Назола

— Импринтинг — запечатление, помнишь же биологию, — безапелляционно изрёк Тёма, бухаясь рядом с Машкой на диван. — Первое апреля, никому не верю, день дурака, самое время для дураковаляния. Пусть это будет как бы розыгрыш. Хочу произвести на Роста впечатление. То есть запечатление. Неизгладимое, ёлки. Он натурал, любит девушек — фигня вопрос, побуду девушкой… Блин, Машка, да не пялься же ты так, я не транссексуал, я гей, но у меня нет другого выхода. Машкины голубые глаза и впрямь расширились, как в какой-то анимешке, на пол-лица. — Так ты мне поможешь? — с тяжким вздохом осведомился Тёма, закидывая руку на спинку дивана. — Или мне Палну просить? Пална — величественная дама-экономка в особняке Галицких, очень похожая статью и надменным ликом на императрицу Екатерину Вторую, — весьма мало подходила для роли наперсницы, это уж точно. Тёма с Машкой сейчас сидели в студии Галицкого-старшего, предназначенной для репетиций дуэта «Торнадо». То есть Тёмы и Роста. Здесь, как обычно, всё было «дорого-богато». Вернее, царила смесь купеческой роскоши с рабочим техническим хаосом: красные кожаные диваны с подлокотниками из морёного чёрного дуба были обляпаны несмывающимся дешёвым кофе и кое-где прожжены сигаретами. По углам громоздились старые микрофонные стойки, походившие на поломанных жирафов. А из-под навороченного офисного стола, уставленного компами и оргтехникой — каждый девайс стоимостью от штуки баксов — выглядывал обшарпанный бок огромного катушечного магнитофона «Нота», видавшего времена очаковские и покоренье Крыма, как писал поэт. Сведение первого альбома «Торнадо» подходило к концу, и отец Тёмы, Галицкий-старший, был абсолютно уверен в успехе своего проекта. У звёздного дуэта оставалась только одна проблема, но зато глобальная: Тёма по-прежнему отчаянно сох по Росту и понятия не имел, что ему с этой безнадёжной, безвыходной любовью делать. Потому что Рост не переставал ему заявлять: мол, ступай себе мимо, братишка. Братишкой, младшим, шелопутным и талантливым пиздюком, на которого снисходительно взирают сверху вниз и временами ласково треплют по маковке, — вот кем Тёма был и оставался для второй половины дуэта «Торнадо». Своей, черти бы его драли, второй половины! Идея обзавестись платьем, другими бабскими причиндалами и показаться Росту во всей своей красе могла прийти Тёме в голову только от полной безнадёги. Но он знал, что Машка ему поможет. Рост, конечно, считал её сеструхой, потому что они выросли вместе. Но, как и любая женщина, она всегда была на стороне любви! То есть на Тёминой. На тёмной, чёрт возьми, стороне… — Насчёт Палны ты гонишь, — со вздохом определила она. — И вообще гонишь. Ну зачем это всё, Тём?! — Затем, что так надо! — мрачно огрызнулся тот. — Импринтинг, говорю же! Хочу, чтобы он меня увидел таким, пусть даже ржать будет. — Да не будет он ржать, — устало возразила Машка, продолжая взирать на Тёму с выражением, которое он ненавидел — многотерпеливой мамаши-наседки. — Вызовет тебе «скорую», как психическому. А мне всыплет за то, что помогала. Ничего у тебя не получится, ты же сам понимаешь! — А вот и ни фига! — процедил Тёма. Упрямства ему было не занимать. — Он меня, блядь, навсегда запомнит. Я у него на сетчатке отпечатаюсь, ясно? Он повернулся и увидел, что у Машки уже глаза на мокром месте, но в этих жалобно уставившихся на него глазах медленно начинало проступать некое понимание. — Фем-версия… — пробормотала она и взяла Тёму за руку. — Тёмыч… Но тот строптиво выдернул руку и отчеканил: — Без пены, Мария Александровна! И без соплей. Так ты поможешь мне упаковаться во всю эту… тряхомудию, которую я заказал, или как? — он покрутил пальцами в воздухе. Машка фыркнула. — Ладно, помогу, и будь что будет. Куда от тебя деваться. Первого апреля, говоришь? Дурак ты и есть. Тёма кивнул, криво усмехаясь: — Рост как раз из вашей Кинешмы вернётся. * * Уставившись на себя в зеркало на стене своей спальни, Тёма понимал одно: он не выглядит жалким, чего больше всего боялся. И на манерного транса, которых навидался в клубняках и за бугром, он тоже не походил. Блядь, если бы не кадык, который Машка искусно замаскировала прозрачным шарфиком, он выглядел бы… выглядел бы настоящей девчонкой! — Ты красивый, — глухо вымолвила Машка, сложив ладони почти в молитвенном жесте, как миледи в кино про д‘Артаньяна. Вот дурочка! Словно не сама только что аккуратно Тёму накрасила, не сама помогла ему застегнуть лифчик с фальшивыми сиськами и корсаж зелёного, под цвет его глаз, платья. Не сама собрала ему на затылке чёрные кудри в какое-то подобие причёски… — Ёшкин кот, я как выпускница, — проскрипел Тёма, машинально расправляя шуршащие юбки. — Что это такое вообще? Фижмы, пижмы, кринолин? — свой прикид, как и другие причиндалы, он заказал в Интернет-магазине. — Надо было хоть погуглить, как эта фигня называется…Маш? Конечно, она снова шмыгала носом, зыря на него скорбно и умилённо, будто мать на дочку-невесту. — Маш… — вздохнул Тёма со всем возможным терпением. — Не плачь, дам калач. Я тебя тоже люблю. — Пошла я уже отсюда, — всхлипнула та, вытирая глаза. — А то я чувствую себя дурой… в день дурака. Рост мне точно всыплет и правильно сделает. — Ну, начнёт-то он с меня… — пробормотал Тёма, невольно поёжившись. — Спасибо, систер. Он потянулся губами к её щеке, но Машка проворно отскочила и заявила: — С ума сошёл? Макияж смажешь! Позвони, когда всё… закончится. …— Спокойствие, только спокойствие, — громко сказал себе Тёма, когда за нею захлопнулась дверь его комнаты. Однако эта карлсоновская мантра совершенно не помогла, едва Рост весело проорал снизу, из пустого холла: — Эй, вы где тут все? И ступеньки лестницы заскрипели под его размашистыми шагами. Никого из домочадцев семейства Галицких в особняке, разумеется, сегодня не было, иначе авантюру пришлось бы отложить. Отец улетел в Питер на какую-то премьеру мюзикла, которую ему почему-то хотелось посмотреть «живьём», о чём Тёма знал заранее, а экономка и охранники тут же взяли выходной. Тёме предстояло остаться один на один со своей судьбой. «Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает…» — вспомнил вдруг Тёма, в полнейшей панике прислушиваясь к шагам на лестнице. Его дедушка очень любил песню про гордый «Варяг» и всегда её пел, будучи в подпитии. Тёма перекрестился бы, если б мог, вот честно. Но не было сил разжать сцепленные за спиной заледеневшие пальцы. Он мог только отчаянно смотреть на Роста: белобрысого, высоченного, как каланча, влетевшего в комнату с бесшабашной лыбой на живой скуластой физиономии. Как же Тёма этого гада любил… просто словами не передать. * * * Рост временами наезжал «на историческую родину за картошкой», как Машка это называла, к оставшимся в Кинешме друганам и Машкиным родителям. У самого Роста после смерти бабушки в Кинешме никого из родных не осталось. Машкина же родня знала его с пелёнок, с радостью привечала и передавала всякие соленья-варенья для него и своей кровинушки, учившейся в столице. Этими соленьями в клетчатой сумке-«мародёрке» Рост и был сейчас нагружен. Банки звонко брякнули, когда он поставил сумку на пол. Даже не поставил, а почти что уронил. Он сперва решил, что Тёмыч наконец-то нашёл себе девчонку. Красивую. Стройную и высокую. С гибкой талией под зелёным шёлком платья, растрёпанными тёмными кудрями и перепуганно вперившимися в него глазами, тоже зелёными. Тёмкиными глазами. Словно это была его сестра-близняшка. Рост даже пробормотал, как дурак: — Здрасте. А потом выдохнул: — Да ты ебанулся… И просто сел на сумку, на жалобно треснувшие банки. И уставился на спятившего Тёмку снизу вверх. Тот молчал. Глядел на него громадными глазищами, которые ещё увеличивала чёртова подводка, и молчал, как партизан на допросе. На каблуках он стал выше, чем был. И у него не только талия оказалась гибкой, но и шея. И длинные руки. Рост заскрежетал зубами, не в силах встать с сумки и всыпать ему люлей. — Ну что ты зыришь на меня, как… какая-то сраная Му-му?! — взвыл он, хватаясь за голову. Тёмка пошевелил накрашенными губами и сказал: — С первым апреля. Вот оно как. С первым апреля, значит. Теперь это так называется. — И тебя туда же, — гаркнул Рост, подрываясь с сумки. — Короче, Склифосовский! Отмывайся, переодевайся и дуй на кухню! Я картохи наварю, пожрём. И тёти-Раины огурцы тоже, если уцелели. Всё из-за тебя! Дурак ты малахольный! Тёмка кивнул, как робот. Механически. И проводил гневно сопевшего Роста тоскливым и торжествующим взглядом. Сердце у него болезненно билось под рёбрами — от испуга и ликования. Он же видел, как Рост на него смотрел. Так, словно он, Тёма, насквозь прожёг ему сетчатку. * * * Громыхая вниз по лестнице, Рост мрачно думал, что банки наверняка побились — из сумки капало. Ещё он думал, что, кажется, помнит, как называлось в учебнике биологии то, что только что проделал с ним Тёмка, чума зеленоглазая. Импринтинг, вот как.