---
И тянет, выворачивает душу, кости крошатся в пыль из пурпура и серебра в дыхании, которое себе уже не верит. Пальцы знакомо перебирают струны, бегут как сами по себе, всё знают наперёд. Привычный острый жар, когда металл сжимает пальцы, привычный бархат музыки, в котором боль стихает и ласкает. В тёплые воды с головой, с течением нестись, пока играешь что-то, что изнутри выталкивает воздух, и все мечты звенеть вдруг начинают ровным стоном. В голове пустота, как и должно быть - когда пустой, тогда только способен быть единым. И миллионы детских слов, простых, беззвучных, в шёпоте как у прибоя, каких угодно, только чтобы лепестки ласкали слух, взрываются в тебе, себе, в преддверии всех воплей будущих желаний. Дышать – свободой и восторгом, цепей ведь больше нет, не так, чтобы сдержали, чтобы остановить, когда срываешься на бег. Дышать – хотеть ещё, с дрожью слепя промокшие глаза и самого себя пытая. Если рождаться – то иметь и место. Знать. Чувствовать. Любить мир ядовитым, глотать его иголки в полутьме. Чанёль впервые понимает, зачем Бэкхён – такой безумный. Лухань намного больше, чем они, в нём дышит чистота такая, что хочется стянуть покрепче шею, лишь бы сам с нею оставался, убрался дальше, дальше, дальше, как будто прокажённый или вдруг больной чумой. Никто не хочет выздоравливать на самом деле. Никто не думает, что перестать быть грязным – лучшая идея, хотя постойте, нет, Лухань считает, но он один, такие всё равно недолго остаются. Если рождаться – то иметь и крест. Всё так забавно, Чанёль - не перестаёт смеяться. Забавно. Мерзко. Тошнотворно хорошо. Бэкхён в агонии прекраснее всего в этом проклятом месте, то, что он защищал, уже давно разрушилось – он даже не пытается понять. Бэкхёну будет очень больно. Терять второй раз – умирать страшней, чем в самый первый. Чанёль напьётся его горем как вином, и, может быть, тогда хоть что-то в мире прояснится. Такие звёзды появляются лишь для того, чтобы красиво умирать. Лухань горит достаточно, чтобы взорваться алой кровью. Чанёль восторжен, взбудоражен. Лухань ошибочно считает, что этот взгляд наполнен добротой. Нужно играть всё больше, чтобы вспомнить. Чанёль Бэкхёну не расскажет, поэтому всё будет хорошо. Ложь маленькая, безобидная, простая. Такая, о которой и не вспомнишь, в ней нет плохого умысла, Лухань. Лухань, послушай. Всё так, как нужно, никто ведь больше не узнает. Играй. И вспоминай. Сам видишь, руки знают колыбельные твои, сам видишь, ты ... Знают тепло, которое чужое. Откуда-то по горлу будто властные ладони. Даже вдруг шансы и даются - не знаешь, будут ли они желанны. Цветы пускают корни в том же месте, люди бредут по собственным ошибкам, с ненавистью на самих себя смотря. Вся кровь и слёзы, то всё, что ты вдыхаешь, словно опиат – оставь себе. Как память. Шрам с долгим горьким «я смогу», с обломками всех затонувших кораблей в ладонях бледных и сухих, бумажных. Твои таблетки под язык, с которыми так сладко спится. Твои нелепые мечты, что ранят чёртовой, по швам идущей красотой.11
15 октября 2016 г. в 17:39
Лухань - сплошное изменение и жертва, давление на самого себя, на пальцы в тёмных волосах, на собственные плечи, кожу, губы, всё, что есть в нём, всё, чего в нём нет. Гниющие плоды тревоги, слабые прутья-нервы и слова, которыми Бэкхён пленяет сердце. Все его цепи сладкие, как обещания тепла. Глухие, как предчувствия удара. Лухань цветёт прозрачной нежностью в тиши, на языке - сплошное золото в осколках, алмазная пыльца вдоль вен, сомнений, синяков артерий и души.
И жажда жить не отпускает грудь.
Дышать так глубоко, чтобы хотелось задохнуться. Смотреть. Цепляясь за рассветы, глотать весь мир наоборот. Знать, кем ты был. Кем должен оставаться.
Вопить о тех, кто о тебе самом – молчит.
Из старых песен в голове – одна, в ней что-то очень трепетное, Лухань не понимает, с чего вдруг помнит именно её. Набор мелодий, у которых нет ни слова. Память бродячего, который больше не он сам. Давно не он. Все те пугающие дежавю, которые на деле – падения обратно. Когда идёшь по улице, и вдруг она вокруг тебя смыкается удавкой. Когда ты знаешь каждый угол, кто-то кричит «привет» и больно в самое плечо, как будто вы не раз сидели вместе в баре.
И всё равно – не понимаешь.
Пятна в голове твоей такие белые.
Из всех тех денег, что у Ханя в старом кошельке, немного – на еду, на жуткий горький чай в промозглом переулке, от кофе почему-то тянет рвать, но бесполезно даже думать. Калейдоскоп из хрупких мечт, надежд и страха, и отчаяния, и воли заманчиво блестит у самых глаз уставших, и тихих, и горящих, и жадно пожирающих в надежде завладеть.
Бэкхён разбил его гитару, но никогда об этом не расскажет.
Лухань цепляется за крохотные центы, лишь бы скорее в руки взять.