Карандашные наброски

5. Белль кажется, что даже стены говорят его голосом. – Румпельштильцхен вернулся в город, – этот голос, голос Джефферсона, бесцветен и сух. И далек, неизмеримо далек теперь от нее. Где и когда она просчиталась? За что ее в очередной раз наказывает судьба? А впрочем, если хорошенько подумать и перестать жалеть себя, то причина становится ясной и четкой, как солнечный весенний день в отражении подтаявших луж. Крошка Белль, во что бы то ни стало желающая стать героиней – вот кем она была. Всегда и везде – она жила, надев на голову сверкающий золотой шлем-нимб. Давным-давно следовало признать, что вся ее чистая, как речная вода, и сильная, словно горные лавины, любовь была ничем иным, как желанием спасти, вернуть к свету, взрастить семена добра; только вот не учла она, Белль, что в сухой грязи не растут даже сорняки. Золотой шлем-нимб упал с ее головы в тот момент, когда она поняла, кто такой Румпельштильцхен. Бэй не пожалел для отца жизни – и на что, боже правый, на что он собрался потратить эту жизнь?! Золотой шлем упал с головы Белль, а в руке появился карающий огненный меч. Точнее, кинжал. Когда потерявший свою силу Голд исчез, ковыляя, за чертой, Белль стояла, и кинжал чуть покачивался в ее вытянутой руке. Потом она, кажется, пошла в библиотеку, не выпуская кинжал из рук и еле переставляя негнущиеся ноги – кажется, потому что она почти ничего не видела из-за кружащихся перед глазами ярких пятен. Она открыла дверь, вошла внутрь и увидела розу – Голд нередко дарил ей их, оставляя там, где Белль точно бы их нашла. И тогда только завыла – хрипло и бесслезно, словно простреленный навылет дикий зверь. В таком-то виде – растрепанную, полубезумную, с окровавленными от шипов ладонями – ее и застал Джефферсон, зашедший в библиотеку за книгой для дочери. 4. Джефферсон, зашедший в библиотеку за книгой для дочери, был потрясен ее видом – так он позже сказал Белль. Момент, когда он, собственно, появился, как-то ускользнул от сознания Белль; просто в какой-то миг она ощутила, как чьи-то руки подхватили ее и наполовину повели, наполовину понесли куда-то. Это самым иррациональным образом напомнило ей, как несколько лет назад ее, точно такую же дезориентированную, вел по Сторибруку незнакомый мужчина, выпустивший ее из психиатрической лечебницы. Позже, когда к ней вернулась память, ей пришло в голову, что это давний знакомец Румпельштильцхена, экстравагантный не то вор, не то волшебник Шляпник. Позже, когда к Белль снова вернулась способность соображать, она поняла, что случилось дежавю – это снова был он. Первая чашка воды, поднесенная им к ее дрожащим губам, разбивается вдребезги – но в его глазах не появляется даже намека на раздражение. Оказывается, он способен на сострадание. 3. Оказывается, он способен на сострадание. И не только. Джефферсон никогда не дарит ей роз. Всегда только лилии – такие белые, что, казалось, они скоро засветятся в темноте. Поначалу она не принимала его подарков, к чему? Ей сейчас не нужны новые отношения. Ей вообще никогда не нужны новые отношения. Но и одной быть она не в силах. Белые лилии бережно ставятся в вазу, а лицо в очередной раз «совершенно случайно» зашедшего Джефферсона расцветает в радостной улыбке. Почему бы и нет? 2. Почему бы и нет? Ей ведь всего-то двадцать шесть. Она совсем молода. Она одинока. Ей нужен друг – Белль как-то с удивлением понимает, что до сих пор она, по сути, являлась просто ходячей подмогой. Умненькой библиотечной леди-гид для Эммы. Приходящей бесплатной няней для Сноу. Живой приманкой для Реджины. И удобной доверчивой дурой для Румпельштильцхена. А для Джефферсона она была как минимум красивой женщиной. Интересной собеседницей. Хорошей подругой и наставницей для Грейс. Она была Белль, на подоконнике которой всегда стояли лилии. А кем она была для него на самом деле, Белль думать не хотелось. Кто-то посчитает это эгоизмом, но разве не заслуживает она, вечно чем-то жертвующая, капельку чьей-то симпатии? Вероятно, да, думает Белль, с улыбкой вдыхая тяжелый, острый, обволакивающий запах лилий. 1. Белль, с улыбкой вдыхая тяжелый, острый, обволакивающий запах лилий, поднимает глаза и вдруг встречается взглядом с Джефферсоном – тоже острым, вопрошающим, ждущим. У него пальцы исколоты иглами, покрыты темно-красными точками, а по шее змеится шрам. Ему нелегко пришлось. Это не тот легкомысленный франт, знакомый ей по Зачарованному Лесу. Ему, наверно, непросто было с Белль. Белль закусывает губу и отводит глаза. Аромат лилий становится сильнее, теперь его можно, наверно, резать. Только Белль не нужен нож. Она и есть нож. 5. Она и есть нож, обреченно думает Белль. – Он вернулся, – с нажимом повторяет Джефферсон, и его глаза опасно темнеют. Что он чувствует? Эту тоску и обреченность, которую Белль непонятно почему ощущает сама? Злость? А может, облегчение? Белль молчит. Где-то за окном начинается дождь – прокатывается одинокий раскат грома, и серое небо трещит ярко-белым. Серое небо и в глазах Джефферсона. Он ведь мог и не сказать, мог и скрыть, а вот ведь взял и рассказал ей, Белль, не солгал! Капли вперемешку с градом бьют по стеклу, и Белль отстраненно думает, что там, на улице, наверное, очень холодно. В такую погоду нужен только зажженный камин и чашка хорошего чая. И тот, кому можно рассказать, на что похожи проплывающие мимо тучи. Ну, пожалуйста, мысленно молит Белль, не заставляй меня решать. Реши за меня. Не дай мне заколебаться, не дай мне ни капли сомнения. Пожалуйста, пожалуйста... - Решил передарить меня обратно? - вслух спрашивает она, и внутренне гордится тем, как твердо и чуть насмешливо звучит ее голос. - Нет. Просто дал тебе выбор. Белль кажется, что даже стены говорят его голосом.