Отражение

Глава 12 — Прямо как с отражением, как только вижу тебя, тут же начинаю оправдываться. — Чувство вины и делает нас людьми. Тайны Смолвиля 24 декабря 2008 Я справлюсь... Все пройдет без ошибок... Меня любят фанаты... Впитывай в себя их энергию... Я сегодня на вершине... Все, что я буду делать, будет правильным в их глазах. Они ничего и не подумают дурного. Я - Билл Каулитц. - Давай, жми на звонок уже! – Том толкает Билла ладонью в плечо. Я - Билл Каулитц… Переминаюсь с ноги на ногу. Передо мной - безупречно окрашенная в бледно-зеленый цвет дверь дома. С минуту назад по ту сторону двухметрового деревянного забора, окружающего раскинувшееся на небольшом участке скромное одноэтажное строение, нас высадил в промозглый дождливый серый день, ставший уже давно привычным микроавтобус. Водитель, он же по совместительству и охранник, уехал, оповестив об этом шуршанием шин по мокрому асфальту, как только мы закрыли за собой калитку. Не знаю чего ожидать. Вся уверенность куда-то потерялась. В памяти из давно задвинутого на задворки сознания прошлого, кажется из другой жизни, возникают слова Билла. Те, которые я запомнил, когда Билл произносил их в гримерке еще перед моим самым первым концертом. Потом уже я сам прокручивал их в голове каждый раз, когда смел усомниться хоть чуточку в сходстве с оригиналом. Перед концертами, фотосессиями и при каждом случае, когда чувствовал, что уверенности поубавилось. Те слова, в которых с ходом времени потерял необходимость. Я ведь был Биллом. Сейчас же я стою позади близнецов, уткнувшись взглядом в их затылки, один - с дредами, второй - с теперь отросшими почти до плеч распущенными черными волосами, и ловлю себя на том, что на автомате и совершенно бесконтрольно снова прокручиваю в голове те же фразы. Я - Билл Каулитц. - Блин! Да какой Билл Каулитц?! – мысленно одергиваю себя. - Какие фанаты?! Ведь это не концерт и не автограф сессия. Хотя я сейчас совсем не прочь быть Биллом. Тогда бы не пришлось играть уже позабытого мне персонажа, которого зовут Михе Шульц. Но в данном случае мне просто необходимо было бы стать настоящим Биллом, а не его двойником. Последние полторы недели я все пытался свыкнуться с мыслью о том, что буду присутствовать на празднике в доме близнецов. И вроде бы все казалось вполне осуществимым. Но сейчас не все так однозначно. В своих размышлениях я как-то совсем упустил из виду, что придется познакомиться с их родителями - с мамой и отчимом своего прообраза. И «Я - Билл Каулитц», фраза, втертая в меня, как все те слои тонального крема, дающая мне уверенность во всем, что я делаю, сегодня, оказывается, - бесполезна. А я - бессилен перед реалиями происходящего. Да и рождество в кругу семьи я праздновал в последний раз три года назад. Оно и мой школьный выпускной полугодом позже были последним, что я праздновал перед тем, как произошло то, о чем не хочется вспоминать. Доносящиеся из дома мелодичные звуки электронной флейты дверного звонка, наигрывающей рождественскую музыку, приводят меня в чувства. Прислушиваюсь. Шагов не слышно. С очередным порывом сырого морозного ветра кутаюсь сильнее в шарф и обнимаю себя руками. Тонкая, неприятно обтягивающая кожаная куртка, которую я так опрометчиво решил надеть, не защищает от наступающей зимы. Уже начинаю думать, что братья что-то напутали и нас вовсе не ждут сегодня - никого дома нет. Облегчение начинает расползаться по телу. Но ему не суждено дойти до кончиков моих заледеневших пальцев. Дверь внезапно открывается. - Привет мама! С Рождеством! - выкрикивают Каулитцы и полные энтузиазма, беспорядочных возгласов и движений, с решимостью лавины направляются в дом, не дождавшись ответа с той стороны. Я - не приглашенный гость, ничего не сообразив, на автомате следую за ними, еще не успев разглядеть ту самую «маму». Дом внезапно окутывает теплом и запахом свежей выпечки и печеной птицы. - Здравствуйте, мальчики, и вас с праздником! Билл! - у меня внутри ёкает, но быстро соображаю, что обращаются не ко мне. - Какая у тебя прическа. Волосы совсем отросли. Дай на тебя посмотреть! – радостные слова «мамы» доносятся до меня вопреки суматохе, устроенной Томом и Биллом в тесной прихожей. Оказываюсь запиханным в угол рядом с входной дверью. И, откровенно сказать, даже не могу понять заметила меня хозяйка дома за всем происходящим или нет. Лучше, если бы нет. Не хочу быть третьим лишним. Лучше остаться невидимкой. - А это, наверняка, Михе, - говорит женщина, и парни, как по команде, расступаются, открывая для нее мое укромное убежище. Не вышло... Заметила… - Здравствуйте, Фрау Трюмпер, - еле слышно произношу, и смотрю на женщину, наверняка до безумия округлившимися глазами. Она протягивает руку, я по инерции ее пожимаю. Взор Фрау Трюмпер застывает на моем ненакрашенном лице, пристально изучая меня, вглядываясь в глаза, словно пытаясь найти в них ответ на неизвестный мне вопрос. Нервно провожу по собранным в хвост волосам от затылка до самых кончиков. Вот сейчас как раз хочется, чтобы на моем лице была та, надоевшая за большую часть года, проведенного в шкуре солиста Tokio Hotel, многослойная маска из макияжа. Я был бы за нее благодарен. Но глупо приехать в дом родителей Билла в его сценическом образе. Они ведь приглашали Михе, а не двойника своего сына. Хотя, это вроде как одно и то же. - Можно просто Симона, - словно не заметив моего замешательства, тепло говорит она, вырвавшись из ступора. Ей, как матери, думаю, особенно странно смотреть на парня, так похожего на Билла. – Приятно, наконец, с тобой познакомиться вживую. А то только по телевизору, да в газетах видела. – В ее словах нет и доли сарказма. Тут мои светские манеры догоняют меня: - Я о вас много слышал от ребят, и тоже очень рад встрече, - говорю я, хоть и лукавлю относительно количества рассказанного мне о Фрау Трюмпер близнецами. - Что вы там все жметесь у двери?! – доносится мужской возглас из глубины дома. - Действительно, мальчики, хватит тут стоять. Пойдемте уже в гостиную, - Симона подталкивает Тома и Билла вглубь дома. За то время, что мы с Симоной знакомились, парни успели раздеться и разуться, а я так и стою, замотанный в шарф и затянутый в черную кожаную куртку. Том с Биллом идут за Симоной, а я, начав соображать, быстро расстегиваю куртку и стягиваю ботинки. Оставив все в прихожей по примеру Каулитцев, догоняю парней, чуть ли не бегом врываясь в просторное помещение. Судя по всему - гостиная. - Это Гордон, - представляет мне отчима Билл, указывая на мужчину средних лет, поднимающегося с массивного и, по виду, очень уютного кресла, стоящего рядом с горящим камином. Симона уже успела куда-то испариться. Мужчина подходит к нам. - Ну, здравствуй, Михе, - Гордон протягивает ладонь, как и Симона пристально разглядывая меня. Отвечаю, как мне кажется, уверенным рукопожатием. – Как добрались? – спрашивает он уже Билла с Томом. - Даже не спрашивай, - выдыхает младший Каулитц. – Сначала фанатки у нашего дома толпились. Пока их разогнали. Потом эти рождественские пробки везде. - Да. Мы вас уж час как ждем. Думали не приедете, - голос вдруг материализовавшейся из ниоткуда Симоны врывается в разговор. – Хотели уже одни за праздничный ужин садиться. - Мам… - тянет Том, - ну не начинай… А на что мобильники? Могли бы и позвонить. Мы реально в пробках застряли. - Вот и я об этом же. Могли бы и позвонить, - без укора отвечает женщина. - Ладно. Умываться и - за стол! - командует она словно пятилетним мальчишкам. Парни отправляются по коридору направо, я – вновь за ними. Фрау Трюмпер, сидящая прямо напротив меня, практически не притронулась к трапезе. Вместо этого она периодически передвигает лежащие перед ней неиспользованные приборы по белоснежной скатерти. Хотя ее состояние понятно. Смотреть, как в полутора метрах перед тобой сидит парень как отражение похожий на твоего собственного сына, а если вдуматься, то на обоих твоих сыновей, наверняка непросто. Может стоило всё-таки отказаться от этой поездки. Неправильно все это. Стараюсь не смотреть по сторонам и занимаюсь своим делом. А моим делом в данный момент является съесть главное блюдо рождественского стола – запеченного гуся. Я бы подумал, что с этим возникнут сложности. Аппетит в свете всего ни к черту. Но хрустящая, золотистая корочка птицы и этот аромат творят чудеса. Да и не ел ничего с утра. Потихоньку отвлекаюсь от дискомфорта и погружаюсь в процесс приема пищи. - Прости, если мое наблюдение покажется тебе нетактичным, но… ты действительно очень похож на Билла, - явно обращенные ко мне, тихие слова Симоны, нарушают тишину вокруг стола, заполненную до этого момента лишь жеванием и скрипом, да звоном серебряных приборов о фарфоровые тарелки. Это первое, что она произнесла за минут двадцать, которые уже длится застолье. После сказанного кажется, что вокруг стола и всех за ним сидящих возник вакуум, свободный от звуков и движений воздуха. Кожей ощущаю, что все прекратили то, что делали, и перевели взгляды на меня. И что я тут должен сказать? «Спасибо» вроде как не очень подходит. Это ведь не моя заслуга, что я таким родился. Пожимаю плечами и стараюсь слегка улыбнуться: - Да, так уж мне повезло, - говорю я и начинаю отпиливать себе еще один кусочек от гусиной грудки, лежащей на моей тарелке. - Нет, правда. Я думала, что мальчики преувеличивали твое сходство. Думала, что это во многом заслуга умелой работы Натали – весь этот ежик на голове, черные тени… - она изображает мой сценический прикид, водя руками вокруг головы. Не знаю что еще ответить. Чувствую, как щеки становятся горячими под изучающим взглядом Симоны, да и остальных членов семьи Каулитц-Трюмпер. - Симона, ты совсем парнишку засмущала. Перестань, – тянет ее муж, прерывая монолог. - Он же не виноват, что родился таким похожим на Билла, - сидящий во главе стола Гордон отпивает красного вина из бокала и, поставив его на стол, говорит – Хотя, я и сам не ожидал такого зеркального сходства, честно признаюсь. - Ты из Берлина? – снова обращается ко мне Симона. А я то уж думал, что Гордону удалось отвлечь ее от моей персоны. Но, слава богу, это будет попроще обсуждения моих «заслуг» перед вселенной в виде моей же внешности. - Сейчас живу в Берлине, - отвечаю коротко. - Сейчас? – Симона все же отрезает себе кусочек птицы, стараясь делать вид, что ее вопрос — праздное любопытство, часть светской беседы с гостем. Хотя в ее украдкой брошенных, но пристальных взглядах, чувствуется реальная заинтересованность. - До всей этой… - я хотел сказать «аферы», но вовремя притормозил - … до всей этой истории с группой я учился в Берлинском политехническом институте. Жил с другом… С одногруппником, - спешно добавляю я, дабы родители Билла не надумали себе другого сходства меня с их младшим сыном. Отпиваю вина и стараюсь втиснуть бокал между многочисленных блюд, чтобы поставить его обратно на стол. - А родом откуда? – спрашивает она снова. - Я родился в Дрездене. - Лет-то тебе сколько, - продолжает допрос уже хозяин дома. - Восемнадцать хоть есть? Может не стоило нам наливать тебе вина? – переводит он свой вопрос в шутку. - Есть. - На самом деле у Михе день рождения на четыре дня позже нашего, - встревает в разговор чуть хриплый голос Билла, сидящего справа от меня. Он все также и ведёт себя, как ни в чем не бывало. Как будто в нашей семейке Каулитц-Шульц не было того мега разлада. То ли при родителях Билл чувствует себя спокойней, то ли он просто хорошо умеет себя контролировать, когда очень захочет. Хорошо, что я сейчас не вижу прообраза, а то выносить все эти расспросы было бы вообще невмоготу. - Пятого сентября, - уточняет Симона, хотя ее тихий вопрос звучит как утверждение. Я лишь киваю. - Мам, пап, ну что вы допрос устроили? – Билл снова подает голос с полунабитым ртом. - Нам же хочется познакомиться поближе с Михе. Он с вами уже с весны, а мы его еще ни разу не встречали, ничего о нем не знаем, - поясняет Симона. - Ну, я же вам сам все рассказывал, - продолжает младший близнец, уже успев прожевать еду. В его словах проскальзывает раздражение. - Михе, как так получилось, что ты выбрал для проживания именно Берлин? – продолжает женщина. - Мне нужно было себя чем-нибудь занять после окончания школы. Решил, что буду учиться в Берлинском политехническом. А после того, как родители погибли, меня ничего не держало. - Прости. Мне очень жаль, что я затронула эту тему. - Я уже свыкся, - пожимаю плечами. - Тем не менее. Они были хорошими людьми. – Симона переводит взгляд на елку, будто стараясь разглядеть какой-то огрех в ее декорациях. - Я уверена, – тихо добавляет она после нескольких мгновений тишины. Я опять остаюсь без слов. Взгляд Симоны возвращается ко мне: - Они вырастили такого прекрасного сына… – улыбка чуть трогает ее губы и уголки карих глаз. Глаз, так напоминающих Билла. - …Готового прийти на помощь, пожертвовать своей жизнью. Слова звучат совсем не льстиво, а искренне. Удивляет. Все время этой аферы на моих плечах лежал груз обвинений в корысти. Начиная с подписания договора с шестью нулями, а там пошло-поехало. - Да ладно, мам. Ему предложили очень выгодный контракт! – шутливо говорит старший близнец. - Слава… Фанатки... Правда, Михе? – тянет он, при слове «фанатки», многозначительно дёргая бровями и делая губы бантиком – Понимаешь? Спасибо, «брат», что напомнил. А то что-то я соскучился по укорам. Хотя, разве он не прав? Американский тур тому подтверждение. - Томас, – строго отрезает Гордон. Кривая улыбка на лице Тома сползает вниз, и он пожимает плечами. И что только нашло на старшенького? Вина что ли перепил?! При матери и, тем более, при Билле про это… Все присутствующие, кажется, не поняли прикола. Симона коротко посмотрела на меня. - Ничего страшного, - пытаюсь разрядить обстановку. Хоть навыки со всех этих интервью пригодились ещё где-то. – Действительно, кто может взять и отказаться от такого лестного предложения, с такой популярностью, как у парней? – пытаюсь я хоть как-то дипломатично сгладить ситуацию. – И я правда настолько похож на Билла, что отказываться было просто глупо. Вдруг стул справа от меня резко, со скрежетом о деревянный лакированный пол, отодвигается от стола. Билл… - Простите. Что-то мне нехорошо, - глядя себе под нос говорит он. - Билли, что случилось? – Симона не скрывает озабоченности. - Да так, голова разболелась. Устал, наверное. Я пойду в свою комнату? - Конечно иди, сынок. Билл уходит. Я пытаюсь встать из-за стола и последовать за ним. Но не успеваю. На мою лежащую на столе руку опускается ладонь. - Не надо. Дай ему остыть, - мягко говорит мне его мама. - Он успокоится наедине с собственными мыслями. Так будет лучше. Поверь. В этом есть что-то до боли знакомое. Может просто я стал свидетелем отношений мама-сын. Того, что я так давно не видел. Да и Билла никогда не представлял в роли чьего-то сына. Для меня он был прообразом, но уже давно, со времени нашего разлада, точнее его обид на меня, я перестал видеть в нем человека. Он стал лишь тянущей вниз в темные глубины вины причиной моего существования. Единственного вида моего существования. Ведь своей жизни у меня теперь не было. Я как-то в один день прошлой весной скомкал ее и выбросил, как неудавшуюся запись из дневника. А может прикосновение Симоны заставило меня вспомнить давно и так жестоко разорванную связь между мной и моей мамой? В груди, кажется, разрывается сердце. За грудиной стало так горячо. Но ведь, если сердце разрывается, то оно умирает? А это не так. Оно лишь забилось быстрее. И все то, что я затаил в душе, те ужасающие эмоции потери, которые я просто не позволял себе чувствовать на протяжении нескольких лет – они через боль возрождаются во мне. Я еле заметно кивают Симоне в ответ. - О! Смотри, Михе! А здесь Том и Билл моются. Они любили так делать. Надевали эти плавательные очки и залезали вместе в ванную. Да они всегда залезали вместе в ванную. – Симона показывает пальцем на очередную фотографию из фотоальбома. Мы переместились после ужина в зал на диван, в объемных мягких подушках которого я потерялся, что, кажется, уже и не вылезти. Настал черед постыдных фото. Они у каждого есть. И мамы ну очень любят их показывать. - Кого вы тут изображали? Моряков? Пловцов? - теперь она обращается к Тому, сидящему по другую сторону от нее. Билл так и не появился. Том закатывает глаза. Ему, видимо, неловко от всех этих безштановых откровений. Он же крут и родился сразу восемнадцатилетним рэпером. - Мы были летчиками, - угрюмо тянет он. - Летчиками? В ванной? В воде? - с недоверием переспрашивает Симона. - Мам, нам было четыре, - вздыхает он в ответ. – Если не веришь, Билла спроси. - Придется поверить тебе на слово. Я так пригрелся в этой семейной идиллии под абажуром стоящего рядом торшера. Вопреки своим стараниям, сползаю все глубже в ямку рядом с Симоной, занявшей место посередине дивана между мной и Томом. Но эта близость меня неожиданным образом не беспокоит. Вся неловкость и сомнения улетучились. И, вроде как, я и не третий лишний. Может я тоже выпил слишком много красного… Хотя о чем это я? За последние месяцы я так приноровился к выпивке, что вино от сока не отличаю. Что-то начинает тянуть изнутри, но я не успеваю понять, как Симона перелистывает страницу альбома. - Михе, а это мальчики в детском саду. Их тогда не различали. Поэтому, видишь, на свитерах имена каждого написаны. Я угукаю и киваю. С каждой страницей альбома, разглядывая фотографии мальчиков, так похожих на меня в детстве, погружаюсь в уют этого дома, в уют их мамы. Словно я здесь принадлежу. Моментами кажется, что я на этих фотографиях вместо Билла, или должен быть на его месте или хотя бы вместе с близнецами. Наверное потому, что у детства мальчишек с этих фото есть продолжение. И вот оно вокруг меня... Рядом со мной... А моей жизни продолжиться было не дано. То проклятое лето все изменило. Беспощадно и совершенно безразлично к моей персоне. - Мам, я пойду, - уныло тянет Том. Видимо, ему не по душе пересказы его жизни. - Курить снова пошел? - со всей материнской строгостью спрашивает она. - Мам, ну не начинай, мне уже восемнадцать – вытаскивает он сам себя из своей, сформировавшейся по другую сторону от Симоны, дырки, схватившись обеими руками за подлокотник дивана. - А ума не прибавилось. Вон, что с твоим братом. И курение явно сказалось. Хорошо, хоть бросил после случившегося, – наставляет она уходящего Тома вслед. Видать, Билл все же не всем делится с мамой. О том, что снова иногда курит, не обмолвился. - То, что с Билли произошло, нелегко принять, - говорит она уже мне вполголоса. - Но, порой, несчастья случаются в жизни, чтобы нас чему-то научить, уберечь от ещё больших несчастий, - продолжает она. Теперь я остался наедине с мамой Каулитцев. И сами собой на ум возвращаются мысли о моем прошлом, о моей потерянной семье. Если бы родители не умерли, что бы худшее могло случиться со мной? Тщетно пытаюсь найти связь и протестировать эту теорию в своем воображении. - После смерти родителей я не знаю, что хорошего пришло в мою жизнь, - делюсь мыслями с Симоной. - Михе, - она снова, как за столом, кладет свою ладонь, поверх моей, лежащей теперь уже на колене руки. – У меня тоже была грустная история. - Она вздыхает будто перед прыжком в воду. - В середине беременности мальчиками, от меня ушел их отец. Йорг, когда узнал, что беременность многоплодная, не выдержал таких новостей и сбежал от нас. Мы были не женаты да и финансовое положение оставляло желать лучшего. Видимо, он решил, что это для него слишком. Оставил нам прощальную записку и был таков. Хоть на это совести хватило. Как мне было горько, не передать словами. Один день меня ждала счастливая жизнь с малышом и любимым, а на следующий я осталась без каких-либо перспектив, без средств к существованию с малышами в животе. Преданная, с разбитым сердцем. Меня, на время пока не рожу, приютила подруга. С родителями был тогда разлад. Они не хотели иметь со мной ничего общего, так как я забеременела будучи незамужем. Тогда были другие времена… - А Гордон? - О! – тянет она. - Гордон появился гораздо позже, когда мальчики уже в первый класс ходили. А теперь все так, как есть. У меня прекрасный муж, талантливые дети. Йорг упустил возможность быть с мальчиками, - с ноткой грусти говорит она, пожимая плечами. – А теперь смотри, какие они молодцы! Все вышло к лучшему. Но случилось это не в одночасье. Пришлось подождать. - Но ведь так можно всю жизнь прождать, - прерываю ее размышления вслух. - Иногда хорошее в жизни, счастливые моменты, нужно выстрадать, - продолжает Симона. - Для этого Судьба выбирает некоторых людей, а других обходит стороной по известной только ей причине. Но если уж Судьба на человека обратила внимание, то приходится пройти через многие трудности. Возможно во искупление своих грехов, уже совершенных или будущих... И я не к месту вспоминаю свои похождения за границей в последние месяцы. Да и то, как я сбежал от Лили... - Ладно, давай не будем о тяжёлом, а то я тебя гружу своими слезными историями. – Симона принимается снова перелистывать альбом. - Смотри, тут мальчики уже стали одеваться кардинально противоположно, – как ни в чем ни бывало продолжает Симона. На этой фотографии близнецам лет по десять на вид. И тут уже я узнаю Билла с черными волосами в короткой рваной стрижке и Тома с дредами. – Это снято уже здесь, в Лойтше. - Наверное устали, что их путают. Хотели индивидуальности, - предлагаю я. - Да им очень этого не хватало. Индивидуальность была их главным стремлением и, думаю, до сих пор остается, - вздыхает она. – Так бывает, когда выглядишь одинаково. А у меня снова то тянущее ощущение в животе. - Наверняка Биллу нелегко смотреть на меня. Мы ведь так похожи, - решаюсь я на откровенность. - Он мне не говорил такого. Наоборот, после первой встречи с тобой он был настолько воодушевлен, весь светился, когда звонил мне по видеосвязи. Говорил, что теперь точно все будет хорошо, получится спасти группу. Он был просто уверен, что ты согласишься. Как сейчас помню, он сказал мне тогда: «Я видел это в его взгляде». - У вас с Биллом особая связь, - продолжает она. – Он тебе доверяет свою жизнь. Не каждому достается такая честь. Цени это. Странно, но слова Симоны не прошлись мне против шерсти, не показались неуместными высокопарными нравоучениями чужого человека, защищающего своего ребенка. Они были искренними, мягкими, как будто сказанными во благо именно мне. Они проникли в меня и растворили тот тянущий комок в кишках. Эти слова и манера Симоны оказались тем, чего мне не хватало в последние недели. А если подумать, то и в последние годы. Они сквозили не напускной заботой и материнским теплом. Спустя, наверное, полчаса и ещё оставшиеся пол альбома я, вытащив себя из дивана, откланялся. Понимая, что нужно и честь знать, когда Гордон пришел с прогулки с собакой – рыжим ирландским сеттером, о существовании, которого я до этого момента и не подозревал. Конечно, шикарно сидеть так и понимать, что тебя принимают вопреки твоей внешности, а не за нее. Общаются именно с тобой как с отдельным самодостаточным человеком, а не с копией, самозванцем или Биллом в конце концов. Приятно нежиться во внимании тёплых слов и домашних рассказов о детстве и юности близнецов. Но я оставался единственным на этом празднике жизни, кто ещё напрягал хозяйку своим присутствием.