Повесть о доме Кайджо

Из приоткрытых дверей тянуло легким запахом дыма и рыбы — Хаякава сказал, отряд Торы, его старый отряд, пришел еще утром. Кисе замер на мгновение, опираясь на перила веранды. Три года он не видел этих людей — людей, с которыми вырос, с которыми отправлялся в морские походы и ночные вылазки, — и все же, легко мог представить, как они все расположились. Ноде наверняка сидит над котелком и мешает похлебку, братья Асано — перебрасываются ножами, Хомма и Ода спят, запасаясь отдыхом впрок, а Тора, конечно, читает последнее письмо от дочери, ну или донимает всех, кто не занят, рассказами о ней. Стараясь не шуметь, Кисе поднялся на веранду, снял обувь и вошел в комнату. Нет, ему даже не стоило надеяться проникнуть незамеченным — все взгляды тут же устремились к нему. Открыто усмехнуться себе позволил только Тора, остальные опустились на колени в положенном обычаями поклоне. — Сердце мое трепещет от радости видеть вас, мой господин, — сказал Тора, придавая своей речи столичный выговор — наглец, не уступающий своей дерзостью Аомине Дайки! Но хоть Тора и смеялся, нельзя было не заметить — он действительно рад. Кисе опустился на циновки рядом с ним. — Что-то с ногой, господин? — тут же спросил Тора. От его взгляда ничего не могло укрыться. — Небольшая царапина, досаждает. — Кисе качнул головой, показывая, что не желает расспросов, слишком о многом бы пришлось рассказывать. — Вы же обедать собирались? — показал он на очаг с котлом. — Не оставите своего господина голодным? От усталости есть не хотелось, но удобнее предлога, чтобы перевести тему, не найдется. — А вы не отвыкли от простой пище при дворе, господин? — Ноде помешал похлебку, и запах рыбы и трав с новой силой ударил в нос. — Теперь-то мое вам уже не по вкусу придется. — Разве может быть что-то вкуснее пищи, которую ел с детства? Знал бы ты, сколько раз я мечтал о твоей похлебке. Ноде согласно закивал. Он по праву гордился своим мастерством повара, и если и преуменьшал свои достоинства, как сейчас, то только потому, что знал — его тут же начнут нахваливать. За едой и разговорами время летело быстро. Кисе слушал рассказы о том, что случилось в его отсутствие, сам побаловал любопытствующих историями о придворной жизни, но мысли его то и дело возвращались то к путешествию императрицы — доберется ли без помех? — то к дням в Футаоке. Кисе рад был снова встретиться со старыми товарищами, снова сражаться с ними бок о бок. И хорошо, что у него будет несколько дней до приезда императрицы, чтобы заново к ним привыкнуть. Пока не приехал Касамацу с государыней, обязанность занимать гостей и проводить церемонии лежала на Кисе: общий обед или ужин, вечернее моление о здоровье императрицы и скорейшем прибытии. Особенно последнее досаждало, будь он простым воином, сбежал бы от всех этих поклонов и возжигания свечей. Кисе потер бедро и невольно поморщился — рана заживала медленно. Все потому, что приходилось делать вид, будто ее вовсе нет. Хотя Аомине наверняка все понял, если не сразу, то в борделе, когда Кисе почти потерял голову от сакэ и умелых ласк красавицы. Только дурак бы не догадался, зачем его привели в уютный дом, окруженный ивами, это было даже забавно — Аомине действовал с ловкостью придворного интригана. И смотрел, не стесняясь, почти не скрывая жгучего интереса, его возбуждение передавалось Кисе, как раньше, в бою. Легко забыться и утратить контроль, когда на тебя так смотрят. Поставив последнюю свечу, Кисе повел плечами, прогоняя воспоминание. Не самое лучшее время, чтобы думать о борделях, когда ждешь в гости императрицу и охотящуюся за ней армию. Тем более, гонец от Касамацу прибыл в полдень. Оставалось лишь несколько часов дождаться. Наконец слуга вбежал с сообщением. — Господин! Обоз уже виден. Слава богам! — Пусть Хаякава пошлет десять человек им навстречу. Скорее бы. Кисе вышел во двор, нетерпеливо поглядывая в сторону открытых ворот — всадники как раз выезжали, сразу переходя в галоп. Стоило бы, наверное, сочинить подходящее случаю стихотворение, чтобы убить последние мгновения беспокойства и достойно приветствовать императрицу, но нужные слова, как назло, не шли в голову. Общество Аомине Дайки дурно на него влияло. — Вон они! Воины строились, образуя коридор, по которому торжественно проедут повозки, орал на нерасторопных солдат Хаякава, ему вторил Вакамацу — Тоо влились в общий строй, но с воинами Кайджо смешиваться не стали. Аомине видно не было, и Кисе это не удивляло. Интересно, в горных ручьях есть рыба? — Быстро едут, — раздался за спиной знакомый голос. Кисе еле удалось сдержаться, чтобы не обернуться — резко, отшатнувшись. Видно, рыбы в Аояме не водилось. Подкравшийся кошкой Аомине вглядывался вдаль, будто мог различить что-то на фоне темнеющих гор. — Чем раньше ее величество окажется под защитой стен, тем лучше. — Переживаете за свою императрицу? — усмехнулся Аомине, и Кисе почувствовал раздражение. Нет, он был уверен, что Аомине выполнит приказ и будет сражаться на их стороне до конца, но с него сталось бы оскорбить Сацуки своим недовольством. Жаль, что Кисе не удалось победить, тогда все было бы гораздо легче. — Государыня дорога каждому из жителей империи, — медленно сказал он, положив ладонь на рукоять меча. — Кроме Небуи и его клана. И Тоо, договорил за него Кисе — про себя, конечно, кто будет говорить такое союзнику. Аомине, не дождавшись ответа, бросил на него странный взгляд и тоже замолчал. Так, в молчании, они смотрели, как во двор въезжают тяжелые повозки, запряженные волами. Небо на западе догорало алыми всполохами, и солнце уже скрылось за горами, факелы в руках солдат огненным ожерельем окружили первый экипаж. Сердце Кисе забилось чаще, когда из-за полога показалась закутанная в шелка фигура. Аомине рядом заинтересованно хмыкнул, и Кисе подумал, что он, вероятно, не имел чести видеть императрицу. Опускаясь на колени, Кисе невольно скосил на него взгляд: Аомине, почти не скрываясь, смотрел на подходивших к ним женщин, по случаю темноты не прятавших лица. Наглец! — Кисе. — Перед глазами был край кимоно, красная ткань в темноте казалась черной. — Мы рады видеть вас и быть под вашей защитой. Сацуки говорила с положенной церемонностью, но в ее голосе слышались облегчение и усталость. Кисе вздрогнул, когда совсем рядом заплакал ребенок. Наследник. — Государыня, я недостоин такой милости. Аомине рядом то ли хмыкнул, то ли подавился восклицанием, и Кисе захотелось его убить. Вот прямо сейчас. — Это Аомине Дайки, ваше величество. Он прибыл со своими людьми, чтобы… — Я знаю, Кисе, — Сацуки не дала ему договорить. Все-таки слишком устала, демоны бы побрали эти церемонии, пусть даже такие, непростительно простые, будто в крепость прибыла распоследняя из фрейлин. — Я благодарна. — Кисе, проводи государыню в ее покои, — крикнул издалека Касамацу. — Я принесу принца. Ребенок надрывался плачем, и Сацуки нетерпеливо переступила, заставляя Кисе поторопиться. Аомине, так и не произнесший ни слова, тоже встал и отошел в сторону, не собираясь ни помогать, ни мешать. Кисе успел заметить его взгляд на Сацуки — так не смотрят на божественных супруг императора. Раздражение на Аомине поднялось с новой силой, и, кажется, что-то отразилось на лице, потому что Сацуки удивленно приподняла нарисованные брови. — Все в порядке, — ответил Кисе на невысказанный вопрос. — Комнаты готовы, и я велел нагреть воду. Ужин подадут, как только вы прикажете. — Хорошо. Я останусь с дамами, отложим все разговоры на утро. Касамацу тоже нужно отдохнуть, он вторые сутки на ногах. Сацуки покачивалась от усталости, и Кисе не мог не восхищаться ее выдержкой и упорством — даже сейчас ее голос звучал твердо. Говорили они тихо, благо во дворе и так было шумно: слуги разгружали повозки, перекрикивались солдаты, встретившие знакомых, кто-то смеялся. Можно позволить себе побыть семьей, а не императрицей и ее подданным. — Этот Аомине. У тебя с ним... трудности? — все-таки спросила Сацуки, пока Кисе сам открывал седзи. — Ты нехорошо на него смотрел. — Нет. — И Кисе не врал. Он даже сам удивился, осознав — у него нет трудностей с Аомине, что бы там между ними ни было, это совсем другое. — Я приглашу его на обед завтра? Сацуки кивнула и озабоченно оглянулась: к Башне Цапли подходил Касамацу с драгоценным свертком. Фрейлины шли за ним свитой, и Кисе улыбнулся, настолько непривычным было зрелище. — Сайсё, прими принца, — велела Сацуки, и немолодая, но еще красивая дама осторожно забрала беспокойного младенца из рук Касамацу. Тот облегченно вздохнул, и так громко, что сам, кажется, смутился. — Нам всем нужен отдых. — У вас только пять дам? — Кисе никогда не видел императрицу со столь малой свитой. Две девушки-служанки едва ли лет тринадцати, плотная женщина, по всей видимости, кормилица, Сайсё, убаюкивающая сейчас ребенка, та самая Миарэ-но Сэдзи, на письмо которой Кисе так и не ответил, и три младших фрейлины. Им случилось разделить ложе как раз накануне его отъезда — без обязательств и к взаимному удовольствию, недолговечному, но приятному, как роса на заре. Тем невежливее было его молчание. Но Кисе был рад ее видеть. — Остальные продолжат молиться в храме за здоровье императора и наследника, — ровным тоном сказала Сацуки, и Кисе решил не спрашивать, что с ними сталось. Хорошо, если просто в монахини постригли. — У тебя все готово? — Касамацу положил руку ему на плечо, и Кисе почувствовал запах пота и пыли. Так пахнет дорога. И усталость. — Конечно. И для тебя тоже. — Идите, — отпустила их Сацуки. — Завтра, все разговоры завтра. Таким вымотанным Касамацу Кисе видел редко. Разве что в юности, когда они неделю гонялись по заливам за обнаглевшими пиратами, и потом, во время свадьбы Сацуки. Касамацу всегда взваливал на себя ответственность — за мир в провинции, за порядок на море, за свадебные хлопоты — и Кисе одновременно восторгался этой его чертой, и не одобрял то, что себя Касамацу не щадит. Вот как сейчас — упал, не раздеваясь, на циновки и провалился в сон. Даже шум из соседней комнаты, где устраивались на ночлег солдаты, ему не мешал. А Кисе спать хотел, но уже не мог — худшая разновидность усталости. Он вышел во двор, задвинув за собой седзи, и посмотрел на Башню — в окнах еще горел свет, но прямо на глазах кто-то погасил светильники. Сацуки и ее дамы тоже легли. Кисе кивнул Хаякаве, проверявшему часовых, и спустился к крепостной стене — в темноте она казалась бесконечно высокой, сливаясь со скалами и ночным беззвездным небом. Длинные сосновые факелы вырывали из темноты силуэты воинов, стоявших на страже, и от этой картины, будто нарисованной на вычерненной бумаге, веяло обманчивым чувством защищенности. — Стихи слагаете? — насмешливо поинтересовался Аомине, появляясь из чернильной темноты, но на этот раз Кисе даже не вздрогнул. Может, потому что как раз о нем думал. Ну до чего же он наглый! — Размышляю о нравах, — холодно отозвался Кисе. — О почтительности, приличествующей воспитанному человеку, и благоговении перед супругой императора. — Я благоговею, — сказал Аомине. — Еще как. Красота императрицы ослепляет, особенно та, что ниже шеи. Кисе в первый момент просто онемел. Услышать такое о Сацуки, о государыне, о матери наследника… Да и как он умудрился рассмотреть ее в темноте и под слоем одежд?! — Теперь я понимаю, почему вы так рьяно взялись за ее защиту. — Аомине стоял совсем рядом, протяни руку — и дотронешься до обтянутого грубой тканью плеча. — Я защищаю свою императрицу и свой клан, — Кисе чувствовал, как гнев захлестывает его разум, во рту пересохло, будто он не говорил с союзником, а дрался с врагом. — Никто не смеет видеть в этом что-то иное. Если вы позволите себе… Он не смог договорить, не знал как. Просто сказать “я убью тебя” — этого мало. — Ладно, ладно. — Аомине оставался равнодушным, он словно не замечал, как разъярен Кисе. — Никто не смеет любить императрицу не как императрицу, даже вы. И это говорит человек, только что рассуждавший о красоте Сацуки, о самых ее сокровенных достоинствах! Кисе представил, как Аомине, победно улыбаясь, протягивает руку к тонкой белой шее, скользит пальцем ниже, под край кимоно, медленно отводя ткань, и скривился, не сдержавшись. В груди всколыхнулось болезненное и жгучее чувство протеста, даже дыхание перехватило. — Я виновен только в том, что люблю ее как сестру. — Эти слова были почти святотатством, но Аомине первым нарушил законы благопристойности. Вызывающе наглый, он, казалось, хотел, чтобы Кисе тоже отбросил придворную вежливость и манеры, словно ему был нужен не разговор, а новая схватка с мечами в руках. — Моя жизнь принадлежит ей. И клану. — Вы почти отдали ее мне. — Аомине усмехнулся, в темноте блеснули белые зубы. — Свою жизнь. Гнев схлынул, будто его и не было. Кисе тряхнул головой, прогоняя странное чувство — Аомине Дайки будил в нем страсти, о которых он и не подозревал. Одним словом мог превратить его в дурака. — У нас еще будет время решить, кому чья жизнь достанется, — надменно ответил Кисе. — В бою, — уточнил, оскалившись, Аомине. Как кот со вставшей дыбом шерстью — и куда делась вся лень и скука. Рана на бедре стрельнула болью. — В бою, — согласился Кисе. Золотистые ломтики рыбы на белом фарфоре выглядели почти изысканно, будто на снег уронили атласное кимоно. Кисе задумчиво подцепил один палочками и отправил в рот. После бессонной ночи — он с трудом уснул лишь под утро, измучившись тяжелыми мыслями и храпом Касамацу и Хаякавы, — Кисе ощущал себя развалиной. В отличие от Аомине, чья бодрость заставляла чувствовать собственную разбитость еще сильнее. Боги допустили вопиющую несправедливость! — При дворе говорят, что мастер Лю Вэй — колдун, — сказала Сацуки. Она не стала прятаться за ширмой, предпочитая свободу, позволительную в преддверии войны. Они обедали вместе, почти как в детстве — Касамацу, Сацуки и Кисе. И отвратительно бодрый чужак Аомине Дайки. — Он и выглядит так, словно явился из царства демонов. — Да пусть он хоть притащит этих демонов за собой, Ракузану не победить. — Аомине пожал плечами и, опомнившись, добавил: — Государыня. — Он не колдун, — вмешался Касамацу. — Я видел, как он упал на охоте и повредил ногу. Лечили его как обычного человека, а потом он долго хромал. Кисе разговаривать про колдунов было скучно, и он взял еще рыбы. Есть снова не хотелось, но поддерживать беседу не хотелось еще больше. Аомине сидел напротив, и, даже не поднимая взгляд, Кисе то и дело видел его руки — он цеплял палочками рис в клейком соусе, брал чашку, постукивал пальцами по лаковой столешнице, и это помимо воли притягивало взгляд. Кисти у Аомине были широкие и темные, еще темнее, чем руки и грудь. Кисе это заметил еще тогда, на берегу реки у стен Футаоки. — Если бы он не болел и не хромал, он бы выдал себя, — рассудительно заметила Сацуки, но понятно было, что она не больно-то верит в досужие сплетни. В многослойных одеждах неярких тонов императрицу можно было бы счесть обычной небогатой дамой, но дурак тот, кто совершит такую ошибку. Невнимательный, неумный — Сацуки не перепутаешь с фрейлиной или служанкой. — Но кровь он подделать не мог, — возразил Касамацу. — А ее было много. Дерево пропороло кожу чуть не до кости. — А потом он выпил колдовское зелье, выздоровел за одну ночь и дурачил весь двор и лекарей хромотой. — Кисе оставил рыбу в покое и еле сдержался, чтобы не провести устало рукой по глазам. До вечера было далеко, подготовка к осаде шла полным ходом, а он сидел и едва не зевал. — А вы что думаете, господин Аомине? — Сацуки обратилась к Аомине, и Кисе тоже посмотрел на его довольное лицо. Аомине освоился быстро. Он знал себе цену — за эти деньги можно было купить полцарства — и не тушевался перед лицом императрицы. Еще и улыбался так дерзко, что Кисе хотелось ударить по тонким изогнутым губам. Он почти чувствовал, как кулак касается горячей гладкой кожи. В груди стало горячо, и Кисе схватил чашку с родниковой водой, чтобы запить раздражение. Слишком много места занимал в его мыслях Аомине Дайки. — Я думаю, что предстоящая битва — лучший способ это проверить, — сказал Аомине. — Будь он колдун, демон или, в худшем случае, обычный человек, я брошу его голову к вашим ногам, государыня. Сацуки улыбнулась, и Кисе недовольно отвернулся. Он видел, что Аомине ей понравился, и это не то чтобы задевало — Кисе никогда бы не стал мелочно ревновать — но было слегка досадно. Аомине слишком вольготно себя чувствовал для человека, которому было позволено приблизиться к императрице. Кисе то и дело замечал далекие от почтительности взгляды. Касамацу тоже их видел и хмурился, явно дожидаясь повода окоротить самоуверенного союзника, но тот был безукоризненно вежлив. Кисе почти жалел об этом. — Надо будет только вовремя вас разбудить, — хмыкнул он, разглядывая деревянный потолок. Башне Цапли не доставало роскоши, в другое время было бы стыдно принимать здесь императрицу с наследником. — Хотя я бы не отказался увидеть вашу битву с демонами и колдунами. — С людьми точно увидите, — пообещал, усмехнувшись, Аомине. — Бьюсь об заклад, вам столько не убить. Касамацу удивленно посмотрел, перевел взгляд с Кисе на Аомине, открыл рот и тут же закрыл, так и не произнеся ни слова. Сацуки тоже промолчала, лишь прикрылась веером — наверняка скрывала улыбку, сообразил Кисе, запоздало поняв, что ведут они себя… как дети ведут. Не поделили будущую славу. — Мы будем убивать вместе. — Кисе даже поклонился со всей придворной грацией. — Это наша общая битва, с людьми или демонами, не имеет значения. — Вы нам поможете, — энергично заявил Касамацу, не давая Аомине ответить. — Победа нужна и Кайджо, и Тоо. Аомине явно сомневался в том, кто кому будет помогать, но говорить ничего не стал, только поклонился — довольно небрежно. И посмотрел — не на Касамацу, на Кисе — с вызовом. Я убью больше, чем ты. Я убью тебя. Кисе улыбнулся, чувствуя, как становится легче дышать. — Приятно видеть столь сильных воинов, готовых к сражению, — сказала Сацуки, отложив веер. — Тем более, когда от сражения зависит будущее наших кланов. Она ничего не сказала про свою жизнь и жизнь сына. Она и в самом деле не считала это главным, Кисе знал. — Государыня, — Аомине сощурился и вдруг стал серьезен, как священник в храме. — Война кланов доставит неудовольствие вашему супругу. Не решит ли он вмешаться? Кисе был почти уверен, что нет. Императора окружали люди из Ракузана, он видел глазами Небуи, слышал ушами господина Лео, а руками его были их армии. Вряд ли императору вообще доложат об осаде Аоямы — на месте Небуи Кисе хранил бы все в строжайшей тайне. Потом привез бы на пепелище посмотреть на трупы заговорщиков из Кайджо и Тоо, а Сацуки с сыном похоронил бы со всеми почестями. Но все же не стоило сбрасывать со счетов ловкость князя Имаеши и решительность Совета князей. — Мой божественный супруг, — медленно сказала Сацуки, глядя куда-то вдаль поверх их голов, — предпочитает не заниматься делами… низменными. И его окружение бережет его от неприятных новостей. Особенно с тех пор, как правитель Тоо отбыл в свою резиденцию, а мой отец заболел так, что не может покидать покои. — Совет князей не сможет уговорить его вмешаться? — спросил Кисе. Он не мог подвергать сомнению деяния — или бездействие — императора, но в груди каменело от вида тонких морщинок, залегших на белом лбу Сацуки. — Скорее императору пришлось бы уговаривать Совет, — хмуро сказал Касамацу, и Сацуки кивнула. — Совет тоже… очень бережется неприятных новостей. Ждут, какой из великих кланов победит. Кисе очень хорошо понимал, почему Аомине не любил императорский двор. — Эти толстые стариканы забыли про честь. — Аомине, кажется, вполне устраивало, что в предстоящей драке неожиданностей ждать не надо. Мало ли, появись император под стенами Аоямы, они бы пали без единого выстрела колдовских машин Лю Вэя. — Повежливее, — Касамацу окрикнул Аомине так же, как обычно Кисе, тот даже вздрогнул от неожиданности. Оба вздрогнули. — Государыня, вам следует отдохнуть. Мы слишком долго рассиживаемся за едой, когда впереди невпроворот дел. Например, выспаться. Не только же Аомине дремать под чахлыми деревьями, росшими в здешнем саду. Разбудил его Касамацу. Кисе подхватился, резко, не соображая, что происходит, и облегченно выдохнул, увидев в полумраке знакомое лицо. Касамацу сидел на корточках и тряс его за плечо — от души тряс. То-то Кисе успело присниться землетрясение. — Просыпайся давай, — шепотом сказал Касамацу, и Кисе глянул в открытые седзи: замок окутывали мягкие лиловые сумерки, а над Башней Цапли загорелись первые звезды. Это сколько же он спал?! — Императрица ждет. Кисе молча поднялся, поправляя смявшуюся одежду, и кивнул Касамацу. Благодарить за часы отдыха — это была роскошь, которой Кисе не заслужил, — он не стал. Касамацу только злиться будет. Во дворе было прохладно и малолюдно, все разбрелись на ночевку, только с десяток солдат сидели у небольшого костра. На самом верху стен негромко перекрикивались часовые. — Аомине? — спросил Кисе, глядя на дом, в котором разместились воины Тоо. Голос со сна был хриплым. — Спит твой Аомине, — проворчал Касамацу. — И день весь продрых. Был бы он моим вассалом!.. — Ты б его убил, — серьезно ответил Кисе. — Или он тебя. — Руки коротки, — недовольно мотнул головой Касамацу. Под ногами хрустнули камешки, и один из воинов обернулся к ним, выставив руку с факелом — пытался рассмотреть, кто идет. Касамацу даже не глянул в его сторону. Это было странно. — Что-то случилось? — Кисе не нравилось настроение, с которым вернулся Касамацу. Предчувствие войны должно кипеть в сердце золотом, а не сковывать серым свинцом. — Нет. — Если скажешь, я открою тебе тайну, — сказал Кисе, останавливаясь у входа в башню. Это с детства повелось — признание в ответ на признание. Как игра, играть веселее, чем переживать по-настоящему. — Да на самом деле ничего не случилось. — Касамацу не стал отводить взгляд, даже плечами пожал. — Когда мы уезжали из храма… Знаешь, это как плохая примета. Ну, то, что дама с зелеными рукавами осталась там. Кисе от неожиданности открыл рот, но так и не смог ничего сказать. Не золото, не свинец, а зеленые рукава. — Сацуки не взяла ее с собой? Кто она? — Откуда мне знать? — мрачно спросил Касамацу и нетерпеливо дернул плечом. Большего от него уже не добьешься. — Давай свою тайну. Кисе усмехнулся, но правила игры были установлены давным-давно. — Я хочу победить Аомине Дайки. — Сказать это было легко. — Это не тайна. — Но я не хочу, чтобы он проиграл. Вряд ли Касамацу что-то понял. Кисе и сам-то себя не понимал. Сацуки ждала их в том же зале, где они обедали, только сейчас столы были убраны, а вместо них стояла колыбель, которую она легко покачивала. Потомок Аматэрасу смешно сопел и пускал слюни, и Сацуки убирала их платком, как простая кормилица. — Государыня. — Касамацу благоговейно заглянул в колыбель и осторожно, стараясь не шуметь, сел на циновку. — Не волнуйтесь, он не проснется, — сказала Сацуки и потрогала пальцем маленькую, сжатую в кулак ручку. — Я отослала служанок и фрейлин, а с ним не хочу расставаться. — Ваше желание понятно. — Кисе поклонился и тоже опустился на колени. — А я счастлив, редко выпадает случай полюбоваться столь умиротворяющей красотой. — Лучше бы ты думал, а не любовался, — без злобы одернул его Касамацу, и Сацуки засмеялась вместе с Кисе. — Нам слишком многое надо обсудить, и не мир, а войну. Кисе, твое письмо пришло вовремя, и я не устаю благодарить богов. Знал же, что доверять Имаеши нельзя! Он сжал кулак и, наверное, ударил бы по полу, вымещая недовольство, если бы не спящий младенец. Гора ответственности давила на него, и предательство Имаеши могло обрушить ее вниз — тогда под каменным завалом погибли бы все. — Я не хотел писать прямо, — признался Кисе, вздохнув. У него на плечах была своя гора, и камешки с нее то и дело стучали по лбу. — Кто знает, в чьих руках могло оказаться письмо, если бы птицу перехватили. — Как ты узнал? — спросила Сацуки. — Неужели в Тоо настолько беспечны? — Случайно. Услышал разговор в саду. Наверное, я все же удачливее, чем думал в тот день, — Кисе натянуто усмехнулся. — К Аомине приехал гонец от Имаеши, этот Сакурай, знаете его? Худой и вечно извиняющийся. — Знаю, — кивнул Касамацу. — Никогда ему не верил. Извиняется и бьет оленя в глаз со ста шагов. — Мы чуть не стали таким оленем? — Сацуки поджала губы, как всегда делала, когда о чем-то напряженно думала. — Он передал приказ Имаеши предать нас? — Да. Аомине должен был притвориться союзником, но остаться в стороне во время битвы, а потом добить победителя. Странное дело — победа, иногда ее так легко спутать с поражением. А поражение с победой — никогда. — Ясно, — сказал Касамацу, и Кисе почему-то не захотел, чтобы он думал об Аомине как человеке, бьющем в спину. — Аомине это не понравилось. Он из тех, кто любит честный бой и сильных противников. — Тогда ты должен был ему понравиться, Кисе. — Сацуки чуть склонила голову набок, и волосы потекли по ее кимоно блестящим потоком. — Я проиграл. Кисе часто вспоминал их бой, и чем дольше он о нем думал, тем слабее становилось разочарование, и сильнее — желание снова скрестить клинки, пережить восторг и ни с чем не сравнимую страсть поединка. Будь он поэтом, сравнимым с великими поэтами прошлого, и то вряд ли нашел бы слова, чтобы описать красоту их сражения. Зато он мог его повторить, пусть единственный раз. Последний. — Он настолько силен, как рассказывают мои фрейлины? — Сацуки смотрела с любопытством, как будто Кисе рассказывал захватывающую сказку или невероятную сплетню. — Он лучший, — твердо сказал Кисе. Признание далось легко, он всегда был честным с собой. — Я не верю, что ты не можешь его одолеть. — Касамацу задумчиво перебирал нефритовые четки, с которыми редко расставался. Говорил, это его успокаивает, а Кисе смеялся, что при его характере нужны не четки, а нефритовая глыба. — Но сейчас это и не важно. — Это было важно. Мы заключили сделку, что он отправится в Аояму, если я смогу его победить, и я не смог. — Кисе помолчал мгновение, и продолжил: — Он разрешил мне остаться в Футаоке, но… Я не знал, как его уговорить и что ему предложить. Как раз в ту ночь, после поединка, я был в саду и услышал разговор с Сакураем. — И что ты сделал? — Я мог только предупредить тебя и государыню. И попытаться убить Аомине. Сацуки еле слышно вздохнула. В зале стало совсем темно, лишь пара светильников освещала ту часть, где они устроились. — Ну, что это тебе тоже не удалось, я вижу, — хмыкнул Касамацу. — И к лучшему. — Несомненно, — подтвердила Сацуки. — Мы сумели повернуть поражение к своей пользе. И, Кисе… Аомине не знает о том, что ты на него покушался? — Знает. — Кисе был уверен. — Я был осторожен, и у него нет доказательств, но знает. Думаю, он просто собирался убить меня в следующем поединке. И собирается. Только это касается их двоих и больше никого. — Это ради него он оставил тебя в Футаоке? — догадался Касамацу. — Да. Я ранил его, поэтому нужно было время, чтобы он поправился. — А ты? Кисе? — Сацуки обеспокоенно сжала руки, и Кисе поклонился, благодаря за заботу. — Просто царапины, государыня. Сейчас я могу сражаться в полную силу. — У тебя будет возможность, — Касамацу раздраженно щелкнул четками. — Разведчики говорят, войска Хаямы в полутора днях пути, и теперь они спешат. — Машины Лю Вэя с ними? — Не машины, но особое дерево для их строительства, много тяжело груженых повозок. Если бы не они, армия была бы под нашими стенами к утру. Ребенок, потревоженный их голосами, захныкал, и они смолкли, слушая, как Сацуки нежно и тихо напевает ему колыбельную. — Все еще не могу поверить, что Имаеши был в шаге от того, чтобы нас обмануть, — шепотом сказал Касамацу. — Но ты бы видел его лицо на следующий день, после того, как о нашем союзе узнал Ракузан! Кицунэ прикусил собственный хвост. К вечеру он уже покинул столицу, даже не стал ждать, пока уедем мы. Кисе кивнул. — У кицунэ много хвостов, и впредь он будет осторожнее. — Я тоже, — буркнул Касамацу. — Но сейчас всех лис важнее Ракузан. — Тоо в ловушке. — Сацуки передвинула светильник подальше от колыбели. — Теперь они накрепко повязаны с нами, и князь Имаеши пока безопаснее ручного лисенка. Сила Тоо нужна нам не только тут, под Аоямой, но и в дальнейшем, если мы не намерены обороняться постоянно, а решимся выступить против них. В одиночку Ракузан не одолеть. — Это вы, государыня, придумали, как его… приручить? — Надо было всего лишь обронить пару слов при излишне любопытных фрейлинах. Кисе поклонился, отдавая должное уму и решительности императрицы. Если князь Тоо был кицунэ, то Сацуки вела род от морских чудовищ. Легенды говорили о драконе, приплывшем из синих глубин и влюбившемся в прекрасную деву, собиравшую на берегу ракушки, и их потомки стали править Кайджо. А когда вырастет спящий в колыбели мальчик — под их властью будет империя. Нет большей чести. — Фрейлины, — сказал Касамацу таким тоном, что Кисе тут же захотелось рассмеяться. Сацуки, кажется, тоже: она прижала пальцы к губам и отвернулась к колыбели. — У них есть и достоинства. — Кисе наклонился вперед и сказал заговорщицким шепотом: — Они скрывают их под двенадцатым кимоно. — Кисе! Сацуки все-таки рассмеялась, а Касамацу недовольно сложил руки на груди. И наверняка покраснел, но в темноте не было видно. Кисе, конечно, еще услышит отповедь за неуместные шутки. Хотя что может быть уместнее в последнюю, возможно, ночь перед войной, чем флиртовать, шутить, смеяться друг над другом. Ловить последние отблески солнца между облаков перед наступающей бурей. — ...неважно! Быстрее! — раздался из коридора громкий голос Хаякавы, даже задвинутые седзи не смогли приглушить его. — Господин Касамацу! Господин Кисе! Донесение! Створки раздвинулись в стороны, и Хаякава заметил императрицу. Он поклонился с таким усердием, что, казалось, едва не проломил лбом пол. В другое время Касамацу не преминул бы отчитать его, но сейчас только переглянулся с Сацуки, прикрывшей лицо веером. — Ракузан… повернули на север за Коуми, не пошли через мост, — продолжил Хаякава, не поднимая головы. Повозки с деревом для машин, должно быть, оказались настолько тяжелы, что Ракузан не решились пересекать реку через старый мост, — сразу решил Кисе. И не один он. Сацуки порывисто схлопнула веер и тут же, будто опомнившись — не дело знатной даме так открыто выражать свою радость! — раскрыла его вновь. С детства она привыкла присутствовать на военных советах своего отца, слушала рядом с ним доклады и обсуждения стратегий. Кисе сейчас словно увидел ее ту, прежнюю, играющую с картами крепостей и внимающую рассказам отца о пиратах и сражениях. — Теперь пересечь Хитаками они могут только через брод у Кураи, — сказала Сацуки и, как бы она ни старалась, спрятать азарт ей не удалось. Оба берега у Кураи принадлежали клану Кайджо и, хотя хорошо просматривались и казались непригодными для засады, именно Кайджо, привыкшие сражаться на изрезанных устьями северных побережьях, знали, как поступить в таком случае. — Верно, — Касамацу хлопнул себя ладонью по бедру и прыжком вскочил с колен на ноги. — Поднимите Морияму. Пусть переправится на ту сторону. Кисе, твоим людям предстоит поработать, займетесь берегом, а потом засядете в воде, ваша задача — повозки и груз. Идем, — он сделал шаг и остановился, оглянувшись на Сацуки. Он, видимо, тоже не забыл, какой у нее острый ум. — Брать ли с собой Тоо? — задумчиво произнесла она незаданный вопрос и покачала головой. — Нет, слишком узкое место. — И отряды друг друга еще не знают, будут путаться и мешать друг другу. — Касамацу низко поклонился, но Кисе все равно отметил, как он закусил губу, похоже, его тоже задела за ужином благосклонность императрицы к Аомине. Наконец-то закончено ожидание. Кисе почти бежал к своему отряду, чувствуя себя юнцом, еще ни разу не брившим щеки, — близкая схватка всегда будила в нем нетерпение. Мияно, дежуривший у двери, заметил его, метнулся внутрь и тут же выскочил наружу, приняв подобающую позу. Должно быть, он предупредил не только о приходе Кисе, но и о том, как Кисе торопился. — Когда выступаем, господин Кисе? — спросил за всех Тора как самый старший. — Прямо сейчас. Устраиваем засаду, где брод у Кураи. Нужно подготовить ловушки, а потом укрыться в воде. Больше говорить ничего не требовалось, сборами всегда командовал Тора, даже Кисе приходилось его слушаться. Кисе сменил обычные синие кимоно и хакама на грязно-коричневые, теснее прилегающие к телу, закрепил метательные ножи и короткий меч в ножнах за спиной. Когда он, полностью готовый, развернулся к своим людям, оказалось — все уже собрались и ждали его. Тора покачал головой — расслабился ты, господин Кисе, в императорских дворцах, даже дочка моя тебя побьет. — Идем, — Кисе первым зашагал к выходу. У угла здания он оглянулся — в стоящем следом доме, где поселили Тоо, светилось несколько ламп. Аомине будет злиться наверняка, что без него счет откроют, но никаких угрызений совести из-за этого Кисе не испытывал. Это не детские игрушки, мы императрицу защищаем, а не соревнуемся, сказал он сам себе, и сам себя же поймал на неискренности. Ему хотелось обойти Аомине — в чем угодно. Над Хитаками клубился густой утренний туман, обещая жаркий день. Большая серая цапля переступила в воде длинными ногами и вдруг раскинула крылья и взлетела, вспугнутая неожиданным звуком, но прошло еще с дюжину ударов сердца, прежде чем и слух Кисе смог уловить низкое мычание волов. Туман дарил лишь иллюзию укрытия, и тот, кто желал остаться незамеченным, должен был хранить полную неподвижность и абсолютное молчание. Звуки приближались: скрипели под тяжестью груза колеса, стучали копыта по утоптанной земле, бряцали доспехи, ругались погонщики. Выглядывать из укрытия было нельзя, как бы ни терзало любопытство — а Кисе до сих пор приходилось с ним бороться, хотя не счесть было засад, в которых ему довелось сидеть. Звуки изменились — под копытами первых верховых теперь была не утоптанная земля, а песчаный берег. Заплескалась вода. И снова — скрип песка. — Чисто! Чисто! Чисто! — понесся, затихая, передаваемый по колонне возглас, и снова застучали колеса. Солдаты Ракузана проезжали очень близко, меньше десяти локтей, а до Торы, Хиросе и Ноде, затаившихся в воде и дышащих через полые соломинки, и того ближе. Когда распределяли, кому где прятаться, Кисе долго спорил с Торой — тот ни в какую не соглашался, чтобы он занимал позицию рядом с ним, говорил, после дворцовой жизни Кисе не сможет просидеть ночь в холодной воде. Кисе же был уверен: если что и случилось с ним за три года вдали от войн против пиратов, так это потеря памяти — он забыл, что переспорить Тору не мог никто, даже отец. Пришлось смириться, но сейчас это только радовало. Оставаться спокойным, когда твой противник всего лишь на расстоянии вытянутой руки, было бы еще сложнее. Кисе чувствовал запах лошадиного пота и мокрой кожи и заставлял себя ровно дышать, не позволяя мышцам напрягаться, иначе в самый нужный момент руки и ноги как льдом скует. Всадники были не важны. Не сейчас — ими займутся лучники Касамацу и Мориямы. Нужно дождаться, когда к броду подъедут повозки. Ну когда же сигнал! Но тяжелее всего оказалось переждать те несколько вдохов, когда вода плескалась вокруг колес первой из повозок. Наконец волы поднялись на берег, и под колесами заскрипел влажный песок. — Уууиииаааа! — резкий крик морского ястреба разрезал туман. Сигнал! Это значит, первые всадники уже достигли вырытых на дороге ям, узких и неглубоких, таких, чтобы лошадь, попав в нее ногой, покалечилась; колонна остановилась, и лучники Касамацу начали обстрел. Кисе плавно поднялся из укрытия, одновременно бросая пару ножей и тут же доставая следующую. Справа из тростника показались братья Асано, а из-за спины Кисе метнул свои ножи Мияно. Солдаты Ракузана, окружавшие повозки, рухнули в воду. И тут же из воды, почти не подняв брызг, вынырнули Тора, Хиросе и Ноде. Волы взревели от боли, когда ножи Кайджо рассекли им сухожилия на ногах. Огромные животные запрокидывали головы с тяжелыми рогами, пытались сбежать, выпутаться из упряжи — и падали на колени. Одна, две, три, четыре тяжелых повозки. Хомма и Араи плескали внутрь горючее земляное масло, Ода высекал кресалом искры. Навстречу им бросились четверо солдат в одинаковых голубых куртках, и Кисе метнул последнюю пару ножей — попал одному в шею, тот попытался зажать хлынувшую кровь, упал на колени и захрипел. Второй нож ушел в молоко, никого не задев. Тройка оставшихся была теперь слишком близко. Кисе подскочил к одному, нырнул под копье, ударил мечом в живот. Тут же развернулся, с оставшимися расправились братья Асано, но из тумана уже бежали следующие. Вот и пятая повозка загорелась. А еще? Их же должно быть больше? Отбив удар меча, Кисе подался вперед, пытаясь рассмотреть, где же остальные, — и железный наконечник вспорол рукав. — Хо! — дернул Мияно Кисе вниз, заставляя пригнуться — солдаты Ракузана уже окончательно опомнились, выставили большие плетеные щиты, и в нападавших тут же полетели дротики и стрелы. Старший Асано упал ничком в воду, не успев увернуться. Младший было дернулся за ним, но получил тычок от Ноде. Кисе с Мияно успели перекатиться под защиту берега. — Сделано, господин, уходим! — к ним метнулся Тора. Остатки тумана, еще державшиеся над рекой, помогли им скрыться. От дороги неслись крики — солдаты Ракузана пытались сбить огонь, залить его речной водой, но земляное масло так просто было не погасить. — Уууиииаааа! Уууиииаааа! — двойной вскрик — это сигнал Мориямы, значит, теперь вступили его конные лучники, поливая стрелами Ракузан. Потом к людским крикам присоединились конские — голова колонны развернулась, пытаясь прийти на помощь своим, но с краю от дороги были припрятаны все те же узкие, похожие на норы ловушки для лошадиных ног. Всего этого Кисе уже не видел. Свое дело они сделали, а Касамацу строго-настрого наказал сразу возвращаться в крепость и не геройствовать не по плану. За поворотом реки их ждал Ито с лошадьми. Три из них сегодня вернутся назад без седоков. В седла вскочили без команды, гнали галопом до Каны, за ней перешли на рысь. Тогда Кисе пропустил всех вперед и поехал рядом с Асано, потерявшим старшего брата. Спустя мгновение к ним присоединился Тора, пустил своего коня по другую сторону от него. Смерть старшего Асано была достойной, о лучшей никакой воин мечтать и не мог, но все же сказать что-нибудь сейчас было необходимо: тем, кто остался в живых, печально испытывать разлуку. Не подобает плакать о тех, кто был убит, выполняя долг, им воздастся в следующей жизни, но Кисе помнил, как тяжело ему пришлось после смерти отца. Первым заговорил Асано: — Он вчера хотел стих сложить. Никогда не хотел, а вчера захотел. Наверное, чувствовал. — В его голосе было только сожаление о неисполненном желании брата. Переложив поводья в одну руку, Тора похлопал его по плечу. — Это был славный бой, он оставит память о себе лучше, чем любые слова. — Тора упер руку в колено. — А коль хочешь оставить стих после себя, пиши его перед каждым боем. Чтоб наверняка. — Это было бы слишком часто. — Асано поднял голову к небу. — Я и слов-то столько не знаю. — Вот потому, сынок, я за это дело и не брался никогда. Это вон, их привычка. Оба посмотрели на Кисе. — Господин Кисе, вы слагаете стихи перед боем? Он покачал головой. — Нет, никогда не хотелось. — Для него бой сам по себе был поэмой, где удары сплетались, будто нанесенные кистью черты. Асано посмотрел на его руки, будто странно было в этот момент видеть в них поводья, а не бумагу. — Не чувствовали, наверное, что смерть заберет, — сказал после долгого молчания Асано и улыбнулся: — И хорошо, господин. — Да что хорошего, — заворчал Тора. — Сегодня едва на копье не бросился, и полез куда-то в сторону без прикрытия. Мияно спасибо надо сказать, что не лишились мы своего господина. А ведь еще когда выезжали из Аоямы ночью, было у Кисе это чувство — не убьют его сегодня, словно обещание сразиться после победы, которое они с Аомине дали друг другу, сделало его бессмертным. Он был уверен, что не погибнет, потому что если суждено ему принять вскоре смерть, то будет она от меча Аомине. Человек, подаривший ему бессмертие, ждал у ворот, и Кисе, не думая, пришпорил коня, оторвавшись от спутников сразу на полкорпуса. Тут же, конечно, выругал себя за нелепую торопливость, но поделать ничего было нельзя, только смеяться: спешил, как любовник к возлюбленной. Позади кто-то хохотнул, тут же подавившись смехом, и Кисе сделал вид, что не услышал. — С возвращением, — голосом, в котором перекатывались камни и ледяные глыбы, сказал Аомине, когда Кисе остановил коня рядом с ним. Близко, может быть, слишком, но Аомине даже не шелохнулся. Смотрел снизу вверх, не теряя и капли гордыни, хмурился и зло перебирал пальцами по рукояти меча. Сейчас Аомине сам был камнем и льдом. Воины Кисе проезжали мимо, Кисе спиной чувствовал любопытные взгляды, но только невоспитанный человек будет развлекать посторонних ссорами. — Благодарю, — сказал он, спешившись, и поклонился. — Я обрадую вас хорошими новостями: ночью мы одержали первую победу. Думаю, пять машин мастера Лю Вэя нам теперь увидеть не доведется, разве что он восстановит их колдовством. А может и больше, другие... — Почему вы ушли без меня? — грубо перебил его Аомине. Шутка его не развеселила, а машины заморского мастера не взволновали. — Решили так выиграть спор? Скольких вы прикончили? Кисе не стал притворяться, что не понял, о чем он говорит. — Это война, а не соперничество, господин Аомине. Наш спор ничего не значит, когда приказывает императрица. — Императрица не доверяет мне и воинам Тоо? Глаза Аомине опасно сузились, и Кисе в очередной раз за утро проклял себя за неосторожность: мысли — металл, слова — огонь, на котором можно выковать безобидную подкову, а можно — острый меч. Кисе надо бы следить за языком. Усталость давала о себе знать, да еще напряжение, заставлявшее Аомине сжимать кулак до белых костяшек, передалось Кисе. Это было удивительно, как легко он делил с Аомине обуревавшие того чувства. — Нет. Государыня знала, что надо спешить. Разведчики вернулись ночью, донесли, что часть повозок Ракузана свернула на северную дорогу, ту, что идет через брод у Кураи. Там вокруг скалы, лучше места для засады не придумаешь. И людей много не надо, поэтому тревожить вас не было нужды. — Кисе пожал плечами. Если эти доводы не покажутся Аомине убедительными, то впереди их ждут тяжелые времена. — Да и наши воины знают местность и друг друга, а в темноте легко перепутать союзников и врагов. По виду Аомине казалось, что он раздумывает, все ли еще они союзники или ночная битва действительно все перепутала. — Господин Кисе! Господин Кисе! Слуга спешил к ним со всех ног, и Кисе как молнией пронзило — пока он ведет беседы с Аомине, императрица ждет доклада! После ночной удачи утро у Кисе явно не задалось. — Я к государыне, — коротко сказал он Аомине, и тот кивнул. Видно, то, что Кисе повел в их счете, его только раззадорило: злости в глазах поубавилось, а ухмылка сверкнула обнаженным лезвием. Кисе тоже мог так улыбаться. Бессмертие тяготило его, он жаждал схватки. У Сацуки Кисе пробыл недолго, ровно столько, чтобы коротко рассказать о победе и потерях, понесенных Ракузаном и Кайджо. Тела солдат позже похоронят, Кисе позаботится, а тяжелораненых в отряде не было — им повезло. — Касамацу уже должен был вернуться, — беспокойно сказала Сацуки, укачивая на руках захлебывающегося плачем наследника. Потомок Аматэрасу, кажется, пытался докричаться до божественной прародительницы, а Сацуки выглядела так, словно она вместе с Кисе провела ночь в засаде и битве. — Скоро, — уверенно кивнул Кисе. — Он обязательно… Слышите? Ему даже договаривать не пришлось — во двор на взмыленных лошадях влетел отряд под знаменами Кайджо, и впереди всех на вороном жеребце был Касамацу. Он явился сразу же, запыленный, с темными пятнами крови на доспехах и в изрядно помятом шлеме. Кисе давно не видел Касамацу таким довольным. — Государыня! Ваше благословение помогло нам одержать победу! Сацуки улыбнулась, а наследник вдруг захныкал, а потом и вовсе замолчал — то ли испугался громкого голоса, то ли просто устал рыдать. — Победа — заслуга воинов, я могу лишь молиться за то, чтобы они вернулись победителями. Или просто вернулись, подумал Кисе. Сацуки нельзя остаться одной, Аомине не ее воин, станет ли он за нее сражаться? Тоо найдет способ выжить и без обезглавленного клана Кайджо. Неожиданная мысль затмила на время происходящее, и Кисе с трудом сосредоточился на докладе Касамацу: больше двух десятков убитых солдат Ракузана, две сожженные Мориямой повозки, пятеро раненых в отряде, один тяжело — лишился глаза и половины щеки. Зато и погиб всего один солдат. Для отряда, прикрывавшего отход, потери у Касамацу были поистине малы. Даже если считать убитых в отряде Кисе, для Кайджо выдалась хорошая ночь. — Мы нагнали Морияму у перевала и вернулись вместе. — Касамацу довольно улыбнулся. — Нас не преследовали, зато мы встретили разведчиков. — Судя по твоему лицу, новости не сулят нам дурного? — спросила Сацуки, остановившись прямо перед Касамацу. Тот сидел ровно, но Кисе все казалось, что на его доспехах не чужая кровь. Ранен? — У Ракузана остались еще машины и люди. Много людей — они все это знали. — Армия Ракузана сейчас разделилась, но остальные отряды слишком велики, чтобы на них нападать открыто. Да и засаду для каждого не устроишь. Они будут у наших стен завтра к вечеру, может, раньше, если не будут жалеть волов и людей. Но я бы на месте их военачальника не торопился, мы-то никуда не денемся. На этот раз улыбка у Касамацу вышла кривой. — Сколько их осталось? — Кисе напряженно сдвинул брови, и Сацуки кивнула, тоже ожидая ответа. — Мы уничтожили не больше четверти, это в лучшем случае. Да даже если и больше, Ракузан может прислать еще столько же. Пока мы видели далеко не всю их мощь. Видно, сейчас они рассчитывают на свои машины. — И сколько у них теперь машин? — Судя по повозкам, мы сожгли третью часть того, что Лю Вэй тащил к Аояме. Точнее не скажу. — Касамацу устало пожал плечами и вдруг словно вспомнил: — Государыня, этот Аомине не смел беспокоить вас, пока нас не было? Сацуки покачала головой, а младенец на ее руках странно крякнул, будто собираясь снова разреветься. — Господин Аомине умеет держать себя в руках. И не переносит детский плач. — Я говорил с ним, — вмешался Кисе. — Он недоволен, но внял нашим доводам. — Внял? — недоверчиво переспросил Касамацу. — Ну… Сомнения Касамацу были понятны: он не верил Аомине, как верил ему Кисе, для которого нынешняя ночь стала еще одной нитью, связавшей их на пути общего бессмертия — того, что кончится смертью одного из них. Солнце палило нещадно, и Кисе готов был застонать от облегчения, когда избавился наконец от доспехов и пропотевшей грязной одежды. Пожалуй, грязь и вонь — это единственное по-настоящему досадное неудобство на войне. По голой коже прошелся сухой жаркий ветер, и Кисе кивнул слуге, стоявшему наготове с ведром воды. Наклонился, зажмурившись, и коротко выдохнул, когда теплая, успевшая нагреться на солнце вода обрушилась на его спину. — Хорошо, господин? — спросил слуга — юный, почти мальчик, и оттого, может, совсем не боявшийся Кисе. Кисе кивнул и провел ладонями по лицу, снимая капли воды, стекавшие с волос. Как бы удивились при дворе, увидев его таким — обнаженным на виду у всех, мокрым, с босыми ступнями в брызгах грязи, а рядом лишь мальчишка, зачерпывающий новое ведро из огромной бадьи. Воду в ней держали для хозяйственных нужд: с утра натаскивали из родника, к полудню она как раз прогревалась. Впрочем, за углом сарая, около которого стояла бадья, досужих наблюдателей не было. Солдаты уже успели ополоснуться, пока Кисе был у императрицы, кто хотел — ушли к речке, оттуда слышался гомон и даже смех. Победа бодрит, пусть это только первая битва. — Давай еще. — Кисе провел рукой по волосам — на руке остались серые потеки. Даже шлем не спасал от пыли. — Лезли бы прямо в бадью, — лениво посоветовал знакомый голос, и Кисе вздрогнул, словно его окатили еще раз. Ледяной водой, из самого сердца горы. Он обернулся, нарочито медленно, и встретился глазами с Аомине — тот стоял, придерживая замершего слугу за плечо, и рассматривал Кисе с головы до ног. Вопиющая невоспитанность, но Кисе только выше вскинул голову, принимая этот взгляд как вызов. Опрокинутое ведро валялось рядом, и под ноги Кисе текла грязная вода. — Я думал об этом, — сказал он вполне серьезно, словно не стоял совершенно голый перед человеком, которого собирался убить. И который собирался убить его. — Но погода не располагает к долгим купаниям, уж очень жарко. — Я велел установить у стены навес от солнца, — зачем-то сообщил Аомине, а потом несильно оттолкнул мальчишку: — Иди, я сам помогу господину Кисе. Господин Кисе только поднял бровь и кивнул обескураженному мальчику, разрешая уйти. Не нужны им с Аомине лишние глаза и уши. — Поможете? — спросил Кисе, поворачиваясь к Аомине спиной. Вызвался помогать, так пусть выполняет обещание. — За эту ночь грязь, кажется, в меня въелась. — Я бы с удовольствием разделил вашу ночную прогулку со всеми невзгодами. — Аомине с плеском зачерпнул воду из бадьи и подошел ближе: Кисе чувствовал его за спиной. Даже показалось, что Аомине вот-вот до него дотронется, и он еле удержался, чтобы не сделать шаг в сторону. Как странно все устроено в жизни, отстраненно думал Кисе, пока Аомине возился с ведром. Когда рядом с тобой ненужный и ничтожный человек, он не вызывает в тебе никаких чувств. Был мальчишка, крутился рядом — Кисе не удостоил его не мыслью, ни чувством, если только не счесть таковым равнодушие. А сейчас на оставшихся сухими локтях волоски встали дыбом, и сердце застучало в груди в два раза быстрее. А Аомине все медлил, и это промедление выливалось в тревожное, сосущее чувство опасности. Ощущение наготы вдруг показалось будоражащим, слово Кисе стал уязвим. Он был весь открыт Аомине и его оценивающему взгляду. — Шрам?… Этот. — Кисе вздрогнул, когда чужая рука легко и быстро очертила оставшийся после неудавшегося покушения рубец на спине, чуть ниже лопаток. — Должно быть, было больно. О да. Кисе ни мгновения не пожалел, что захватил с собой травы, которые собирал для властителей Кайджо монах-отшельник с прибрежной горы. Отвар из них унял боль, иначе достойно держаться после той злополучной ночи было бы куда труднее. Особенно в борделе. От этого воспоминания Кисе словно жаром окатило. — Воины не боятся боли, — Он бросил взгляд через плечо — Аомине ухмылялся так, что не было и тени сомнения: все он понял про ту ночь и своего убийцу. Тем более захватывающая у них выходит история, подумал Кисе и тоже ухмыльнулся. Пусть Аомине посмотрит в зеркало. — Наклонитесь, — велел Аомине, поднимая ведро. Кисе послушался и тут же охнул, когда ему на голову хлынула вода, жестко ударив по затылку. — Еще? — насмешливо спросил Аомине, и Кисе кивнул. Ему было хорошо. Беспокойно и весело — как всегда рядом с Аомине. После четвертого ведра, когда Кисе накинул на плечи легкое льняное кимоно, Аомине небрежно бросил, глядя на копошащихся на стене солдат: — И все-таки я прав. Вы не надеетесь, что убьете больше врагов, чем я, поэтому и не пригласили меня поучаствовать в вылазке. — Разве сравниться мне с первым мечом Империи? — с фальшивым сожалением ответил Кисе, завязывая пояс. — Мы можем не считать погибших этой ночью, если хотите. Как будто Аомине согласится на такое предложение! Кисе видел, как тень возмущения набежала на смуглое лицо — оказывается, Кисе уже знал его не хуже, чем лица Касамацу или Мориямы, — и дрогнули тонкие губы. — Я убью больше, даже если вы каждую ночь будете устраивать засады. — Время покажет, — засмеялся Кисе, и Аомине, махнув рукой, развернулся и ушел. Стоявшее в зените солнце будто пыталось растопить горы, и Кисе было жарко. Щеки пылали, кровь горела огнем. До чего жаркий выдался день. Миарэ-но-Сэдзи была идеальной фрейлиной. Кисе знал все ее достоинства — от белой, как снег, кожи до умения слагать изящнейшие стихи, которые затем не раз цитировали при дворе. — Господин Кисе. И даже его имя звучало в ее устах, словно напоенное медом и солнцем. Кисе видел сквозь вуаль алое пятно ее губ — кажется, она улыбалась. — Госпожа. Рад вас видеть, пусть и при таких неспокойных обстоятельствах. В отличие от потного Кисе в запыленном охотничьем платье — за несколько часов на солнцепеке он успел позабыть об утреннем омовении — Миарэ-но Сэдзи выглядела так, будто в крыле императрицы ждали визита императора, разве что кимоно было всего семь. — Мы не выбираем обстоятельства, господин Кисе. — Она поправила вуаль, чуть приподняв ее край и открыв безупречно белую щеку. — Мы следуем за нашей судьбой. Служить государыне я буду и в аду. — Надеюсь все же, что вы обе туда не попадете, — усмехнулся Кисе и, забывшись, вытер каплю пота со лба. Даже вечером не стало прохладнее, а работа у стен кипела, и конца ей не было видно: наверх тащили камни, которые обрушатся на головы штурмующих, связки стрел и уголь для котлов. Касамацу чуть не надорвал голос, пока приводили в готовность лебедки, а с другого края стены так же орал Вакамацу, наводя порядок на участке, отведенном Тоо. Будто они в этом соперничали, думал Кисе, проверяя надежность стрел — их понадобится много, солдаты и слуги третий день насаживали наконечники на древки. Солдаты Тоо занимались тем же, Кисе видел издалека, как они натягивают, примериваясь, длинные — гораздо длиннее, чем у Кайджо, — луки. Миарэ-но Сэдзи подошла к нему как раз, когда он махнул рукой, разрешая нести наверх связки, словно давно за ним следила. — Мы будем в аду уже завтра. — Голос у нее дрогнул, хотя улыбка не сошла с губ. — Простите меня, я, наверное, утомляю вас глупыми речами. — Как может утомить красивая женщина? — Кисе было ее жаль, слишком чужой казалась она в своих шелках среди царящей в замке суматохи. — Я должен просить прощения за неприглядный вид. — Вы — воин. — Миарэ-но Сэдзи раскрыла веер и снова закрыла. Она будто не решалась что-то сказать. — Проводите меня до башни, если вам нетрудно. Кисе было нетрудно. Миарэ-но Сэдзи молчала, пока они пересекали двор, и он чувствовал устремленные на них взгляды. Аомине, сидевший под навесом, поднял голову, когда они проходили мимо. Меч на его коленях ярко блеснул, словно тоже заметил Кисе. — Вы хотели что-то сказать? — спросил Кисе, когда Миарэ-но Сэдзи замерла в нерешительности перед башней. Рядом никого не было, ничто не мешало ей говорить. — Да. — Она подняла вуаль и посмотрела прямо ему в глаза. — Я хотела пригласить вас к себе. Сегодня ночью, если на нас не нападут. Миарэ-но Сэдзи боялась и думала, что Кисе и его ласки помогут ей забыться. Она хотела не любви, а мимолетного удовольствия, и Кисе мог его дать. Он протянул руку, коснулся ее щеки и провел пальцем, будто стирая невидимую слезу. Кисе и сам не знал, почему медлит согласиться. Он почти сказал «да», когда Миарэ-но Сэдзи вздрогнула, глядя куда-то за его спину. Кисе резко обернулся и встретился взглядом с Аомине. — Я помешал, — сказал тот, то ли констатируя, то ли извиняясь в своей обычной манере. Прищурившись, он ухмыльнулся, и Кисе медленно убрал руку от лица Миарэ-но Сэдзи. — Немного, — сказал он, и Аомине ухмыльнулся еще паскуднее. Потом молча развернулся и ушел. Кисе только тогда заметил в его руке меч. Зачем он приходил? — Господин Кисе? Миарэ-но Сэдзи отступила на шаг, и Кисе успокаивающе взял ее за руку, холодную, будто она только что умылась здешней родниковой водой. Кисе ошибся. Он не сумеет прогнать ее страх. — Я не смогу к вам прийти, госпожа. Мы ждем нападения и должны быть наготове. Но вы… Вы должны знать, что наши воины сильны и Аояму никогда не брали ни штурмом, ни осадой. Кисе не знал, поверила ли она ему, и только молча смотрел, как за ней закрылись седзи. До чего невовремя все-таки явился Аомине! И если бы только в тот раз! В последовавшие за этим дни он попадался на пути Кисе намного чаще, чем возможно было объяснить начавшейся осадой. Кисе то и дело встречал его взгляд — прямой, наглый, вызывающий на поединок. А стоило отвернуться, казалось, будто взгляд этот оглаживает скрытый под одеждой шрам на спине. Словно и без этого не хватало беспокойства. Генерал Хаяма, подойдя к стенам Аоямы, не стал устраивать штурм — вода в котлах и дрова с углями так и стояли нетронутыми. Войска Ракузана без лишней торопливости расположились в долине и принялись обустраивать лагерь. А перед лагерем, в двух полетах стрелы от замкового рва, мастер Лю Вэй командовал возведением машин. Кисе смотрел на строительство со стены — как же пугала неторопливость Ракузана. Казалось, они уже знали, что победят: размеренность и обстоятельность их движений напоминали спокойствие змеи, заглатывающей обездвиженного ядом зайца. Составные части для машин даже с такого расстояния казались огромными, будто сделанными не людьми, а сказочными великанами. Крепкие бревна и доски, бамбуковые стволы, длинные, в несколько человеческих ростов жерди, бухты веревок были такой величины — можно было подумать, Ракузан строят корабли. Немного успокаивало, что, похоже, далеко не всех деталей хватало — не напрасна была устроенная засада. Вокруг самого замка лес был вырублен на несколько полетов стрелы, да и дальше попадались лишь скрюченные сосны да ели с мягкой древесиной. Дуб и черную березу приходилось возить из-за реки. Зато камней и осколков скалы тут водилось в достатке. Кисе видел, как округлые валуны размером с конскую или бычью голову складывают пирамидами у машин. — Как думаете, пробьют стену? — спросил Аомине, в который раз за день оказавшийся рядом. Ах, если бы знать! Кисе стиснул кулаки, чтобы скрыть охватившую его дрожь. Он никакого представления не имел, как далеко и с какой силой полетят камни, никогда до этого он не видел таких машин. — Говорят, три замка Шутоку сравняло с землей, будто после землетрясения, — добавил Аомине. Его, похоже, приготовления Ракузана только забавляли: он больше не казался сонным, из его движений исчезла лень — он, словно нетерпеливый любовник даму, ждал, когда же будет сделан первый выстрел. Легко быть настолько смелым, если переживаешь лишь за собственную жизнь. — В основании стен лежат каменные глыбы, — сказал Кисе. — Крепость здесь была всегда, сколько клан Кайджо существует, только раньше просветы между глыбами закрывали бревнами, а теперь заложили камнями. Так просто Аояму не взять, никому еще не удавалось. — Никому и никогда, и он не допустит, чтобы это изменилось. — Если среди нас не найдется предателя, то мы сможем продержаться хоть год. Но среди нас ведь и нет предателей? — Кисе постарался придать легкомысленный тон голосу, задавая этот вопрос, и посмотрел прямо Аомине в глаза. — Союзники ведь не нападают друг на друга, и мы можем полностью доверять Тоо? Аомине коротко посмотрел на его бедро и тут же поднял взгляд. — Не нападают, — сказал он. — А еще — устраивают засады вместе. Неужели первый меч империи так и будет дуться, словно ребенок, которого приятели не взяли поиграть? — Не переживайте, — Кисе показал за стену. — Там на всех хватит. Он вежливо поклонился, как равный равному, развернулся и пошел к западной башне, снова чувствуя, как внимательный взгляд гладит спину. Западная башня, расположенная на скальном уступе, больше остальных выдавалась вперед. Если и была возможность что-то сделать на расстоянии с машинами, то это оттуда. Попасть в башню со стены можно было по вырубленной в скале лестнице. Когда Кисе поднялся наверх, оказалось, Морияма и Сакурай уже устроили там свой наблюдательный пункт. В клане Кайджо Морияма славился как отличный лучник, способный попасть в мелкую монетку с пятидесяти шагов, а пирату в шею — и за все сто. Сакурай из Тоо поначалу казался Кисе человеком тихим и мирным, кем-то вроде советника или соглядатая при князе Имаеши, но судя по его длинному луку — на пять ладоней длиннее лука Мориямы! — первое впечатление было обманчивым. — Сможете отсюда достать мастера? — спросил Кисе. Лю Вэй выделялся среди солдат чужеземным покроем одежды. — Я мог бы попробовать, если бы он подошел шагов на тридцать ближе, — Морияма погладил свой черный, с синими и белыми шнурами лук, — да ветер дул бы в ту сторону. — Мне было бы довольно и просто тридцати шагов, с ветром я бы справился. — Голос Сакурая, обычно тихий, наполненный виноватыми интонациями, сейчас был тверд. Похоже, соперничество шло не только между Кисе и Аомине. Кисе выглянул в узкую бойницу. Далеко. Во время боя можно будет попробовать пустить стрелы навесом, надеясь, что боги подарят удачу, но об их расположении придется усердно молиться — должно очень повезти, чтобы на таком расстоянии стрела на излете смогла найти зазор между пластин доспеха. Сейчас ветер играл на руку Ракузану. — Как же они прекрасны, — прервал раздумья Кисе голос Мориямы. — Ах, если бы хоть у одной ветром подняло край вуали. Морияма отошел от бойниц и мечтательно смотрел во двор. — Господин Кисе, вы же всех их знаете, хоть имена красавиц скажите. Буду повторять себе, засыпая, может, хоть одна придет ко мне во снах. Кисе подошел к нему. Сацуки шла через двор в сопровождении четырех своих дам. Ах, до чего же скромная свита, да и платье небогатое, дорожное. Но походку императрицы и знатных дам ни с чем не спутаешь. Воистину, нет лучшего украшения женщине, чем осанка, поворот головы и легкий шаг. — Справа от императрицы, в кимоно с бамбуковым узором — фрейлина Миарэ-но Сэдзи. За ней, в кимоно с узором из бабочек — госпожа Шигеи, говорят, если мужчина побывал в ее постели, то ни на какую другую женщину не посмотрит, — начал рассказывать Кисе, любуясь дамами. — Слева от императрицы идет госпожа Умано, она складывает самые искусные стихи при дворе, а следом за ней — Тозамми, она совсем еще юная. Сацуки пересекла двор и остановилась у крутой деревянной лестницы, идущей наверх, на стену. Она обернулась к фрейлинам, что-то им приказала — Кисе было не слышно — и начала подниматься по узким ступенькам, изящно придерживая рукой подол своего одеяния. Неслыханное дело! Там же опасно! Случайная стрела, или просто соскользнет нога с камней... Кисе стал спускаться по лестнице обратно. Едва его ноги оказались на стене, он заспешил к Сацуки. А внизу, через двор, мчался к ней Касамацу. Как, должно быть, страдал он сейчас: беззащитная императрица на стене — позор допустившим это воинам, но и кричать на провинившихся значило бы оскорблять слух императрицы. Однако первым к Сацуки добрался Аомине. — Немедленно спускайтесь! — тоном, совершенно неподобающим для разговора с императрицей, приказал он. — Здесь опасно! — Опасно — так прикройте меня, — ничуть не смутившись, ответила Сацуки. Аомине подхватил один из сложенных щитов и поставил перед ней. — Пониже, — Сацуки коснулась тонкими пальцами обитого воловьей кожей края щита, — я должна посмотреть. На Аомине был неполный доспех, только нагрудник и наплечные пластины, черные, скрепленные темно-синими шнурами, и все равно на его фоне Сацуки в светлом летнем кимоно казалась белой цаплей у подножия горы. В том, как он закрывал ее щитом, а она доверялась его защите, виделась удивительная гармония, но подбежавший к ним Кисе едва сдержался, чтобы не ударить Аомине. Ревность была животной, злой — укусила за сердце гадюкой — и Кисе сначала даже не понял, что ревновал. Не Аомине должен был защищать Сацуки, а воины Кайджо. Кисе должен был стоять рядом с ней, а Аомине… Кисе, наверное, слишком привык думать о нем как о личном сопернике, и внимание, предназначавшееся другим, даже императрице, с какого-то момента стало раздражать. Но этот порыв — ревнивый, темный — почти испугал Кисе своей силой. Вот только сейчас совсем не время думать о странностях чувств. Кисе встал по другую руку от Сацуки, почти зеркально отражая позу Аомине. — Ты тоже будешь гнать меня вниз, Кисе? — И будет прав, — вмешался Аомине, вопреки всем приличиям. Он посмотрел на Кисе, кивнул в сторону лестницы. — Там безопаснее, — сказал Кисе, обращаясь к Сацуки, но глядя в глаза Аомине. — Однако, если государыня желает взглянуть на противника и колдовские машины, мы должны просто сделать так, чтобы опасность ей при этом не грозила. На лице Аомине отразилось удивление, он явно не понимал, зачем это нужно, и Кисе улыбнулся, гордый своей императрицей. Многие женщины могут смело посмотреть в глаза смерти, но кто еще придумает, как ее победить! — Мы хотим устроить общий совет теперь, когда увидели, каковы эти машины, господин Аомине. Мы приглашаем вас в большой зал Башни Цапли, — с этими словами Сацуки положила ладонь на руку Кисе. — Помоги мне. Кажется, спуститься по этим ступеням сложнее, чем подняться. Внизу Сацуки подхватил Касамацу. — Госпожа. Государыня, прошу вас, — его голос почти звенел от напряжения, — если вам понадобится снова взглянуть со стены, возьмите кого-нибудь из нас в охрану. Он так мучительно хмурил брови, что казалось, он вот-вот добавит: ”Если вы умрете, и я умру”. Хотя, конечно, даже этого он не смог бы себе позволить, пока князь Такеучи не даст согласие. — Прошу прощения, что заставила вас поволноваться. — Сацуки вложила руку в его ладонь, и вместе они зашагали к Башне Цапли. На широком столе в зале совета была разложена карта Аоямы и окрестностей, черными камнями для игры в го Касамацу отмечал расположение войск противника. Пять белых камней впереди — пять машин. Вокруг стола расселись военачальники Кайджо и Тоо, а императрица — без вуали, в черном кимоно с вышитыми гербами — заняла место во главе. На нее старались не поднимать глаз все, кроме Аомине — тот время от времени бросал на нее наглый взгляд. — Не нравится мне, что они никуда не торопятся, — сказал Касамацу, в последний раз тронув белые камни. По мрачным кивкам стало понятно — все об этом задумывались. — Было бы интересно узнать, как работают эти машины. Так ли они грозны, как рассказывают? — спросила Сацуки. — К сожалению, мы не узнаем этого, госпожа, пока не увидим их в действии. Сейчас ходят только слухи, а тех, кто видел, как эти машины работают, уже нет в живых. — Простите, — поднял руку Сакурай, когда Касамацу замолчал. — Простите, господин Касамацу, что перебиваю вас. Я видел. Если вы позволите мне, недостойному, нарисовать их, я бы попробовал объяснить. По знаку Касамацу слуга передал Сакураю бумагу и кисть. — Вот то, что мы видим сейчас, это называется рама, — нарисовал Сакурай подставку из сколоченных досок. — Она удерживает вертикальный шест, на котором будут закреплены скрепленные жерди. На бумаге поверх нарисованной рамы появилось нечто похожее на колодезный журавль, один конец которого был толще другого. — К тонкому концу крепится праща с камнем и удерживается веревками у земли. А другой конец тоже тянут к земле, пока жерди не согнутся колесом. Тогда веревки соскальзывают с тонкого конца, и камень летит вперед. — Неужели можно так согнуть дерево, чтобы оно не сломалось? — Касамацу тронул рисунок, смазав пальцем еще не просохшую тушь. — Я только знаю, что дерево как-то подготавливают к этому, господин, а вот как — это секрет, который я не смог разведать. Кисе взял рисунок из рук Касамацу. Что за невиданная доселе конструкция! Недаром страна Тюгоку славится своими колдунами и учеными. Аомине потянул бумагу за край, и Кисе легко ее выпустил — ни к чему сейчас ссориться. От Аомине рисунок перешел к Вакамацу, пошел дальше по рукам и, наконец, попал к Сацуки. — А вы не знаете, господин Сакурай, как долго готовят это дерево? — спросила она. — Не знаю, государыня, но должно быть долго. Да и делают это только на землях Ракузана, чтобы не раскрыть секрет. — Значит, если мы уничтожим эти жерди, новые им будет взять неоткуда? — Касамацу взял один из белых камней, подкинул его в ладони. — Это будет нелегко, Ракузан наверняка охраняет их как зеницу ока, — сказала Сацуки. Касамацу задумчиво покрутил камень в пальцах и поставил его обратно. — И все равно попытаться стоит. Дождемся безлунной ночи и сделаем вылазку. Хоть и опасное предприятие, но он прав. Кисе почувствовал, как быстрее начинает биться сердце, — немногие смогут вернуться, это почти верная смерть. — Кто пойдет? — тут же спросил Аомине. Касамацу уставился на него тяжелым взглядом. — Мы выберем самых сильных воинов. — Тогда мне незачем беспокоиться, что вы вновь уйдете без меня. Аомине усмехнулся. Кисе, да и остальные, уже привыкли, что Аомине всегда думает лишь о себе, но сейчас даже люди из его клана посмотрели на него с укоризной. Аомине жаждал побед и сражений, и, вот напасть, Кисе это нравилось. И раздражало. И — если быть совсем честным — восхищало. — Нельзя недооценивать опасность вылазки. Воинов для охраны строителей генерал Хаяма не пожалеет, — повторила Сацуки, о чем-то задумавшись. — Скажите, господин Сакурай, каковы разрушения от этих машин? Сакурай немного побледнел — вероятно, то, что он наблюдал, было ужасающим зрелищем. — Я видел, как они разносят в щепки бревна, государыня, а чтобы пробить каменную стену, требуется несколько попаданий, но и она не может устоять. Для этого надо бить точно в одно и то же место, но у мастера Лю Вэя большой опыт. Сацуки опечаленно закрыла глаза, и Кисе незаметно дотронулся до тонких, стиснутых в кулак пальцев, прижатых к бедру. Да, вылазка, какой бы опасной она ни была, просто необходима, они должны рискнуть. — В основании нашей стены — скала, с ней так просто не справятся! — напомнил всем Касамацу. — Хотя не везде… Он посмотрел на карту. Там стена была обозначена одной сплошной линией, сейчас только на самых старых свитках можно было найти, где именно были расположены зазоры. — Я буду молиться, чтобы они не нашли мест, где скала сменяется кладкой. Решили, что пойдет небольшой отряд — самые опытные в ночном бою солдаты — спустится с западной башни, без доспехов и в темных одеждах, и попробует добраться до длинных жердей, чтобы разрубить их или сжечь с помощью горючего земляного масла. Руководить ночным нападением Касамацу поставил Тору, как самого опытного в ночных вылазках. Из отряда Кисе тот выбрал Ноде, Мияно и Хиросе и — после долгих уговоров — самого Кисе. Младший Асано тоже просился в ночную вылазку, но Тора решил, что еще рано, слишком рано после смерти брата: если не сможет сохранить голову на плечах, поддастся мщению, то весь отряд может выдать. Аомине из своего отряда взял только двоих, остальные, по его словам, были больше привычны к конному бою и стрельбе из лука. Еще двенадцать человек Тора выбрал из солдат Хаякавы и Касамацу. Ночи, как назло, стояли ясные — хоть и шла луна на убыль, но каждую травинку было видать. Но без дела не ждали: как темнело, Тора заставлял всех отобранных солдат спускаться по веревкам по внутренней стороне стены, а потом ползти через двор — и спаси того боги, у кого оружие звякнет или голова выше показанного Торой уровня поднимется. От наметанного взгляда Торы ни одно ошибочное движение не скроется. Кто допускал промашку, того ждало наказание: если повезет, то мелким камушком по спине, а если не повезет, то острым языком Торы по самолюбию. На титулы и заслуги Тора никогда не смотрел, Кисе, хоть он и был главой семьи, уже трижды прилетело. — Куда ты торопишься? Ты сейчас на Мияно залезешь, а у него, между прочим, жена есть. Кисе остановился, едва не ткнувшись носом в ступни Мияно. Камешек ожег между лопаток — не слишком больно, но обидно, и еще обиднее оттого, что заслуженно. В трех локтях от Кисе по двору полз Аомине, и Кисе совсем забыл, что должен соизмерять свои движения с Мияно — слишком хотелось раньше него добраться до цели. — А ты куда! — камешек полетел в Аомине, тоже, кажется, третий. — Эй! Хватит! — в отличие от Кисе, Аомине на этот раз не смог смолчать. — Я вам не желторотый юнец! — А кто? Аомине поднялся с земли и выпрямился в весь рост — на полторы ладони выше Торы. — Я Аомине Дайки, первый меч империи. Тора запрокинул голову и расхохотался, как будто в жизни не слышал шутки смешнее, и Кисе пришлось закусить губу, чтобы не присоединиться к нему, — слишком забавное выражение лица было сейчас у Аомине. — Первый меч! Ты поэтому дальше одного считать не умеешь? Сказано, ты идешь вторым после Мицуи. Вторым, не первым. — Я… — А кто тебя учил так ползать? То голову задираешь, то локти. Да моя дочка тебя за десять полетов стрелы углядела бы! — Да ничего… — Тсс! — Кисе, подняв голову, зашипел на Аомине и прошептал, так чтобы тот услышал: — Молчи! А то всю ночь про дочку будем слушать. За что тут же получил камешком по лбу. — Все на стену и весь путь сначала! — рассердился Тора. Он умел быть суровым, и настолько, что даже Аомине безропотно смирился. Тора, может, и не был лучшим воином империи, но обладал немалым талантом учителя — таким, что лучшие воины предпочитали не перечить его науке. — У него правда такая глазастая дочка? — спросил Аомине, пока они возвращались на стену. — Не знаю, — сказал Кисе, — ни разу ее не видел. Но если верить всему, что Тора про нее рассказывает, то это она первый меч империи, а не вы. Да и не только меч. А машины за стеной все больше становились похожи на нарисованную Сакураем картину: в рост человека встали рамы, почти в три роста поднимались шесты. Люди в замке собрались тертые, не робкого десятка, но и у них появлялись опасения — как же справиться с неизвестным оружием. Наконец, на седьмую ночь ожидания, боги согнали над Аоямой тучи. В расположении войск Ракузана — идеально организованном и распланированном — зажглись и постепенно затухли костры, на которых готовился ужин. Из бойниц было видно, как ползают факелы часовых, обходящих лагерь и машины. Тора дождался, когда на исходе часа быка часовые сменились, и дал знак спускаться. Земля перед замком была почти такая же голая, как замковый двор, оттого двигались медленно. Кисе чувствовал себя, будто улитка на садовой дорожке — и быстрее ползти невозможно, и каждый миг задержки приближает смерть. То расстояние, что на коне можно пролететь за несколько вздохов, они преодолевали целую вечность. Пядь, две пяди проползли — остановка, Тора впереди слушает ночь, если спокойно — двигается дальше, и отряд за ним. Империи могли зародиться и развеяться пеплом, пока наконец в темноте не проступили очертания машин, едва подсвеченные факелами дозорных. Тора остановился. Мимо, тяжело ступая и бряцая доспехом, прошел дозорный. Кисе прижался ухом к земле, слушая, как удаляются его шаги. Вскоре они совсем стихли, но Тора так и не подал команду двигаться. Прошел еще один часовой — теперь в другую сторону. Звуки шагов снова стихли. Сейчас? Нет. Тора все еще лежит без движения. Должно быть, что-то не так. Что-то учуял опытный, привычный к ночным вылазкам Тора. Кисе тоже постарался прислушаться к тишине. Сначала — ничего, ни ночных птиц, ни насекомых, потом — где-то далеко у реки затявкала лиса, и ветер донес редкие звуки спящего лагеря. А следом Кисе уловил даже не звук, а словно бы движение рядом. Будто кто-то чужой прятался в темноте впереди и нечаянно пошевелился, меняя позу. Засада! В нос ударил резкий запах свежей крови, и из земли выросли черные тени — Ракузан, и следом, кто-то у машин пронзительно засвистел, должно быть, призывая основные силы. Плавно поднялся Тора, сразу оказываясь сбоку от одной из угадывающихся теней, и запах крови снова дал знать, что воинов Ракузана стало на одного человека меньше. Кисе тоже поднялся и, выхватив ножи, бросился вперед. Угадал удар, поднырнул под него, сам ударил ножом, тот скользнул по пластине нагрудника — вот же! — и Кисе сразу увел лезвие вниз, к незащищенному бедру. Чужая кровь брызнула из рассеченной артерии — Кисе почувствовал, как намокли его хакама. Следующий! Это была странная схватка, без криков, без команд, без света — только сталкивались лезвия. Раненые не стонали, не звали на помощь, умирали беззвучно. Из-за машин, размахивая факелами, бежали новые солдаты Ракузана. Отбиваясь от очередного противника, Кисе повернулся на месте и заметил, что факелы теперь уже и за спиной у их маленького отряда. Окружены! Теперь только один выход — к машинам, ни о бегстве, ни об отступлении и думать нельзя. Они только и могут — сделать свою смерть не напрасной. Вперед, вперед, вперед, прорубаясь сквозь строй противника, используя все известные трюки и приемы, не обращая внимания на раны. Третий, четвертый, шестой противник убит, а до машин все еще оставалось целых пять шагов. Кто-то из своих упал под ноги, и Кисе просто перепрыгнул тело, не пытаясь даже узнать, кто — они все покойники, на небесах пересчитаются. У машин вспыхнули искры, должно быть, кто-то из своих добрался. Кисе метнулся туда, чтобы прикрыть. От второй вспышки разгорелся трут, и Кисе узнал — Ноде, вот кто сумел. Сбоку мелькнул огонь факела — не время зевать! — и Кисе отпрыгнул в сторону, увернулся от меча, принял удар на лезвие, скользнул нападавшему за спину, втыкая второй нож в зазор между бармицей шлема и нагрудником. И не удержался, снова бросил взгляд в сторону Ноде — только чтобы увидеть, как в шею ему входит стрела. Ах же! Но если вдруг Ноде все же вылил на жерди масло? Кисе взял факел из руки убитого солдата и бросил наугад. Повезло! Масло вспыхнуло, смрад его горения перебил даже запах крови, и столб огня взмыл вверх, освещая поле боя. Он горел за спиной у Кисе, и на его фоне слишком легко было стать мишенью. Пришлось уходить в сторону, и на Кисе насели сразу двое. Работали они так слаженно, что сразу стало понятно: нападать в паре им привычно. Два меча устремились к Кисе, и единственное, что он успевал сделать — броситься на землю. Перекатился и, не вставая, выбросил руку — достал одного из солдат лезвием по подколенному сухожилию. Тот покачнулся, почти упал на меч своего напарника, перекрывая ему путь, и Кисе, воспользовавшись этой удачей, достал и второго — ударом снизу, глубоко рассекая бедро. Кровь из артерии брызнула в глаза, Кисе зажмурился на мгновение, вновь кувыркнулся вслепую, поднялся — и тут же увидел, как лезвие нагинаты летит в живот. Тело уже начало движение, чтобы уклониться, но умом Кисе понимал: не успеет. И в этот момент из темноты сверкнуло другое лезвие, отразив алый огонь за спиной. Рука солдата из Ракузана вместе с нагинатой упала на землю, отсеченная. Аомине! Кисе даже не требовалось вглядываться в лицо, чтобы узнать его. Ничего не сказав — не до благодарности тут — Кисе повернул голову из стороны в сторону. Звуки боя слышались теперь только слева от них, и, не сговариваясь, они одновременно двинулись туда, прикрывая друг друга. Когда они преодолели следующую пару десятков шагов, во вспышках огня стало видно, что к другой машине прижимаются только двое из Кайджо, а третий, забравшись на платформу, пытается ее поджечь. Скорее! Аомине тоже быстрее заработал мечом, не отставая от Кисе. Они не успели — двое у машины упали, сраженные копьями, но зато успел тот, кто поджигал. Огонь взбежал по длинным — в три человеческих роста — жердям, и Кисе узнал: Тора. Тора ловко, словно обезьяна, вскарабкался по разгорающейся деревянной конструкции вверх, его рука с ножом несколько раз поднялась и упала, будто он что-то рубил — жерди полетели во все стороны. Кисе и Аомине пришлось отскочить назад, и тут же прямо на нож Кисе бросился какой-то солдат с выпученными глазами, должно быть, ослепленный огнем. А Тора спрыгнул вниз и, пользуясь общим замешательством, начал что-то быстро искать на груди у своих погибших товарищей, потом выпрямился и бросил находку перед собой. Пламя взметнулось столбом, но кроме дерева вспыхнула одежда на нескольких солдатах. Полыхающие фигуры заметались, распугивая своих же. На Кисе с Аомине из мешанины людей выпрыгнул Тора, сдавленно рыча — огонь захватил и его рукава. Чем бы сбить пламя? Аомине выхватил из темноты бегущего человека, толкнул к Торе и взмахнул мечом, одним ударом отрубив голову. Но даже крови было не под силу полностью загасить горящее масло, и остатки рукавов пришлось просто срезать. — Уходим, пока есть возможность, — прохрипел Тора. — Втроем до остальных машин нам не добраться. Ракузан действительно быстро приходили в себя. Ухватившись за руку Кисе, Тора поднялся, сделал несколько неловких шагов, встряхнулся и побежал. Аомине и Кисе поторопились за ним. Бежать оказалось неожиданно тяжело. Чуть дальше от пламени — и уже совершенно непроглядная тьма. Кисе споткнулся несколько раз, упал бы, если бы не то Аомине, не то Тора не поддержали его. Погони, кажется, не было. Должно быть решили, что Тора был последним из Кайджо. Наконец в руках у него оказалась веревка, он быстро обвязал ее вокруг пояса, с трудом завязал узел — влажные руки все соскальзывали. — Тора, ты как? — Лучше, чем ты. Все уже готовы. — Тора трижды дернул его веревку, и Кисе потащило вверх. В главном зале Западной башни их уже поджидал лекарь. Кисе оттолкнул его руки и опустился на пол. — Сначала Тору, у него ожоги. — Но господин, вы весь в крови! — лекарь, не слушаясь, склонился над ним. — Это чужая! Лекарь потянул черную ткань на животе, та легко подалась — поползла там, где оказался незамеченный Кисе надрез. На ладонь левее пупка обнаружилась рана, и Кисе тронул ее пальцами. — Мне совсем не больно, — сказал он, как говорил маме в детстве, когда та качала головой на разбитую коленку. Лекарь засуетился, потянул из своей сумки темный пузатый кувшинчик и свернутые чистые тряпицы. — Потерпите, — сказал он. Кисе еще усмехнулся — да что тут такого, сказал же, что не больно! — и тут раны коснулась смоченная жидкостью из кувшинчика ткань. Боль взбежала по телу вверх кипящей приливной волной, заставив задохнуться, от ее силы даже ни кричать, ни вдох сделать было невозможно. Что за адское снадобье! Кисе застонал и потерял сознание.