ДЕНЬ ВТОРОЙ
ДРАКО
На «следующий» день, если можно так выразиться, рассвет окрасил небо в розоватый цвет, подсвечивая облака всеми оттенками богатейших, удивительных красок. Выйдя из комнаты под ивой и прислонившись к ветвям, которые образовывали навес, я наблюдал за тем, как восходит солнце, позволяя прохладному утреннему ветру приятно щекотать кожу. Солнце поднималось все выше над землей, из-за чего сероватые ячменные стебли приобретали сначала коричневый, а затем, наконец, тот самый ярко-золотистый цвет, к которому я уже привык. Небо искрилось лазурью, и по нему неторопливо ползли белоснежные облака, подгоняемые сильным ветром. В воздухе снова разливалось тепло, но почему-то сейчас оно не казалось мне таким приятным, как прежде. Продолжая стоять на том же самом месте, я смахнул пыль со своих брюк и устремил взгляд далеко в поле. Солнечный свет уютно обволакивал мои плечи и макушку, снова позволяя мне избавиться от тех мрачных образов, которые ночью заползали в мое сознание. Грейнджер осталась в комнате одна. Она все еще спала. Я время от времени лениво топтал ногами ячменные стебли, в очередной раз поражаясь тому, что они совсем не выглядели так, будто раньше по ним кто-нибудь ходил. Я сунул руки в карманы брюк, опустил голову и снова принялся напряженно размышлять о том, о чем и вчера — до того, как Грейнджер вдруг приспичило начать спорить на тему поросячьих хвостов. Что случилось с лесом? Когда прошлой ночью я вышел наружу, чтобы посмотреть, что происходит, он вдруг просто исчез. Пуф. И теперь вместо него далеко вперед тянулось бескрайнее поле и потрясающее, необъятное небо — но что все это значило? Вчера мне так и не удалось это выяснить, да и на сегодняшний день я особых надежд не возлагал, — но единственное, что я действительно знал, это то, что теперь дверь была спрятана где-то очень далеко. Раньше у нас была лесная тропинка. А теперь…ничего. Возможно, я прямо сейчас по ней шел, но не имел никакой возможности это узнать. — Too-ra-loo-ra-loo-ral, too-ra-loo-ra-li, — пропел я себе под нос ту самую мелодию, что засела у меня в голове. Я не помнил, где мог ее слышать, но шелест ветра вдруг навеял смутно знакомый мотив. И вдруг я услышал, как позади меня хрустит трава. Мгновенно обернувшись, я увидел, что прямо ко мне решительно несется Гермиона — она отчаянно махала руками, а на ее бледном лице застыло смешанное выражение ужаса и гнева. — Что ты наделал?! — в ярости закричала она. Я устремил на нее взгляд, полный негодования, и мои брови сошлись на переносице. — Что ты имеешь в виду? И пока она стремительным шагом приближалась ко мне, я вдруг заметил, что ее лицо было испещрено влажными дорожками, а глаза были наполнены слезами, крупными прозрачными каплями стекавшими по ее щекам. Она резко остановилась и вытерла глаза рукавом; ее губы дрожали, а брови были изогнуты в болезненном выражении. — Я проснулась, а потом полтора часа сидела в этой комнате под ивой и плакала без причины! — пролепетала она, всхлипывая. — Словно прохудившаяся ванна! Ничего не случилось — вообще ничего! Я просто… не могу остановиться! — Она умолкла, когда ее начал душить очередной приступ рыданий, и снова вытерла щеки. Я не сводил с нее изумленного взгляда. — И какого черта ты думаешь, что все это из-за меня? — Все дело в песне, которую ты пел прошлой ночью! — сбивчиво воскликнула она, и ее голос прозвучал так, будто еще секунда, и она забьется в истерике. — Она была грустной и…грустной! Из-за нее мне всю ночь было так тоскливо — даже в те минуты, когда я спала! — Ты сама попросила, чтобы я что-нибудь спел, — резко возразил я. — Я в курсе, — прошипела Гермиона, тяжела дыша. — Но ты наверняка должен был понять, когда что-то пошло не так. Какого цвета были огоньки? Я озадаченно моргнул. — Какие еще огоньки? — Те, что я увидела перед тем, как заснуть — огоньки, которые накрывали меня, когда ты пел! — Ее яростное шипение практически переросло в рычание. — Понятия не имею. — Я небрежно раскинул руками. — Голубого? — Голубого?! Видишь, это ненормально! — Она сильно тряхнула головой. — Когда я тебе пела, они были золотистыми. На моем лице вспыхнуло изумление. — Чт…что я должен был со всем этим делать?! — Включать мозги! — хрипло фыркнула она, прошагивая мимо меня. — Грейнджер, это не моя вина. — Я резко развернулся в ее сторону и с силой сжал руки в кулаки. — Почему ты просто не можешь признать, что сделал что-то не так?! — Почему тебе постоянно нужно во всем кого-то обвинить?! — рявкнул я в ответ. Ее губы снова задрожали, а по щекам потекли слезы. Я крепче стиснул челюсти. Препираться с кем-то, кто находился на грани истерики, вдруг показалось мне подлым. Очевидно, что она была под действием какого-то заклятья — возможно, она была права; возможно, это песня довела ее до такого состояния. Но я понятия не имел, как поднять отвратительное настроение такой капризной девчонке, как Гермиона. Зато я прекрасно понимал, что мне необходимо исправить ситуацию, иначе она оторвет мне голову голыми руками. Я принялся отчаянно размышлять, когда она снова отвернулась и стремительно зашагала в другую сторону. Окинув ее испепеляющим взглядом, я снова сунул руки в карманы и сердито побрел следом. Что нужно этим глупым девчонкам? Шоколад? Сонеты? Цветы? — Нужно было хорошенько подумать, прежде чем о чем-то тебя попросить. — Гермиона все еще кипела от злости. — Ты никогда не был… И вдруг она застыла и опустила взгляд, смотря себе под ноги. Мое сердце стремительно подпрыгнуло, и я замер. Что она увидела в траве? Змею? Яму? Она наклонилась. Я опасливо наблюдал за тем, как она приседает на колени и подбирает что-то с земли. Когда она обернулась, ее заплаканное лицо просветлело, а глаза лучились радостью. В руках она держала небольшой пучок нарциссов — таких ослепительно-желтых, что я почувствовал резь в глазах. Она протянула руку и коснулась нежных лепестков подушечками пальцев. Смахнула слезы правым рукавом, и я вдруг обнаружил, что они больше не застилают ее глаза. Подняв на меня взгляд горящих глаз, она в течение долгой минуты молча изучала мое лицо. Уголки ее губ чуть опустились, но глаза засияли ярче. Теплый ветер подхватил пряди ее волос, путая их и опуская на плечи. И тут — постойте-ка, она что, покраснела?! — Спасибо, — проговорила она, и мои брови стремительно поползли вверх. — Я… я здесь не причем. — Я указал на цветы в ее руках. — Конечно, — тихо сказала — и, снова отвернувшись, продолжила неспешно идти, глубоко вдыхая цветочный аромат. Совершенно сбитый с толку, я растерянно смотрел ей вслед, будучи не в состоянии понять, что именно только что произошло. А затем внезапная мысль, яркой вспышкой мелькнувшая в сознании, заставила меня судорожно сглотнуть. Я думал о цветах… И она вдруг действительно стала выглядеть счастливее. Я задрал голову и, посмотрев на небо, угрожающе сузил глаза. — Чертова Комната, — сердито проворчал я, однако продолжил идти. Мне не пришлось долго догонять Гермиону — мои шаги были шире и резче, тогда как сама она шла не торопясь. Я чуть замедлил шаг, чтобы оставаться позади нее… Но она будто побрела еще неторопливее. Я подозрительно на нее уставился, раздумывая над тем, что она делает… Она обернулась. И одарила меня невесомой, неуверенной улыбкой. А потом приподняла брови и задрала голову. Мои мысли спутались. Она что, хотела, чтобы я шел рядом? Она все еще ждала. Я сглотнул, и на моем лице снова появилось раздраженное выражение. Спрятав руки в карманы брюк, я догнал ее и поплелся рядом. Но, — чудо из чудес, — она не произнесла ни слова. Лишь продолжила идти, то и дело вдыхая запах нарциссов, и вот так, бок о бок, мы неспешно брели вокруг ивы, не заговаривая друг с другом в течение всего оставшегося дня.***
ГЕРМИОНА
Это была магия. Это объяснение было единственным, которое приходило мне в голову. И, к счастью, в том мире, о котором я знала с одиннадцати лет, оно было более чем убедительным. Потому что проснувшись этим утром, я вдруг поняла, что буквально пропитана депрессией. Я и представить себе не могла, из-за чего могла испытывать такое уныние; сидела в комнате под ивой и, кажется, целую вечность отчаянно боролась с этим состоянием, но не могла прогнать его, как бы ни старалась. Я просто продолжала рыдать, как будто кто-то забыл закрыть кран. А когда я заметила эти нарциссы, тоска вдруг начала отступать и, наконец, полностью исчезла — так уползает туча, снова позволяя пробиться ярким солнечным лучам. Стоило мне вдохнуть запах, исходивший от цветов, как мои слезы моментально высохли. И когда я обернулась и увидела ошеломленное, испуганное выражение на лице Драко, я поняла, что это он их наколдовал. Как в том случае со слизеринской подушкой. Только на этот раз это он подумал обо мне. После этого я вдруг ощутила приступ нелепой, беспричинной радости — настолько сильной, что у меня чуть не закружилась голова. Но почему-то разговаривать совсем не хотелось. Теперь и поле, и ива, и небо казались мне в два раза прекраснее, чем до этого — просто потому, что они были. Где-то в задней части мозга отчетливо пронеслась мысль, что это из-за цветов мое состояние перешло из одной крайности в другую, — но я определенно предпочитала это настроение предыдущему. Я была в таком чудесном настроении, что даже предложила Драко пройтись со мной. И, что интересно, он согласился. Мы брели, казалось, нескольких сотен лет, — или же нескольких минут, — пробираясь сквозь поле, и я не произнесла ни слова. Я была не в настроении спорить об облаках, или говорить о правилах этой Комнаты, или рассуждать на тему того, куда вдруг подевался лес. Меня даже не заставило остановиться ошеломляющее осознание того, что Драко думал о цветах, чтобы поднять мне настроение. Я лишь улыбалась, то и дело поднося цветы к лицу и вдыхая тонкий аромат, и наслаждалась шелестом ячменных колосьев, который на этот раз производили мы оба. Но спустя какое-то время я была вынуждена остановиться и прервать нашу прогулку. Потому что когда небо вдруг начало темнеть, а ветер, проносившийся над полем, становился все беззвучнее и мягче, моя беззаботность и легкость, которые я ощущала, заметно потускнели — ко мне снова возвращалось здравомыслие. И сонливость. Я взглянула на Драко и обнаружила, что его взгляд устремлен в небо — он смотрел на звезду, одиноко замерцавшую на фоне темного небесного бархата. Я замедлила шаг. Он сделал то же самое. — Темнеет, — заметила я. Он взглянул на меня чуть растерянно — так, будто его удивил мой голос, — и молча кивнул. Я развернулась и направилась прямиком к иве. Он последовал за мной, ступая с правой стороны. И вдруг все прежние чувства нахлынули с новой силой. Что-то явно его тревожило. Бледный лоб пересекала глубокая складка, в то время как сам он шел, опустив голову. Что уж говорить о том, что за весь день он не предпринял ни одной попытки завязать ссору. Я растерянно закусила губу и поспешно нырнула в теплый уют комнаты под ивой; он вошел туда сразу же после меня. Теперь тишина начала на меня давить, но я не знала, как это исправить. Он поплелся к своему привычному месту на часах и, сев на них, устало откинул голову на свою слизеринскую подушку и прикрыл глаза. Я замерла и окинула его пристальным взглядом. Это было непривычно. Обычно он сидел на этих часах, не сводя с навеса из ивовых ветвей мрачного, отсутствующего взгляда. Он устал. А он хоть немного поспал после того, как спел мне, чтобы я смогла заснуть? Я устроилась на корне и откинула голову на ствол, однако по-прежнему не могла оторвать от него взгляда. Он вдруг дернулся, развернулся, несколько секунд полежал в такой позе, но затем снова вернулся в исходное положение. Я сделала осторожный, короткий вдох. — Хочешь, я тебе спою? — Ага, чтобы на этот раз я наплакал утром целую чашку слез вместо чая? — Кстати говоря, чай бы сейчас не помешал, - вдруг сообразила я. Но, конечно, он не появился. Я снова обратила на него внимательный взгляд. — Обещаю, что не стану петь грустную песню. — Я попыталась произнести это как можно мягче. — И еще обещаю остановиться, если вдруг увижу голубые огоньки. Он испустил тяжелый вздох, распахнул глаза и устремил взгляд в потолок. — Ладно, - глухо проговорил он. Я сглотнула и огляделась, пытаясь взглядом зацепиться за что-то, что помогло бы вспомнить подходящую песню. — Я жду, - буркнул он. — Ради всего святого, Малфой. — Я нахмурилась. — Дай мне секунду. Морщинки на его лбу стала глубже. Но вдруг мне в голову пришла мысль об одной старой песне, которую пела мне еще бабушка, и я улыбнулась. — Хорошо, я придумала. Готов? Он не ответил. Я набрала в легкие побольше воздуха и запела. «Great grandfather met great grandmother When she was a shy young miss And great grandfather won great grandmother With words more or less like this: 'Lavender blue, dilly dilly, Lavender green If I were king, dilly dilly, I’d need a queen…» Я знала, что Драко эта песня покажется невероятно глупой. Но он ничего не сказал. Искоса наблюдая за ним, я заметила, как трепещут его длинные ресницы, но его глаза были по-прежнему закрыты. Я запела чуть тише, но не остановилась. «If your dilly dilly heart Feels a dilly dilly way And if you’ll answer yes In a pretty little church On a dilly dilly day You’ll be wed in a dilly dilly dress of Lavender blue, dilly dilly Lavender green There I’ll be king, dilly dilly And you’ll be my queen!»* Вот оно. Золотистые огоньки — да, на этот раз они были именно золотистыми, — невесомо соскочили с травинок прямо в воздух и опустились на его тело, проникая в грудную клетку. Он глубоко вдохнул, отчего его лоб разгладился, и, наконец, заснул. В течение какого-то времени я молча рассматривала его, неосознанно любуясь тем, как его тело обволакивает это мягкое золотистое мерцание, и маленькие сияющие пузырьки, поднявшись в воздух, плавно закружились вокруг меня. Прислонившись головой к стволу, я расслабилась, и когда назойливые вопросы о Комнате, о том, сколько времени мы здесь провели, и о том, что мне здесь делать, забрели в мое сознание, я решительно отмела их и сразу же погрузилась в сон.