё, — заключил он, — у неё стресс и эти болячки: нас с Элькой помнит, а то, что родители умерли — будто забыла, ждала их сегодня в гости, нас в магазин отправляла. — И где она сейчас? — после недолгой паузы спросил Антон. — Пока в больнице, — ответил Штырь. Пока в больнице. Оба понимали, что прежней бабушки я уже никогда не увижу, что единственный выход (самый лучший для всех нас) — сдать бабушку в дом престарелых. Разобравшись с двумя отморозками до выписки бабушки, я решила, что теперь-то уж всё — я буду заботиться о ней, как она обо мне в детстве, что теперь моя очередь укладывать её спать и кормить с ложечки. Некоторое время у меня это получалось, но чем дольше это продолжалось, тем больше… я начинала её ненавидеть. Нужно было рано вставать, чтобы приготовить есть; кроме того, левую часть её тела практически парализовало — одна рука не работала, а ногу она переставляла кое-как, так что все походы в туалет, мытьё, кормёжка, одевания, раздевания — свалились на меня. Я никогда не думала, что человек может быть настолько беспомощным, лившись хотя бы частично своего тела. Пытаясь себя успокоить тем, что я должна это делать, потому что я её внучка, потому что она со мной в детстве наверняка проделывала то же самое, что теперь моя очередь — я всё это делала, желая ей смерти. «Скорее бы это всё кончилось», — думала я и понимала, что хочу только одного: чтобы она умерла. Видя все мои мучения, Штырь предлагал мне отвезти бабушку в дом престарелых; он предложил это один раз, и мы из-за этого поругались: — Она меня в детстве никуда не отдавала! Я могла ходить в детсад, как все дети, переболеть всякой хернёй, пережить все ужасы кормёжки и прогулок — но она сидела со мной, пока родители работали! И теперь я должна её сдать?! — Не надо сравнивать стариков и детей, давай правде в глаза смотреть: твоя жизнь только начиналась, а её — заканчивается, и будет лучше, если она проведёт последние дни… — он не успел договорить. — Заткнись! — перебила я его таким криком, что, наверное, и стены дома сотряслись. — И убирайся отсюда. Видеть тебя не хочу! — добавила я, выталкивая его за дверь этой комнаты. Радовало его в этом случае только одно: у меня отпало всякое желание вмешиваться в чьи бы то ни было дела, да и вечеринки в моём доме, само собой, закончились. Были только он, я и бабушка. Однако идиллия эта, если такое слово здесь уместно, продлилась недолго. Как бы там ни было, нам нужно было уезжать в город: Штырь там и работал, и учился, а мне необходимо было сдавать сессию. Геморра на заочке было, конечно, меньше, но мне нужно было с кем-то оставить бабушку. Одноразовые знакомые годились на роль сиделки так же, как я на роль учителя, но другого выхода у нас не оставалось. Мы оставляли бабушку то с одними, то с другими, и в итоге сделали только хуже. Без нас в доме устраивались попойки, бабушка нафиг никому не нужна была; один раз она даже пожаловалась, что её били по голове; я уже точно не помню, кто это был, но скорее всего, с ним что-то случилось — такое я не могла оставить безнаказанным. Идея отправить бабушку в дом престарелых начинала мне нравиться всё больше: там за ней присмотрят лучше — считала я, да и со Штырём нельзя было не согласиться, только внутренний голос не унимался и кричал мне то, что я кричала Штырю. Комиссия, бумажки — и бабушку мы в итоге отдали, договорившись, что по выходным будем забирать её домой. Мы забирали и оба не хотели отдавать. Это странно, но для нас обоих она была светом в нашем мрачном существовании. Прожив пять дней, как зверь, на два дня я превращалась в человека: Штырь и бабушка были дома, можно было отвлечься от всего, что наваливалось. А наваливались на меня всё больше и больше дела Антона – нужно было кого-то прятать, что-то хранить, и при всём этом он решил, что меня нужно охранять: мало ли кто может нагрянуть. Никто к нам не совался, всё проходило гладко, а по пятницам дом превращался в бордель — отмечали успех, отдыхали после тяжёлой недели. Кроме того: — Слушай, а на овцу одну наехать можешь? Ты же тут мужиков стравливала, они немного постреляли друг друга. А тут просто: шмотошница очередная, решила, что без меня обойдётся: место ищет, чтобы у меня не арендовать. На неё сейчас насмотрятся — и все так пойдут квартиры на первых этажах скупать. Сможешь, нет? — Антон был пьян, я была в хлам, но мы смогли договориться и тем же вечером отправились прессовать мать Прищепки. В субботу утром я едва помнила, что было вечером: мне нужно было привести дом в порядок, дождаться Штыря и ехать за бабушкой, а потом — играть роль идеальной внучки и подруги. Всё было шикарно до тех пор, пока Штырь не узнал, что я тут вытворяю, пока он в городе: разбои, наезды, попойки. — Тебе мало, да? Хочешь повторить ещё раз, вляпаться опять? — он наезжал на меня, я пыталась оправдаться, что у Антона всё под контролем и он не такой козёл, как Андрей. В итоге Штырь порамсил с Антоном — нечего, мол, меня больше втягивать во всякое дерьмо; я же в свою очередь поругалась со Штырём: нечего решать за меня, я сама разберусь, что мне делать со своей жизнью. Разобралась. Штырь пропал на неделю, я ездила за бабушкой одна; а потом он вдруг появился, в разгар вечеринки, посреди недели, и привёл Малька — решил, что если я начну заботиться о ней, у меня не будет времени на всякую фигню. Девчонку действительно было жалко, а мне нужно было пройти практику, хотя бы в школе, чтобы закрыть сессию, — вот так мы с Веной и помогли друг другу один единственный раз, а потом… Приехав однажды утром забрать бабушку домой, нам пришлось долго ждать какого-то умного и главного хрена, который хотел бы с нами вдруг поговорить: мы оба испугались — вдруг им стало известно, что происходит в доме, да и мои связи были не теми, которыми следует гордиться нормальным людям. Мы сидели в коридоре, ещё не представляя, что всё намного хуже, чем мы думаем. Бабушка умерла утром; она не дождалась нас. Умерла во сне. Главный умный хрен именно это и хотел нам сказать. Сначала я не знала, как реагировать на это, но стоило увидеть восковое холодное тело на кушетке — у меня началась истерика. До того момента мне казалось, что я переживу её смерть спокойно, но — я долго не могла с этим смириться. Так я не орала, когда убивали родителей, так я не плакала на похоронах Лёлика. Все эти дни я не жила, а существовала — словно из меня вырвали всё живое и оставили зачем-то ходить, дышать, видеть, но уже ничего не чувствовать. Знаешь, я и на твоих похоронах уже ничего не чувствовала. Все вещи собраны, гитару на одно плечо, рюкзак на другое, а ты оставайся здесь. Прошлое должно оставаться в прошлом.Китя
— Итак, откуда вы? — как только все эмоции угасли, спрашивает Прищепка. — А сама-то чё здесь делаешь? — мгновенно реагирует Сабля, а я замечаю, что торчащий кусок рукава тёплой кофты Прищепки — в крови, при этом на ней самой лишь пара ссадин. Может, она прямиком из больницы? — Долго рассказывать, — отвечает она, рассчитывая, что избавится от вопросов с нашей стороны. — Куда мы едем? — бухает Шатун. — Нас ни в одно кафе не пустят в таком виде. — Я поэтому и спрашиваю: откуда вы такие? — уже раздражённо повторяет свой вопрос Прищепка. — Мы сбежали из тюрьмы, — почему-то заливаясь смехом начала Сабля. — Нас туда Эля посадила. Прищепка, вопреки моим ожиданиям, не останавливается, а только возмущённо смотрит на меня, и пытается обернуться, чтобы посмотреть на Саблю, но вовремя вспоминает, что ей надо смотреть на дорогу. — А этот кто? Я его не помню, — продолжает Прищепка, кивнув в сторону Шатуна. — Он тебя тоже! Его Вий привёл! — крича почти в ухо Прищепке, отвечает Сабля, схватившись за спинку кресла водителя. — А сам-то он где? — спрашивает Прищепка, и Сабля возвращается на своё место, вжавшись в спинку сиденья. — Что с ней? — обращается она ко мне, не понимая, что нашло на нашу Саблю. «Нос перебитый. Видимо, серьёзная авария была», — мелькает в голове, как только я увидела лицо Прищепки. — Он остался, — на помощь вовремя пришёл Шатун. Таня как-то задумчиво и словно понимающе качнула головой, немного помолчала и продолжила, не отрываясь от дороги: — А где Шаман? — И не напоминай нам про эту сволочь! — вновь ожила Сабля. — Ты не представляешь, что он с нами со всеми сделал! — Пытался защекотать до смерти? — почти хохоча, спрашивает Прищепка, будто не замечая всей ненависти и злобы в словах Сабли; мне и самой становится смешно. — Он же дурак безобидный. Чем он тебя так достал? — Он реально шаман! — кричит Сабля. — Он опаивал нас всякой дрянью, гипнотизировал, заставлял нас забыть то, что Эля ему приказывала! — А вы точно из тюрьмы сбежали? — подавляя смех, спрашивает Прищепка. — Не веришь? — Сабля снова вцепилась в сиденье Прищепки, чтобы её лучше было слышно. — А может, он и тебя с Псом опоил, чтобы вы уехали? Надоели вы Эльке – и она ему приказала: выпроводи этих… Прищепка резко съезжает на обочину, чтобы заткнуть Саблю и рассказать нам обо всём, она так и кричит: — Заткнись! Я вам сейчас всё расскажу! Беременность, истерики. Сама потеряла ребёнка, а свалила всё на Эльку — Пёс Эльку в итоге всю жизнь ненавидит, мечтает прибить. — …И тут нам Снег звонит: что-то он там на Эльку нарыл, а мой давай орать: никуда не выходи, никого не впускай, мы скоро будем. Он прям верил, что Эля способна нас всех убить, — продолжает свой рассказ Прищепка, а мы не перебиваем, хоть и хочется. — Ну, мы поехали. Я думала, он со Снегом этим забухает, а я тем временем к вам в гости наведаюсь — давно ведь не виделись, я соскучилась по всем. Только приезжаем мы к Снегу… — она переводит дыхание, поправляет волосы, начинает тереть глаз. — А там... — всхлипывает и вот-вот окончательно разревётся. Внутри меня всё холодеет, затылок немеет мгновенно. — Что случилось? — не выдерживаю я, хватая Прищепку за руку. Она смотрит впереди себя и качает головой. Не верится... Не хочу этого слышать, но слышу, хоть Прищепка ничего и не говорит. Снега больше нет. — Кто это сделал?! — сзади орёт Шатун. — Там полдома расхреначило, — рядом говорит Прищепка. В голове всё гудит, воздуха перестаёт хватать. Снега больше нет. Нет. Он звал меня с собой, а я не пошла. Если бы пошла — он был бы жив, он был бы рядом. Снега больше нет? — А Вена тоже? — где-то рядом голос Сабли. — Мы поехали в дом отдыха, — продолжает Прищепка, и я пытаюсь её слушать, но в глазах темнеет, и слева в груди что-то колет или режет, я не могу надышаться. Его больше нет. — Там сняли номер, — продолжает Таня, и я словно хватаюсь за её голос, чтобы не отключиться. — И встретили там Вену. Пёс решил, что Эля послал её за нами — выловил и притащил к нам. Начал её бить. Я попыталась это разнять, но врезала ему так, что — насмерть, а Вену он убил. Мне не верится, я, наверное, начала бредить, и в моей голове этот бред превратился в голос Прищепки. Не может же так быть, чтобы Снег умер, а Пёс убил Вену, а Прищепка – Пса. Это всё неправда.Эля
— Твоя тачка? — тут же спросил Антон, проходя за мной; конечно, машину Дыма он не мог не заметить — она у самых ворот. — Нет, — ответила я, понимая, что даже этому другу мне сейчас придётся врать. — Знакомые оставили. Угнали, просили присмотреть, — я знала, что в это он поверит, ведь и сам не раз оставлял у меня угнанное, краденое. — Даже во двор не загнали, — отреагировал он, снимая с себя куртку. — Хотя кто сюда сунется, действительно, — тут же ответил он сам себе. — Проходи, — я открыла дверь на кухню, где у меня уже всё было готово для долгой беседы. — Здесь теплее, — добавила я, пока он не ляпнул что-то вроде «Как в старые добрые времена?» Несмотря на наигранную весёлость, Антон выглядел более чем уставшим: мешки под глазами, какой-то бомжеватский вид, словно весь бизнес его погорел и он остался в полном одиночестве; но я-то знала и знаю, что с бизнесом его всё в полном порядке, и поняла, что у него что-то случилось. — А где все твои друзья? Ты говорила, что теперь не одна живёшь, — усаживаясь за стол, начал он, припоминая, видимо, один из наших телефонных разговоров, за которым я рассказывала, что теперь живу с друзьями и обо мне нечего беспокоиться. Не зная с чего начать, я предложила ему выпить, к тому же, он тоже хотел со мной поговорить, потому и согласился приехать. Антон спрашивал, нет ли чего-нибудь покрепче вина, но, увы, — в доме это самое крепкое из всего, что оставили котята. Он налил себе и мне по полстакана, выпил залпом. — У тебя что-то случилась? — спросила я, всматриваясь в его усталое лицо. Антон кивнул, прикуривая, но, видимо, не знал с чего начать: выдохнул дым, налил ещё и выпил. — Сына похоронил, — наконец-то выдал он, а я даже не знала, что на это ответить. — Он отдельно жил, учиться не хотел, работал где попало; я-то думал: ладно, потом себя найдёт. Женится, в крайнем случае, там хоть какую-то ответственность почувствует, за ум возьмётся. А тут… — он выдохнул дым и снова налил себе вина, порываясь налить и мне, но я и не пила, рассчитывая, что мне потребуется трезвая голова. — Наркотики? — не выдержала я из-за того, что у меня не было времени на соболезнования и я звала Антона не за этим. «Ужасно. Эгоистично. Не по-дружески», — мелькнуло в голове. — Нет, — ответил он, вертя в руке зажигалку и смотря впереди себя. — Его убили, — заключил Антон, затягиваясь сигаретой. — Кто? — в глубине души мне его было очень жаль, но с его сыном мы не были знакомы, я знала только Вия, которого убили сегодня и за которого я хочу отомстить. — Вот и я думаю: кто? Там полдома разнесло — улик никаких нет; менты толком нихуя не говорят! Похоронить… только вчера тело отдали… а там пиздец — не осталось ничего… «Бедняга, — думала я. — До моих ли ему сейчас проблем? Всего трясёт, бутылку вина приговорил за пару минут, курит одну за другой. Страшно терять близких, я знаю. Знаю, но ничего уже не чувствую. Даже на похоронах Штыря уже ничего не чувствовала». — Ты никому на больную мозоль не наступал? — понимая, что вряд ли чем-нибудь смогу помочь, а он уж точно не поможет мне, во всяком случае, сегодня, я всё равно пыталась увести разговор дальше от смертей к делам. — Я поэтому и приехал к тебе поговорить, — выдал внезапно он, словно все эти сопли по поводу скоропостижно скончавшегося сына — показуха. — Не поняла… — вырывалось у меня; уж не думает ли он, что я решила и ему отомстить? Да и за что?! Он кивнул, мол, подожди, сейчас с мыслями соберусь. Затушил одну сигарету, прикурил другую. — Андрея же помнишь? — я даже дышать перестала, после этого вопроса — меня словно ключевой водой облили. — Трудно забыть, — ответила я, забрав сигареты со стола, смутно понимая, к чему он клонит. «Какие-нибудь супер преданные друзья этого урода обо всём узнали и решили поквитаться с Антоном спустя столько лет?» Антон облокотил голову на руку, закрывая ладонью лицо. — Короче, мы его тогда не убили, — почти себе под нос пробубнил он, но я услышала. Услышала… Лучше бы оглохла! На мгновение меня парализовало, хотелось переспросить, но в лёгких вдруг кончился воздух. «Всё рушится. Сейчас. Всё становится чёрно-белым. Всё зря. Всё!» — кричал не внутренний голос, кричать хотелось мне, но слова застряли в горле; как в ночном кошмаре: хочется кричать от ужаса, но вдруг сваливается ещё один ужас — ты не можешь кричать, у тебя больше нет голоса. — Что? — я всё же переспросила, как только смогла глотнуть воздуха. — Элька, ну, ты же понимаешь, — начинал он, поднявшись из-за стола, — не могли мы его убить, он нам нужен был, у него такие связи везде… Глупая, глупая Эля. Как же ты могла рассчитывать, что мужики не решат вопросы иначе, что так, как ты хочешь — никогда не будет. Они не могли его убить. Конечно, не могли, потому и уверяли, что идти с ними мне не надо, что смотреть будет не на что и они всё сделают — переживать не о чем. Кинули. Предали. Снова. И снова. И снова! Оправдания Антона я прервала громким истеричным смехом, в моей руке тряслась зажжённая сигарета, но больше всего мне хотелось разнести здесь всё к чёртовой матери. — Эля… — Антон пытался меня успокоить, положил руки на плечи. — Отстань! — я вскочила с места. За его спиной были ножи, воткнутые в подставку. «Вытащи один, Эля, и всё кончится», — подумала я, но Антон видел, куда я смотрю, и мотал головой — это не решит проблем. Он прав, но… Господи! Зачем? Зачем? Зачем?! Опустившись на стул, закрыв лицо руками, я хотела куда-нибудь провалиться и исчезнуть. «Нет у меня больше никаких сил держаться, — думала я, — нет у меня больше никаких сил жить и бороться. Я сдаюсь. Я хочу к Штырю. Я хочу уйти, исчезнуть». — Мы сказали тогда, — Антон перебивал мою истерику и продолжал, — что тебе угрожали, поэтому ты его сдала. У него теперь другое имя, другая жизнь. Мы тогда помогли ему, он нам — и разошлись по разным берегам. — Новое имя, новая жизнь… Сука! Ненавижу! — не знаю, вслух я это орала или говорила про себя, но легче не становилось. — Эля, он тебя не тронет, у него тёрки только со мной, — Антон кричал мне в ухо; я убирала руки от лица. Он был совсем рядом и смотрел на меня с наигранным сожалением. — Да плевала я на ваши тёрки! — шипела я, поднимаясь с места, глядя на него в упор. — Ты мне теперь должен, и я выжму из тебя всё. Хочешь, убей меня сейчас, но я от своего не отступлюсь. Ты не отомстил за смерть Штыря, Лёлика, за всю мою искалеченную жизнь! Теперь ты сделаешь так, как я тебе скажу; и на этот раз я буду следить за тем, чтобы ты сделал всё именно так, как мне нужно! — Эля! Сядь уже! — пока я говорила ему всё это в лицо, мне казалось, что у меня ещё хватит сил на последний рывок, но вот — он усадил меня обратно, и сил снова больше не было. — Согласен: поступок ублюдочный, мы тебя обманули, — он опускается рядом. — Выпей, — протянул мне мой же стакан. Выпила залпом и выдохнула. Дрянь-то какая. — Ты слышала: у меня умер сын, и я знаю, что Андрей недавно был в городе. — Зачем ему убивать твоего сына? Что ты ему такого сделал? — голос у меня почти пропал, но мне было плевать — Антон в любом случае меня услышал. — Не знаю, — ответил он, снова прикуривая, бросая зажигалку на стол. Здесь уже нечем было дышать. — Я завод у него тогда за гроши выкупил и перепродал бабе его бывшей, а она его ещё кому-то продала… — Алёне? — меня уже ничего не удивляло, мне самой становилось смешно от того, как вся эта братва меня обошла — «шестёрку», «камеру хранения» — и продолжала спокойно жить, пока я тут умирала. — Да-да, — ни о чем не зная, продолжил Антон. — Мы тогда порамсили из-за этого, так, мол, дела не делаются, и я за это отвечу. — Андрей из-за такой херни руки марать не станет, тем более столько времени прошло, — ответила я, хорошо зная, что не мог Андрей, правда, не мог из-за этого кого-то убить. Он долго обиду таить не умел — врагов уничтожал на месте, стоит только вспомнить, как решилась судьба Валика, который участвовал в расправе надо мной и моими родителями. — Станет! — возразил Антон. — Он и на бабу свою наехал недавно! Бизнес у неё отобрать решил. Вышел из тени, короче говоря. На фирму её ментов натравил, налоговую, прокуратуру — всех собак спустил. Хотелось расхохотаться во весь голос. «Надо же, как интересно получается, — подумала я. — Может, и не стоит рассказывать обо всём, когда всю вину уже свалили на призрака из прошлого?» Однако я слишком долго молчала, пытаясь на одном разрушенном до основания плане, экстренно выстроить другой, потому Антон к тому времени решил, что уже после всей вылитой на меня информации можно и о моих делах поговорить: — У тебя-то что случилось? Так долго не звонила, и вдруг… — начал он, переходя на свой официально-деловой тон. С чего начать, я не знала, потому дала свободу эмоциям — что первое ляпну, с того и начнётся конец всей этой истории. — Я тебя обманула, — начала я, собираясь с мыслями. — У меня в сарае два трупа: Стас и Дым, ты их знаешь, — Антон переменился в лице, он, очевидно, рассчитывал, что у меня тут ничего серьезного. — А в тюрьме у меня сегодня убили друга, буквально час назад позвонили и сказали об этом, — Антон хотел было налить себе ещё вина, но бутылка уже была пустой, поэтому он снова закурил. — И ещё, — не решаясь выбрать контрольный удар, я перевела дыхание, а потом всё же выпалила: — я хочу отомстить своему дяде за смерть друга, которого сегодня убили, и уехать отсюда, но дом я оставить не могу, сюда могут прийти, я должна его спалить. Можешь мне временное жильё уcтроить? Антон словно отключился, но по глазам было видно, что он о чём-то живо размышляет, представляет, как это всё можно устроить. — А дядя твой… — он что-то хотел спросить о дяде, но я перебила, попросив никаких вопросов не задавать. — Давай так, — снова начала я, — ты помогаешь мне разрешить все эти проблемы, в счёт неуплаченного долга за Штыря и Лёлика, а я исчезаю навсегда. — Думаешь, так просто? — он даже усмехнулся. Засмеяться хотелось и мне: думает, я реально собираюсь жить? — Думать я буду потом. Помоги мне. Приезжай завтра утром, если согласен помочь.Шаман
Стоило подняться на ноги — на меня словно обрушилась тьма, и голова закружилась. Пропала Алиска, разведённого мною костра не было ни видно, ни слышно — даже дым от него не ощущался, да и в носу больше не присутствовал запах палёного дерева. Протерев глаза, я наделся, что тьма рассеется, но она и не думала отступать; тогда я сделал шаг вперед, и далеко-далеко засветилось что-то сине-зеленое, как мой нарисованный лес. «Я же не мог так сразу дома оказаться?» — мелькнуло у меня в голове, но вдруг надо мной зашумели кроны деревьев, я поднял голову и увидел тёмные качающиеся вершины. Мгновенно до меня дошло, что листвы на деревьях быть не должно — сейчас зима, но стоило оглядеться по сторонам — стало ясно, что я всё ещё в лесу, но в каком-то летнем лесу: трава под ногами, деревья в зелени. Пошевелиться было страшно, я даже затаил дыхание, пытаясь прислушаться; но вокруг был только ветер, стрёкот сверчков, кузнечиков, редкие выкрики проснувшихся от ветра птиц. Сделав ещё один шаг вперед, я потревожил траву, которая тут же смялась под ногой и зашелестела. — Где я? — спросил я у всего, что меня окружало, надеясь услышать от кого-нибудь ответ, но вдруг стих даже ветер; мне это показалось странным и пугающим, и я прошагал ещё немного вперёд. Тьма начала рассеиваться, становилось сумрачно, как при затмении: всё какое-то фиолетово-синее, и тишина вокруг; только шелестит трава под ногами. Будучи уверенным, что если я буду шагать вперёд — тьма рассеется окончательно, а я таким образом выйду на дом, я почти рванул с места, совсем не разбирая, что там впереди, и не собираясь оглядываться, чтобы узнать, что происходило за моей спиной. Трава становилась выше, рвалась под ногами, я боялся встретить змей, но ещё больше меня пугала мысль, что бегу я не в ту сторону, не к дому, а от него — к реке. Снова поднялся ветер, я остановился и мельком взглянул на небо, по которому с какой-то ненормальной скоростью, прямо надо мной, сгущались тучи. Испугавшись ещё больше, я едва успел перевести дыхание, ринулся снова бежать, но трава под ногами спуталась, связала словно верёвками — и я упал лицом в землю. «Она настоящая. Она пахнет как настоящая!» — я почти ликовал, это не было галлюцинацией, не бывают они такими натуральными, вплоть до запахов! Не могу я так сходить с ума — она настоящая! Настоящая! Только радость моя была недолгой — вдруг я услышал знакомые голоса, а подняв голову, увидел, что нахожусь на поляне, рядом с той чащей, где… И солнце! Вдруг появилось солнце! — Они не плохие, просто к ним нужно привыкнуть, а им нужно привыкнуть к тебе, — голос Вия был совсем близко, несмотря на то, что сам он был от меня далеко. Мне хотелось вжаться в землю, надеясь на то, что из-за травы меня не будет видно; они шли прямо на меня: Вий и Мышь. — Шаман прикольный, если совсем не загоняется со своими историями про деда, — продолжал Вий. — Да, с ним весело, — отвечала Мышь. — И Китя — не плохая, ей просто внимания родителей в детстве не хватило: всё время с бабушкой жила, с Шаманом они вообще друзья, жили рядом. Она и к Эльке-то привязалась только потому, что та старше нас, типа уж если не в мамы, то в старшие сёстры точно годится, — говорил Вий. — Ну, ей бы эмоции поставить на задний план, а вперёд выдвинуть мозги — так было бы намного лучше, — смеясь, отвечала Мышь; а я всё слышал и не верил, что это снова происходит — так не бывает! — Поднимайся! — за спиной раздался голос тёти, я оцепенел, боясь пошевелиться. — Поднимайся, я сказала! Не будь трусом! — повторила она свою команду, и я вскочил на ноги. — Не оборачивайся! — тут же предупредила она. — Теперь ты знаешь, что может случиться, если ты снова струсишь и будешь только наблюдать, — говорила она тихо, прямо в ухо, я ощущал её горячее дыхание, словно она была живой, но мне нельзя было обернуться! — Что ты сделаешь теперь? Ей осталось жить несколько минут. Когда Вий отправился её проводить, Эля отправила тебя следом, чтобы ты проследил за ним, чтобы вы оба вернулись и не натворили глупостей. Что ты сделаешь сейчас, Шаман? Вместо того, чтобы ответить, я стоял, не дыша, и почему-то вспоминал, как ещё несколько часов назад рассказывал Эле о том, что видел: как убили тётю, кто это был, а ещё как я почти плакал от того, что этот чёртов Валера не выхватил пистолет и не убил тех уродов!.. Всё стало ясно, но до того обидно: почему я могу изменить их историю? Почему не могу помочь тёте? — Ну, чего же ты ждёшь? Спаси их. Не дай Вию остаться здесь навсегда! — я почувствовал толчок в спину и рванул им навстречу. Мы приближались друг к другу, и когда они оба меня заметили — остановились. — Ты не должен этого делать! — закричал я, боясь подбежать ближе, ведь ещё несколько минут назад этот самый Вий хотел меня убить. — Ты откуда здесь взялся? — Вий шагнул мне навстречу, словно ничего около реки не было, словно всё происходило по-настоящему: я вернулся в прошлое, чтобы его исправить. — Чего он не должен делать? — спросила Мышь, оставаясь на своём месте. — Тебе не жарко во всём этом? — Вий оказался слишком близко, я отступил назад, боясь, что он меня сейчас убьёт вместо Мыши или вместе с ней — это страшно видеть человека из прошлого и мешать этому прошлому становиться таким, каким оно уже было. — Ты опять фигнёй страдаешь? — обратился он ко мне, толкая в спину, ведя к Мыши. — Элька тебя с твоими загонами в психушку сдаст, — продолжал Вий, подводя меня к той, которая должна была умереть. — Слушай, — обратился он, наконец-то к Мыши, — тебе всё же лучше уйти и никогда к нам не возвращаться, а то станешь как этот, — он указал на меня; Мышь хихикнула, поправляя ремень своей огромной сумки. — Да не, вы классные, рада была с вами познакомиться, но ты прав: не надо мне с Китей больше сталкиваться, тем более, Элька для неё так много значит. В детдоме всё по-другому было: каждый сам за себя, а у вас настоящая семья — один за всех, — она смеялась и улыбалась, говоря всё это; солнце играло у неё в волосах, она почти светилась. —Ага, и все за одного, — кивнув в мою сторону, подхватил Вий. Они оба засмеялись. — Ты знаешь, где нас найти, Элька в любом случае будет рада, — он толкал меня вперёд, отдаляясь от Мыши. Вот как должно было быть, если бы я тогда не струсил. — Пока, Шаман! — сказав это, Мышь почему-то всё равно пошла в сторону леса, куда её до этого и вёл Вий. — Ну, и чё ты тут делал? Опять духов своих вызывал? — спросил он меня, как только мы отошли от Мыши. Мне бы хотелось всё отдать за то, чтобы это не кончалось, чтобы прожить всё заново, по-новому; пусть бы и Вий, и все остальные высмеивали меня, пусть меня действительно сдали бы в психушку, но только — они все жили бы по-другому! Не так, как получилось! Я бы всё за это отдал, но… стоило мне обернуться, чтобы проводить взглядом Мышь — я увидел свой затухающий костёр, услышал, как щёлкает в нём тлеющий сырой хворост. — Почему тогда не остановил? — Вий вдруг вышел из ниоткуда, оказался около костра — его больше не было рядом со мной. — Испугался, — выдыхая, заключил он, опускаясь к костру, чтобы погреть над ним руки. — И Эльку ты не спасёшь — испугаешься, — продолжил он, — а я уже ничем ей не помогу. — Ты настоящий? — я наконец-то смог заговорить, страх и волнение отступили, я почему-то решил, что теперь смогу поговорить с Вием обо всём на свете; но он только усмехнулся и качнул головой. — Я спасу Элю, правда! — мне хотелось, чтобы он мне поверил и был спокоен: теперь я ничего уже не боюсь, не отступлю ни перед чем, даже перед своей смертью. — Тебя самого спасать надо, — ответил он, едва не смеясь, — причём от тебя же, — добавил Вий, поднимаясь на ноги. — Сердце твоё. Просили передать. — Вий вытянул руку — на распахнутой ладони билось моё сердце.