Танцуй

— Я люблю тебя, Чимин. Я продолжаю молчать, убирая его руку от своего лица. Сжав его тонкие пальчики, я громко вздыхаю, пытаясь найти слова. Но что я скажу…? Тэхён меняется в лице, озаряясь улыбкой. Он треплет меня по волосам и ложится на кровать, блаженно прикрывая глаза: — Полтора года я не ел шоколад, — он запустил пальцы в свои волосы, — иногда мне кажется, что ради кусочка не страшно пережить такое. Я так же молча сижу на коленях перед его койкой, пытаясь понять, что творится у рыжего в голове. Конечно, антибиотики, антидепрессанты сейчас дают о себе знать, заставляя Кима улыбаться, но ведь он понимает, о чём говорит? Тэхён снова поворачивает голову ко мне и я вижу его яркие черные глаза, которые, наверное, впервые вижу без подводки: — И я так же готов пережить всё, что угодно, лишь бы снова увидеть твое обеспокоенное лицо, почувствовать твое волнение… Чимин, — Ким закрывает глаза, потихоньку засыпая, — я не соврал. Правда не соврал… — Спи, Тэхён, — я наклоняюсь и целую его в лоб. Тэхён хватает меня за ворот толстовки и тянет на себя, мимолетно целуя. Хватка слабая, движения медленные… Тэхён почти спит. — Спи, Тэхён, — снова говорю я, отцепляя его пальчики от кофты. Быстро выйдя из палаты, я тихо съезжаю спиной по холодной стене. Некая боль так и режет изнутри, напоминая, что все это (почему-то) очень неправильно. Перед глазами стоит картина бара, где Тэхён расхаживает в распахнутой рубашке, светя худым телом. Юнги, который не выражает эмоций и бьет его за провинность. Старые зрители, которые не связанно бормочут, что Тэхён опять сорвал куш. И я. Просто сижу и рыдаю в больнице, потому что меня любит парень… Парень, которого я, черт возьми, тоже люблю. — Все нормально, дядя? — маленькая девочка трясет мое плечо, — У тебя кто-то умер? Я поднимаю глаза на девочку, которая стоит в длинной больничной рубашке и держит в руках плюшевого медведя. У нее большие синие глаза, роста она маленького — чуть выше метра, наверное. Совсем не густые темные волосы… И улыбка, полная детского доверия и света. — Нет, — я отрицательно качаю головой, — никто не умер. — А почему плачешь? — девчушка наклонила голову. — Потому что я больной. — Да? И я болею, — она садится рядом со мной на пол и теребит медведя за ухо, — у меня рак. А у тебя, дядь? Я смотрю на нее, на ее большие глаза, на белое личико, на пухлые щечки… Сколько боли в этой фразе, но сколько тепла в ее словах. — В груди так больно, — я кладу руку на сердце, — вот тут. Девочка трогает свое сердце и смотрит на меня: — Я бы отдала тебе свое, но оно маленькое будет для тебя, дядь. Она решительно встает и надувает губки. Так забавно — маленькая, а такая серьезная и умная. — Если я не могу дать тебе сердце, то возьми Мистера Мишку, — она тянет мне медведя, у которого только один глаз и лапа вот-вот оторвется, — Он знает, что я скоро умру, пусть не видит меня умирающей. Я беру медведя, прижимая его к себе. Что-то внутри сейчас хочет разорваться и убить меня, чтобы не мучился больше… Почему ребенок? За что жизнь так обошлась с ребенком? Но она улыбается, говорит о смерти так, словно это нормально. Так и должно быть… Ей не страшно? Мне страшно жить, а ей не страшно и умереть. — Я пойду, дядь. Меня ругать будут, что я ушла на долго. — Спасибо… — Ой, — девочка машет рукой, — позаботься о нем. «Обязательно, »– думаю я, еще крепче сжимая медведя. Что это было? Сон? Девочки нет, тишина. Боль ушла и осталась только пустота и медведь, которого я все еще крепко прижимаю к себе. Тэхён там за стеной, я тут — снова в груди болезненно колит. Я встаю и тихо захожу назад в палату, слегка прикрывая за собой дверь. — Я люблю тебя, Тэхён, — шепчу я, наклоняясь к нему. * * * Холодный ветер совсем раннего утра пробирал до костей. Всю ночь я провел на нервах и в слезах. Сейчас одно желание — приползти домой и лечь спать. Телефон нещадно звонит в кармане, призывая меня вернуться к реальности. — Алло, — хрипло говорю я. — Сегодня бар закрыт, у тебя выходной, — слышу я холодный голос. Такой же холодный, как ветер. Юнги, блять… — Отлично, — уже предвкушая часов двадцать сна, промурлыкал я. Дорога от больницы до дома занимает от силы минут тридцать машиной, но в пять утра нет ни такси, ни попуток… Сеул пустует и спит. Я иду своим ходом, обходя дворы и переулки. Мне нужен час, чтобы не умереть от холода и дойти в сохранности до квартиры. В такие моменты я себя не понимаю — я мог остаться в больнице, на крайний случай попросить кого-нибудь отвести меня домой. Нет, Пак Чимин ходит ногами. Спустя пятьдесят минут мучительного похода, я наконец подошел к своему дому, подъезд которого перекрывал черный мерседес. Возле двери стояла невысокая фигура, которая то и дело выдыхала сигаретный дым. Парень снял капюшон и я увидел такие знакомые русые волосы. — Ебать ты долгий, — прохрипел Юнги, почти севшим голосом. — Я не торопился, — я пытаюсь даже не смотреть на него, но Мин встает прямо напротив двери. — А зря, — он кидает сигарету под ноги, выдыхая дым мне в лицо, — пойдем,– он кивает в сторону двери. Я даже и не собираюсь открывать дверь, смотря на Юнги так, словно он первый и последний мудак в мире. — Нет, — твердо говорю я, — к херам тебе ко мне? — Я ждал тебя сорок минут, Чимин, — Юнги лениво проводит рукой по моему плечу, переводя пальцы на щеку, — Я сейчас просто концы отброшу, если не зайду в тепло. — Я тебя впускать не обязан, — я откидываю его руку. — Не обязан, — кивает он, — но впустишь. Спорить бесполезно. Да и я уже совсем замерз. Казалось бы, я всего лишь впущу Юнги домой, да? Это же нормально? — Заходи, — я пропускаю Мина в квартиру. — Один живешь? — он вешает куртку на крючок, осматриваясь. — Допустим. Юнги ухмыляется моей наигранной дерзости, которую у меня не очень получилось давить из себя. Я просто не могу быть самим собой с тем, кто ломает людей, как прутики. Либо ты сильный в его глазах, либо ты уже сломан. Но он видит меня насквозь… — Чаю? — Юнги предлагает сам. — Ну сделай. Мину не нужно говорить два раза — он пойдет и сделает. Сейчас я в гостях у себя, а Юнги просто тут всем руководит. Он быстро разобрался, где что лежит и как что готовить. Его худое тело металось по кухне в поисках сахара: — Блять, где? — Второй ящик справа. В стекленной пиале. Если не брать в расчет все то, что сделал, делает и сделает еще ни раз, то Юнги очень даже… Хороший человек. Да дерзкий, да с характером. Но ведь… — Давно хотел сказать, — Мин ставит кружку передо мной, — ты танцуешь как бревно. — Спасибо. — Серьезно, почему? Каждый раз в конце выступления ты лажаешь… Это месть мне? Акт протеста? Или просто ты мудак? — Просто стриптиз- это не моё. Он ухмыляется: — А что ты делал в баре тогда? — его рука под столом якобы случайно задела мое колено. — Пил. Юнги хмурится: — Мало говоришь, — он отпивает чай и кладет еще сахар, — почему один живешь? Где родители? — В Пусане. Я переехал три месяца назад. — То есть, сегодня больше никого не ждешь? — Я и тебя не ждал, — я встаю и иду к комнате, чтобы просто прилечь и отдохнуть. На пороге из кухни меня останавливают сильные руки, которые впились мне в бедра. — Очень… Очень непослушный. Юнги тянет меня на себя, обхватывая меня руками полностью. Его горячее тело жгло меня через тонкую ткань футболки. Томное дыхание и «не дергайся, Чим» вконец меня парализовали. Мин разворачивает меня, заглядывая в глаза. Даже сейчас эмоций почти нет… Кроме яростного желания. Он вмиг толкает меня в грудь, и я вылетаю в коридор, спотыкаясь об обувь. Я падаю, утягивая за собой Юнги, который ловко садится сверху, прижимая мои руки у меня над головой. — Не рыпайся, Чимин, — он сдавленно прошипел, пытаясь удержать мои руки. Отпустив меня, он спокойно продолжал сидеть, рассматривая меня с легкой улыбкой. Он провел руками от моего пресса до шеи, наклоняясь ниже. Я закрываю глаза, чувствуя его горячий и влажный поцелуй. Легкое «ммм» и Юнги уже довольно ухмыляется, целуя все глубже и жестче. — Блять, всё, — я пытаюсь его оттолкнуть, за что мне прилетает пощечина, — ты охуел? — Заткнись. Если тебе дорог рыжий, то снизойди на ноль, — он снова накрывает меня поцелуем, спускаясь по шее ниже до самых ключиц. Без лишних слов он стягивает с меня футболку, от чего мое тело покрывается тысячными мурашками. Холодно… Руки Юнги блуждают по горячему торсу, заставляя меня мелко дрожать. Отсутствие прикосновений почти месяц, и я уже содрогаюсь в руках того, кого почти ненавижу. Ловкие пальцы добираются до ремня. — Нет, хватит, Юнги, — я пытаюсь скинуть его руки, но снова получаю по щеке, что было силы. — Не касаться, самолично не целовать и не оставлять отметин, — цедит сквозь зубы Мин. Он медленно и мучительно стягивает оставшуюся одежду, смущая меня до ужаса. Я лежу в коридоре полностью голый, красный да еще и возбужденный. — Быстро ты, — довольно говорит Юнги, осматривая мое тело. — Завали, Мин. Юнги, все так же сидя на мне, стал медленно снимать с себя футболку, оголяя свое худое, но такое манящее тело. Он кинул футболку в сторону, снова заглядывая мне в глаза. Я тяну руку к его животу, останавливаясь в сантиметре. Нельзя… — Молодец, — тихо шипит Мин. Он не торопился раздеваться полностью, просто рассматривая меня и водя руками по всему моему телу. Он касался меня, заставляя вздрагивать и вздыхать каждый раз. Его пальчики пронеслись по внутренней стороне бедра, от чего я не выдержал: — Да трахни ты уже. –Что? — Юнги усмехнулся. Я прикусываю губу: — Трахни, сказал. — Шлюшка, — он отвешивает мне пощечину, слезая с меня, — Я не трахать тебя приехал. Мин подобрал футболку, быстро оделся и, взяв куртку, пошел к двери. — Спасибо за чай, мотылек, — он оглянулся через плечо, ухмыляясь. Затем он быстро подошел ко мне, садясь на колени. Я никак не могу встать — тело парализовало, да и желания не было. Хотелось прямо тут и умереть, прямо на полу… Он снова поцеловал меня, вкладывая чувства в поцелуй. Отстранившись, он тихо прошептал: — Какая же ты шлюха, Чимин. Дверь квартиры хлопнула, оставив меня одного. Я прижал колени к горячему животу. Голый, одинокий, униженный, брошенный и сломанный… Лишь на сегодня сломанный. Ненавижу тебя, Юнги… Ненавижу.