Четвертая стража

Гет
NC-17
Завершён
130
автор
Zirael-L соавтор
Размер:
368 страниц, 47 частей
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
130 Нравится 1188 Отзывы 50 В сборник Скачать

Глава девятнадцатая Часть III Когда ты заглядываешь в бездну...

Настройки текста
Давным-давно отзвучали выстрелы Фронды. Темная громада Лувра, ставшая ареной стольких знаменательных событий, высилась теперь точно опустевший склеп — тело, лишенное души. Король покинул этот дворец, населенный призраками прошлого. Отделив себя от предшественников, он определил для Франции новый курс под эгидой абсолютной королевской власти. Придворные променяли столичные отели на тесные комнатушки в Версале и Сен-Жермене. Бравурный дух двора перенесся за пределы Парижа, уступив арену светской жизни разъевшимся магистратам, финансистам и их степенным женушкам. «Деловым людям» — как, с оттенком презрения, говорили о дворянстве пера. Без сомнения, эти «выскочки», выходцы из третьего сословия, медленно, но верно забирали у старинного дворянства его исконные привилегии, приводя герцогов и маркизов, исчислявших свое родословие веками, в неописуемый гнев. Париж менялся, скрипело колесо истории: вычерчивалась строгая геометрия новых широких проспектов, проложенных вместо узеньких грязных улочек, где не могли разъехаться два встречных экипажа. Благодаря реформам префекта полиции, господина Ларейни, центральные улицы осветились фонарями, исчез печально известный Двор Чудес, и жизнь в Париже стала куда безопаснее. Старый город с его разительными контрастами — между блеском и нищетой, грубостью и манерностью — постепенно уходил в прошлое. Но кое-что, к счастью, оставалось неизменным. По субботам, с двух до пяти, на улице Бос, мадам де Скюдери принимала в своей голубой гостиной всех, кто желал отведать духовной пищи и приобщиться к искусству светской беседы. Особую прелесть этому месту придавало то, что ум здесь ценился превыше титула и громкого имени. Поэтому у графини никогда не скучали. Когда мадам дю Плесси вошла в салон, гости уже расположились кружком вокруг алькова с большой кроватью, на которой возлежала хозяйка. Анжелика села на стул, кивая в ответ на приветствия: кроме дам в обществе присутствовал один мужчина. Поль Пеллисон — верный Акант, старинный друг мадам де Скюдери — занимал место по правую руку от нее. Беседа была в самом разгаре: опоздавшая Анжелика сочла неприличным сразу вмешаться в разговор. Удовлетворившись пока ролью слушательницы, она украдкой разглядывала собравшуюся публику. Кроме завсегдатаев — маркизы де Севинье, мадам де Лафайет и Поля Пеллисона — здесь были еще несколько дам, чьих имен Анжелика не помнила, мадам де Паражонк, которая приходилась Мадлен дальней родственницей, неожиданная гостья — герцогиня д,Альбре, благочестивая матрона не имевшая ни крупицы ума, и, к приятному удивлению Анжелики, мадам Скаррон. Ее тоненькая фигурка почти скрывалась за грузным телом мадам д,Альбре. Франсуаза на первый взгляд выглядела весьма скромно. Но зорким глазом деловой женщины Анжелика легко отличила венецианское кружево на рукавах и корсаже, от лионского. Темно-вишнёвый атлас необычайно подчеркивал оливковую кожу и бархатные глаза вдовы. На тонком пальце поблескивал перстень — один единственный, зато с крупным бриллиантом. Анжелика очень удивилась этим не бросавшимся в глаза, но значительным переменам: откуда у бедной вдовы деньги на подобные изыски? Одолжила у благодетельницы? Или, может быть, это подарки любовника? В этом смысле маркиза дю Плесси была согласна с Нинон: с такой внешностью оставаться в одиночестве — преступление против природы. А вдова Скаррон и правда была хороша собой! Пожалуй, даже слишком! Одна из тех женщин, чья красота расцветает с возрастом, когда другим приходит пора увядать. — …Представьте, дамы, — взяла тем временем слово мадам де Севинье, — моя дочь изобрела моду приставлять к любому косвенному обращению — господин. Она ужасно смешит меня, когда в приватном разговоре упоминает: господин мой муж сделал то, или господин мой отец говорил это. Должно ли наше стремление придать речи пышности и витиеватости доходить до такого невероятного каламбура? В обществе, куда я вчера была звана к обеду, один господин из Лиможа пытался блеснуть остроумием. Стремясь во всем подражать придворной манере, он говорил умопомрачительные глупости: «Это, сударыня моя, превосходная кобылица, а не какой-нибудь, сударь мой, плешивый осел». Каково? Это вызвало шквал неприличного веселья. Бедняга, по-моему, так и не понял, что смеются над ним. Занятный анекдот, который позволил мне увидеть простую истину: он не был бы так смешон, не будь воплощенной карикатурой на наше блестящее общество. — Позвольте, драгоценная моя, — округлила глаза мадам де Паражонк, приятельница Анжелики, безнадежно устаревшая старая дева, чья молодость прошла в салоне Рамбуйе. — Вы считаете, что мы изъясняемся слишком уж витиевато? Но и люди благородные не обращаются друг к другу по крестильным именам, как это принято у простолюдинов. Разве предметы, окружающие нас, не требуют того же почтения, с каким стоит обращаться друг к другу? Разве не этому учат нас музы? Не изящнее ли вместо грубого — взошла луна, сказать - богиня ночи зажгла свой факел. Так, изменив форму, но оставив содержание, мы возвышаем обыденные вещи до нашего пьедестала. Если мы позволим себе огрубеть среди материального, чем младенец, кормящий грудью муз будет услаждать наш драгоценный слух? Дамы, чьих имен Анжелика не помнила, горячо поддержали мадам де Паражонк — им во что бы то ни стало хотелось стушевать мадам де Севинье. Герцогиня д,Альбре жевала губы, нервно поглядывая на соседок — она явно не понимала, о чем идет речь. — Я думаю, здесь нет ошибки: все правы, — умиротворяюще произнесла мадам де Скюдери. — Аллегория — инструмент поэзии, но должно ли в беседе называть роман — приятной ложью или глупостью мудрецов? Должно ли говорить вместо «книги» — немые мастера? Давайте не будем забывать, что между нами присутствуют мужчины, чьи повседневные занятия отличаются от наших и разговоры о предметах чуждых и непонятных заставляют их томиться от скуки. Ведь на полях сражений не слышно гласа муз, там грохочут Марс и Белона. Что скажете, любезный Акант? — Вы правы, несравненная Сафо! И ваше тонкое замечание напомнило мне анекдот, ходивший в обществе некоторое время назад: принц Конде, услышавший как мадам де Лонгвиль читает письмо к своей подруге, воскликнул: «Клянусь громом, испанцам надобно учиться шифровать свои письма у наших дам!» — Так что же — оставим аллегорию в удел поэзии? — Речь сам по себе столь прекрасный инструмент, что не нуждается в искусственных прикрасах, — последовал ответ. Мадам Скаррон поднялась со своего места; своим негромким, но звучным, ясным, голосом она продекламировала. - Ее глаза на звезды не похожи * Нельзя уста кораллами назвать, Не белоснежна плеч открытых кожа, И черной проволокой вьется прядь. С дамасской розой, алой или белой, Нельзя сравнить оттенок этих щек. А тело пахнет так, как пахнет тело, Не как фиалки нежный лепесток. Ты не найдешь в ней совершенных линий, Особенного света на челе. Не знаю я, как шествуют богини, Но милая ступает по земле. И все ж она уступит тем едва ли, Кого в сравненьях пышных оболгали. Слушая мадам Скаррон, Анжелика невольно вспомнила странное предсказание Ла Вуазин. Тогда она от души посмеялась над нелепым предположением: Франсуаза Скаррон — королева Франции! Но сейчас, разглядывая тонкий профиль вдовы, слушая ее чистый, грудной голос, она вдруг подумала: «Зря Атенаис так легкомысленно держится с этой женщиной, гордыня затмевает ей разум. Будь на ее месте я — держала бы мадам Скаррон подальше отсюда, подальше от короля!» Тем временем мадам Скаррон кончила читать и потупила взор, принимая овации. — Прошу вас благодарить не меня, я лишь глашатай великого мэтра. Прочитав этот сонет, я хотела отметить, как опрометчиво пренебрегать естественностью речи и грешить излишней помпезностью. — Увы, это правда! — сказала мадам де Лафайет, — если так выражались в салоне мадам Рамбуйе, это не значит, что так должно говорить по сей день. Основа остается неизменной — остальное лишь прихоть времени, в котором мы живем. Не станем же мы, в самом деле, одеваться по моде двадцатилетней давности! — Сколько мнений, сударыни! Мадам, решите наш спор, — обратилась хозяйка к Анжелике. — Эта честь принадлежит вам, Сафо! Я ни в коем случае не посягну на нее. Мне понравилось сравнение мадам де Лафайет. Я добавлю лишь, что платье должно подходить к сезону и к случаю. То же самое и с манерой вести светскую беседу. В ином обществе полезно блеснуть книжным знанием. В другом это сочтут излишним педантизмом. Где-то можно сыпать остротами, а где-то необходимо соблюдать серьезность. Без сомнения, в ином случае, подойдет пышная аллегория, в остальных — естественность речей только добавит беседе обаяния. — Вы блестяще сопоставили высказанные мнения, мадам. Мне нечего добавить, кроме того, что всякий собеседник хорош по разуму. Если в обществе скучают, вина за это лежит в равной степени на всех собравшихся. Итак, мы распутали Гордиев узел! Последовала небольшая овация, после чего разговор перешел к новому творению мадам де Скюдери — «Клеанира, или версальская прогулка», затем плавно перетек в обсуждение вопроса о знаменитом споре «О Древних и Новых», так взволновавшим все просвещенные умы столицы. В пять часов гости начали расходиться. Анжелика хотела поговорить с мадам Скаррон, но та ускользнула, когда маркиза подошла прощаться с госпожой де Скюдери. Ощутив укол разочарования — таинственность, окружавшая вдову, вызывала жгучее любопытство — мадам дю Плесси расцеловалась с хозяйкой и направилась к выходу. — Вы прибыли в портшезе, сударыня? — осведомилась графиня де Лафайет у Анжелики, которая задержалась в прихожей, закалывая кружевной капор. — Я в открытой коляске, мадам, — ответила Анжелика, бросая последний оценивающий взгляд в зеркало и вешая на запястье веер. Мадам де Лафайет не удержала завистливого вздоха. — У вас столько экипажей! Какой должен быть каретник, чтобы их вместить! Анжелика деликатно улыбнулась: — Это коляска моего мужа, мадам. Он тратит огромные деньги на свои выезды. — Ах, мне ли не знать! — воскликнула мадам де Лафайет, когда они, держась под ручку, спускались со ступенек. — Мои обязанности требуют постоянного присутствия при дворе, рядом с Мадам. В моей карете меняют внутреннюю обивку, а тряски в портшезе я не вынесу, да еще в такую жару. Чтобы прибыть сюда, я воспользовалась наемным экипажем. Он не более удобен, чем гроб на колесах. Анжелика тут же предложила приятельнице свои услуги. Когда дамы садились в коляску, к ним присоединилась мадам де Севинье. Несмотря на то, что особняк Скюдери отделяла от ее дома всего одна улица, маркиза хотела немного поболтать с подругами. Прежде всего, с мадам дю Плесси, которую давно не видела. За время, которое требовалось, чтобы проехать по переулку, она успела заговорить их чуть ли не до смерти: маркизу до сих пор волновало замужество дочери. Ходили слухи, что король собирается назначить де Гриньяна губернатором Прованса. Материнское сердце обливалось кровью — маркиза боялась расставаться со своим любимым ребенком, дочерью — единственным утешением молодости, полной унижений, когда мадам де Севинье приходилось терпеть бесчинства мужа-гуляки и его многочисленные связи, о которых судачил весь Париж. Анжелика уже давно знала из светских сплетен историю любви господина де Гриньяна и мадемуазель де Севинье, счастливо увенчавшуюся свадьбой. Находясь на тот момент в Плесси, она не смогла присутствовать на торжестве. Высадив маркизу у особняка Карнавале, коляска развернулась и покатила по широкой улице Паради. — Король сказал «нет». — Прошу прощения, мадам? — Анжелика оторвалась от созерцания магазинчиков, под которые были отданы первые этажи ближних к дороге домов. — Король сказал «нет», — терпеливо повторила мадам де Лафайет. — Я имею в виду женитьбу графа де Лозена на Мадемуазель де Монпансье! Анжелика раскрыла глаза от удивления. — И как был принят этот удар? — спросила она, думая о новой главе придворной хроники под названием «Выходки месье де Лозена». — Все прошло на редкость благополучно. Очередное заключение в Бастилии сбило с Пегилена спесь. Говорят, он только и сказал в ответ: «Воля Вашего Величества для меня закон, сир». — А Мадемуазель? — О, она убита горем. Но все же нашла в себе силы поблагодарить его величество за освобождение Пегилена. Мадам де Монтеспан с утра прибыла в Тюильри, чтобы ее утешить. Зато Принц* и Герцог* ликуют. Ее высочество кричала, что никогда их не простит. После того как она спасла голову Принца, можно было ожидать хоть толику благодарности! — Дела давно минувших дней, кого они волнуют, — пробормотала Анжелика, затем добавила, обращаясь к собеседнице: — Бедная Мадемуазель! Столько надежд, и вот теперь ее сердце разбито. — Из всего королевского дома только Мадам проявила сочувствие и деликатность. Она, как и все, была противницей этого брака, но у нее доставало такта не вмешиваться в это дело. Ах, бедная дочь Карла Стюарта, с какими унижениями приходиться ей сталкиваться в собственном доме… Пока госпожа де Лафайет читала панегирик Мадам, угнетаемой миньонами мужа, Анжелика задумалась над только что услышанной новостью. Ловко же король нашел время, чтобы взять свое слово назад. Как давно он вынашивал эту мысль? Голос мадам де Лафайет утопал уличном шуме, и Анжелика скоро утратила нить разговора. Наконец графиня оставила ее в покое. «Вы совсем не слушаете меня, душенька, — вздохнула она, откидываясь вглубь коляски. - Я вас понимаю, эта тряска наводит на меня сон». Стуча колесами по мостовой, экипаж въехал на Новый мост. Анжелика подалась вперед, делая вид, что разглядывает лотки торговцев…

***

На следующий день после памятного разговора, Анжелика увидела Его Величество только во время мессы. Придворные, образовав полукруг, смотрели, как посередине капеллы, на небольшом возвышении, молится монарх. Очередной спектакль: король встает, король одевается, король молится, король гуляет. Придворные в часовне не помышляли о боге: глазея на короля, они думали исключительно о делах мирских. Во время Большого Выхода Анжелика застыла в реверансе, опустив голову и не смея взглянуть ему в глаза. В полдень прибыл гонец из Парижа, сообщив об освобождении маркиза дю Плесси. Не помня себя от счастья, Анжелика взлетела по ступенькам в свои покои, где велела слугам закладывать для нее экипаж. Томясь в дороге от духоты — стоило опустить стекло, как шквальный ветер бросал в лицо дорожную пыль — Анжелика считала минуты до встречи с мужем. Перед мысленным взором он представал как в их последнюю встречу: поникший, с бескровным лицом затененным смертью, точно могучий Гектор, сраженный копьем Ахиллеса. "Теперь все в прошлом" — убеждала себя Анжелика. Ее заботами Филипп снова вернется в прежнюю форму. Она предвкушала предстоящее свидание в тени алькова, первое после долгого перерыва, и ее охватывало сладостное томление. Тем временем треклятую карету нещадно трясло: подскочив на кочке, Анжелика, не удержав равновесия, упала и ударилась крестцом о край скамейки. Жавота бросилась к ней, подкладывая подушку под ушибленное место, но Анжелику волновала вовсе не спина, а резкая боль внизу живота. Когда карета въехала в ворота отеля, маркиза увидела пустой двор. Привратник сообщил ей, что маркиз отправился ко двору. Тяжело опираясь на плечо камеристки, Анжелика жестом велела ему убраться с глаз. Филипп уехал. В том, что они разминулись, она увидела тревожное предзнаменование. Правда, в тот момент ее больше волновало собственное состояние. Позволив служанкам раздеть себя и уложить в постель, она велела послать слугу к повитухе, мамаше Корде. Пока Жавота, приподняв подол сорочки, протирала ее губкой, Анжелика кусала губы, боясь увидеть на ней кровавые разводы. Прислушиваясь к своим ощущениям, она ждала, чтобы младенец в ее чреве пошевелился. Пока тянулось ожидание, она проклинала себя за опрометчивый отъезд. Первый раз она сталкивалась с тяжело протекающей беременностью, и ее волевой нрав яростно протестовал. Здоровье никогда не подводило ее, и она не привыкла с ним считаться. Перед глазами вставал образ баронессы де Сансе — некогда первой красавицы Пуату. Иссушенной, увядшей от частых родов и болезней, в конце концов ее доконавших. «Я становлюсь старухой» — мрачно констатировала Анжелика. Чтобы хоть как-то унять тревогу и отвлечься, она велела принести образцы стенных панелей для отделки комнат к летнему сезону. Мадам Корде не обнаружила решительно никаких признаков приближающихся родов. Ещё раз пощупав живот перед уходом, она посоветовала Анжелике оставаться в постели весь день, а также помолиться святой Колетте, покровительнице будущих матерей. Слушая гнусавый голос Мари-Анн, читавший житие святых, успокоенная Анжелика постепенно погружалась в дремоту. Явный толчок в животе заставил ее блаженно улыбнуться. Несчастья миновали. Филипп на свободе! Все наконец-то закончилось. Она вдруг вспомнила о Шарле-Анри и хотела послать за ним служанку. Но голова, которую она хотела приподнять с подушки, точно налилась свинцом. Анжелике ничего не оставалось, как подчиниться могуществу Морфея. Разбудил ее заливистый лай Хризантемы. «Почему никто не догадался выгнать эту паршивую собачонку!» — мелькнуло в полусне. Анжелика открыла глаза и хотела окрикнуть служанку, чтобы отчитать ее за нерадивость. Щурясь от яркого света — полог был поднят — она повернулась и едва не вскрикнула от удивления: на стуле подле кровати сидел Филипп. Он лениво забавлялся, протягивая Хризантеме куриную кость, и как только собачка хотела ухватить ее зубами, его рука резко взмывала вверх. Хризантема тявкала, нелепо подпрыгивая и кружась на задних лапах, как цирковая левретка. — А! Вы проснулись, мадам, — протянул Филипп, кидая кость в угол комнаты, куда следом бросилась собака. Анжелика приподнялась, облокотившись спиной на подушки. Улыбнувшись, она неуверенно протянула к нему руку, чтобы окончательно убедиться, что это не сон. Муж перехватил ее и поднес к губам. — Почему вы не разбудили меня, Филипп? — ласково спросила она, легонько щекоча пальцами внутреннюю сторону его ладони. Он слегка пожал плечами: — Мне сказали, что вы больны, — сказал Филипп, слегка нахмурившись. В его голосе звучали тревожные нотки. — Вы показывались врачу, мадам? — Да, я вызывала мадам Корде. Ничего опасного. Я немного ударилась по пути домой, когда экипаж наехал на кочку. Филипп откинулся на спинку стула, отпуская ее руку: — Вам нужно беречь себя, сударыня, — пробормотал он после некоторой паузы, рассеяно вертя перстень на указательном пальце. Анжелика почувствовала, как в душе шевельнулось разочарование. Что-то было не так. Конечно, она не надеялась, что Филипп поведет себя с несвойственной ему пламенностью чувств. Но все же она ожидала не столь холодного приема. Неужели им впрямь нечего сказать друг другу после долгой разлуки? — Вы вернулись, чтобы увидеться со мной? — спросила Анжелика, подозрительно глядя на мужа. — Не совсем, — вздохнул Филипп, отводя взгляд в сторону. — Король велел мне отбыть в расположение армии. Я уезжаю утром. — Значит, все-таки вас держат в опале! А Лозен, он тоже сослан? — звенящим голосом спросила Анжелика. Она резко выпрямилась на кровати: от разнеженной слабости, с которой она встретила его, не осталось и следа — она вся натянулась, как готовое к прыжку животное. — Лозена освободили, но я понятия не имею, что с ним, — пожал плечами Филипп. — Я пробыл при дворе не больше часа. За это время я успел встретиться только с Лувуа. Он передал мне королевский приказ. Вы знаете, что открывается летняя кампания во Франш-Конте? Король пошел на уступки за столом переговоров, но желает продемонстрировать Европе мощь нашей армии. Разумеется, в будущем он намерен вернуть Франш-Конте… — Филипп, прошу вас! — резко воскликнула Анжелика, прижимая пальцы к вискам.. — Я не понимаю, еще вчера король был настроен доброжелательно по отношению к вам. Я думала, вместе со свободой вам возвращается и монаршее расположение! Филипп ответил тихим смехом, в котором слышалось раздражение: — «Вы думали.. Вы полагали… Как будто король обязан отчитываться перед вами в своих действиях, мадам! А вы не думали, что у короля имеются свои причины ступать так, а не иначе? В любом случае, отъезд станет для меня облегчением. Наконец-то выпала возможность освободиться от утомительной службы при дворе. С тех пор как король заключил мир, меня гложет скука. Я играю, чтобы хоть как-то развлечься. Разве вы не устали жаловаться Молину на мои безумные траты? Здесь, в Париже, я бесполезен. Я устал от пустой суеты. — он бросил эту последнюю фразу с какой-то неизъяснимой горечью. Теперь он смотрел ей прямо в глаза, чуть склонив голову набок. До боли знакомая, загадочная улыбка играла на его губах. Эта тирада, произнесенная тоном уставшего от света философа, заставила Анжелику взорваться от негодования: — Что за глупости! Вы нужны мне! К тому же разве заключение в крепости не избавило вас от обязанностей, столь вам неприятных, пусть на какое-то время. Разве вам не хватило времени пофилософствовать в тиши своей камеры, месье? Филипп удивленно приподнял брови. Его бесстрастные голубые глаза насмешливо блеснули. — Продолжительная лихорадка не дала мне ни единого шанса, мадам. К тому же я подцепил вшей. Так как Анжелика инстинктивно отшатнулась назад. Ее реакция заставила Филиппа насмешливо изогнуть губы. — Пришлось побрить голову. Пожалуй, я не буду пугать вас своим видом без парика, сударыня. Анжелика поджала губы. Эта последняя деталь, которую он сообщил с солдатской прямолинейностью, показалась ей замаскированной издевкой. — Вы были бы очень добры, если бы оставили подробности для своего камердинера, сударь, — холодно отрезала Анжелика и тут же пожалела о сказанном. Неужели она набралась возвышенных чувств в салонах жеманниц? Не будет же она в самом деле падать в обморок при виде ночного колпака, как дочери мадам Рамбуйе! Но Филипп никак не отреагировал на ее отповедь. Он пересел со стула на край постели, снова взял ее руку в свою, поглаживая большим пальцем каждый пальчик по отдельности. — Отдыхайте, сударыня, — произнес он, разглядывая ее ладонь. — Это лучшее, что вы можете сейчас сделать для меня. Вам нельзя долго оставаться в постели. Я слышал, король был недоволен вашим отсутствием? При упоминании короля Анжелика взволнованно посмотрела на мужа. — Филипп, король уже простил меня. Он сказал об этом лично. Я знаю, вы просили меня не вмешиваться, но я просто не могла не воспользоваться случаем… Слепой, не моргающий взгляд мужа сбил ее с мысли. — Ага! Так значит своей свободой я обязан вам? — медленно произнес Филипп, буквально придавливая ее взглядом к подушке. — Нет, исключительно самому себе! — с улыбкой ответила Анжелика, вспомнив рассказ Людовика. — Король высоко ценит вашу преданность. Моя просьба лишь подтолкнула короля к этому решению. — Что же! Я рад, что могу высоко ценить <i>вашу преданность. — несколько церемонно ответил Филипп, сделав ударение на слово "вашу". — Конечно, Вы поступили так, как подсказывала вам совесть. Я благодарен. Он наклонился и быстро поцеловал ее в лоб. — Отдыхайте, мадам. Филипп вышел слишком быстро, ни разу не обернувшись на пороге. Бездумно глядя на дверные створки, за которыми только что скрылся муж, Анжелика предалась тяжким размышлениям. На следующее утро она проснулась спозаранку. Комнату заливал серый, утренний свет, за окном шумел ливень. Анжелика выглянула во двор: заложенная карета уже стояла у подъезда: слуги в промокших плащах, втянув головы в плечи, устанавливали на запятках сундуки и фиксировали их веревкой. Накинув пеньюар поверх ночнушки, Анжелика бродила по комнате. Ей хотелось спуститься, чтобы попрощаться с мужем, но гордость требовала поступить по-иному: если он желает, пусть сам поднимется к ней. Мучая себя таким образом, она увидела в окне Ла Виолета. Сейчас выйдет Филипп. Он поднимется в карету, кучер тронет лошадей... ОН уедет. И разлука снова будет долгой… Она не выдержала и бросилась к двери. Филипа она настигла уже в прихожей. Он поймал ее в объятия и прижал к себе с такой страстью, что в сердце не осталось ни единого сомнения. Анжелика подняла на него выразительный взгляд. Сохраняя приличия на глазах у слуг, она взяла его за руку и увела в кабинет. Заперев за собой дверь, она бросилась к нему на грудь, лихорадочно расстегивая одежду, гладя и трогая его кожу не с лаской, а с какой-то первобытной страстью, будто стремясь вобрать его в себя. Наконец, взяв себя в руки, Анжелика отстранилась и позволила увлечь себя вглубь кабинета, к небольшой софе. Ее охватило почти незнакомое ей доселе чувство, — ледяное нервное пламя, не похожее на привычное возбуждение перед любовной встречей. Ей не нужны были сейчас мужские ласки — едва заметно ноющий живот предостерегал ее от этого, и ее снедало другое желание — доставить удовольствие своему мужчине. Она раз и другой уклонилась от его рук, и наконец, Филипп оставил попытки, подчинившись ее страсти — сейчас она, вероятно, могла даже напугать, похожая на неистовую жрицу Кибелы. Анжелика стремилась отдать свою силу и любовь, через касания, поцелуи, объятия… Анжелика понимала — она не готова к полноценной любовной встрече. Да и ей было все равно, она хотела почувствовать в себе Филиппа, не важно как. Было множество способов доставить мужчине удовольствие: умелая любовница не должна пренебрегать ни одним. Ей нравилось ласкать мужа не меньше, чем получать ласки от него. Целуя его в живот, она расстегнула кюлоты и отодвинула край панталон, позволив себе полюбоваться им, прежде чем с развратной неторопливостью приступить к делу. Склонившись перед Филиппом, она наслаждалась, слушая, как он с присвистом втягивает воздух через стиснутые зубы, испуская короткие стоны на выдохе. Ощущение собственной власти наполняло ее ликованием. Он принадлежит ей, ей одной — с яростью думала она, удваивая натиск под его тяжелой требовательной рукой, сжимающей ее затылок. Это останется только между ними, будет принадлежать им одним. Эта страсть, которая связывает их сильнее других уз. Однажды она откроет им дорогу к полному взаимопониманию. Анжеликой овладел какой-то вакхический транс: неистовый танец страсти все ускорялся, и она почувствовала приближающуюся кульминацию. Вместе с накатывающим волнами удовольствием Анжелика ощутила терпкий привкус унижения. В одно мгновение из госпожи она превратилась в покорную рабыню, в публичную девку, над которой Филипп получил полную власть. Его рука, в судороге сжавшая ее волосы почти до боли, постепенно расслабилась, и Анжелика ощутила легкое поглаживание, ласку благодарности за доставленную радость, и это касание наполнило ее сердце покоем. Анжелика полулежала на софе и смотрела, как Филипп, все еще тяжело дыша, поправляет перевязь. Победная улыбка скользнула по ее губам. Он протянул руку к ее лицу, взял ее за подбородок, проводя большим пальцем то по верхней, то по нижней губе. Она слегка куснула его, коснувшись ногтя кончиком языка. Не найдя слов, выражающих чувства, он только покачал головой. Между ними повисло молчание. Казалось, сам воздух был наполнен тягучей липкой сладостью. Она видела его глаза, охмелевшие от пережитого наслаждения, и ее пронизывала дрожь. Наконец Филипп кашлянул, прочищая горло и сказал: — Пора, сударыня. Карета давно подана. Анжелика кивнула. Она перехватила его руку и запечатлела на ней благоговейный поцелуй. — Храни вас бог, любовь моя, — проговорила она низким грудными голосом. — И вас, мадам, — горячо ответил он, откинув привычную суровость. Словно опомнившись, он отвел взгляд в сторону и быстро, так же как и накануне, вышел. Только спустя несколько минут после того как за ним закрылась дверь, Анжелика пошевелилась. Время страсти прошло, и новые испытания призрачной тенью замаячили впереди. Но на губах до сих пор был его вкус, а рубашка едва уловимо пахла жасмином и рисовой пудрой. Анжелика снова и снова переживала исступление, недавно владевшее всем ее существом: решительно, среди океана невзгод есть островок счастья, за который стоит бороться. </i>
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.