Карандашные наброски

При жизни Реджина была королевой крошечного государства, притулившегося где-то у южных границ Испании и давным-давно забытого и историками, и картографами. Ее темперамент и амбиции мало соответствовали ее положению, но, узурпировав трон у собственной падчерицы, Реджина немного исправила эту злосчастную ошибку. А после того, как ее обратил четырехсотлетний прядильщик Голд, она и вовсе получила возможность полностью предаться своим склонностям. С тех пор прошло почти триста лет. Мир весьма изменился. ...Чертовы смертные! Ладно, что они, в силу своего скупого ограниченного ума, ввели глупость под названием «сухой закон» (а ведь на дворе начало двадцатого столетия!), так ведь и ее сородичи тоже пошли на поводу у еды. Мистер Хайд, глава бостонских вампиров, запретил своим подданным пить кровь один месяц в году – с декабря по январь. Как глава нью-йоркских вампиров, Реджина Миллз была категорически против, но Совет не поддержал ее протестов. Реджина с отвращением рассматривала свои длинные, слоящиеся от недоедания ногти и зеленоватую бледную кожу, и с еще большим омерзением – элегантное приглашение на пятидесятую годовщину смерти мистера Хайда. Он совершенно точно над ней издевался, в этом нью-йоркская королева была абсолютно уверена. Но отклонить предложение было нельзя, это противоречило правилам и традициям. А традиции уважал любой вампир. «Многочтимая леди Миллз! – гласили изящные темно-красные буквы на кипенно-белой бумаге. – Почту за честь увидеть Вас на празднике своего поминовения 16 декабря ровно в полночь в Лэньон-холле. Всегда ваш Эдвард Хайд». Она скрипнула клыками и потянулась к пудре. *** В Лэньон-холл Реджина прибыла, когда стрелки ее золотых наручных часиков застыли между цифрами I и II, намеренно опоздав почти на два часа, и с удовлетворением отметила, как повернулись в ее сторону головы всех присутствующих. Слепая Джинджер, пьющая кровь исключительно детей, негодующе фыркнула и отвернулась к Круэлле, явно для того, чтобы обменяться мнением о новоприбывшей; обе они не любили Реджину. Первая за то, что ее обошли в гонке за Нью-Йорком, а вторая оттого, что как-то раз Реджина назвала ее собачатницей и посоветовала средство от блох. Несколько новообращенных почтительно склонили головы. Не удостоив никого из них взглядом, королева Нью-Йорка устремилась вперед, к возвышению, где в черном кожаном кресле восседал именинник. При виде Реджины он улыбнулся, оскалив безупречно белые клыки. – Вы настоящая женщина, леди Миллз, – сказал он, поднимаясь с места и протягивая ей руку, – только вам сойдет с рук опоздание на час. Реджина изогнула одну бровь. – Не забывайте, мистер Хайд, я была королевой с семнадцатого века. Королевам дозволено многое, куда большее, чем обычным смертным. Или бессмертным. Укол достиг своей цели – в черных глазах бостонского правителя сверкнул гнев, смешанный, однако, с искренним восхищением. – Кто обратил вас, леди Миллз? – Один семисотлетний прядильщик-колдун, который сейчас стал настолько сентиментален, что живет с собственной едой, – с оттенком презрения ответила Реджина, рассеянно прислушиваясь к ритмам джаза, разносящимся по залу. Хайд сочувственно вскинул брови. – Старость бывает печальна. Мягко взяв Реджину под руку, он увлекал ее сквозь расступающуюся перед ними толпу, не переставая говорить. – До своего обращения я был доктором, миледи, и доктором, не буду скромен, хорошим. Тогда я носил иное имя, которое я не могу вам раскрыть, но это имя гремело на весь Лондон. А когда мне подарили вечность, я сменил род занятий. Так вот к чему это я? Вы – испанка, свидетельница инквизиции, я – англичанин, дитя викторианского века. Но мы оба здесь, и я благодарен судьбе за то, что она позволила мне встретить вас... Перед внутренним взором Реджины закружились образы – Даниэль, ее первая любовь, ради которого она была готова бросить корону и которого казнили по приказу ее матери; Грэм, которого она порабощала, день за днем выпивая его кровь и которого в конце концов была вынуждена убить; Джефферсон, сошедший с ума, когда она открыла ему свой истинный облик; и, наконец, Робин. Пречистые небеса, как же она его любила!.. Саксонского разбойника, с которым она почти полвека делила жизнь и которого так и не решилась обратить. Он умер от старости у нее на руках – умер, глядя на нее с любовью и благодарностью. Ни один мужчина после Робина не занял, да и не мог занять ее сердце. Мистер Хайд был эффектным, даже красивым мужчиной, к тому же умницей и настоящим лидером (пусть даже склонным к некоторой театральности и аффектации). Но... – Мы оба здесь, – медленно повторила она, – и из-за вас и вашего влияния на Совет я похожа на догнивающую зомби. Вервольфы клана Лукасов наглеют, и нам труднее им противостоять. Вы слишком молоды и милосердны, мистер Хайд. Вам стоит пересмотреть свои ценности. Он покачал головой. – Я не изменю своего решения, – сказал Хайд бесцветным голосом, подводя ее к изящно сервированному столу, – это правило - память о человеке по имени Генри Джекилл, которого не стало полвека назад. Но для вас, и только для вас, сделаю исключение и подарок. Он подал Реджине фужер, в котором – она резко втянула носом воздух – плескалась кровь. Такой знакомый... странно знакомый запах... – Это кровь одной девушки, – ответил он на невысказанный вопрос, – потомка Марии Маргариты, вашей давно мертвой падчерицы. Кровь – единственное, что остается вечным, не правда ли? Реджина поднесла бокал к губам и медленно-медленно отпила, не отрывая взгляда от собеседника. Память, беспощадная память вновь полоснула ее по омертвевшему сердцу. Если бы она тогда промолчала... если бы она закрыла на крепкий-крепкий замочек свой красногубый рот... ...то старая женщина по имени Регина уже триста лет лежала бы в могиле, и ее кости давно стали бы прахом, кормящим землю в извечном цикле жизни и смерти. Та, что слушает джаз в 1921 году, заслуживает большего, чем влюбленная глупышка, лепечущая наивные клятвы в 1601. – Верно, – негромко произнесла она, чувствуя, как по ее осушенным, изголодавшимся венам бежит живительная сладость, – кровь – единственное, что не исчезает во времени.