Не хочу быть героем

Я осторожно открываю флягу и подношу её ко рту твари. Та вполне осмысленно обхватывает флягу передними лапами и подносит горлышко ко рту. А потом начинает глотать – жадно, захлёбываясь… Меня неожиданно пронизывает острая жалость к этому подземному созданию. Что это такое? Кто его создал? Почему оно оказалось в столь жалком положении? Или это действие Проклятия? Между тем тварюшка жадно допивает последние капли и, высунув длинный, узкий, как у муравьеда, язык, просовывает его во флягу, пытаясь слизать остатки влаги. А когда убеждается, что ни капли воды больше нет, высовывает язык наружу и протягивает мне флягу с требовательным, почти человеческим хныканьем. - Прости, малыш, - мягко говорю я, - у меня больше нет. Но если мы выберемся отсюда, я попробую поискать воды и напоить тебя. А если мы найдём моих друзей – то они дадут тебе покушать. Ты ведь голодный, правда? Тварь слушает меня, склонив набок уродливую голову, всю в старых шрамах. Батюшки, сколько же раз её пытались убить? Даже не хочу гадать, что стало с теми, кто попытался это сделать и не смог. Нет, я не буду повторять их ошибок. С тварью мне не справиться – даже в таком, истощённом и полуживом состоянии она сильнее меня. Значит, попытаемся договориться – вроде бы она… или он… или вообще – оно… проявляет некоторые признаки вменяемости. Может быть, и вправду сможет вывести меня отсюда? Главное – ребят найти, а там видно будет. И вообще – нечего бедняге сидеть в этом жутком месте, да и подкормить и подлечить его надо. А подлечить без посоха я его точно не смогу… Пока я таким образом раздумывал, тварюшка привалилась ко мне, продолжая требовательно заглядывать в глаза и горестно поскуливать. Я же лихорадочно обшаривал карманы рубахи, надеясь, что там сыщется что-нибудь съестное. Не хотелось бы, чтобы тварюшка начал проявлять ко мне гастрономический интерес. А то смешно как-то получится – Слышащий героически помер в зубах неведомой зверушки из Проклятых земель. К счастью, в одном из карманов находится горсть сушёных ягод, слипшихся в комок, и кусок чёрствой лепёшки. Оп-па, откуда такое богатство? Никогда не замечал за собой привычки кусочничать… Или это Фелькины происки? Неважно, главное вовремя. Я протягиваю тварюшке комок слипшихся ягод, она хватает его пальцами, совершенно по-человечески запихивает за щёку и начинает счастливо причмокивать. А потом совершенно неожиданно высовывает язык и робко лижет меня в щёку. С ума сойти! Я в ответ глажу тварь по уродливой морде и говорю: - Ну, вот, молодец, молодец… А теперь я встану, и ты покажешь мне, как отсюда выбраться. Мы найдём моих друзей, и они дадут тебе вкусненького… Они тебя не обидят, правда-правда… Я потом ещё что-то говорю, что-то мягкое и успокоительное… Этому нехитрому приёмчику научил меня конюх Герыч из той самой конно-спортивной школы, который в лошадях, да и не только, разбирался, как Бог и мог любую злобную и неуживчивую тварь превратить в понятливого и ласкового питомца. «Думаешь, только ты лошадь боишься? – вспомнился хрипловатый басок. – Да лошадь сама тебя опасается – она животное чувствительное, её успокоить надо… Нельзя кричать, нельзя бояться… Главное – говори-говори, неважно даже что, только чтобы голос был добрый и тон спокойный… Не пугай, приучай к себе… Битьём да угрозами ты только озлобишь животное, оно тебе из страха подчиняться будет, а надо - чтоб из любви… Любая живая тварь должна из любви подчиняться – только так…» Вот и продолжаю говорить – как здесь темно и страшно и как, наверное, плохо в этом лабиринте одному, и что нужно непременно отсюда выйти, что всё будет хорошо… А ещё я осторожно глажу и почёсываю уродливую морду, и тварь жмурится от удовольствия, а когда я встаю, вновь начинает обиженно хныкать. - Малыш… - мягко говорю я. – Я не могу здесь остаться. Но ты можешь пойти с нами, правда. Мы позаботимся о тебе… Тварь грустно, совершенно по-человечески вздыхает, а потом обходит меня и, мотнув головой, словно приглашая, трусит вперёд. Я иду следом, стараясь не отстать, под ногами что-то противно чавкает, ход то сужается, то расширяется, петляет, становится всё более мерзким. Но я продолжаю упрямо идти вперёд. Почему-то я верю, что это странное создание и впрямь может вывести меня на поверхность. Но вдруг тварь жалобно скулит, отпрыгивает назад и прячется за меня, едва не сбив с ног. Я чувствую, что она дрожит и понимаю, что к нам приближается что-то очень плохое. Я вытаскиваю нож и говорю дрожащей тварюшке: - Ты не бойся. Я тебя в обиду не дам. Конечно, это сплошная бравада, но когда я произношу эти слова, мне вдруг становится легче. Между тем я слышу странные звуки, напоминающие чмоканье и шлёпанье одновременно. Словно к нам навстречу шлёпает кто-то, обутый в ласты. Вот же блин… Каково чудовище, которого боится другое чудовище? Очень скоро я получаю ответ на этот вопрос. В тоннеле становится немного светлее, но свет это неживой, синеватый, как дежурная лампочка в морге. И в этом неверном свете я различаю несколько фигур, выглядящих, на первый взгляд, вполне по-человечески. Однако, когда они приближаются, я вижу, что первый взгляд неверен. Это не люди. Это статуи… Точнее, големы, сделанные из жидкой грязи, которой чья-то злая сила придала антропоморфную форму. Грубое подобие лиц, чудовищно раздутые, толстые фигуры, ошмётки жидкой грязи, срывавшиеся с големов при каждом шаге… Выглядело это настолько омерзительно, что меня затошнило. Големы остановились в двух шагах от меня, и один из них открыл рот, заговорив грубым, воющим голосом: - Ты ведь хочешь выйти отсюда, человек? Мы пропустим тебя… Мы не сделаем тебе ничего плохого… Нам нужна только эта тварь… нам нужно её добить… Оставь её… уходи, мы пропустим тебя… Ага, щас. Так я и поверил. В таких делах свидетелей не оставляют – неважно, кто за этим стоит. Порвут меня втроём на тряпочки – всего и делов-то… К тому же… Это несчастное создание мне поверило. А у меня нет привычки предавать тех, кто доверился мне. И я насмешливо отвечаю: - Вот ещё! Отойдите в сторонку, мальчики, и дайте нам пройти. И тогда никто не пострадает. Големы, сохраняя глиняную неподвижность лиц, начинают издавать странные звуки. До меня не сразу доходит, что это смех. - Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним, - ещё успеваю произнести я. А големы растопыривают руки и начинают медленно надвигаться на меня. Тварюшка, спрятавшаяся за меня, продолжает мелко дрожать. - Успокойся, малыш, - говорю я, - я тебя им не отдам. Тварюшка тихо скулит, один из големов кидается на меня… и натыкается на лезвие ножа. Нож входит в тело голема, как в масло, распарывает бок, я проворачиваю его, делаю резкий рывок, и скоро верхняя половина голема валяется у моих ног, слабо шевеля конечностями. Второй оказывается умнее – он пытается напасть на меня, делая обманное движение. Но кукла есть кукла – получается у него это настолько неуклюже, что данный финт я просекаю с ходу. Нож вновь входит в противную пружинящую плоть, на сей раз вспарываю грудную клетку, а потом, вытащив нож, отсекаю нескольким ударами уродливую голову. Но третий голем всё-таки добирается до меня, я отсекаю ему одну руку, но второй он вцепляется мне в горло с такой силой, что перед глазами начинают мелькать белые мушки… Я трепыхаюсь, как рыбка на крючке, сознание начинает «плыть»… Голем вновь разражается странным лающим смехом, но вдруг ноги его подламываются, он падает, увлекая меня за собой, но хватка, железная хватка на горле ослабевает. И я использую эту возможность на всю катушку. С трудом подняв нож, отсекаю кисть руки голема, пальцы на горле разжимаются, а я с ожесточением начинаю кромсать наваливающуюся на меня дурно пахнущую тушу и отбрасываю отрезанные ошмётки в сторону. Вяло замечаю, что у третьего голема откушен большой кусок голени - так вот почему он пошатнулся. Оказывается, странная тварюшка сумела преодолеть свой страх перед этими сгустками грязи и вступиться за меня… Тем лучше. Я с трудом выбираюсь из кучи грязи, в которую начинают превращаться останки големов, тварюшка неуклюже подскакивает на месте, продолжая поджимать больную лапу, и радостно облизывает моё лицо. Я устал, я неописуемо грязен, я с трудом понимаю, что делать дальше, но почему-то это меня не волнует. Я обнимаю тварюшку за шею и радостно смеюсь, а она продолжает вылизывать моё лицо. - Испачкаешься… - ворчу я. Тварюшка радостно поскуливает - мол, ну и фиг с ним! Я снова улыбаюсь и говорю: - Ну, что, давай на выход! Помнишь дорогу-то? Тварюшка неуверенно виляет хвостом и снова трусит вперёд. Я иду следом и рассказываю своему Вергилию о том, какое это чудесное место – горячая ванна с шампунем и губкой… Наконец, синеватый подземный свет начинает сменяться обычным сереньким – скорее всего, на поверхности наступил рассвет… Неужели мы всё же добрались? Кажется, да. Я всё чётче вижу выступающий из сумрака светлый овал с неровными краями. Тварюшка добегает до него, плюхается на попу и смотрит на меня огромными печальными глазами голодающего зимбабвийского ребёнка. При вертикальных чёрных зрачках это смотрится ещё выразительнее. - Умница, малыш, - искренне говорю я. – Довёл всё-таки. И протягиваю тварюшке последний кусочек лепёшки. Та сразу прячет его за щеку и начинает чмокать. А потом подталкивает меня лобастой уродливой головой в сторону выхода. - А ты? Ты что, не хочешь идти со мной? И тут происходит невероятное. Челюсть тварюшки мучительно двигается и я слышу… слышу… - Урр-од… я… урод… страшный… - Что? – вырывается у меня. – Так ты разумный? Тогда тебе тем более не место в этих подземельях. Пойдём со мной. Пойдём, я постараюсь помочь тебе. - Урр-од… страшш-ный… прок-ляят… - Плевать! – рявкаю я. – Хватит тебе гнить под землёй! Идём! Меня ждут друзья! И ты тоже будешь нам другом! - Праав-да? - Правда! Тварюшка нерешительно жмётся ко мне, но когда я выхожу из овального зева пещеры на свет, не отстаёт и не отстраняется. Ага… А местечко-то знакомое… Вон и хижина неподалёку виднеется. Хлоп! И прежде, чем я успеваю что-то сообразить, жуткая тварь исчезает неведомо куда, а у меня на руках оказывается малыш лет трёх, страшно грязный, исхудавший и весь в шрамах. И он просяще смотрит мне в лицо золотистыми глазами с чёрными вертикальными зрачками. - Тон…то, - с трудом произносит ребёнок. – Я - Тонто. И робко улыбается мне.