Отражение

Глава 13 Не для лица бы только нужно зеркало, А также и для сердца, чтоб, смотря в него, Увидеть, что таится в глубине души. Тит Макций Плавт. Эпидик. Снова вскакиваю с кровати и начинаю ходить туда-сюда по небольшой, выделенной мне в «родовом гнезде» близнецов спальне. Нет, я не спал. И даже не пытался. Просто откинулся к стене, размышляя. Столько впечатлений после сегодняшнего вечера, что аж не сидится. Пытаюсь облечь эти впечатления в эмоции, а эмоции в мысли. Слишком много. Нет, я, конечно, понимал, что пережить это мероприятие будет не просто. Но не ожидал того, что поездка всколыхнет то, что все время сидело внутри. Как будто никто иной как Симона сковырнул чешущуюся на протяжении двух с половиной лет болячку с моей души. И теперь нежная, розовая, чувствительная к прикосновениям эмоций кожа выставлена мне на обозрение. В голове, как сверкающие разноцветные огоньки детского калейдоскопа, одна картинка сменяет другую. Глаза Симоны, когда она впервые на меня посмотрела, ее расспросы за обедом, посиделки за фотоальбомами, материнское прикосновение ее руки поверх моей. Вспоминаю, как мое чувство незащищенности, которое я испытывал на крыльце этого дома, потихоньку улетучилось. Как моя эмоциональная нагота была незаметно для меня самого укрыта, закутана в уютные пледы внимания и семейных историй за теплым приемом и вечерними посиделками в гостиной с Фрау Трюмпер и даже с Томом, не побоюсь этого признать. Я оглядываю спальню. Впервые за все время, что я съехал от Моритца (а, точнее, сбежал), у меня своя комната. Пусть на одну ночь, но это не комната гостиницы, где все искусственное, пусть и дорогое и, как правило, начищенное до блеска и выглаженное до хруста. И не комната Билла, которую мы добровольно-принудительно делим в особняке группы. Этой ночью Билл - через стенку от меня, дальше по коридору. В доме Каулитцев тишина. И перед взором моего сознания возникает моя комната в моем доме, в котором я жил с моими родителями. Кажется, что с тех пор прошла вечность, а не два с половиной года. Мне не приходится закрывать глаза: передо мной моя кровать с темно синим покрывалом из джинсовой ткани. Стены цвета капучино. Закрытые жалюзи на окнах. Над кроватью - календарь с броской фотографией очередного спортивного мотоцикла. На этот месяц Honda CBR1000RR алого цвета. Я помню этот мотоцикл, этот месяц. Июль. Всегда буду его помнить. Кажется мозг начинает закипать. Подлетаю к своему чемодану. Отточенными движениями отщелкиваю замки и откидываю крышку. Рука на автомате тянется к заветному отсеку и вытаскивает то, чем я не пользовался ни разу с тех пор, как бросил свою жизнь. Дневник. Нужно написать в нем. Ведь доктор Рихтер так велел... Чтобы стало легче... Дать чувствам выплеснуться... Не заметил, как плюхнулся на стул и нашел в ящиках хозяйского письменного стола ручку. Шарик на кончике стержня в тишине позднего вечера уже шуршит по разлинованной бумаге, изливая мою жизнь на желтоватые страницы. Я помню тот день — 22 июля 2006 года... Неумолимая жара могла расплавить стекла в оконных рамах. Окна моей комнаты выходили на юг, и жалюзи на них приходилось держать закрытыми целыми днями. После поездки на велосипеде за продуктами, я из последних сил ввалился через входную дверь дома, затаскивая пакеты с покупками, хватая ртом вязкий, влажный, пропитанный запахом плавящегося пластика, воздух помещения. Он казался спасительной живительной прохладой после того, что творилось снаружи. Черт меня дернул выйти на улицу в полдень! Ведь знаю же, что нужно такие вещи делать рано утром или поздно вечером. Но... утром проспал, а вечером хотелось заняться чем-то поинтересней. Глянул в зеркало в прихожей. Боже! Волосы висят, как у мокрой крысы. С них только еще пот не капает. Щеки красные. А та кожа, что не покраснела, превратилась в мертвенно белую. - В душ! Срочно в душ! - скомандовал я своему отражению. Проклятая одышка. Когда же эта жара кончится?! Надо было принимать приглашение родителей и ехать с ними в Италию. Но нет! Я же решил покайфовать в одиночестве перед началом институтской жизни. А что?! Я уже вполне взрослый для этого. Родители помялись, но согласились. Решили, что пусть я немного потренируюсь жить самостоятельно на родной почве, перед тем, как съеду в общежитие или на съемную квартиру. Уж как получится. Я ликовал. Пока не настала жара. И еще эта проклятая влажность. Я тяжело переношу жару. Для родителей это было еще одним весомым доводом, чтобы разрешить мне остаться дома. Но лучше бы я сейчас был на итальянском побережье. Там должно быть все посвежее. Морской бриз и все дела. Вот я лоханулся. Я доковылял до своей комнаты. Блин, опять забыл включить потолочный вентилятор. Кондиционеры не справляются. Я дернул за цепочку вентилятора, и тот зажужжал, безуспешно пытаясь разогнать духоту. Надо, наконец, починить эту скрипучую штуковину. По ночам спать не дает. Да и днем на нервы действует. Сбросив вещи, я спешно отправился в ванную. Охладившись и приведя себя в порядок, довольный свежестью, которая я знал не продлится больше десяти минут, вышел в коридор с полотенцем, обмотанным вокруг талии. Хотя кто меня здесь должен рассматривать, не знаю. В голове роятся идеи потенциальных занятий на сегодня. Не хочется никуда идти гулять вечером. Уже нагулялся. Зато завалиться домой к Ральфу, может девчонок пригласить. Чего свободное время зря терять. Я был в своей спальне, рылся в кипе одежды, каким-то непонятным образом в очередной раз скопившейся на полках шкафа-купе, когда раздался звонок. Это был не сотовый, а домашний телефон. Кто сейчас вообще звонит на домашний? Явно не знакомые и не друзья из школы. Протяжные вредные стоны телефонных аппаратов разносились по всему дому. Я подбежал к телефону в своей комнате и поднял трубку. Я помню голос тетки. Но я не мог понять зачем она, в очередной раз, насмотревшись новостей по телевизору, решила вдруг позвонить мне и начать рассказывать всякие страсти. Какая-то авария. Машина упала с обрыва. Не стал перебивать, зная нрав маминой сестры, ее жесткий характер. А то потом проблем не оберешься. Я слушал вполуха, пока вторая половина мозга была занята планированием вечерних посиделок. Спустя, как мне тогда казалось минут десять ее обстоятельного рассказа, хотя на деле, думаю, было гораздо меньше, я, наконец, понял, что она хотела сказать. Италия... Пропасть... Авария... И моя жизнь оборвалась. Сердце заколотилось в груди, оглушая меня. Перебивая слова тетки. Я привалился к стене и медленно сполз по ней на пол, изо всех сил так и прижимая трубку трясущейся рукой к левому уху, будто, если прислонить динамик поплотнее, то окажется, что я все неправильно расслышал. Машина... Погибли... Папа... Мама... Приедет за мной вечером... - Алло? Михе? Гудки... Шорох лопастей потолочного вентилятора. Его ритмичное поскрипывание. Сумерки. Темнота. Кто-то стучит во входную дверь. Я лежу, свернувшись в клубок, на мохнатом ковре молочного цвета на полу своей спальни, с обмотанным вокруг талии полотенцем. - Михе! - Михе! Тебе что-то нужно? - голос Симоны. Я снова в доме Каулитцев. Вечер, свет настольной лампы и почти полная тишина, кроме этого возгласа и прозвучавшего понурого ответа: - Это я, мам! Билл! Брал попить. - Прости, сынок. Обозналась. Ручка падает из моих нетвердых пальцев на исписанные страницы дневника. Сердце болезненно колотится в грудной клетке, словно пытаясь вырваться из сковавшего его плена. Что это только что было? Сколько я ни писал в дневнике, я писал что угодно, но не про тот день. Да, я писал про чувства, которые испытывал. Но всегда, как сторонний наблюдатель. Не пропускал через себя. Боялся. Одного раза это пережить было достаточно. Изначально я в дневнике писал по требованию врача, чтобы от меня просто отстали и он, и тетка Маргарет. Потом я уже стал писать про каждодневные события. Но никогда. Никогда я не возвращался туда. Я любыми способами противился вернуться в тот дом, в те минуты, часы, дни, недели, когда жить было невыносимо. Когда существовал на автомате потому, что так должно быть. Я не в силах был что-то изменить. Слишком трусоват для этого. Облокачиваюсь о письменный стол и провожу руками сквозь распущенные на ночь волосы. Пальцы неприятно застревают в перепутавшихся длинных прядях. Проклятье! Надо будет постричься, когда все это закончится. За спиной, через настежь открытую дверь выделенной мне спальни - шуршание. Видимо Билл прошел мимо, обратно к себе, уныло шаркая белыми мохнатыми тапочками-собачками по деревянному полу. И снова полная тишина. А ведь она назвала его моим именем. Его мать его перепутала со мной. Оставив свои размышления, я тихонько подхожу к комнате Билла. Его дверь тоже открыта, и он также, как и я только что, сидит в полумраке за своим письменным столом. Желтый свет настольной лампы кляксами размазал резкие болезненные тени по его идеальному профилю. Каулитц подпирает лицо ладонями и смотрит в никуда. Содержимое его кружки - нетронуто. - Эй, Билл, - вполголоса говорю я, чтобы его не напугать. Ведь он моего присутствия, судя по всему, не заметил. Билл от неожиданности дергается, оборачивается ко мне так резко, что чуть не задевает кружку и не успевает заранее натянуть улыбку. Приглушенный свет не скрывает еле заметного блеска в его глазах. - Пойдем выйдем? Билл, одарив меня странным взглядом, возможно оценивая необходимость данного мероприятия, - я точно не понял, безмолвно кивает и встает с места. - Мать ушла? - шепотом, подойдя ко мне почти вплотную. - Боишься, что спалит? - спрашиваю с легкой издевкой. - И это тоже, - отвечает угрюмо. И вот мы сидим завернутые в куртки и шарфы на деревянных ступеньках веранды, выходящей на задний двор. Мне еще пришлось обуться, ведь у меня нет таких теплых тапочек, как у Билла. Хоть ветер перестал и ничего не льется и не сыпется с неба. Оно, наконец, прояснилось. И снова на нас, как когда-то давно, безучастно свысока смотрит полная луна в окружении россыпи звезд. На небесах ничего не изменилось. Что такое несколько месяцев для звезды? А здесь, на земле все иначе. - Ты, кажется, приглашал покурить, или это ты так? - монотонно выдает младший близнец. - И это тоже, - цитирую его слова. Дальше не поясняю. Билл, в отличие от его старшего брата, не имеет обыкновения тупить. - Надеюсь, хоть бить не будешь. А то мало ли? Протягиваю ему красную пачку Мальборо. Тот вытаскивает сигарету и несколько надменно выставляет ладонь, явно в ожидании зажигалки. - Подумал, что давно мы с тобой вот так вот не проводили время только вдвоем. Дожидаюсь, пока Билл прикурит, и тоже закуриваю. Глубоко втягиваю расслабляющий дым. - Плюс понял, что не смогу сегодня уснуть, не покурив, - добавляю. - Хорошо, что окна родительской спальни выходят на другую сторону. А то бы сейчас нам прилетело. Ну, мне, во всяком случае точно бы прилетело, - несколько безучастно отмечает Каулитц. - Я бы тебя прикрыл, - по-заговорщицки говорю ему, наклонившись ближе. - Да ты меня по всем фронтам прикрываешь. - Билл выпускает вверх струю дыма, и та на мгновенье затуманивает молочный диск луны. Понимаю о чем он, но, слава богу, он не в курсе по поводу секс-тура. Думаю он принял сказанное Томом за ужином просто за неудачную шутку. Тем более, там не было никаких подробностей. Повисает тишина. Разглядываю деревянные ступеньки под ногами. Снова затягиваюсь. - Не стоило мне приезжать сюда, - хочется как-то извиниться. Да и вообще кажется, что я оскверняю своим развратным лживым присутствием этот дом. - Ты про то, что мама меня с тобой перепутала? Да ладно, с кем не бывает. Действительно, с кем только не бывало за это время. Я же говорил, что Билл не тугодум. Он мимолетно улыбается, но глаза остаются такими же отрешенными - стальной взгляд устремлён в темноту. Меня просто убивает его вымученный вид. - Тем не менее. Это ваш с Томом дом, ваши родители, ваш праздник. Мне здесь не место. Билл усмехается. Правый уголок рта поднимается в горькой ухмылке. - Дом... Блядь! Вот мне-то здесь точно никогда не было места. Знал бы ты как я ненавижу эту деревню. И Том, кстати, не меньше моего. Тебе не рассказали при ритуальном показе фотоальбомов, что стоит за фото снятыми здесь? - Я этот Лойтше ненавижу всей душой. Когда сюда переехал, через пару дней понял, что нужно рвать когти хотя бы в Магдебург. Что таким, как я, здесь не место. А Том со мной за компанию попадал под раздачу. Всегда меня защищал. - Билл задумчиво затягивается, прищурив глаза. - Поэтому, наверное, я стараюсь не лезть к нему со своими проблемами. Он и так уже нахлебался из-за меня. Да и я уже не маленький — нужно как-то самому... В памяти возникает сцена с Венцелем в уборной клуба и мое Кунг-Фу. После паузы он продолжает: - Но он тогда не справился в силу возраста и не справился теперь с этой аферой в силу некоторых влиятельных людей. Билл многозначительно виляет бровями. Я понимаю, что говорит он про Йоста, а может и еще кого повыше. Он, снова прищурившись затягивается, почти до фильтра. - Всегда есть кто-то сильней тебя. Так жизнь устроена, - добавляет он и забычковывает сигарету об ступеньку, а потом рукой смахивает пепел вниз, уничтожая доказательства. - Не понял. Тебя Йост заставил пойти на все это? Думал это твоя идея, ну или с твоего согласия. - Шоу-бизнес жестокая штука. Ты еще пока всей прелести не прочувствовал. Вероятно это не входит в условия твоего контракта. Тебе за это не доплачивают. Но видишь, ты уже куришь, а то пришел весной, как божий одуванчик, ей богу. Может и в остальное тебя посветят. - Думаю, что до остального не дойдет. Контракт скоро заканчивается. На это Билл никак не реагирует. - Ты скучаешь по ним, - констатирует факт Билл, уводя разговор в кардинально противоположное русло. Понимаю, что он про родителей. - Я стараюсь об этом не думать. А когда все-таки думаю, то всегда есть дневник, - сухо отвечаю. Не хочется пускать слезу, как девчонка. - Как сегодня? - Угу, - мычу в ответ. - Это та большая книга в кожаной обложке, которую вечно таскаешь с собой? Я киваю. - А я стихи, точнее тексты песен пишу. Такая мааааленькая книжечка в пластмассовой коробочке. - Билл паяцничает, проговаривая все с издевкой и жестикулирует, изображая упаковку компакт диска. - Там еще серебристая пластинка с музыкой есть внутри, если ты никогда не видел? - его слова пропитаны желчью. Не обращаю внимание на его кривляния. Вместо этого спрашиваю: - Что бы ты сейчас написал? - Придет весна — увидим. Заранее не загадываю.