Назола

«Прыг, ласточка, прыг, по белой стене. Прыг, ласточка, прыг, прямо ко мне. Солнце взошло — значит, время пришло. Прыг, ласточка, прыг, а дело к войне…» Тёма спустился вниз минут через сорок после своего триумфа — или позорища, это уж как посмотреть. Он старательно смыл с себя макияж, наложенный Машкой, и натянул чёрную водолазку и джинсы, бросив шёлковое зелёное платье в гардеробной. Нельзя было сказать, что у него не тряслись поджилки — тряслись, да ещё как, и не от испуга, а от мучительной неловкости. Он вообще не представлял, как теперь вести себя с Ростом, что ему говорить. И что скажет сам Рост. Рост сумрачно покосился на него, сидя над тарелкой исходящей паром варёной картошки, сам в явном замешательстве взлохматил свои русые вихры и отрывисто бросил: — Давай, садись жрать уже, сил никаких нету. И огурцы побились. Долбоёб ты. Он коротко вздохнул, сокрушаясь то ли по поводу Тёминого долбоебизма, то ли по поводу погибших огурцов. — Да-да, — пробубнил Тёма, рывком придвигая к себе стул. — Бабушка, вы живёте возле стадиона? Да-да, да-да-да, да-да-да-да, да-да. — И чтоб больше такой фиготени не выкаблучивал! — продолжал бурчать Рост, который не мог взять и так вот сразу остыть. Как картошка. — Да понял я, понял. Блядь! — Тёма сунул в рот дымящуюся картофелину и обжёгся. Рост раздражённо сморщился, но от дальнейших комментариев, как ни странно, воздержался. Захрустел уцелевшим огурцом, выловленным из миски, куда он заботливо сгрузил останки солений. Тёма поглядел на его насупленные брови, поймал сердитый взгляд потемневших глаз и внезапно сообразил, что Росту не менее неловко сейчас, чем ему самому. Это его странно подбодрило, и он выпалил, уже не колеблясь: — А помнишь, как ты со мной в больнице нянчился? Рост ещё сильнее нахмурился и предсказуемо возразил: — Ничего я не нянчился! Почти полгода назад отец устроил Тёму в отделение гематологии, чтобы исключить — либо подтвердить — обострение лейкоза. Лейкоз не подтвердился: Тёма тогда извёлся от тоски по Росту, бросившему «Торнадо» из-за его косяка. Сейчас ему было страшно вспоминать те дни, полные самой чёрной безнадёги, когда он сутками не ел и не спал, думая только о том, что никогда больше не увидит Роста. Но тот вернулся, обругал Тёму долдоном и ипохондриком… и отправился с ним в клинику. Медбратом, как сам невозмутимо объяснил Тёминому отцу, Андрею Филипповичу. Тёма был совершенно счастлив тогда. Просто до визга, несмотря на все чёртовы медицинские манипуляции, которые с ним проделывали. Ведь Рост был с ним! Носил ему в палату кашу из пищеблока, ехидничая, что, типа, омаров сегодня в ресторан не завезли. Сидел с ним на лавочке в больничном сквере. И безмятежно похрапывал на соседней складной койке ночами напролёт. Но… — Окей, не нянчился, — покорно согласился Тёма, решив не спорить. — Но там были те парни, помнишь? Бывшие контрактники из Чечни, что ли? Мне тогда показалось, что они к тебе прискребаются, нет? Из-за меня. Из-за того, что я… такой. Вернее, не такой. И ты им что-то объяснял… про нас? Ты же объяснял? Он напряжённо ждал ответа, сам не замечая, что нервно вертит в пальцах вилку. Рост посмотрел на эти тонкие смуглые пальцы, с трудом отведя взгляд от Тёмкиных глубоких отчаянных глаз. Этот малахольный иногда взирал на него так, будто дырку в нём собрался прожечь — до самых печёнок. И почти что прожигал, — признался сам себе Рост, вздохнул и нехотя проговорил: — Да обычные они были пацаны, без гопотнутых заёбов. И не прискребались вовсе, с чего ты взял? — Гонишь, — определил Тёмка уверенно. Провидец, туды его… « Ты же нормальный чувак, чего ты с этим пидором вошкаешься? Не за бабло же его папаши», — сказал Росту тогда старший из пятёрки «чеченцев». Его так и звали — Старшой. Остальные хмуро маячили поодаль. Слушали, будто насторожившиеся псы. Все они стояли на балконе, опоясывавшем больничный корпус. Медперсонал старательно закрывал глаза на то, что почти все ходили сюда курить, а «чеченцы» — те ещё и гитару с собой таскали. Сидели по вечерам в кругу, как, должно быть, привыкли сидеть вокруг костра на Кавказе. Пели негромко. — Не пройти мне ответом Там, где пулей вопрос, Где каждый шаг сантиметром, Время — пять папирос. Мёртвый город хоронит свои голоса, Потерялись и бродят между стен небеса. Рост встретился глазами со стальным взглядом Старшого. Он мог бы заявить, что это не их дело. Или объяснить, что они с Тёмкой — будущий дуэт «Торнадо», о котором они ещё не раз услышат, а Галицкий-старший — их продюсер. Но он ответил коротко и твёрдо: — Он мой друг. Без вызова ответил. Просто как факт. И умолк, ожидая, что будет дальше. — Ёбнулся, — так же спокойно определил Старшой, и, не обращая внимания на то, что Рост упрямо мотнул головой, продолжал неспешно: — Не боишься, что и тебя запетушат? — Мы не на зоне, — ровно ответил Рост после секундной паузы. Он уже начал вскипать, а Старшой лишь лениво усмехнулся: — Ошибаешься. — Да брось, — устало промолвил Рост, инстинктивно сжав кулаки. — Ты сказал, что я нормальный чувак, так и ты же нормальный, не урка и не гопарь. Старшой тоже мотнул головой — нетерпеливо и с досадой: — Ты не дурак, разве не понимаешь, где живёшь? Пидоры не должны людям глаза мозолить. И такой пацан, как ты, не должен с таким, как этот… твой, корешиться. — Иначе что? — бешено выдохнул Рост. Он чувствовал, что бледнеет, и понимал, что со стоявшим перед ним парнем, пусть и пациентом одного из самых тяжёлых отделений, ему не справиться. Но он едва удерживался от того, чтобы не кинуться на Старшого, вбивая зубы ему в глотку вместе с пакостными словами… пусть даже остальные его за это просто забьют. Однако Старшой лишь коротко обронил: — Не дело это, если ты не такой. Сам потом пожалеешь. Кивнул своим, и все они выскользнули с балкона бесшумно, как тени, оставив Роста оцепенело стоять с одеревеневшими в карманах кулаками. Над видневшимися за больничной оградой панельками пламенел закат, отражаясь в стёклах окон. Пламенел, будто… будто кровь. Тогда Рост ничего не сказал Тёмке об этом поганом разговоре, да и сейчас распространяться о нём не собирался. Но, выходит, тот что-то всё равно чуял. Чуйка у Галицкого-младшего всегда была, как у розыскной ищейки. Лесси несчастная. Комиссар Рекс! Рост натянуто усмехнулся, снова поглядел Тёмке в глаза, с которых тот, слава Аллаху, дочиста смыл Машкину чёртову краску, и безапелляционно заявил: — Всё пучком там было, в больнице. Не парься. И опять захрустел огурцом, словно заткнув самому себе рот, готовый сказануть лишнего. * * * Рост безбожно врал — Тёма знал это совершенно точно. Он тогда слишком стрессовал из-за кучи грёбаных обследований, которые люто ненавидел. И был не в силах отследить всё, что происходит вокруг. Он лишь тихо радовался тому, что Рост — вот он, тут, и никуда больше не денется. Но некое напряжение, витавшее рядом с ними двоими, он ощущал чётко. И знал — из-за чего оно. Вернее, из-за кого. Из-за него, сраного пидора. А он ведь чувствовал, что так и будет! Он ведь Роста предупреждал! Но никогда не отказался бы от такого счастья — слышать его дыхание в темноте рядом… и представлять, что они спят вместе. В одной постели. Даже если приходилось потом переворачиваться на живот, вжавшись в матрас и сцепив зубы… — Хорошо, — с неожиданной покладистостью согласился Тёма. — Пучком так пучком. Как скажешь, без проблем. С битой мордой ты, по крайней мере, не ходил, — добавил он, не удержавшись. — И мы пели им там, на балконе. Всем этим… — он гордо вздёрнул подбородок. — И они слушали, ещё как! Да, они с Ростом пели — вечером, накануне выписки, пока всех не разогнала выведенная из терпения старшая медсестра Нонна, похожая на статую Командора. И Машка пела вместе с ними. В шортиках под самое «не могу» и в любимом алом топике — висла то на Тёме, то на Росте, звезда! И парни, которых Тёма только что назвал «эти», изумлённо на всех на них таращились. А потом, потом их троица уже совсем-совсем серьёзно подхватила за Ростом летовское: — Хpабpое словечко чиpкнуло об лёд, Вспыхнуло сеpдечко, взвился пулемёт, Хлынули доpоги, дpогнули мосты, Погоди немного — отдохнёшь и ты. Слава моя, слава, звонкое яpмо, Сочная канава, зоpкое бельмо, Тpауpная пена, копоть воpонья, Если будет смена — отдохну и я… В общем, пакостную ситуацию они тогда втроём успешно разрулили. Хотя Тёме всё равно до смерти хотелось знать, что же Рост тогда сказал «этим». Но разве от него добьёшься! — Ты не бойся, — криво усмехнувшись, Тёма выбрался из-за стола. — Я тебя больше… шокировать не буду. И в спальню к тебе в кружевном пеньюаре не вопрусь. — Иди ты… в пень! — гаркнул Рост, невольно заливаясь краской. — Охуел в край! И Тёмка, скотобаза такая, понёсся вверх по лестнице, инфернально гогоча. Вот же гад. Рост болезненно зажмурился, едва не замычав, потому что под его закрытыми веками этот самый гад вдруг предстал как живой, только не в джинсах и даже не в зелёном шуршащем свинстве. В ещё большем свинстве — именно что в чём-то кружевном и атласно-белом, как чёртова невеста... а поверх этого белого испуганно и торжествующе светились его огромные яркие глаза. — Убью заразу, — безнадёжно пробормотал Рост, тоже срываясь со стула и кидаясь к раковине с посудой, чтобы хоть чем-то заняться, а не разглядывать адские видения, застрявшие в башке гвоздём. — Даже тарелку за собой не помыл, сволочуга! Жизнь внезапно перестала быть простой и понятной. Тёмка всё в ней поставил с ног на голову. И деваться от этого непонятного Росту было решительно некуда.