Назола

«Вот упала с неба звездочка, разбилась на-поровну, Половинкой быть холодно, да вместе не след; Поначалу был ястребом, а потом стал вороном; Сел на крыльцо светлое, да в доме никого нет…» А потом Рост ушёл. Нет, не так ушёл, как тогда, когда Тёма его внаглую использовал, а он рванул прочь — обосновался на какой-то стройке и даже Машке не давал о себе знать. Сейчас он оставался с Тёмой на одном поле: они даже репетиций не прекратили, хотя и в их песни вкрался странный, едва ощутимый… не диссонанс даже, но надлом. Отец ещё не успел этого заметить, но Тёма же чувствовал. Рост будто обжёгся. И отпрыгнул от него там, внутри себя, так далеко, как только мог. И словно доспехи надел. Отпрянул и заковался в броню, гладкую, непробиваемую, от которой отлетали, соскальзывая, Тёмины взгляды и слова. Тёмины чувства. И Тёма сам был в этом виноват. Опять, как тогда. Блядь, Господи Боже, ёбаный пидор недоделанный, он Роста спугнул! Как если бы взял и оттолкнул его от себя собственными руками. Машка была права, когда пыталась его предостеречь. Он сам всё испортил. Но Тёма всё равно не терял надежды. И правда, Рост ведь не ушёл никуда. Он стоял с Тёмой в наушниках бок о бок, пока их новый звукарь Макс терпеливо колдовал над своим пультом. Сидел напротив за столом, степенно обсуждая с отцом какую-то политическую хрень. Даже слушал Тёму внимательно, если тот пытался вставить слово в обсуждение хрени — исключительно ради того, чтобы обратить на себя его внимание. Но… Но светлые глаза Роста тоже стали непроницаемы, как броня. Как стылый ноябрьский лёд. Они словно предупреждали: не смей. Не лезь. Не трогай. И Тёма не лез. Ночами он готов был грызть подушку, думая об этом, а днём бродил, как зомби, борясь с желанием вызвонить Роста, припереть его к стенке, наорать на него, вцепиться в него… всё, что угодно, пускай тот ему даже в морду наконец вмажет, в хлам извалтузит… но только чтобы лопнула эта его стальная, его ледяная броня! Но Тёма смертельно боялся, что вместе с лопнувшей бронёй посыплется решительно всё… и Рост уйдёт уже безвозвратно. Так за всеми этими пиздостраданиями, как сам Тёма, мрачно усмехаясь, их называл, прошёл апрель, а потом и май. Кроме пиздостраданий, была и запись альбома, и ни шатко, ни валко сданная сессия в универе… и вообще какая-то внешняя жизнь, на которую Тёме было бы начхать, если бы она не была связана с Ростом. Рост… Рост… Рост… он не выходил у Тёмы из головы двадцать четыре на семь. Но при этом, когда грянул окончательный пиздец, Тёма не узнал бы о нём, — по крайней мере, не так скоро, — если бы не Машка. * * * Собственно, Тёма заподозрил неладное как раз потому, что Машка начала от него бегать. То есть перестала отираться в студии во время записи, как делала всегда. Перестала названивать Тёме и трындеть обо всяких пустяках, а когда Тёма звонил сам и пытался развести на разговоры о Росте, она как-то невнятно и почти испуганно отнекивалась, ссылаясь то на зачётную неделю в своём технаре, то ещё на какую-то лабуду. Поэтому Тёма, потерпев это свинство с неделю, просто подъехал к Машкиному технарю на отцовской тачке, припарковал её за углом и нетерпеливо посигналил, едва Машка с двумя подружайками возникла у решетчатых ворот. Посигналил, приоткрыл дверцу и высунулся наружу. Мальчик клеит девочку, чотакова? Увидев его, Машка остановилась как вкопанная, сразу привяла, перестала сиять улыбкой и взахлёб тарахтеть, а её подружайки захихикали, кокетливо на Тёму поглядывая. Как же, принц на белом «ниссане» прикатил. Практически капитан Грей, только без алых трусов, то есть парусов, мрачно подумал Тёма, выходя из машины и галантно распахивая перед Машкой дверцу: — Прошу, миледи! Миледи затравленно глянула на него и нырнула внутрь, не проронив ни слова, даже простого «Привет» не вымучила. У Тёмы ёкнуло сердце. Что-то было не так. Очень сильно не так. Но он тоже не стал ничего говорить, пока не остановил тачку у первой попавшейся забегаловки — это оказалась пиццерия под претенциозным и идиотским названием «Ламборджини». Однако Машка из машины не вышла. — Тём, я не хочу туда, — пробормотала она, жалобно на него взирая. — Ты меня всегда таскаешь по разным кабакам, когда хочешь поговорить. Не надо. Тёма мгновенно понял подтекст, который следовало назвать: «Кусок в горло не полезет», и сердце у него ухнуло ещё ниже. Просто в Марракотову бездну какую-то, блядь. — Ладно, — кашлянув, согласился он. — Потолкуем здесь. Присядем же и побеседуем, как сказал миледи Атос, хотя мы и так уже сидим. Только не ври мне, Маш. Машка молчала, опустив затравленный взор на свои коленки, едва прикрытые кожаной чёрной юбкой. — Ма-ша, — выговорил Тёма по слогам. — Колись давай. Всё равно ведь всплывёт. Дерьмо не тонет, — он кое-как выдавил усмешку, но тут же её согнал. — Что такое с Ростом, о чём ты знаешь и от меня шкеришься? «Шкеришься» — было ещё одним словечком Роста, и у Тёмы на миг даже потеплело на душе, будто бы Рост тоже сидел здесь, беспечно лыбясь, и пялился в окно на девок, гад такой. — У него девушка, — обречённо выдохнула Машка, поднимая на Тёму отчаянные глаза. Он, если честно, совсем не удивился. Он не то, чтобы ожидал чего-то подобного, но эту возможность не мог не учитывать. У Роста слишком давно никого не было… и Тёма же сам постоянно держал его в поле собственного сексуального напряжения. Мощностью в сто тыщ вольт. Так что Тёма даже не почувствовал боли. Сперва. Так бывает, когда ты только что порезался острым тонким лезвием. Нервы ещё не дали сигнал мозгу, и ты стоишь и тупо смотришь, как капает на пол кровь. Алыми блестящими кляксами. А потом обжигает боль. Всё сильнее и сильнее. До невыносимости... и ты стискиваешь зубы, чтобы не заорать. — Спокойно, Маша, — глухо вымолвил Тёма, в упор глянув в её побледневшее лицо, и вновь усмехнулся. Губы казались пластилиновыми. Или резиновыми. Неживыми, как у манекена. — Я не Дубровский, но держу себя в руках, блядь. Так что не взирай на меня так, будто я прям-вот-щас харакири сделаю. Ни прям-щас, ни вообще не сделаю. Подумаешь, какая-то шмара. Надо же ему кого-то трахать, если он стремается трахать меня. Он же не импотент. Логично? Машка низко опустила голову и, кажется, даже захлюпала носом. — Хорошо, что мы не пошли в это сраное «Ламборджини», — с досадой пробурчал Тёма. — Ты всегда ревёшь во всех жральнях, куда я тебя вожу. Это уже прямо традиция какая-то. Ты портишь мне репу. Репутацию то есть. Он покачал головой и взял Машку за руку. Пальцы у неё были холодные. — Эта его шмара вообще кто? — сипло спросил он с невольно прорвавшейся ненавистью. Девушка Роста могла быть страшной, как крокодил, поблядушкой, но всё равно обладала неоспоримым преимуществом перед Тёмой. Даже многими преимуществами. У неё, у этой суки, были сиськи и пизда! И тонкий голосок, и правильный гормональный фон! — Где он её вообще подцепил? В универе, что ли? Рост так и продолжал работать на стройке, сообщив Галицкому-старшему, что не хочет подводить свою бригаду. А на подготовке к выходу альбома, который должен был «выстрелить» осенью, это, мол, никак не отразится. Тусить по клубам он не любил, тем более после эксперимента с наркотой, которому подверг его Тёма. Так что теоретически Рост мог подцепить девчонку либо на улице — но это было бы слишком тупо, — либо в универе, куда собирался поступать в июле и теперь посещал занятия для абитуры. Машка обречённо кивнула и прошептала: — Она уже третий курс заканчивает. В столовке познакомились. Тёма остро пожалел, что не таскался вместе с Ростом в его универ. Но он просто боялся ему осточертеть, сопровождая его повсюду, как какая-то собачонка. Даже на стройку, где работяи над ним беззлобно посмеивались. «Работяи» — ещё одно словцо Роста. Он и сам был работяй. Полезный всем и нужный. И везде, куда бы он ни приходил, его любили. А Тёма кто? Не пришей пизде рукав. Пидор рваный. Гондон юзаный — вот кто он есть. В горле у него опять запершило. — Она красивая? — спросил он полушёпотом, и его прямо замутило от тоски и презрения к себе. — Как её зовут? Машка глубоко втянул в себя воздух и выпалила: — Варвара. Варя. Она… она и правда симпатичная, Тём. Очень. В голосе её прозвучало сожаление, как будто она хотела, чтобы девушка Роста и впрямь являлась крокодилицей. — С косой небось, — Тёме казалось, что кривая ухмылка навечно прилипла к его пластилиновым губам. — П-почему? — запнувшись, удивилась Машка. — Потому что Варвара-краса, длинная коса. Так что? С косой, риалли? — Да нет… — промямлила Машка, пялясь на него уже не жалобно, а испуганно. — У неё это… — она дотронулась рукой до своего плеча. — Каре. Вот посюда. — Посюда и досюда, — машинально пробормотал Тёма, откидывая голову на спинку своего сиденья и на миг прикрывая глаза. Ему хотелось выть и бить ладонью по баранке руля, так, чтобы сигнал оглушил прохожих. Но он не мог пугать Машку, не имел права. — Они всё-таки трахаются? Только честно скажи, — и тут же торопливо добавил, едва Машка открыла рот: — Ладно, всё, молчи. Думаю, что трахаются. Потому что его как-то… попустило. Последнюю пару недель Рост и вправду стал гораздо мягче, хоть и казался максимально отстранённым. Будто какая-то пружина разжалась. Раскрутилась у него внутри. И ещё в его взгляде, обращённом на Тёму, явственно читалось сожаление. Тёма скрипнул зубами, едва подумав об этом. Ещё познакомить его попробует! С этой своей Варварой! — Ладно, Маш, — тяжело повторил он, выпрямляясь, и снова взял её за руку. — Спасибо тебе, что не стала врать. — Тём… — прошептала та, не спуская с него тревожно округлившихся глаз. — И что… что ты будешь теперь делать? — Что-нибудь придумаю, — легко отозвался Тёма и завёл мотор. Но на самом деле он понятия не имел, что же ему теперь делать. Кроме как въехать на своей навороченной тачке в стену. Лишь бы прекратилась эта выгрызающая всё нутро боль. Но и на это он права не имел. «Один улетел по ветру, другой уплыл по воду, А третий пьёт горькую, да все поёт об одном: Весело лететь ласточке над золотым проводом, Восемь тысяч вольт под каждым крылом... «