under atomic skies

от сунёна неизменно пахнет какао (у вону с ним ассоциируется только детство) и, может, поэтому ему всегда удается быть все тем же. у вону лицо становится жестче, скулы и линия челюсти — острее, но и то, что внутри, другим становится тоже. и у вону совсем нет времени, чтобы сожалеть об этом. сунён улыбается, и глаза его превращаются в полумесяцы — вону это кажется очаровательным, вону так не умеет (и какао ему, в общем-то, никогда не нравилось). сунён умеет оставаться сунёном, когда сам вону больше не помнит себя до. всего этого, завертевшегося яркими картинками в калейдоскопе с датой их дебюта. об этом никто больше не знает, и оно очень глупое, но. вону пишет письма прошлому себе и засовывает их под матрац. никто не придумал доставлять почту ушедшим моментам и тем нам, которыми мы больше никогда не станем. подолгу царапает что-то простым карандашом, стирает и начинает заново, сидя под яркой лампой, и спиной чувствует, что сунён не улыбается. сунёну нравятся разноцветные вещи, у него волосы цвета небесной синевы и слова на любой случай для каждого в кармане. и конфеты, конфеты там тоже всегда обязательно. однажды чихун говорит: — с сунёном вы исцеляете ребенка в себе, — как бы между прочим, и, вроде, посмеяться бы. у вону смех застревает в горле, и слова он загоняет в самое видное место своей памяти, обводит трижды красным и начинает на что-то надеяться. спрятать лицо в вороте свитера и прикидывать в уме, сколько шансов на то, что сделать что-то можно. у сунёна кожа на ощупь как лепестки роз (вону мысленно сам себе больно бьет по лбу за это сравнение, а от очередного случайного прикосновения прячет руки в карманы). — ну, ты чего? — он не понимает, а может — вону это кажется более вероятным — делает вид, что не. от сунёна неизменно пахнет какао — вону этот запах теперь чувствует даже от бумажных конвертов (и от матраца, как если бы от сунёна теперь совсем нигде нельзя было спрятаться). письма пахнут детством, и это вону кажется очаровательным тоже.