Мы уходим - мы остаемся

— Соберано нет дома. И почему я решил, что отец непременно окажется здесь? Сам же до этого думал, что дела могут вызвать его во дворец. Как бы то ни было, эта весть вогнала меня в неожиданный ступор, заставив понять, что этот вечер пройдет совсем не так, как я запланировал. В моем состоянии это было плохо, очень плохо. Явиться рано — все равно, что прийти слишком поздно. Я пришел рано, а значит — опоздал. Опоздал — проиграл. Мне не удастся застать отца врасплох. Это почти привело меня в отчаяние, но я поспешил взять себя в руки. Не выдать себя. Следить за собой. Нельзя, чтобы они что-то заметили… Я тряхнул головой и поднялся в гостиную. В прежние времена это была бы не лучшая идея. Я бы не осмелился просто так показаться на глаза своей мачехе, особенно, когда она меня не ждет. Но теперь я постепенно превращался в чудовище, и мои детские страхи перестали иметь значение. Чудовище дало мне ощущение внутреннего превосходства. Я слышал его вкрадчивый, настойчивый шепот: «Иди и возьми свое. Ты достоин большего». Я жаждал, чтобы все сильные мира сего пели в унисон с этим голосом. Елены в гостиной не оказалось. Это стало второй подкосившей меня неожиданностью, но после неудачи с отцом я воспринял ее, как лишнее доказательство капризов судьбы. Втайне я надеялся, что встречу наверху Кэтрин, и мы, наконец, сможем поговорить. Но там я столкнулся с единственным человеком, которого я не ожидал, не планировал, увидеть — с моим братом. Если рассудить рационально, не было ничего удивительного в том, что я встретил Хулио. Проблема заключалась лишь в моем воспаленном сознании. Я не забыл, что мой брат тоже живет в доме на улице Мимоз, но я не отводил ему никакой роли в своих планах, оттого совершенно не думал с ним встречаться. Мне нечего было ему сказать, я не знал, какой спектакль стану разыгрывать перед ним. Это стало третьей неожиданностью, окончательно убедившей меня в том, что мои планы требуют существенной корректировки. Возможно, кого-то это бы отрезвило и заставило одуматься, но меня лишь укрепило в уверенности, что я участвую в какой-то странной игре. Все вокруг в нее тоже играли или были для чего-то нужны. Терять бдительности не следовало ни на секунду. Поэтому я с воодушевлением поздоровался. Я уже упоминал, что Хулио мало походил своим характером на членов нашей семьи. Он был начисто лишен самолюбования и экспрессии, присущих всем Алва. Он был спокоен, сдержан и не по летам рационален. Если бы не фамильное сходство, его можно было принять за бастарда Валентина Придда. На счастье, к холодной головой прилагалось доброе сердце. Когда я был мал, то, как всякий бастард, испытывал к нему отвращение и неудержимую ревность. Я отчаянно завидовал его статусу законного сына, тому месту, которое он занимал в мыслях и планах отца, тому времени, которое они проводили вместе без меня. Я думал, что Хулио украл у меня не только мой статус наследника, это бы я еще кое-как пережил. Но вместе с этим он лишил меня отца и тех крох тепла и участия, что мне от него перепадали. Не сказать, чтобы отец был к кому-то из нас жесток или несправедлив. Но он был слишком занят и не мог уделять одинаковое количество времени каждому. Хулио его доставалось больше всего. Это было правильно, ведь он был наследником и должен был с детства получать не только уроки менторов, но и опыт того, кто знает лучше, чем любой на этом свете, что значит — нести знамя дома Алва. В беззаботном детстве важна лишь сладость привилегий. О тяжести обязанностей начинаешь задумываться гораздо позже, когда взрослеешь, или когда они вдруг обрушиваются на тебя всем своим весом. И горе тому, кто оказался недостаточно стоек. Я устоял, но не под тяжестью этого бремени, а перед искушением вечно копить в себе зависть и злость. Пускай судьба не сделала меня гением, пускай мне никогда не сравниться в способностях с моими прославленными предками, но я рад и даже горд, что она наградила меня даром чувствовать свой предел и не сокрушаться по этому поводу. У меня своя дорога, отличная от пути дома Алва. Мне не досталось сказочных семихорных сапог, в которых они беспрепятственно идут к вершинам своей славы. Но у меня есть упорство, терпение и прилежание. Пусть не в тридцать, а в сорок, но я доберусь до своей цели, и она не посрамит наш родовой герб, даже если я к тому времени уже не буду иметь к нему никакого отношения. Я принял это и сделал из слабости ключ к своему успеху. Как принял и доброту Хулио ко мне. Именно она помогла мне познать себя. Для него я просто был другим, не лучше и не хуже, чем он сам. Сначала осознание этого заставило меня лишь горько посмеяться: мол, пройдет время, Хулио станет старше и поймет смысл слова «бастард». Но шли годы, а он только укрепился в своей уверенности, что я — не стыдный придаток к его семье. В нем было удивительное чувство единства клана. Он не мог понять, как может человек одной с ним крови быть ниже его. Ценность жизни каждого члена семьи была для него важнее всего на свете, кроме разве что кровной клятвы, но и то лишь из-за ее разрушительных последствий. Подозреваю, что в равной степени этому поспособствовали как отцовское воспитание, так и юношеское стремление мыслить широкими категориями. Разумеется, он видел существенные отличия между нами, но это только заставило его сделать вывод, что я — особенный. Не единственный во всем мире, не изгой и неудачник, а просто другой, не похожий на него и отца. Он напоминал мне об этом каждый раз, когда меня постигала неудача, и еле заметно улыбался, стоило мне, после многократных попыток, наконец, достичь нужного успеха. Я все постигал медленнее него, несмотря даже на нашу разницу в возрасте. Но Хулио это никогда не смущало. Он знал, что рано или поздно я смогу это сделать, а, следовательно, я не могу быть хуже него. На затраченное время он не обращал внимания. Главным для него был результат. Его удивительная природная чуткость помогла нам не стать соперниками. Он не давал мне повода завидовать, потому что не стремился соревноваться со мной. Он нашел ко мне подход лучше всякого ментора, и не солгу, если скажу, что большей частью успехов я обязан ему. Разумеется, никому и в голову не приходило посвящать его в наши с Кэтрин тайны и проблемы, но каким-то образом Хулио знал все. Мы никогда не разговаривали с ним на эту тему, но я всегда чувствовал его молчаливое участие. Его способность сопереживать была столь сильна, что ему не потребовалось даже слов. Я и так догадался, что ему все известно. Как давно — я понятия не имел. Наверное, Хулио понял все еще раньше нас самих и начал за нас волноваться уже тогда. Такой уж он был, мальчик, которому еще не минуло пятнадцати лет. Но сейчас его проницательность была для меня губительной. Наверное, оттого не хотел я его видеть, что понимал — Хулио обмануть мне удастся едва ли. Сейчас, когда мы смотрели друг другу в глаза, я вдруг подумал, что мой брат просто гораздо быстрее достиг дна собственной бездны и нашел общий язык со своим чудовищем. Этот союз питал его спокойную, совсем не детскую силу и уверенность. На миг мне стало завидно, а потом все смыло искреннее восхищение. Я тоже так хотел. Означал ли его взгляд, что я смогу? ** Как бы там ни было, все эти годы я подсознательно ждал от него беды. Я чувствовал, как монстр внутри меня поднял голову и зарычал, угрожающе выгнув шею. Хулио мгновенно напрягся. Его спокойствие сменилось пустотой, а черты лица невольно заострились. — Рэнцо? Что ты здесь делаешь? — спросил он. Я чувствовал волны исходящего от него подозрения. — Я вернулся, брат, — с улыбкой ответил я и довольно провокационно добавил: — Ты мне не рад? — Отцу это не понравится, — сухо заметил Хулио. Я усмехнулся. Вот и ты, братец, и показал свое нутро. — Но пока его здесь нет. Так зачем ты пришел? — Ты так говоришь, будто можешь повлиять на мнение отца на мой счет, — заметил я. — Возможно, смогу, — Хулио продолжал буравить меня взглядом. — Что бы ты ни задумал, брат, расскажи об этом сначала мне. Клянусь, я сохраню тайну и не стану препятствовать тебе уйти или остаться. Но я буду знать, как, в случае неудачи, тебе помочь. Ты ведь пришел за Кэтрин? — Нет, — снова улыбнулся я, зная, что ответ его удивит. Так и произошло: на лице Хулио на мгновение отразилось замешательство. — В таком случае, я точно должен знать, что тут происходит, — пробормотал он. — Попробуй включить свою проницательность, — ухмыльнулся я, присаживаясь в кресло. — Про меня и Кэт тебе никто не рассказывал. — И не было нужды, — хмыкнул Хулио. — Я не слепой, в конце концов. Но у меня сейчас не так много времени, чтобы разгадывать загадки: отец вернется к семи. Уже без четверти пять. В твоих интересах успеть раньше, правда же? Я не удержался и тоже хмыкнул. — Я ничего не собираюсь делать, Хулио, — я постарался придать голосу мягкости. — Я просто приехал домой, потому что мне нужно где-то остановиться на ночлег. Я останусь на свадьбу, если тебе нужен отчет о моих планах. И да, я не стану препятствовать. — Останешься на свадьбу? — негромко повторил Хулио, пробуя на язык эту новость. — В каком качестве? Гость со стороны невесты? Отец… — Со стороны жениха, если для тебя это так важно, — небрежно ответил я. — Принц лично меня пригласил. Кто я такой, чтобы отказывать ему? — Ты встречался с Октавием, — подытожил Хулио. — Когда? — Сегодня днем. Мы поговорили и пришли к выводу, что свадьба все же состоится. — Неужели он и вправду сделался колдуном? Для человека, только что потерявшего все, у тебя слишком самодовольный вид, — недоверчиво заметил он. — Я и вправду выгляжу самодовольным? — огорчился я. — Но, возможно, ты прав. Этот человек кого угодно заговорит до смерти. — Октавий? — Ты хорошо его знаешь? — кинул я пробный шар. Быть может, моему брату известно гораздо больше, чем я думаю, раз он так вольно называет принца по имени. — Довольно неплохо, — уклончиво ответил он. — Несколько раз мы с ним спорили о толковании некоторых законов. Еще один раз он спрашивал меня, что отец думает по поводу союзных обязательств Талига. Если хочешь знать мое мнение, тогда он мне показался похожим на тебя: вы оба точно что-то не договариваете. Во всем этом явно замешана Кэт. Не хочешь поделиться? В конце концов, я тоже за нее беспокоюсь и имею право знать, если ей грозит опасность. Не правда ли? — Он спрашивал у тебя об отношении нашего отца к союзным обязательствам Талига? — переспросил я, полностью проигнорировав его замечание. — Когда это было? И что ты ему ответил? — Правду, — пожал плечами Хулио. — Что наш отец чтит слово, данное королю и регентскому совету, и не позволит ставить свои обещания под сомнение. Во всяком случае, он точно не пойдет на предательство первым. Я медленно кивнул. Слова брата полностью совпадали с моими представлениями о позиции отца. Октавий не зря опасался, что регент не одобрит его попытку захватить престол. Впрочем, если принцу удастся доказать нечистоплотность наших союзников, возможно, он сможет перетащить отца на свою сторону. В конце концов, тот привык действовать в первую очередь в интересах Талига. А уж если Карл сам себя скомпрометирует… Судя по тому, что мне рассказал Октавий, так оно и будет. Но мне до сих пор сложно было поверить в то, что действий короля никто не заметит до самого конца. А если уже заметил, почему до сих пор его не остановил? Куда смотрит регентский совет? — Как ты думаешь, почему он тебя об этом спросил? — поинтересовался я осторожно. — Вероятно, принцу было интересно мое мнение по поводу надежности наших нынешних союзников. К сожалению, я не смог дать ему исчерпывающего ответа, так как не посчитал себя достаточно осведомленным в данном вопросе. Но с тех пор прошло уже шесть месяцев. Почему ты меня об этом спрашиваешь? — Мне тут подумалось: почему он приблизил к себе Манрика? — пробормотал я. На самом деле я хотел сказать другое, но эта мысль вырвалась сама, потому что я и вправду размышлял об этом весь день. — Разве Манрики не поддерживают нынешнюю политику Совета? — Какого бы Манрика ты ни имел в виду, можно найти сотни причин, по которым Фламинго решил рискнуть, — с усмешкой заметил Хулио. — Если Октавий и впрямь не доволен нынешней политикой короля, то, возможно, попытается как-то на нее повлиять. Это значит, что полетят головы и появятся вакантные места. Не удивлюсь, если многие уже примеряют на себя новые чины, но не уверен, что подобное произойдет скоро. Октавию всего шестнадцать. Сомневаюсь, что он действует самостоятельно. Вероятно, принц — лишь жертва манипуляций с чьей-либо стороны. — Ты так говоришь лишь потому, что он молод? — приподнял я брови. — А что насчет тебя самого? — Я полностью отдаю себе отчет, что в силу возраста мне не достает опыта для руководства страной и понимания всех нюансов международных отношений, — бесстрастно ответил он. — На его месте я бы не стал рисковать без крайней необходимости. К тому же, хорошо бы располагать достаточным количеством мудрых и опытных советников. Но, ты сам понимаешь, как правило, такие люди действуют в первую очередь в собственных интересах, и Октавий им нужен лишь как знамя, вокруг которого можно собрать сторонников. Не думаю, что у принца хватит сноровки соревноваться с ними в умении манипулировать людьми и в тонкостях ведения интриги. Возможно, свои идеи принц почерпнул от ученых Академии. Под плащами сьентификов скрываются разные загадочные личности, в их числе бывшие представители старой аристократии. Быть может, нас ожидает новый мятеж Людей Чести, только на этот раз более продуманный. — То есть ты думаешь, что Октавий что-то затевает? Но что? И почему? — Хулио явно увлекся, и я решил воспользоваться моментом. — Это ты пришел от него, светясь, как полуденное солнце. Это ты заявил, что отказываешь от притязаний на Кэтрин, хотя еще вчера готов был умереть, но не допустить этой свадьбы. Я не слепой и не глухой, брат. Я слышал, что ты вчера был в запертой комнате. Ночью кто-то входил туда снова. Я слышал шаги и скрип ключа. Я бы мог сказать об этом отцу, но не сказал, поскольку уверен, что это был ты. Так может, ты сам мне, наконец, объяснишь, что, Леворукий и все его кошки, происходит? — взорвался он. Я сразу как-то присмирел. Хулио очень редко выходил из себя. Тем более я не мог не признать справедливость его слов. Комнаты Хулио и Окделла разделяла всего лишь одна стена. Как я мог не принять это во внимание?! — Что ты слышал? — мрачно спросил я. — Ничего. То есть ты не отрицаешь, что был вчера в закрытой комнате? Что ты там делал? — То есть ты мне солгал? — раздосадовано спросил я. — Нет, я в самом деле слышал то, что сказал. Но, клянусь, я не знаю, зачем ты туда ходил, — ответил Хулио. — Так в чем дело? — Прости, брат. Я не считаю нужным посвящать тебя во все это, — покачал я головой, испытывая облегчение. — Это не твое дело. — Если ты умудрился вляпаться в какой-то заговор и поставил под угрозу нашу семью, то это, кошки тебя побери, мое дело, — он говорил спокойно, что не вязалось с используемыми им ругательствами. — Я не пытаюсь навредить семье! — Теперь я разозлился. — Я пытаюсь ее спасти! Это было не совсем так. Я пытался спасти лишь Кэт. Хулио был прав, заговор, в который я уже вступил одной ногой, вся эта дурацкая история в целом могла серьезно навредить нашей семье. Но, даже если бы я не встретился сегодня с Октавием и никогда не предпринимал попыток остановить его свадьбу, нам все равно было не избежать королевского гнева. Так утверждал принц, и у меня не было причин ему не верить. — Тогда тем более не понимаю, почему ты молчишь, — обиженно ответил Хулио. — Почему ты сразу не пошел к отцу? — А почему ты думаешь, что отец всегда прав? — огрызнулся я. — Тебе не приходило в голову, что на него не всегда можно положиться? — Приходило. Поэтому я ему не рассказываю многое из того, что вижу. Разумеется, если уверен, что способен справиться своими силами. Ты способен, брат? Тебе точно не нужна ни помощь, ни совет? — настойчиво спросил он, выделяя на слово «брат». Я уже хотел было отказаться, но предпочел прежде взять паузу и перевести дыхание. — Скажи мне, Хулио. Только честно скажи, — я понизил голос почти до шепота. — Я болен? — Что? — удивленно спросил он. Глава его чуть-чуть расширились. — Почему ты спрашиваешь? — Просто ответь, если тебе что-то известно. И не лги. Не нужно меня щадить. Это очень важно! — жарко выдохнул я и застыл в напряженном ожидании вердикта. — Ты не болен, с чего ты взял? Во всяком случае, не был до сегодняшнего дня, — он снова подозрительно посмотрел на меня. Его слова ничуть меня не удовлетворили. Я даже испытал разочарование. — Что заставило тебя сомневаться в собственном здоровье? — Ничего, — пробормотал я, чувствуя, как испарина снова выступает у меня над губой. — Это так, вздор. То есть, ты ничего не слышал? — Да нет же. Рэнцо, ты начинаешь меня тревожить, — обеспокоенно ответил Хулио. — Прости, я не хотел, — мне стало стыдно и страшно. Я не должен был выдавать себя. Я не должен был задавать вопросы на эту тему. Но мне нужны были ответы, и я думал, что Хулио мне поможет. Кто, если не он? И почему я так решил? — Это все дурные сны. — Или призраки? — негромко пробормотал себе под нос Хулио. — Что ты сказал? — встрепенулся я и жадно подался вперед. — Повтори! Что ты имеешь в виду? Ты же говорил, что ничего не слышал! Вместо ответа Хулио громко и крайне многозначительно хмыкнул. Я раздраженно нахмурился. — А я и не слышал, — тихо ответил он. — Не слышал, что там делаешь ты. Но зато я не раз слышал отца. Он приходит иногда в ту комнату, знаешь ли, когда думает, что все спят. Раз пять или шесть мне удавалось прокрасться к двери и незаметно подслушать. Отец разговаривал сам с собой. Сначала это меня сильно напугало, я подумал, что он сошел с ума. Я стал наводить справки и кое-что узнал об этой комнате. Но все равно с тех пор не слишком-то доверяю отцу. Ты потому меня спросил о нем и о здоровье? Что ты видел там, брат? — Я видел призрака, — ответил я. — Но это был всего лишь страшный сон. Наверное, наслушался сказок, вот и все, — я утер пот с лица. — А если нет? — Хулио задумчиво постучал пальцами по подлокотнику. — Это должно быть как-то связано с Кэтрин, верно? Эта ночь заставила тебя сильно измениться. — Ее хотят убить, Хулио, — тихо ответил я. — Вот что заставило меня измениться. Октавий обещал мне ее жизнь в обмен на мое согласие отпустить Кэт. Ну, и на кое-что еще. Вот почему я отказался от нее. Не оттого, что кое-что нашел в той комнате — я даже не знаю, как этим распорядиться. Из-за Манрика. Хулио медленно поднял руки и помассировал виски. Потом он снова посмотрел на меня. — Что, ты полагаешь, я должен был понять из твоих объяснений? Что Октавий что-то замышляет, и потому ему нужна Кэтрин и еще то, что ты нашел в той комнате? Ты хочешь спасти Кэт, но не хочешь отдавать Октавию то, что нашел, так как боишься Манрика? Октавий пообещал Манрику то же самое, что и тебе? Ты думаешь, принц тебя обманет? Так, что ли? — В целом верно, — согласился я, пораженный цепкостью его ума. — Но это, видишь ли, не объясняет три вещи: что замышляет Октавий, причем тут Кэтрин и почему ты не доверяешь отцу? То есть на последний вопрос я еще могу ответить сам: потому что ты вляпался в авантюру Октавия, которую он не поддержит и не одобрит. Так? — Не только. Он бы одобрил. Но я не уверен, что он действует по своей воле, — пробормотал я. — На остальные вопросы… слишком долго рассказывать. — А ты поспеши, — с угрозой предложил Хулио. — У тебя еще есть двадцать минут. — А потом — что? — я прищурился и сложил руки на груди. Тон брата был мне откровенно неприятен. Я допустил ошибку — начал говорить. Но как же трудно было молчать! Ведь я во всем привык доверять Хулио. Его советы всегда приходились кстати, но я не был уверен, что в этот раз он сможет подать мне хорошую идею. Он сам признался, что плохо разбирается в подобных темах, и, несомненно, предпочтет обратиться за помощью к кому-то более опытному. К отцу. Для меня это стало бы катастрофой. — Потом придет отец, и я уже не смогу тебе ничем помочь, — голос Хулио сделался бесстрастным, как случалось всякий раз, когда ему приходилось говорить неприятные для него вещи. — Ты обещал, что позволишь мне уйти, чем бы этот вечер ни закончился, и не станешь ничего ему рассказывать. Так почему я должен что-то говорить тебе? Ты уже высказал свое мнение относительно Октавия и сам признал себя несведущим в государственных проблемах, — отрезал я, вставая. — Так не лучше ли мне будет уйти сейчас? — И куда ты пойдешь? — лицо Хулио по-прежнему ничего не выражало. — Какая разница? Тебе-то что за печаль? Побежишь докладывать отцу? — вспылил я. — Так вот в чем дело, — мой брат задумчиво пожевал губами. Эта привычка появилась у него недавно, и не сказать, чтобы она мне нравилась: уж больно стариковски-нелепо это смотрелось. — Ты думаешь… Но тогда я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать? Я осекся. И вправду, что мне нужно от него? Зачем я затеял этот пустой, опасный разговор? Только ли дело в привычке доверять? Или проблема в моей собственной слабости и неспособности принять верное решение, которая измучила меня и повергла в бездну лихорадочных, бредовых припадков? Я нуждался в ком-то, кто одобрил бы мои действия. Вот в чем заключалась суть. Я сделался сам себе неприятен. Мне мучительно захотелось уйти, и я сделал шаг к двери, но слова Хулио остановили меня, вонзившись ножом в спину: — Если ты сейчас уйдешь, я забуду свое обещание, — твердо проговорил он. — Я все расскажу отцу, и будь что будет. Я застыл на месте, не в силах повернуться и посмотреть ему в глаза. Взгляд Хулио жег мне спину. Мне не было страшно, скорее я почувствовал какой-то странное облегчение: удовлетворение оттого, что он загонял меня в угол. Наконец-то Хулио начал вести себя, как я давно ожидал. Значит, не так уж плохо я разбирался в людях. Это придало мне уверенности в собственных силах. Я услышал, что хотел, и уже знал, что все ему расскажу. — Но? — я медленно обернулся. — Что — но? — пальцы Хулио сжались на подлокотниках. — Что будет, если я останусь? — Ты расскажешь мне все без утайки, и это останется между нами, — ответил он. — И ты готов поклясться в этом кровью? — Я весь подобрался от прилива какого-то странного лихорадочного азарта. Губы мои против воли растянулись в отвратительный оскал. — Если ты объяснишь мне все, от начала до конца, — ни один мускул на лице Хулио не дрогнул. — Зачем тебе это нужно? — я был сбит с толку его сговорчивостью. — Потому что, Рэнцо, что бы ты ни задумал, как бы ни обернулись обстоятельства, твоя семья должна знать, как на это реагировать, — объяснил он. — Ты не один в этом мире, и мы все несем друг за друга ответственность. Ты не можешь нас подставить под удар, бросив без шанса себя защитить. Почему ты этого не понимаешь? — Потому что я бастард, — ответ Хулио меня удовлетворил. В нем была логика и достаточно веская причина, по которой он готов был опуститься до шантажа. Я даже готов был принять тот факт, что Хулио не желал мне зла. — Но это не меняет того, что ты — Алва. Я не знаю, как еще до тебя это донести, - устало вздохнул брат, проводя ладонью по лицу. — Неужели ты думаешь, что, если разорвешь с нами отношения, твои выходки перестанут на нас отражаться? Выиграешь ты или проиграешь, мы должны быть готовы к возможным негативным последствиям. Я не позволю тебе ударить нас в спину. — И каким образом ты сможешь предотвратить последствия, если сам признал, что не разбираешься в проблеме? — скептически хмыкнул я. — Я сказал, что не смог дать принцу Октавию ответ, который бы его удовлетворил, — поправил меня Хулио. — Но это было почти полгода назад. Я умею наблюдать и сопоставлять, брат. Если я знаю, куда смотреть, разумеется. Теперь я знаю. — Что именно ты знаешь? — Опасения Октавия имеют под собой реальные основания. Я уже говорил тебе, что он сошелся с очень странными людьми. Я не утверждаю, что замысел принца плох. Я просто боюсь, что это лишь предлог, чтобы посеять смуту, и сам он об этом не догадывается, — ответил Хулио. — Но кому нужна смута? — удивился я. — Смута — это бесконтрольное разрушение всего. — В том числе и сложившейся власти, — кивнул брат. — Как еще людям, не обладающим достаточными правами и средствами, выбиться к трону? Только уничтожив всех конкурентов. Такая смута — выгодное для них предприятие. Если у Октавия получится, они станут новыми Лучшими Людьми и получат из его рук богатства и титулы нынешней знати. — Талиг не выдержит такого испытания, — покачал я головой. — Они окажутся хозяевами государства, которое, возможно, перестанет существовать. — Как государство, определяющее политику Золотых Земель, — возможно, — согласился Хулио. — Но вряд ли они действительно настолько безрассудны. Уверен, у них отыщутся средства не допустить подобного. — Я даже знаю, какие. У Октавия есть проект нового Золотого договора, который он хочет предложить Гайифе и Дриксен. Он строится на том, что существующий порядок ведет к неминуемому взаимоуничтожению великих держав и к их полной зависимости от Торгового союза, — ответил я. — Но я не понимаю, почему, если это так, регентский совет продолжает поддерживать эту линию? — Расскажи поподробнее, — заинтересовался Хулио. — Если, конечно, тебе что-то известно. — Хорошо, — согласился я. — Как ты знаешь, в начале нового Круга Талиг заключил ряд союзных договоров с мелкими государствами, посчитав, что минимальная военная угроза с их стороны, а также их богатство поможет стране быстро восстановиться. Эти союзы были скреплены династическими браками. Но регентский совет не учел главного. За последние шестнадцать лет сложилась новая сила, которую они почему-то предпочитают не замечать. Это Торговый союз. Его влияние простирается на все Золотые Земли, а ключевую роль в нем играют союзники Талига. После Излома казны великих держав оказались настолько истощены, что они вынуждены были обратиться к любому, кто готов был дать им денег. Единственное, что они могли предложить взамен — свои армии. Это казалось взаимовыгодным: у нас появился верный способ занять людей и отвлечь их от внутренних проблем. Армия — гордость Талига. И все эти шестнадцать лет война не прекращается, а почти все полученные от Торгового союза средства вкладываются в армию. По сути, мы стали зависимы от их поставок. Прошло шестнадцать лет, а мы до сих пор вынуждены покупать зерно, потому что выращивать его у нас стало не выгодно. Наши хлебные районы постоянно подвергаются нападениям со стороны Гайифы. Так нам говорят, во всяком случае. Люди бегут оттуда, и посевы сокращаются. Денег на новые предприятия нет. Октавий считает, что таким образом Торговый союз уничтожает нас изнутри. По сути, Талиг, Гайифа и Дриксен держатся сейчас исключительно на деньгах Торгового союза и еще на нескольких знатных родах, вроде нашего, сохранивших собственные источники дохода. Для окончательного развала государства им осталось только избавиться от таких семей. — И поэтому они предпримут попытку нас скомпрометировать? — закончил мою мысль Хулио. — Что ж, умно и вполне вероятно. — Может быть. Я только передаю то, что рассказал мне Октавий. Но, честно говоря, все это кажется мне маловероятным. Неужели регентский совет не смог ничего заметить? — Это как раз и не удивительно, — возразил Хулио. — Посмотри, из кого состоит совет: Алва, Савиньяки, Ноймаринены, Манрики, Рафиано, Валмоны, Эпине, Ариго. Они военные, Рэнцо, и живут войной. Для них не существует других опасностей. Пока Талигу удается избегать крупных войн, они полагают это своим достижением. Процессы же, которые ты мне описал, протекают медленно и незаметно для постороннего глаза. Это все наша гордыня: мы считаем себя неуязвимыми благодаря нашей армии, и она может нас погубить. — Пусть так, но Манрики, Рафиано и Валмоны не слишком вписываются в эту картину. Уж они могли бы… — заметил я, но Хулио меня перебил: — Рафиано и Валмоны послы, а не тессории. Они способны разобраться в политической интриге, но экономические тонкости требуют совершенно других знаний. Манрики же после Излома сидят тихо и не высовываются. У них просто не хватает пороху возразить, а может, они вообще предпочитают не лезть, — предположил Хулио. — Но, если ты говоришь, что видел Манрика в окружении Октавия, возможно, они избрали другой путь, чтобы одним махом выйти героями и вернуть себе положение. Не забывай, что они едва ли питают к нам нежные чувства. Они униженны и наверняка хотят отомстить. — А что ты там говорил про сьентификов? — рассуждения Хулио мне показались вполне рациональными. — Ну, как раз среди таких людей и могли найтись те, кто смог заметить проблемы Талига и указать на них соответствующим лицам, — ответил он. — Среди них встречаются по-настоящему сведущие люди. — И ты полагаешь, что они сделали ставку на Октавия в надежде претворить свои идеи в жизнь? — уточнил я. — Ты думаешь, они используют его, чтобы занять места в регентском совете? Но Октавий говорил мне, что никого не собирается смещать с постов, кроме начальника королевской гвардии. Говорят, он слишком предан королю. — Октавий хочет занять место Карла? Так вот в чем дело, — хмыкнул Хулио. — А что тебя удивляет? Я думал, что ты давно уже это понял, — пожал я плечами. — Карл находится под влиянием своей жены, а она — выразительница воли Торгового союза, — и Катарины Оллар, добавил я про себя. Но озвучивать это я не стал, чтобы Хулио не принял меня за сумасшедшего. — Так не проще ли избавиться от жены? — ответил Хулио. — Это не изменит того, что Карл уже почувствовал себя королем, — возразил я. — Нападки на королеву только разозлят его, и он будет в своем праве. Разумеется, если никто не предоставит доказательств государственной измены с ее стороны. Но даже тогда Карл может поддержать ее, а не регентский совет, который после его совершеннолетия по закону вообще не имеет никакой власти. — Что ж, даже если Карл захочет разогнать совет, он вправе это сделать, - заметил Хулио. — Мы ничего не сможем изменить. Он король. Возможно, это будет неприятно для нашего самолюбия, но законных поводов свергнуть Карла у нас нет. — Вообще-то, есть, — возразил я, нашаривая в кармане злополучное письмо Катарины. — Карл не имеет права на престол. Он не Оллар. А у нашей семьи есть небольшая проблема. — Кэтрин? — Хулио почти не спрашивал. — Да, она, — кивнул я. — Что ты знаешь? — Я знаю, что она — не наша родная сестра, — ответил Хулио. — Но мне не известно, чтобы у кого-то возникали сомнения по этому поводу. — Только до тех пор, пока наш отец имеет власть, — возразил я. — Но, гневаясь на регентский совет, Карл может использовать этот факт против отца. За такую попытку обмана вполне можно очутиться в бессрочной ссылке. — Только если Карл найдет доказательства. — Он не станет лезть на рожон, пока не окажется во всеоружии. При всем своем безумии он понимает, что шанс у него только один. Я боюсь, что свадьба станет для него предлогом одним махом избавиться от всех ненужных игроков, — высказал я опасения Октавия, которые с недавних пор стали и моими тоже. — Но даже это еще не самая большая проблема. — Говори, — потребовал Хулио. — Только если ты теперь поклянешься кровью, — возразил я. — Если ты считаешь это необходимым… — с сомнением произнес Хулио. Я ожег его взглядом. — Да, кошки тебя дери, считаю! Я и так уже наговорил на Занху! — Не забывай, что я сидел, слушал и тебе поддакивал, — заметил брат. — Я не могу дать тебе такую клятву, и не спорь. Дело давно уже вышло за пределы того, что касалось только нас с тобой. Родители обязаны знать если не все, то хотя бы часть об угрожающей нам опасности. В конце концов, это отцу предстоит за все отвечать. Ты об этом подумал? — Ты полагаешь, что отец не знает, чем ему грозит разоблачение? Это же Рокэ Алва! Он давно должен был обо всем позаботиться, — попытался отвертеться я. — Тогда к чему такая паника? — У короля могут быть личные мотивы, которые найдут поддержку двора, — сдался я. — Кэтрин — дочь Окделла. И тут, согласно лучшим традициям мистерий, за дверью раздался отчетливый стук, и она распахнулась. Я вздрогнул и вскочил на ноги, полагая, что вернулся отец. Но это была Кэтрин. Очень-очень злая. — Я все слышала! — Она стремительно встала между нами и обвиняющее нацелила на меня палец. Хулио остался сидеть, бесстрастно наблюдая за разворачивающейся перед ним сценой. Казалось, он и вовсе слился с интерьером, но Кэт про него не забыла и повернулась так, чтобы видеть нас обоих: - Я не позволю вам совершить такую глупость! А ты, — она вновь повернулась ко мне, — все врешь! — Ничего я не вру, — я попытался взять ее за руки, но она вырвалась. — Кэт, послушай… — И слушать ничего не желаю! Это все неправда! А вы не станете предателями! Не станете! — она крепко уперла руки в бока и гневно посмотрела на нас. — Успокойся, Кэт, все будет хорошо, — торопливо проговорил я, выставив руки вперед. — Ты выйдешь за Октавия, как и хотела… — Если… если это правда, я не стану его обманывать! — запальчиво воскликнула она. — Это будет бесчестно с моей стороны! — Октавий и так все знает и по-прежнему готов жениться на тебе, — успокаивающе проговорил я. — Почему? — Кэтрин непонимающе моргнула и растерянно на меня посмотрела. — Потому что он хочет консуммировать брак и получить поддержку нашего отца, — ответил вместо меня Хулио. — Она ему понадобится, чтобы стать королем. — Тем более! — взорвалась Кэтрин с новой силой. — Почему вы не хотите его остановить? Ладно он, — она махнула рукой в сторону Хулио, — но ты! Ты же давал присягу! — Кэт пребольно ткнула меня пальцем в грудь. — Не кажется ли тебе, дорогая сестра, — я специально сделал ударение на последнем слове, — что у короля тоже есть некоторые обязательства перед своим народом? Если он их не выполняет, его, как правило, свергают. — Если не пляшет под дудку напыщенных идиотов, возомнивших себя выше закона! — возмущенно парировала Кэтрин. — Наш отец… — начал было Хулио, но она его перебила: — Рокэ Алва играет в бога, а вы ему подпеваете! Я не хочу смотреть, как вы из-за меня идете на плаху! — Речь идет не только о тебе, но и обо всей нашей семье, — заметил Хулио. — Неужели? А были бы у вашей семьи проблемы, если бы не я? — огрызнулась Кэтрин. — Ты тоже часть нашей семьи, кем бы ни был твой отец, — ответил Хулио. — Я никогда не была частью этой семьи! — она высокомерно отвернулась, сделавшись ужасно похожей на Окделла. — Но дело уже сделано. Остается только играть дальше, — приходилось лишь поражаться невозмутимости нашего младшего брата. — Рокэ Алва еще может покаяться перед королем. Карл простит его, а я отправлюсь в монастырь, и никому не придется нарушать закон! — возразила она. — Карл его не простит, — твердо возразил я. — Он только ухватится за возможность уничтожить всех нас. А ты не думай, что проживешь в монастыре слишком долго, даже если тебе позволят туда отправиться! — Значит, я умру! Но только я, а не вы! — запальчиво крикнула она. — Что вы станете делать, когда король заставит вас отвечать? — Сделаем так, чтобы он не начал спрашивать, — я сунул руку за пазуху и вынул пакет. — Вот, смотри. Это наш ключ к спасению. — Что это? — Хулио взял у меня сверток и с интересом его развернул. — Это, дорогой мой братец, наследство нашей дорогой сестры, — язвительно ответил я, выведенный из себя упрямством Кэтрин. — Архив уважаемого графа Штанцлера. Как видишь, папаша о ней позаботился. — Хм, с таким наследством и королевой можно стать, — Хулио задумчиво перелистывал страницы. — Так вот что ты нашел в той комнате? Это нужно Октавию? — В целом, да. Только не знаю, стоит ли отдавать. Притихшая Кэтрин задумчиво поглядывала то на меня, то на Хулио. Тот перебирал бумаги. Я ждал. Вдруг Кэт метнулась, выхватила из рук Хулио разворошенный пакет и швырнула его в горящий камин. Бумаги веером легли на огонь. Я ошеломленно вскрикнул, Хулио непонимающе уставился на свои пустые руки. Потом до него дошло, что случилось, и он кинулся выгребать бумаги из камина. Я хотел ему помочь, но Кэтрин решительно преградила мне дорогу. — Нет, Рэнцо. Если ты меня любишь, ты этого не сделаешь. — Я это сделаю, потому что я тебя люблю! — я попытался ее отодвинуть, но она повисла у меня на плечах. — О, нет! — раздался горестный возглас Хулио, означавший, что все пропало. Я отпустил Кэтрин, и только теперь мы заметили еще одно действующее лицо. Наш отец стоял в дверях. В руках у него была книга, которую Кэт обронила на пороге. — Поздравляю, сударыня, — негромко сказал он. — Вы только что уничтожили свое право на счастье. Рэнцо, Хулио, это, разумеется, были оригиналы? Я кивнул, Хулио за моей спиной тяжело вздохнул. У меня никак не укладывался в голове поступок Кэт. Сама она стояла с каменным лицом и высоко вздернутым подбородком. Руки ее сжимались в кулаки. Отец выглядел спокойным, но я видел, как бьется голубая жилка на его виске. Он швырнул книгу в кресло и устало надавил ладонями на глаза. — Хорошо, — он подошел к камину и дернул витой шнур. На его зов тут же вошел слуга. — Проводите дориту в ее комнату и пригласите герцогиню, — приказал он. — Герцогини Елены нет дома, соберано, — был ответ. — Как только она прибудет, пусть зайдет ко мне в кабинет. Кэтрин стояла неподвижно до тех пор, пока слуга вопросительно не посмотрел на нее. Тогда она вздрогнула, словно вспоминая, как владеть руками и ногами, и быстро, ни на кого не оглядываясь, вышла из комнаты с гордо поднятой головой. Ни отец, ни брат никак не прокомментировали ее уход. — Что ж, — произнес отец, когда дверь закрылась, — теперь нам, пожалуй, стоит поговорить. Мне отчего-то кажется, вам есть, что мне сказать. Не так ли, Рэнцо? ** После того, как архив Штанцлера сгорел в огне, я перестал бояться отца. Мне стало гораздо легче, словно все уже закончилось, хотя на деле ничего еще толком и не начиналось. Отец присел на край стола, мы остались стоять. Некоторое время все просто молчали и смотрели друг на друга. — Как я понимаю, вы оба все знаете. Кэтрин, судя по поступку, достойному ее рода, тоже, — наконец заключил отец. — Я не могу утверждать наверняка, — подумав, нерешительно ответил Хулио. — Кажется, кое-что в беседе мы обошли стороной. — А ты? — Отец посмотрел на меня. — Я знаю почти все, — признался я, без колебаний выдержав его взгляд. — Надо полагать, ты оказался благодарным слушателем, — отец не удержался от сарказма. Я ничего не ответил, догадавшись, что он говорит об Окделле. — Он сказал, что я дурно воспитан, — ответил я, чтобы его уколоть. — Просветите меня, пожалуйста, что вы собирались делать с архивом? — полюбопытствовал отец, переводя взгляд на Хулио. — Я не успел толком его изучить, — с сожалением ответил тот. — Но, если слухи не лгут, мы могли бы найти ему достойное применение. Особенно, если учесть грядущие неприятности. — Надеюсь, не нужно объяснять, что вы должны держать язык за зубами? — Мы дружно помотали головами. — Насчет Кэтрин не беспокойтесь. Даже если кто-то захочет раскопать эту историю, у них ничего не выйдет. Я обо всем позаботился. Разумеется, подумал я. А как же иначе? Но... слишком нагло и уверенно вел себя Карл. Если, конечно, верить Октавию. Ведь кроме его слов и подозрений Хулио у меня больше ничего не было. А может, все совсем наоборот, и никакая опасность нам вовсе не грозит?.. — Как быть с Кэтрин? Ее будет очень трудно переубедить, — голос Хулио прервал поток моих мыслей. — Этим займется Елена, — отмахнулся отец. — Меня больше интересует, как быть с вами? — Он повернулся ко мне: — Что ты теперь намерен предпринять? Скажи сразу, сделай милость, чтобы снова не совершить какую-нибудь глупость. — Ничего я делать не собираюсь, — обиженно возразил я. — Выдавайте Кэтрин замуж, делайте, что хотите, только чтобы она осталась жива. Больше мне ничего не нужно. И, кстати, что я такого глупого, по-вашему, натворил? — Ты получил на руки бумаги, которые я уговаривал Окделла отдать шестнадцать лет, и позволил бездарно их сжечь, — пренебрежительно ответил отец. Досада просачивалась сквозь его напускное спокойствие. Я не мог его винить за это, но и сам не собирался становиться мишенью для его острот. — Может, раньше надо было уговаривать, пока он был еще жив? — огрызнулся я, понимая, что переступаю опасную черту. — Или его дочь воспитывать, раз уж взялись? — Надо же! — насмешливо протянул отец. — Неужели и впрямь излечился от великой страсти? — Я и прежде знал, как она упряма, — возразил я. — И, между прочим, предупреждал вас об этом. Наш с Хулио разговор вообще не предназначался для ее ушей. — Тогда какого Леворукого вам пришло в голову показывать ей архив? — недоуменно спросил отец. — Я думал, это ее успокоит, — теперь я гораздо лучше осознавал глупость своего поступка. Возможно, отец прав, и это я виноват в том, что не сумел предугадать реакцию Кэт? Видел же, в каком она настроении. Знал, как она щепетильна в вопросах морали и чести. Что еще она должна была сделать? Возрадоваться и броситься ко мне на шею? — Вы хотите, чтобы я уехал? Мне вдруг стало все равно, я просто понял, как безмерно устал. Это был бесконечно длинный и тяжелый день, один из самых тяжелых в моей жизни. Я хотел, чтобы он поскорее уже закончился. Возможно, я смогу очнуться и пойму, что все мне только приснилось. Пугавшая прежде мысль внезапно показалась мне невероятно привлекательной. — Ну уж нет. Теперь ты точно останешься здесь и не выйдешь из дома без моего разрешения, — ответил отец. Его слова меня вполне удовлетворили. Значит, до кровати осталось совсем недалеко. — Кстати, почему бы вам обоим сейчас же не пойти в свои комнаты? Все, что могли натворить, вы уже сегодня сделали. Я безучастно кивнул. Значит, отец приказал освободить мою спальню, кто бы ее ни занимал. Или просто солгал вчера? Нет, такого быть не могло. Иначе Кончита не пустила бы меня в запертую комнату. Или могло?.. Да какая, к Леворукому, разница?! В голове моей все смешалось. Я получил, что хотел: остался ночевать в отчем доме. Обо всем остальном можно подумать завтра или не думать вовсе. В конце концов, теперь, когда архива больше нет, от меня мало что зависело. ** Как говорили древние: бойся исполнения желаний своих. Когда мне пришло в голову, что было бы любопытно понаблюдать за перепалками Окделла с моим отцом, я как-то не рассчитывал, что это мое желание так быстро и буквально исполнится. Но, стоило мне только лечь в кровать и закрыть глаза, как я вновь попал в ту самую комнату. Только на этот раз она выглядела так, как я ее запомнил: заброшенной и запущенной, и, на первый взгляд, в ней никого не было. Все началось, когда в замке заскрежетал ключ. Уже по тому, как прогрохотали в коридоре шаги и нервно зазвенела связка, было ясно, что человек за дверью изрядно не в духе. Несколько раз я слышал, как, воюя с застрявшим ключом, мой отец ругался вполголоса по-кэналлийски. Наконец он справился с замком и вошел. Я вжался в стену. Окделл появляться не спешил. Убедившись, что комната пуста, отец громко хмыкнул и кинул ключи на стол. Одна из книг упала на пол, но и тогда ничего не произошло. — Прячетесь? — презрительно протянул отец. — Можете продолжать это бессмысленное занятие. Я знаю, что вы все равно меня слышите. Ну так слушайте. Видимо, отцу надоело стоять посреди комнаты, поэтому он сел. Кажется, он запланировал речь. Это было странно, потому что отец терпеть не мог произносить речи, считая это пошлостью. Но для Окделла он решил сделать исключение. — Помнится, когда-то я уже говорил вам, — негромко начал он, — как меня разочаровало знакомство с вашим отцом. Тогда я подумал, что, возможно, в семье не без урода. Были же среди ваших предков и достойные люди. Ваш тезка, скажем, или Джеральд, великий кансилльер и, вдобавок, честный человек. Правда, согласитесь, временами и им не хватало трезвости и благоразумия. Ричард Горик мог бы вернуть себе титул и власть. Джеральду она вообще сама свалилась в руки. Но, вместо того, чтобы занять место, которого они были достойны, эти господа предпочли посыпать голову пеплом и вытирать собой полы перед троном в показном раскаянии. Смею заметить, каялись они за преступления, которых сами не совершали. Более того, любой на их месте приложил бы все усилия, чтобы об ошибках их семьи как можно скорее забыли. Ваши же предки умудрились переусердствовать, что в исполнении своих клятв, что в возвращении долгов. Оно и верно: научи дурака молиться, он и лоб расшибет. Сдается мне, эту пословицу следовало сделать девизом вашей семьи. Впрочем, «Тверд и незыблем» — почти то же самое. Ну, в самом деле, нельзя же следовать ему так буквально. Отец немного помолчал, будто надеясь на ответ. Темнота заинтересованно ждала продолжения. — Так вот, — отец заговорил снова, осознав, что реакции не будет. — Когда я встретил вашего отца в последний раз, в Ренквахе, я думал, что никогда больше ваша семья не падет так низко. Надо отдать должное Эгмонту, ему все же хватило ума осознать всю глубину собственной глупости. Жаль только, что он не смог с этим жить. Кстати, юноша, я не хотел его убивать, так что ваши обвинения беспочвенны. Я предлагал ему уйти, дал ему такую возможность. Он отказался. Он знал, что умрет, и не питал никаких надежд, когда вышел на линию. Думаю, ему просто не хватило сил переступить через себя и пустить пулю в лоб. Согласитесь, это было довольно низко с его стороны. Но мне трудно его осуждать. Наверное, на месте Эгмонта я бы тоже предпочел умереть в поединке, а не на плахе и не в бегах. У вас был отец, юноша, но он сам выбрал свою судьбу. Как бы там ни было, потом я встретил вас. Вы даже не представляете, сколько раз меня спрашивали, почему я тогда взял вас к себе. Я вам отвечу. Не потому, что мне стало вас жаль, и, уж тем более, не оттого, что вы сразили меня своей неописуемой красотой. Мне почему-то пришло в голову, что после такого грандиозного провала как Эгмонт, в вашей семье должен появиться кто-то достойный, чтобы удержать род на плаву. Понимаю, это было довольно необдуманно с моей стороны. Но дела у вас шли неплохо, из Лаик вы вышли четвертым. Это дало мне надежду, что вы и впрямь не безнадежны. Позже я узнал, что это ваш друг дал вам шанс войти в первую четверку. Кажется, это был Йоганн Катершванц? Поправьте меня, если я ошибаюсь. Без его помощи с вашей отвратительной манерой фехтовать вы бы не вошли и в восьмерку, — отец презрительно фыркнул. — Даже несмотря на это я продолжал надеяться, что из вас выйдет что-то путное. Ведь смогли же вы, Леворукий и все его кошки, найти себе друзей и убедить их дать вам шанс! Увидели же они в вас что-то достойное. Как оказалось, по уровню глупости вы превзошли даже вашего отца. Он хотя бы смог ее осознать и остановиться. Вы же стремились уничтожить себя еще более быстрым и изощренным способом. Что ж, вы этого добились. Правда, как потом выяснилось, вам хотелось совсем не этого. Удивительно, что вам потребовалось умереть, чтобы это понять. К чему я, собственно, завел весь этот разговор. Хочу, чтоб вы поняли, почему, несмотря на все, что вы и ваш отец натворили, я согласился взять к себе Кэтрин. Надеялся, знаете ли, что хотя бы в третий раз мне повезет. Младенец-Окделл, девочка, чистый лист. Как выяснилось, ваша наследственность неистребима. Знаете, что она сделала? Уничтожила свое счастье во имя чести и справедливости. Вам не кажется это странной закономерностью? Отец снова взял паузу. — Вы закончили, Алва? — Голос раздался из ниоткуда. Казалось, говорила сама комната, тихо, тяжело и мрачно. Даже воздух сгустился и сделался холоднее. Я заметил, как изо рта у отца вырвалось облачко пара. — Надо же. Вы решили нарушить обет молчания? — иронично вскинулся он. — Я просто ждал, когда вы соизволите сказать все, что думаете. Было интересно, спасибо, — Окделл все еще оставался невидимым. — Не понимаю, почему кто-то еще уверен, что вы испытывали ко мне какую-то неземную страсть? Даже ваш сын пришел ко мне с этой чушью. Право, неловко было его слушать. Но не огорчать же мальчика? — Рэнцо начитался романов, — насмешливо сощурился отец. — Надеюсь, сегодняшняя выходка вашей дочери его отрезвит. Мне для этого в свое время потребовалось почти умереть. Очень надеюсь, что сгоревший архив будет самой страшной его потерей из-за любви. — Ах, да. Винная улица. Как же вы допустили такой просчет! Трудно поверить. И куда смотрел ваш отец? — попытался уколоть его Окделл. — Все совершают ошибки. То, что я связался с вами и вашей дочерью — прямое тому доказательство. У меня невольно вырвался тяжелый вздох. Ну, надо же! Я и не думал, что между ними все так сложно. В прошлый раз они оба показались мне настроенными более дружелюбно. Теперь же вся беседа свелась к попыткам посильнее уязвить друг друга. Вот только я не мог понять, почему ссорились они, а больно было мне. — Про Кэтрин вообще молчите, — огрызнулся Окделл. — Ваши претензии нелепы. — Неужели? Когда это я предъявлял вам относительно нее какие-либо претензии? Я лишь сказал, что она целиком и полностью пошла в вас. С чем вас и поздравляю, можете ею гордиться, — насмешливо ответил отец. — А вам не кажется, Алва, что дело вовсе не в моей дочери, а в допущенных вами ошибках? — Окделл внезапно успокоился. Голос его сделался холодным и рассудительным до зубовного скрежета. Я понял, что в нем снова взяла верх его рациональная, бездушная часть. Если, разумеется, слово «бездушный» можно применять к неупокоенной душе. — Просветите же меня, — язвительно предложил отец. — Допустим, мы в самом деле столь безнадежны, как вы говорите. Может быть, нам слишком нравится этот образ рыцарей в сияющих доспехах. Но это лишь оттого, что мы хотим защитить тех, кто нам дорог, и тех, кого мы считаем достойными нашей любви и верности. Ради этого мы готовы пойти на все, даже принести себя в жертву, — сказал Окделл. — Возможно, мы упрямы и тяжело переносим перемены. Когда в наш устоявшийся мир вторгается нечто новое, норовящее его сломать или перевернуть с ног на голову, мы обороняемся до последнего. Может, даже чуть дольше, чем того требует здравый смысл. Но это лишь потому, что верность для нас — не пустой звук. — Особенно хорошо Окделлы это доказали, когда ваш отец поднял восстание, нарушив присягу, данную королю, — заметил отец. — И, конечно, было очень мило с вашей стороны подсыпать мне в бокал яд. Такой акт верности Окделлов очень показателен. — У нас говорят: «Клятва, принесенная врагу, не имеет силы», — ответил Окделл. — Важно не то, какие слова ты произносишь, а во что ты веришь. Я верил в Альдо Ракана и был с ним до конца. Я считал его своим королем и не предал его. Вы... вы могли оказаться на его месте. Но вам это было не нужно. — Не имею привычки заводить себе собак. Пусть этим занимаются на псарне, — презрительно ответил отец. — Как же, вы всегда предпочитали кошек, — голос Окделла сочился ядом. — Очаровательные животные. У них всегда есть свое мнение. — У меня оно тоже было! — Да, и я дал вам прекрасную возможность жить согласно вашим убеждениям, — согласился отец. — Чем вы недовольны? — Я мог бы изменить свои убеждения. — Что же это за убеждения, которые меняют, как перчатки? — Человеку свойственно ошибаться, как вы заметили. Я смог бы измениться, если бы вы дали мне время, — горько заметил Окделл. — К слову об этом. Если бы вы сами рассказали Кэтрин, кто она, и дали ей возможность сжиться с этим, сегодня не произошло бы ничего непоправимого. — Я не стал бы доверять такую тайну ребенку, у которого на языке то же, что на уме. А что касается времени, никто не станет ждать, пока вы будете готовы дать правильный ответ, — ответил отец. — Остальные уже поделят добычу и съедят ее, пока вы будете метаться и выбирать. А еще скорее постараются отделаться от лишнего рта. Мне все чаще кажется, что для этого мира вы стали пережитком, от которого он пытается избавиться. Так может, не следует ему мешать? — Вы! — взревел Окделл наконец став видимым. В гневе он забыл хотя бы притвориться человеком и навис над отцом, будто гигантский утес. Ноги его не касались земли. — Если с Кэтрин что-нибудь случится!.. Если хоть один волос упадет с ее головы, я!.. — Что — вы? — казалось, отца совершенно не впечатлила эта вспышка ярости. — Я найду способ сдержать слово, данное вашей жене! — Окделл ткнул его пальцем в грудь, и тот предсказуемо прошел насквозь. Отец вздрогнул. Судя по всему, подобные ощущения были не из приятных. — Можете угрожать сколько угодно, — он встал. — Но не забывайте, что покинуть эту комнату без моего разрешения вы не сможете. А если станете вести себя неподобающе — я буду вынужден вас выгнать. — У вас ничего не выйдет, — Окделл снова успокоился и теперь взирал на отца совершенно бесстрастно. — Вы сами прежде сказали, что я недостаточно старался. — Я мог бы сколько угодно утешать себя этой мыслью. Но правда в том, что ничто не заставит меня уйти из этого дома, пока я не получу желаемого, хотите вы этого или нет. — Не понимаю, чем вас могла утешить подобная мысль, — отец сделал шаг к двери. — Это не имеет значения, — призрак высокомерно отвернулся. — Вы были нужны мне, чтобы добраться до архива Штанцлера. Теперь вы сделались абсолютно бесполезным. Разве что у вас завалялось еще что-то подобное, — он выжидающе посмотрел на Окделла. — Ищите в классике, герцог. Катарина любила классику, — губы призрака скривились в гротескное подобие улыбки, и он снова исчез. Отец вернулся и подобрал ключи. Потом, уже взявшись за ручку двери, сказал: — Неужели вы так хотели добиться моего внимания, что решили стать призраком? В таком случае вам лучше найти себе другую цель или упокоиться с миром. Не поймите меня неправильно, Окделл, я не питаю к вам неприязни. Вы ее не заслуживаете. Моей симпатии тоже. Для того, чтобы получить желаемое, вам нужно было стать чем-то большим, чем вы были. Я надеюсь, вы это понимаете. Он не стал дожидаться реакции. Понял, наверное, что ответа не будет. Он ушел. Я остался стоять. Некоторое время спустя Окделл вновь сделался видимым. Он сидел в кресле, плечи его были опущены, а взгляд уперся в пол. Мне показалось, что он сейчас заплачет, но этого не произошло. Только странная болезненная гримаса так и не сошла с его лица. Я топтался на месте, не зная, что делать. Для чего я стал свидетелем этой встречи? В груди у меня все клокотало от возмущения. Зачем отец так жестоко солгал? Мне очень захотелось как-то утешить Окделла, сказать, что отец просто разозлился из-за бумаг. Но... что если нет? Последние слова он произнес так спокойно и обыденно, что они прозвучали искренне. Неужели не было никакой не случившейся великой любви? Просто мальчишка, влюбленный в своего эра, и взрослый, состоявшийся Первый маршал, поглядывавший на оруженосца со снисходительным интересом. Так легко приписать им взаимное влечение. Люди склонны добавлять в такие истории совсем неуместной романтики. Могли они принять безразличное добродушие отца за любовь? Запросто. При должной фантазии можно представить что угодно. Правдой был лишь влюбленный запутавшийся юноша, отчаявшийся привлечь к себе внимание блистательного монсеньора. Наверняка эти чувства приводили самого Окделла в ужас, ведь он слыл ярым эсператистом. Как же это, должно быть, больно: наблюдать, как объект твоих грез, ради которого ты был готов отречься от всего, что тебе дорого, смотрит на других, более способных, более ярких, более успешных. А тебе остается лишь кусать от досады губы и, дурея от ревности, сыпать неуклюжими оскорблениями, ввязываясь в дуэли в надежде выйти победителем хоть так. Или умереть, избавившись от страданий. Вряд ли Окделл хоть раз осмелился сказать вслух о своих чувствах. Но у него и так на лице было все написано. А отец... терпел? Принимал? Может, чужая любовь ему даже льстила, как приятный, но совершенно ненужный подарок? Это было бы вполне в его духе. К тому же я не мог не признать правоту его слов: если отец искал кого-то равного, Окделл для него явно был бледноват. Заурядных воздыхателей Рокэ Алве и так хватало. И все же. И все же я никак не мог забыть его слова: «Я дал вам то, чего вы хотели». Что, если шанс все же был, сделай Окделл в ту ночь верный выбор? Горькая насмешка в голосе отца говорила: да. Я смотрел, как Окделл, крепко зажмурившись и плотно сжав губы, пытается перебороть в себе это знание. Много времени ему не понадобилось. Когда я протянул руку, чтобы коснуться его плеча, призрак вновь обрел контроль над собой. Я почувствовал под пальцами ледяную пустоту и проснулся. ** Я сел на кровати весь в поту. Сердце мое колотилось, как бешеное. Сон оставил у меня ощущение подавленности и боли. Я так и не понял, зачем мне его показали. Чтобы окончательно прояснить отношения между этими двумя? Но зачем об этом знать мне? Какое я к ним имею отношение? Что мне теперь, бегать за отцом и умолять его дать Окделлу еще один шанс? Только, вот незадача, Окделл был давно и бесповоротно мертв, а отец... совершенно определенно, он имел полное право не давать никаких шансов призраку человека, который все испортил своим предательством. От этой мысли рот мой наполнился вязкой горечью безысходности. Я сочувствовал Окделлу, но ничем помочь ему не мог. Разве что взять на себя заботы о будущем его дочери. Нет, отец определенно не мог иметь в виду того, что сказал. Я не верил, что он способен точно так же, как в свое время Окделла, вышвырнуть Кэтрин из нашей семьи, отказав ей во всякой поддержке. Это было попросту невозможно. Не знаю, зачем он это сказал, чтобы позлить призрака или заставить его подергаться, но одно я знал точно: мой отец — не подлец и не дурак. А уж о герцогине Елене и говорить не стоит. Сколь бы ни были натянутыми отношения между ней и Кэтрин, она никогда не позволила бы совершить ничего, что повредило бы нашей семье. Нуждалась ли Кэтрин еще и в моей поддержке, или я бы только помешал ей сделать правильный выбор? Да, возможно, это было бы разумно. Так нашептывал мне кто-то прагматичный, трусливый и совершенно бездушный. Недолго думая, я отмахнулся от этого голоса и встал с постели. Нет, никогда я не брошу Кэт, даже если она навсегда останется только моей сестрой. Лишь бы живая, лишь бы не печальный призрак в сером или черном, заключенный в четырех стенах монастырской кельи. Хватит нам одного призрака-Окделла. Довольно несчастий на твой род, моя девочка. Отец прав: кому-то из вас должно повезти. Если не мертвому, так живой. Радуйся! У тебя есть великая драгоценность, за которую твой отец продал душу: любовь. Пускай запретная, но взаимная. Это гораздо лучше, чем смерть. Это то, ради чего стоит жить. Я начал одеваться. Я должен был сказать ей все это. Времени было только десять. Оказывается, я проспал совсем недолго. Снизу доносились голоса и возня слуг, из кабинета отца пробивался свет. Я миновал на цыпочках полуоткрытую дверь. Отец меня не заметил, а если и заметил, то не окликнул. Возможно, он просто спал прямо за столом. В последнее время такое случалось с ним все чаще. Я не хотел сейчас с ним видеться. Не только оттого, что шел говорить с Кэтрин на запрещенные темы. Я не хотел, чтобы отец понял, что я знаю о его разговоре с Окделлом. Не уверен, что я мог бы просто посмотреть ему в глаза. Поэтому я постарался пройти мимо его комнаты как можно тише. Я опасался, что герцогиня Елена вернулась и в этот момент сидит вместе с Кэтрин. В ее собственных покоях горел свет, но это ничего не значило: там всегда было полно служанок, которые в отсутствие госпожи мыли, убирали, приводили в порядок вещи. Часть прислуги Елена в свое время привезла с собой из Ургота. Я поймал одну такую за рукав и спросил, дома ли герцогиня. Та глупо хихикнула, но ответила на плохом талиг, что госпожа еще не возвращалась. Я кивнул и хотел было уже уйти, но девица странно смотрела на меня кукольными голубыми глазами, продолжая глупо улыбаться. Я порылся в карманах и дал ей талл. Девица упорхнула, надув губки. Кажется, она хотела совсем не этого, но мне, собственно, было плевать на желания служанок. Я шел к своей любимой женщине. Я должен был сказать ей много всего важного, и ничто впервые в жизни не стояло у меня на пути. Кроме запертой двери и окделлского упрямства. Я надеялся, что, прежде чем начать скандалить, Кэтрин меня хотя бы впустит. Я постучал, но мне никто не ответил. Из-под двери пробивался тусклый свет. Тогда я постучал снова. Шуметь было опасно — я не хотел привлекать к себе внимание. Когда я проделал то же самое в третий и в четвертый раз — с тем же результатом, то начал испытывать смутное беспокойство, стремительно переросшее в полноценный страх. Тишина в комнате казалась мне зловещей. Что, если Кэт под влиянием чувств что-нибудь с собой сотворила?! Я вынужден был сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы избавиться от нахлынувшей паники. — Кэтрин, открой сейчас же. Я знаю, что ты меня слышишь, — как можно тверже произнес я в замочную скважину. К моему несказанному облегчению, по ту сторону двери завозились, но Кэт мне так и не ответила. — В самом деле, это уже не смешно! Учти, я смогу добыть запасной ключ и открыть эту кошкину дверь! — рассердился я. Раздался скрип кровати и глухие частые шаги. — Лоренцо Алва, по какому праву вы со мной так разговариваете?! — раздалось громкое недовольное шипение. — А зачем было так меня пугать?! — сердито ответил я, также полушепотом. — Я думал, с тобой что-то случилось! — Нет, абсолютно ничего не случилось! — в голосе Кэт была ирония на грани истерики. — Просто я не хочу никого из вас видеть! — А придется! — Я снова стукнул в дверь и для пущего эффекта подергал за ручку. — Если не хочешь, чтобы сюда сбежался весь дом, впусти меня сейчас же! — Зачем? — после секундной паузы подозрительно спросила Кэт. Я закатил глаза. — Нужно! В комнате снова воцарилась тишина. Я уже подумал было, что Кэт ушла, чтобы продолжать злиться на весь мир, когда в замке нерешительно заскрежетал ключ и дверь тихонько отворилась. В проеме показалась Кэт — растрепанная и в халате поверх ночной сорочки. Наверное, кто угодно воодушевился бы, увидев свою любимую в столь откровенном виде, но не я. Кэт имела вид бойцового петуха, которому хорошенько наподдали, но он готов еще сражаться. — Ладно, заходи! Только тихо. Не хватало, чтобы тебя здесь кто-нибудь увидел, — она быстро втянула меня в комнату и закрыла дверь. — Подумать только, как низко я пала! Ночью одна в комнате с мужчиной накануне собственной свадьбы! — простонала она. — Так значит, ты все же выйдешь за Октавия? — уточнил я с надеждой. — Не надейся! — возмущенно прошипела она, ткнув в меня пальцем. Мне тут же вспомнился аналогичный жест ее отца. Я был уверен, что Кэт сейчас очень хотелось смотреть на меня сверху вниз, но она, к счастью, не была призраком Ричарда Окделла ростом с колокольню. — Я не позволю никому из вас наделать из-за меня глупостей! Я не хочу, чтобы ты закончил, как... — она запнулась, нерешительно закончив. — Как он. Не нужно было пояснять, кто такой «он». — Твой отец хотел бы, чтобы ты прожила счастливую жизнь, — тихо заметил я. — Ты не можешь этого знать! Он умер давным-давно! — враждебно ответила Кэт. — Он был убийцей и предателем! Я — дочь убийцы, Рэнцо, — она беспомощно посмотрела на меня. — Твой отец не был плохим, — заверил я ее. — Просто ему не повезло. — Но он совершал ужасные поступки! Я не хочу, чтобы со мной произошло то же самое! Не хочу никому зла. Но правда ведь всегда выплывает наружу? Верно, Рэнцо? — она отчаянно посмотрела на меня. — Лучше думать так, — согласился я, беря ее руки в свои. — Но ты ведь любишь нашу семью? — Семью? — она истерично всхлипнула. — Какую семью? Ты — бастард, я — приемыш, герцог и герцогиня не любят ни друг друга, ни нас с тобой! О какой семье ты говоришь? — В семье, вроде нашей, долг превыше всяких чувств. Неужели не этим ты руководствовалась, соглашаясь выйти замуж за Октавия? Ты тогда уже знала, что незаконнорожденная. Что изменилось? — спросил я. — Все! — воскликнула Кэтрин. — Я — дочь личного врага короля! Такое не прощается! — Вот именно! — подтвердил я. — Подумай, что будет с нами всеми, если король о тебе узнает? — А что будет? — с опаской спросила Кэт. — В ссылку сошлют? В тюрьму могут посадить? — Пожалуй, могут, — подумав, согласился я. Мне не хотелось ее пугать, но если страх заставит ее молчать, я буду лгать ей, сколько угодно. Тем более, не такая уж это ложь, если подумать. — Возможно, даже казнят, как за измену. Кэтрин содрогнулась. — А если он просто так узнает? — тихо спросила она. — Тогда лучше все отрицать, — твердо ответил я. — Если ты дашь ему шанс ухватиться за твое признание, тем более, сама к нему придешь, нас всех накажут. Это все равно, что я пришел бы к королю с архивом Штанцлера и начал его шантажировать. Ты ведь не хочешь, чтобы я так поступил? — Конечно, нет. Но я думала, ты и так собирался это сделать, — добавила она, неуверенно глядя на меня. — Мы с Хулио обсуждали, как обезопасить нашу семью в случае, если правда все же выйдет наружу. Архив был одним из вариантов. Разве ты ничего не слышала? — с надеждой спросил я. — Я слышала, что Ричард Окделл — мой отец и из-за этого вы хотите пойти против короля, — ответила Кэт. — Для меня этого было достаточно. Я знаю, что такое — быть предателем. Это бесполезно и опасно, Рэнцо. Они тебя все равно перемелют и выбросят умирать! — она вцепилась мне в руки. — Иногда король ведет себя неподобающе. Принимает глупые решения, которые вредят другим людям, — мягко ответил я, притягивая ее к себе и поглаживая по голове. — Король — всего лишь человек, Кэт. Его можно убрать и заменить другим королем. Это и называется политикой. — Кто решает, плох король или хорош? Откуда ты знаешь, кто прав, а кто — нет? — глухо спросила она, уткнувшись лбом мне в плечо. Я невольно улыбнулся. Все-таки это было здорово — обнимать ее, чувствовать ее тепло, слышать, как она дышит. Живая, вспыльчивая, упрямая. Вся моя и не моя. И никаких мечей Раканов и луж крови. — Я не знаю. Никто, наверное, не знает до конца. Даже самые великие мудрецы, — я почувствовал, как она вскинулась, чтобы возразить и добавил: — Для меня права моя семья. Что бы ни случилось. Короли приходят и уходят, Кэт. Времена изменились. Сюзеренов может быть множество — верность теперь гибкое понятие. Семья же одна, от нее никуда не деться. Ее благополучие — залог твоей силы. Даже если в ней нет любви, всегда будет долг, у нас перед семьей и у нее перед нами. Выше кровных уз только кровная клятва, именно потому, что она может уничтожить твою семью. — Почему же тогда короли не берут кровную клятву со всех своих подданных? — тихо спросила она. — Разве для них это не было бы залогом безопасности? — Да, верно, было бы, — согласился я. — Но это и к лучшему, что не берут. Может быть, короли просто задумываются иногда о том, что они тоже могут быть не правы? Кто их тогда остановит, чтобы спасти страну? Сколько отец намучился с этой кровной клятвой — подумать страшно! Хорошо, что теперь он — не Первый маршал. — Ты уверен, что клятва больше не действует? — обеспокоенно спросила Кэтрин. — А как насчет клятвы... моего отца, которую тот нарушил? На мне точно никак не скажутся ее последствия? — Грехи твоего отца никак на тебе не отразятся, если ты не позволишь им это сделать, — уверенно ответил я. — Все уже давно уплачено жизнью и кровью. Если с тебя кто-то будет требовать большего — гони его в шею. Ты никому из них ничего не должна. Даже королю. — Ты хорошо говоришь. Но я не уверена, что ты прав, — упрямо ответила она. — Я запуталась, Рэнцо. Я боюсь наделать ошибок, как мой отец. Что правильнее, скажи мне? — Правильнее забыть о твоем отце, — ответил я. — У тебя только один отец — Рокэ Алва. Он тебя вырастил. Он дал тебе все, что ты имеешь. Он защитит тебя в случае опасности. Остальное — жалкие слухи, не имеющие значения. Это все, что тебе сейчас нужно усвоить. — Но разве кто-то забудет о том, что я — Окделл, если узнает? — Теперь и ты это знаешь. Тебя не удастся смутить или застать врасплох. Все будет хорошо, Кэт. С архивом Штанцлера или без него. — Правда? — она посмотрела на меня с надеждой и виной. Я понял, что ей уже жаль сожженных бумаг, и сказал, чтобы ее утешить: — Правда. Если честно, мне стало гораздо легче, когда он сгорел. Грязные это все же бумаги. С удивлением я понял, что это правда. У меня будто пелена с глаз упала и разом закончились все мистические настроения. Я снова стал самим собой и больше не сомневался, на каком я свете. Так неужели весь мой бред происходил из этого подарка призрака? Я не был уверен. Прошло еще слишком мало времени, чтобы однозначно об этом судить. Но на душе у меня все равно стало спокойнее. — Я рада, — пробормотала Кэт, прижимаясь ко мне. — Я боюсь за тебя, Рэнцо. Я бы не простила себе, если бы узнала, что сделала что-то непоправимое. И не узнаешь, любовь моя. Это лишнее. Во всех своих бедах и глупостях виноват буду я сам. Даже если отсутствие архива меня погубит. Ты не будешь носить это бремя. — Так что же, теперь ты выйдешь за Октавия? — спросил я, прервав затянувшееся молчание. Кэтрин вскинула голову и как-то странно на меня посмотрела. — Ты же не хотел, чтобы я за него выходила, — недовольно сказала она. — Я не хотел. Но это было прежде, чем я узнал, что тебя могут попытаться убить, — виновато ответил я. — Октавий сможет тебя защитить. Сейчас это главное. — А ты — нет? — тихо спросила она. — Я — нет, — пробормотал я, чувствуя себя неудачником, и быстро добавил: — Но только потому, что ты запрещаешь мне ввязываться во всякие грязные игры. — Да, лучше не нужно испытывать судьбу, — согласилась Кэтрин. — Обещай мне, что ни во что не ввяжешься из-за меня. — Тогда ты выйдешь за Октавия и станешь молчать? — уточнил я. — Ты меня больше не любишь? — Кэтрин попыталась вывернуться из моих рук, но я не позволил. Ее предположение меня огорошило. — С чего ты взяла? — озадаченно спросил я. — Ты пытаешься избавиться от меня, как от обузы, — обиженно ответила она. Я вздохнул. — Кэт, ну ты же сама собиралась за него выйти! Я не понимаю, чего ты хочешь! — Я хочу поступить так, как будет лучше для всех, — ответила она. — Знаю, это странно звучит, но я одновременно хочу, чтобы ты меня забыл и нашел себе другую, с которой сможешь быть счастлив, и при этом я не хочу, чтобы ты меня покидал. Я... я люблю тебя, Рэнцо. Очень люблю. Если бы была у нас возможность, никому не мешая, тихо пожениться, я бы душу за это отдала!.. — горячо прошептала она. — Не надо душу! — поспешно пробормотал я в сердцах. — Откуда у вас, Окделлов, такая манера — продавать души за любовь? — Просто я люблю один раз и на всю жизнь, — ответила она. — Не могу поручиться за своих предков, но... — Поверь, это у вас наследственное, — вздохнул я. Вместо ликования «Кэтрин любит меня!» я испытывал довольно тягостные чувства. Мне нужно было убедить ее выйти за Октавия. Отдать ее другому собственными руками. — Вас так и тянет на запретный плод. Твой дед и девица-простолюдинка. Как ее звали? Айрис, кажется? Твой отец и... — я осекся. — Не важно. — Нет, продолжай, — попросила она. — Я скверно знаю историю Окделлов, но могу назвать это имя. И ты назови, не стесняйся. Что уж теперь. Я удивленно уставился на нее. Что? Неужели ей все известно о наших отцах? Быть того не может! Конечно, земля слухами полнится, но это... А потом мне в голову пришло другое имя, и мои глаза изумленно расширились. — Ты имеешь в виду Катарину Оллар? — спросил я. — А кого еще? — удивленно откликнулась Кэт. — Он даже меня назвал в ее честь. — Тебя назвал так мой отец, — признался я. — В честь нее, скрывать не стану. Только в этом нет ничего хорошего, и твой отец ее не любил. — Почему же он убил ее? Я думала — из ревности, — потрясенно спросила Кэтрин. Из ревности — возможно, да только не к ней, подумал я, а вслух сказал: — Да кто же теперь узнает? О покойниках либо хорошо говорят, либо никак. Королева тоже не была святой. Я уверен, у твоего отца была веская причина это сделать. Не хватало еще, чтобы Кэтрин продолжала об этом думать и винить себя в грехах отца. Тем более, если единственная для нее внятная причина его поступка теперь отпала. — Кого же он тогда любил? Мою мать? — продолжала спрашивать Кэт. — Кем она была? Ты знаешь? — Нет, откуда? — честно ответил я. В самом деле, если есть отец, должна быть мать. Но Ричарда Окделла при жизни окружало не так уж много женщин. Никто из них не подходил на роль матери для Кэтрин и, насколько мне было известно, не рожал детей. Не считая, разумеется, Катарины, но уж она-то никак не могла родить Кэт, потому что в то время носила Октавия. Так что на ум приходил неутешительный вывод: скорее всего, это была случайная женщина, подвернувшаяся однажды ночью герцогу Окделлу. Возможно, она даже не была талигойкой, ведь, если сложить даты, получалось, что в то время он как раз путешествовал где-то в районе Агариса или Алата. Как-то она узнала, кем был ее любовник. Может, он оставил ей письмо или подарок. Но вряд ли Окделл, при всей своей спеси, стал бы давать нечто подобное женщине, которая просто удовлетворила его похоть. Скорее всего, он просто назвал свое имя из бахвальства, а она запомнила. Может, и понести от него захотела в расчете на золото. Хотя любой, кому была известна фамилия «Окделл», знал, насколько те бедны. Рассчитывала, что заплатит мой отец? Это гораздо вероятнее, учитывая, где в итоге оказалась Кэт. Интересно, где сейчас эта женщина? Жива она, или алчность сыграла с ней злую шутку? Раздался стук, и мы с Кэт отлетели друг от друга, словно столкнувшиеся в бою клинки. Одинаково испуганно мы уставились на дверь. — Кэтрин, ты не спишь? Герцогиня вернулась, чтоб ее! Я нервно заозирался. — В шкаф! — на грани слышимости прошипела Кэтрин. Недолго думая, я открыл дверцу и нырнул между нарядами. Одно из платьев упало мне на голову. Кэт закрыла шкаф, и я остался в полной темноте. Только в голове мелькнула шальная мысль, что я недооценил Кэт: у нее были все задатки, чтобы в будущем прятать любовников. ** Елену Кэтрин впустила без вопросов и без возражений. Честно говоря, я не особенно понимал, зачем отец приказал своей жене прийти сюда. Неужели думал, что эта женщина сможет уговорить Кэтрин что-то сделать, если это не удалось мне? Но, кажется, я и впрямь сумел — если не убедить Кэт, то хотя бы успокоить ее. Возможно, после ухода герцогини она бы захотела продолжить спор, только уже не на таких повышенных тонах. Я замер в шкафу под свалившимся на меня платьем, не имея даже возможности стянуть его со своей головы и приникнуть к замочной скважине. Мне оставалось только утирать пот и прислушиваться к тому, что происходило в комнате. Елена дотошно выспрашивала Кэтрин о самочувствии, о душевном состоянии и еще о какой-то ерунде. На все это она отвечала односложным: — Да, герцогиня. Кажется, я уже упоминал, что матерью Кэтрин перестала называть Елену давным-давно. Вероятно, такая покладистость весьма встревожила Елену, и тогда она спросила прямо: — Ты выйдешь замуж за Октавия? — Да, герцогиня, — все тем же тоном ответила Кэтрин. В этот момент сердце мое екнуло. Я уже догадался, что ей просто не терпится отделаться от мачехи, и она готова сейчас согласиться на что угодно, только бы та поскорее ушла. Только, как всегда, Кэт не учла, насколько подозрительно выглядит такая покорность. Не удивительно, что Елена, окончательно сбитая с толку, спросила очень ласковым тоном: — Девочка моя, что случилось? Признаться, подобное обращение выбило бы из колеи даже меня, потому что Елена в жизни не говорила своей приемной дочери ничего похожего на «девочка моя». — Что? — растерянно переспросила Кэт, очнувшаяся, похоже, от оцепенения. — Я беспокоюсь о том, что тебе пришлось сегодня услышать, — все так же ласково ответила Елена. — Твой отец сказал мне, что у тебя было нервное потрясение. — Да, наверное, — неуверенно согласилась с ней Кэт. — Но сейчас все хорошо, честное слово! — быстро добавила она. — Мне уже гораздо лучше. Я лягу спать, с вашего позволения. Елена, казалось, ее не слушала. — Ты наверняка злишься на нас за то, что мы сразу не сказали тебе правду, — произнесла она сочувственно. — Я… не злюсь. Просто это действительно было неожиданно, — принялась оправдываться Кэтрин. — Если бы мне только раньше сказали… — Я очень хотела это сделать, правда. Но твой отец был против. — Мой приемный отец, вы имеете в виду, — с легкой горечью уточнила Кэт. — Твой настоящий отец, — ответила герцогиня, и у меня глаза на лоб полезли от удивления. — Разве вы были знакомы? — задала Кэт вопрос, вертевшийся у меня на языке. — Он же умер еще до вашей с герцогом Алва свадьбы. — Да, конечно, он умер, — Елена тяжело вздохнула. — Но сохранить тайну было его решением, и герцог Алва поддержал его в этом. Он надеялся, что так ты сможешь чувствовать себя гораздо свободнее и увереннее. Я не раз говорила ему, что он совершает ошибку, нельзя было прятать от тебя такое. Надо было рассказать сразу, когда ты узнала, что нам не родная. — Да, наверное, стоило бы, — язвительно откликнулась Кэтрин. — Но вы можете рассказать все сейчас. Кем была моя мать? Как я тут вообще появилась? — Правда вряд ли тебя утешит. — Правда не может оказаться хуже того, что я себе навоображаю, — возразила Кэт. — Ну, что ж. Возможно, ты права, — впервые за вечер в голосе Елены послышалась неуверенность. — Все началось в первый год нового Круга. Тогда я только вышла замуж. Это был непростой год для нас всех. Твой отец… я имею в виду герцога Алва, постоянно был очень занят. Все, как могли, пытались ему помочь. Кардинал Бонифаций с супругой решили съездить к ней на родину, в Алат. Как ты знаешь, Матильда Мекчей была сестрой местного господаря. Рокэ рассчитывал заключить с Алатом выгодный договор. Матильда и Бонифаций посетили Сакаци и стали участниками пренеприятной истории. Одна из бывших служанок замка была выгнана со службы с ребенком на руках. Она пришла к Матильде и пригрозила ей скандалом, если та не заплатит ей денег. — Каким скандалом? — почти шепотом спросила Кэт. — Она пообещала всем рассказать, от кого родила ребенка. Тогда все уже знали, что Ричард Окделл убит, что он — предатель и негодяй. Знали также, что в свое время Матильда опекала его и, возможно, захотела бы уберечь ребенка. Официально никаких детей у Окделла не было, род считали прервавшимся. Но, взглянув на тебя, Матильда поверила служанке. Она написала Рокэ, что обнаружила дочь Ричарда Окделла. — И он решил взять меня к себе? — Решил, о чем сообщил мне. Но сделать это было не так просто. Мало было привезти тебя в Талиг и утихомирить твою мать. Нужно было сделать так, чтобы все поверили, что ты — дочь Рокэ Алвы и никого другого. Тогда мы решили объявить о моей беременности. Я отправилась в Кэналлоа и поселилась там в уединенном доме с одной служанкой и повитухой, которая якобы должна была принять роды. Несколько месяцев я никому не показывалась на глаза, говорила, что боюсь сглазить ребенка. Бонифаций привез тебя ко мне, и мы объявили о рождении дочери. Вот так ты оказалась в этом доме. — А моя мать? Что с ней стало? — Ей дали денег, и она покинула Алат. Больше ее никто не видел. — Значит, она может быть жива? — На твоем месте я бы не стала ее искать. Помни, что она отказалась от тебя, когда ты была еще совсем малышкой, — предупредила ее герцогиня. — Возможно, она даже родила тебя, чтобы шантажировать твоего отца. — А он… так никогда и не узнал обо мне? — тихо прошептала Кэт. — Он… — Елена замялась, явно смущенная. — Что — он? Что вы еще от меня скрываете?! — воскликнула Кэт, и я понял, что она готова заплакать. — Видишь ли, девочка моя, — как можно деликатнее произнесла Елена, — твой отец… не то чтобы мертв. — Как это понимать? — недоуменно спросила Кэт. Сердце мое взволнованно забилось. Неужели Елена тоже знала все эти годы о призраке? — После свадьбы мне было очень одиноко, — вдруг призналась герцогиня. — Я вышла замуж по любви, милая, и очень гордилась, что сумела стать герцогиней Алва. Ты даже не представляешь, сколько девушек тогда жаждало оказаться на моем месте, — голос герцогини сделался мечтательным, и я почти воочию увидел принцессу, которая играла когда-то в мистериях. — А он выбрал меня! Самый завидный жених Золотых Земель! Я знала, что он меня не любит, но надеялась, что смогу стать ему хотя бы другом. Это очень важно, Кэтрин,— дружить со своим мужем. Тогда я думала, что, если сумею стать ему союзницей, то смогу завоевать и его расположение. — Он вас очень уважает, — примирительно заметила Кэт. — Да, уважает, — согласилась Елена. — Но это не то, чего мне хотелось в первые месяцы после свадьбы. Разумеется, я молчала. Не хватало еще кому-либо узнать о моих мыслях. Но натыкаться раз за разом на стену равнодушия… Я ведь тогда жила только им и больше ничего в жизни не видела. И с детьми у нас не получалось. Сначала он принял тебя, потом привез Рэнцо. Только через два года после свадьбы я смогла забеременеть. Сказать по правде, Рокэ не слишком-то старался. Его трудно винить — он был слишком занят. Я же оставалась одна. Тогда я начала пить. Просто брала кувшин с вином, бокал, и забиралась в какой-нибудь угол. Не было сил притворяться, что все хорошо. Кэтрин молча ее слушала. Я тоже. — Однажды осенью Рокэ уехал во дворец, а я осталась одна, — продолжила Елена. — Дождь лил, как из ведра. Я вспомнила Урготеллу, как Рокэ впервые приехал к нам — такой красивый, загадочный, блистательный победитель. Как он согласился участвовать в мистерии на мой день рождения, а потом достал откуда-то целый букет настоящих, живых лилий. Это осенью-то! Я тогда не могла поверить, что это происходит со мной. Никому до последнего не говорила, что сам Ворон будет играть Гостя. Боялась, что он не придет. А он пришел. Тогда был похожий вечер. Мне сделалось вдруг так грустно, что я опять взяла кувшин, два бокала (я всегда брала два, чтобы не показалось, будто я пью в одиночестве) и ключ от никому ненужной комнаты. И вот, я сидела там, пила вино, слушала раскаты грома. Было сыро и холодно, а мне — так жалко себя, что я заплакала. А потом появился твой отец. — Как? — Вот так. Я решила тогда, что сплю. Он был красавец, твой отец, и к тому же очень любезен. Я не поняла, кто он, предложила ему вина. Он был страшно похож на Черного Гостя, — Елена усмехнулась. — Мне это показалось романтичным. Наверное, я тогда уже была слишком пьяна. — Но я так и не поняла. Вы его живьем видели, моего отца? Ричарда Окделла? — настойчиво уточнила Кэтрин. Она явно не верила своим ушам, и я ее не винил. Если бы мне кто рассказал подобную историю, я бы тоже принял ее за пьяный бред. — Он мертв, Кэт. Не стоит так волноваться, — мягко ответила Елена. — Я видела всего лишь призрака. Герцогиня сделала паузу, давая возможность Кэтрин высказаться, но та промолчала. Пауза начала затягиваться, и тогда Елена продолжила: — Он возник из ниоткуда за моей спиной. Я тогда не испугалась, только с раздражением подумала, как этот мужчина смог пробраться сквозь закрытую дверь. Люди Рокэ порой бывали так же настырны, поэтому я не слишком-то удивилась. Он попросил меня перестать плакать, сказал, что в комнате и так слишком сыро. Его слова меня развеселили. Я поняла, что раньше никогда его не видела, и спросила, кто он. Он не ответил, и поинтересовался, почему я плакала. Я рассказала ему обо всем и о тебе тоже. Ты тогда еще не жила в этом доме, мне лишь предстояло отправиться в Кэналлоа изображать беременность. Мне было обидно, что приходится делать это ради человека, который посмел предать Рокэ. Я так ему и сказала. — А он что? — Он сказал, что и есть тот самый Ричард Окделл, — Елена почему-то рассмеялась. — Я была смущена, потому что он мне понравился. Но твой отец разволновался, начал выспрашивать подробности о тебе. Я отвечала. Наконец, это уже стало меня раздражать. Я, конечно, не приняла всерьез его признание. Но, видимо, хмель начал выветриваться, и я поняла вдруг, что он полупрозрачный. — Вы тогда сильно испугались? — Я услышал шуршание. Вероятно, Кэтрин поежилась. — Нет, я разозлилась и велела ему самому заботиться о своих детях, — призналась Елена. — Он тоже рассердился и сказал, что сведет весь дом с ума, если я тебя не приму. — Видимо, он оказался убедительным, — невесело заметила Кэт. — Да, он очень беспокоился о тебе. Теперь я даже рада, что ему удалось меня запугать. Твой отец помешал мне наделать столько глупостей!.. — она вздохнула. — Я только одного не могу понять, — после короткой паузы произнесла Кэтрин, — почему он вообще оказался в этом доме? И почему герцог Алва согласился взять меня к себе? Зачем ему была нужна дочь предателя? Или мой отец и его запугал? — Рокэ его не боится, милая, и никогда не боялся, — мягко ответила Елена. — Он его любит. Поэтому согласился принять тебя, как родную. Возможно, для него и вправду не было разницы. Но я о Ричарде Окделле знала только слухи, мне было трудно понять Рокэ. Ты в этом не виновата, конечно. — Что значит — герцог Алва его любит? — уточнила Кэтрин, в ее голосе звучало подозрение. Я крепко зажмурился, молясь, чтобы Елена не сболтнула лишнего. Но, видимо, та решила говорить правду до конца. — Просто любит, — грустно произнесла она. — Печально сознавать, что я проиграла красивому напоминанию о несбывшемся. — Они были?.. — в голосе Кэт послышалось потрясение пополам с отвращением. Видимо, в этот момент Ричард Окделл упал в ее глазах еще на несколько пунктов. Мне даже стало его жаль. — Нет-нет. Насколько мне известно, до этого не дошло, — поспешила ее успокоить Елена. — Рокэ никогда об этом не говорил и другим запрещал, но ведь любовь, как и кашель, не спрячешь. Если бы, мрачно подумал я. В отце любви к Окделлу было не больше, чем к шкафу, в котором я сейчас сидел. Шкаф его хотя бы не разочаровывал, не отбирал надежду. Хотя, если честно, мне трудно было кого-то судить. Неизвестно, сколько надежд отец отобрал у Окделла, прежде чем тот решился отрубить все одним махом. Было же что-то, кроме глупости, в его поступках? Я попытался представить себе, как Кэтрин травит меня на пустом месте, и не смог. — Замечательно! Мало того, что отец был предателем и преступником, так еще и мужеложцем! — воскликнула Кэтрин с изрядной долей иронии. — Мне осталось только сжиться с этой новостью, если, разумеется, это все подробности! — Ты сможешь принять это? Сможешь выйти замуж и жить своей жизнью? — Наверное, смогу. Завтра — обязательно, — пообещала Кэтрин. Мы оба — и я, и Елена — вздохнули с облегчением. — Это прекрасно, что ты передумала сбегать в монастырь. Поверь, там очень скучно, — судя по голосу, герцогиня буквально сияла. — Зато тут слишком весело. Спокойной ночи. Видимо, Елена собралась уходить. — Спокойной ночи, милая, — ласково сказала она и добавила: — Только, ради Создателя, выпусти Рэнцо из шкафа, пока он там не задохнулся. Хохотать мы с Кэтрин начали одновременно. ** Поглазеть на свадебный кортеж собралась огромная толпа. Кэт опасливо отодвинула занавеску и выглянула во двор. На улице шумели люди. Карету уже подали. Все ждали, когда выедет невеста, но та отдала бы что угодно, чтобы оттянуть этот момент подольше. — Ты благословишь меня? — в который раз спросила она у пустоты. — Перестань прятаться, я знаю, что ты меня слышишь. С призраком Кэтрин пожелала познакомиться той же ночью. Я сказал, что это затруднительно, так как, вероятно, туда нагрянет мой отец. На самом деле, это как раз было сомнительно, учитывая, на какой ноте они с Окделлом расстались, но мне не хотелось рисковать. К тому же у меня все равно больше не было ключа, чтобы открыть комнату. — Ты должен достать мне ключ. — Кэтрин была непреклонна. Я тяжело вздохнул и пообещал сделать все возможное. Утром я отправился к отцу. — Кэтрин хочет его увидеть, — сказал я ему. — Вот как? Стало быть, вы ей все рассказали? — Отец задумчиво побарабанил пальцами по столу. Я так и не понял, расстроила его эта новость или нет. — Не я, а герцогиня Елена, — уточнил я на всякий случай. — Но, в сущности, да, Кэт теперь знает все. Так что насчет ключа? — Что ж, думаю, она имеет на это право, — после минутного раздумья согласился он и вручил мне ключ. — Надеюсь, встреча ее не разочарует. Я тоже искренне на это надеялся. Предсказать, в каком настроении, а тем более состоянии, окажется Окделл, никто бы не решился. Но, во всяком случае, нам больше не было нужды ни от кого прятаться. В первый раз я не пошел с Кэт, хоть она и настаивала. Мне показалось, что я буду там лишним, и остался ждать за дверью. Она вылетела через четверть часа в слезах. — Он отказался меня благословить! Оставшийся день мы развлекали Кэт, как могли. Елена принесла ворох драгоценностей и до вечера примеряла на Кэтрин то одно, то другое украшение, заставляла служанок делать ей все новые модные прически. Мы с Хулио комментировали процесс и результат. В этом не было нужды: все драгоценности, платье, прическа и даже сорт благовоний были выбраны и оговорены заранее. Но женские штучки и впрямь подняли Кэт настроение. Вечером она решила попытать счастья еще раз, но с тем же результатом. На этот раз Кэтрин не стала плакать. Она разозлилась. — Я не понимаю, чего он хочет?! — бушевала она. Я тоже не понимал, потому не мог ее как следует успокоить. В десять Елена выгнала меня из комнаты. Подозреваю, что у Кэт была бессонная ночь. Но она хотя бы не пошла к призраку еще раз, а дотерпела до утра. В последний момент, одетая, причесанная и полностью готовая к выезду, она вдруг остановилась на лестнице и приказала ее подождать. На этот раз я пошел с ней, обеспокоенный, не передумала ли она. Но Кэт всего лишь достала из перчатки ключ. — Пойдем со мной, — попросила она. — Может, хоть тебе удастся его убедить. Я в этом сильно сомневался, но послушался. Мне было любопытно, что скажет Окделл, увидев свою единственную дочь в свадебном платье. Мы вошли и, вопреки возражениям служанок, заперли за собой дверь. Возможно, мы вели себя не слишком прилично, но герцогиня Елена велела нам не мешать. — Ты благословишь меня? — спросила она. — Перестань прятаться, я знаю, что ты меня слышишь. Окделл и вправду не спешил появляться, но после этих слов сдался. — Доброе утро, — вежливо поздоровался я, когда полупрозрачный мерцающий силуэт все же почтил нас своим присутствием. — Не сказал бы, что это так, — кисло ответил призрак. — Я не понимаю, в чем дело?! — в отчаянии воскликнула Кэт. — Тебе платье не нравится?! Украшения?! Прическа?!! Скажи, что?! Я поменяю! Неужели тебе так сложно сказать своей единственной дочери два слова?! — Поменяй жениха! — вскипел Окделл. — Я не хочу этой свадьбы и никогда не дам свое согласие! — Да почему?! Чем тебя принц не устраивает?! — Кэт всерьез рассердилась, не в силах его понять. Я стоял в стороне и старался не отсвечивать. Не потому, что струсил или смалодушничал, я просто понимал, что этом семейном скандале лишний. Хотя, мне тоже был интересен ответ на вопрос Кэт. Отчего же все-таки Окделл так всполошился из-за этой свадьбы? Дело ли только в страхе потерять дочь? Или в чем-то еще? — Он не принц! Он — жалкое человеческое ничтожество! — взревел призрак и добавил гораздо тише и мягче: — Он не сделает тебя счастливой. — Это не тебе решать! — в свою очередь взвилась Кэтрин. — Октавий — хороший человек! Он никогда не причинит мне зла! И он очень умный и добрый! — Но ты его не любишь! И он — не Ракан! — Да причем здесь это?! Они стояли нос к носу, одинаково нацелив друг на друга пальцы. Вспышка обоюдного недовольства таяла в затянувшейся паузе. — Ты не понимаешь всего, Кэт, — тихо и умоляюще произнес призрак. — Просто послушай меня. — Я слушаю! Только ты ничего не можешь толком объяснить! — насупилась Кэтрин. — Ты — последняя из рода Скал. Так уж вышло. Ты должна понимать, что на тебе теперь висит ответственность за наш род. Твой брак выходит за рамки твоего личного дела и даже выгодного по человеческим меркам союза, — тихо ответил Окделл. — Если не станет одного столпа, мир рухнет. Только Ракан сможет заменить Повелителя Скал и дать нашему роду новую жизнь. Поэтому ты должна выйти за него! — Он ткнул пальцем в мою сторону. — Да я даже не старший сын! — признаться, я опешил. — Значит, будешь старшим! — отрезал Окделл. — Ты не хочешь на мне жениться?! — Кэтрин возмущенно уперла руки в бока. Они сказали это одновременно. У меня голова пошла кругом. Определенно, порой я очень хорошо понимал отца. Но, если ему приходилось иметь дело только с одним Окделлом, то на меня враждебно уставились сразу двое. — Хочу! — воскликнул я, запуская пальцы в волосы. — Но не могу! И, вроде, мы вчера уже все решили! — Почему ты на меня кричишь? — Вы сами просили у меня ее руки! Они опять сказали это одновременно. Я начал закипать. В дверь деликатно постучались. — Кэтрин, Рэнцо, вы скоро? — спросила Елена. — Не знаю! — огрызнулась Кэт. — Да! — сказал я. На минуту в комнате воцарилась звенящая тишина. — Ладно, хорошо, — сказал, наконец, я, собравшись с мыслями. — Сейчас мы с Кэт едем на свадьбу. Там она выходит замуж за Октавия. Потом он умрет, и я женюсь на ней. Такой вариант всех устраивает? — Как ты смеешь говорить такое о живом человеке? — возмущенно накинулась на меня Кэт. — А с чего вы взяли, что он вздумает умирать? — гораздо более трезво спросил Окделл. — Да успокойтесь же вы оба! Я тут с вами с ума сойду! — в отчаянии воскликнул я и развернулся к Кэтрин. — Это не мой план, если хочешь знать, а твоего драгоценного Октавия! И я ему верю! — Это уже предназначалось призраку. — Я бы не стал на вашем месте этого делать, — хмыкнул он. — Послушайте, у нас все равно нет выбора, — устало произнес я. — Мне нельзя жениться на Кэт вот прямо сейчас. Официально мы с ней — брат и сестра. Нас никто не поженит. Если, не приведи Создатель, раскроется, что Кэтрин — ваша дочь, никому мало не покажется. Вы же сами этого не хотели, — я вопросительно посмотрел на призрака. — Не хотел, — проворчал тот. — Но и выдавать ее за Октавия тоже не хочу. Одному Леворукому известно, на что способен этот сын шлюхи. — Я тоже дочь шлюхи! — обиженно напомнила Кэтрин. — Почему тебя это не смущает? — Ты — моя дочь, а это огромная разница, — важно ответил Окделл. — Да?! Дочь предателя и убийцы?! Хорошенькая разница, ничего не скажешь! — насмешливо откликнулась она. — Так не повторяй моих ошибок! — в сердцах рявкнул Окделл. — Я и пытаюсь это сделать! — ответила Кэтрин. — Я хочу выполнить свой долг! Разве не так обязаны поступать порядочные люди? — Да что ты знаешь о долге? — взвился призрак. — Если бы у меня была возможность!.. Я бы послал этот долг в Закат! Вместе с Честью и прочей чушью! — Разве ты так и не сделал? Ты предал своего сюзерена! Своего короля! — Да! И очень об этом жалею! Как и ты пожалеешь, если выйдешь замуж за этого бастарда! — Не смей оскорблять Октавия! Ты его совсем не знаешь! Я тяжело вздохнул. Как только Надор не провалился в пропасть раньше, с такими-то обитателями? — Успокойтесь, пожалуйста! — умоляюще воскликнул я, чувствуя, как в висках закипает боль. У меня было ощущения, будто я попал между двумя блуждающими скалами, которые вот-вот столкнутся и раздавят меня в лепешку. Хорошую такую лепешку из Ракана. — А ты вообще молчи! — напустился на меня Окделл. — Рэнцо, не лезь! — вторила ему Кэт. Я снова схватился за голову. — Ладно, вы тут сами разберитесь, я чувствую себя лишним, — устало ответил я, поворачиваясь к двери. — Погоди, я с тобой! — Кэтрин схватила меня за локоть. У самой двери она повернулась и мстительно выдохнула: — Я все равно выйду замуж за Октавия, хочешь ты этого или нет! — Да делай ты что хочешь! — взревел призрак. — Только я все равно буду молиться всем богам, чтобы эта свадьба не состоялась! Я все сказал! — И он гордо отвернулся к окну, потом не удержался, глянул на реакцию Кэт и снова быстро отвернулся. Я не удержался и фыркнул. — Вот как? — Кэтрин, вся красная от обиды и злости, резко развернулась. — Я хотела по-хорошему! Но отец из тебя еще хуже, чем вассал! Не удивительно, что герцог Алва тебя вышвырнул! Ты же никого не любишь! Зря она это сказала. Ой, как зря. Я поспешил схватить ее за руку, чтобы увести, но опоздал. Призрак, еще более выцветший от злости, медленно повернул голову. — Ты не смеешь, — очень тихо сказал он, но так, что мурашки побежали у меня по коже. — Ты не смеешь говорить о том, чего не знаешь, глупая девчонка! — Последние слова он проорал так, что заколыхались шторы и балдахин над кроватью. Над головой Кэт просвистела книга и ударилась о стену. Мы в ужасе пригнулись. Стало вдруг так холодно, что наше дыхание превратилось в пар. Но Кэтрин очень сложно было напугать. — Я знаю все! — крикнула она, отбрасывая с лица выбившуюся из прически прядь. — Ты — жалкое ничтожество, недостойное ничьей любви! Вот ты кто! Все это знают! И он тоже! — Если ты уйдешь сейчас, — Окделл очень часто дышал, хотя был призраком, и, в общем-то, это было ему без надобности, — то станешь такой же, как я! — Я — не ты! — Кэт дернула ручку и бросила через плечо: — Прощай. Дверь грохнула за нашими спинами. Мы стояли в коридоре, пытаясь отдышаться. — Зачем ты ему это сказала? — С упреком спросил я. — Теперь он всерьез разозлится. — А тебе не приходило в голову, что я тоже могу злиться? — Кэтрин бросила на меня враждебный взгляд. — Дай мне пять минут, и поедем. Об этом, — она указала на дверь, — больше не слова. — Хорошо, — вздохнул я. — Но… — Никаких «но», — отрезала Кэтрин. Через пять минут, спускаясь по лестнице, она была уже совершенно спокойна, а ее прическа — безупречна. ** Мы не опаздывали только лишь потому, что Елена подняла всех затемно, и у нас еще остался запас времени. Кэтрин с герцогиней сели в карету, мы с Хулио должны были ехать верхом вместе с почетным эскортом. Опять начал накрапывать дождь. Я запахнулся поплотнее в свой плащ, боясь испортить новый парадный мундир. Хулио натянул на нос шляпу с черными и синими перьями. И кто только придумал устраивать свадьбы осенью! Толпа встретила выезд невесты ликованием. Под копыта лошадей бросали букетики из искусственных цветов и яркие ленты. С лотков торговали пивом, яблоками и медовыми пирожными. Мне ужасно хотелось, чтобы все поскорее закончилось, но кортеж вынужден был ехать медленно и чинно. Шторы на карете были откинуты, и Кэтрин приветственно махала толпе рукой. Никому бы и в голову не пришло, что она только что орала на привидение своего отца — так спокойно и доброжелательно она выглядела. Платье у Кэт было отличное. Портным удалось подобрать такой оттенок синего, который бы ее не портил. К тому же ткань была щедро заткана серебристыми узорами, а черного не было почти совсем. Жемчуг в волосах, сапфиры и бриллианты на шее, длинная кружевная фата — воистину Кэтрин была самой красивой невестой на свете! Когда мы, наконец, доехали до храма святой Октавии и Кэт вышла из кареты, я испытал прилив восторга и гордости. В толпе оживленно зашептались. Отец встретил нас у входа в храм. Он должен был вести невесту к алтарю. Лицо его мне показалось тревожным, но при виде Кэтрин оно разгладилось само собой. Он обменялся короткими приветствиями со своей женой, и мы, возглавляемые Еленой, вошли внутрь, чтобы занять свои места. Кэтрин осталась с отцом. Наше появление встретили оживлением. Октавия еще не было, как и короля. Половину жениха возглавляла королева Евгения. Там же сидели его сестры, Октавия и Анжелика, и толстый король Гаунау — дед королевы. Все, кроме Хайнрика, были в черном. Мне невольно подумалось, что уж больно траурно они выглядели. Хотя, если подумать, мы тоже были преимущественно в черном. Ничего страшного — просто мои нервы. Формально я был приглашен женихом и должен был сидеть на его половине, но не стал придавать этому такого уж значения и занял место со своей семьей. Как только мы сели, за кафедру вышел кардинал Бонифаций. Он уже был красен и, вероятно, пьян. Все встали. После короткой молитвы Создателю заиграла музыка и вошел жених в сопровождении короля. Они торжественно остановились у алтаря, оба в черном. Октавий меня заметил и улыбнулся. Карл выглядел хмурым и будто не выспавшимся. Он казался даже бледнее своего брата. Королева Евгения послала ему улыбку. Церемония началась. Сердце мое заколотилось, словно бешеное, когда Кэтрин в сопровождении отца шла по проходу к алтарю. К человеку, который должен был стать ее мужем. Я крепко стиснул руки в кулаки и старался ровнее дышать, чтобы не выкрикнуть, когда Бонифаций спросит, «Я против!». Все во мне бунтовало. Опять перед глазами мелькнули щупальца спрута, блеснула золотая монета. В церковном хоре послышался злой женский смех. Все смешалось у меня перед глазами. — Рэнцо! Рэнцо, ты в порядке? — Обеспокоенный шепот брата и его прикосновение вывели меня из оцепенения. Я все еще не вполне пришел в себя, но уже смог осознавать, где нахожусь. К счастью, я не упал со скамьи и не сделал ничего вызывающего, просто побледнел и вспотел. — Да, да, — хрипло прошептал я. Горло саднило, будто я только что орал во весь голос. Тем временем жених и невеста уже обменивались клятвами. Я почти ничего не слышал, голова моя кружилась, но встать и уйти посреди церемонии я не мог. Отчаянно хотелось на воздух. Я дернул шейный платок, ставший вдруг слишком тугим. Святые на фресках попеременно превращались в монстров с крыльями, копытами и кошачьими головами. Святая Октавия пристально смотрела мне в душу. Я не мог оторвать от нее взгляда. Тошнотворно запахло лилиями и гнилой водой. Мне с трудом удавалось дышать. Через силу я придал взгляду ясности и осмотрелся. Никто не замечал ничего необычного, лица казались мне нарисованными. И вдруг музыка смолкла, и стало оглушительно тихо. Я сидел, не слыша ни звука, словно разом оглох, только понимал, что что-то идет не так. Что-то происходит. Отец стоял, напряженный, как струна. Кэтрин в ужасе зажимала рот ладонью. Елена вскочила со своего места и кинулась к ней. Хулио до боли сжал мою руку. По проходу бежала какая-то вульгарно одетая женщина. Она принялась хватать Кэтрин за руки и что-то кричать. Голова моя пошла кругом. Я вновь услышал злорадный женский смех. Не в силах стряхнуть наваждение, я тоже встал и, не чувствуя ног, сделал несколько неуверенных шагов к застывшей группе. Бонифаций, бледный и напуганный, крепко сжимал в толстых пальцах свой молитвенник. Король что-то говорил. Храм наполнили его гвардейцы. Они окружили нашу скамью. Не помня себя от страха, я пробился к Елене и Кэтрин и отшвырнул от нее ту ужасную женщину. Король дико уставился на меня, но его тут же загородили спины солдат. Я почувствовал вдруг, как меня кто-то тянет за рукав. Обернувшись, я увидел Октавия. Он указывал мне взглядом на Бонифация, но я не понимал, чего он от меня хочет. Кэтрин вцепилась мне в руку. Елена подтолкнула нас в спины. Бонифаций открыл сбоку от алтаря потайную дверцу. Елена продолжала нас к ней теснить. Прежде, чем нырнуть в нее, я оглянулся и увидел сутолоку из черно-белых мундиров гвардейцев, синие пятна одежд кэналлийцев и пестрые — гостей. Я пытался нашарить взглядом отца, короля или Хулио, но никого из них не было видно. Подчиняясь толчку в спину, я протиснулся в тесный низкий коридор. Елена шагнула следом. Дверца за ней захлопнулась. Звон у меня в ушах начал постепенно стихать. — Что… что случилось? — хрипло спросил я. — Ты что, ничего не слышал? — зло спросила герцогиня. — Не сейчас, не сейчас… — перебил ее пыхтящий впереди Бонифаций. Кэтрин молча сопела, с трудом придерживая огромные юбки. Впереди мелькнула дверь, Бонифаций зазвенел ключами. Я осторожно вытер ладонью пот с лица. Меня все еще немного мутило, а перед глазами вспыхивали цветные пятна. Мы вышли на пустырь, заросший облетевшим кустарником. Повсюду нас окружал высокий забор. Снаружи доносились крики толпы и разгоняющих ее солдат. — Куда теперь? — деловито спросила Елена, отряхивая юбки. Кэт все так же молча сжимала мою руку. — Сюда, — Бонифаций повел нас вдоль ограды. Показалась небольшая калитка, открывающаяся на узкую улицу. Кардинал вновь повозился с ключами. — А это не слишком опасно? — осторожно спросил я. — Вдруг нас там уже ждут? — Предпочитаете остаться здесь? — Бонифаций насмешливо глянул на меня и толкнул дверцу. По ту сторону нас и вправду ждали — глухой экипаж без гербов и несколько мужчин в черных плащах и шляпах, надвинутых на глаза. Я дернулся было схватиться за отсутствующую шпагу, но Елена и Бонифаций уверенно направились прямо к экипажу. Один из солдат любезно распахнул перед ними дверцу. — Ну же, быстрее! — поторопил он нас, и я с громадным облегчением узнал одного из гвардейцев моего отца. Кэтрин, оскальзываясь и путаясь в юбках, ввалилась внутрь экипажа, я — вслед за ней, и мы тронулись. — Почему нас никто не останавливает? — недоуменно прошептал я. Никто мне не ответил. Только когда мы влетели в ворота нашего особняка, Кэтрин сумела отпустить мою руку.