Вован-дурак

…Общупали заморского барыгу, Который подозрительно притих, И сразу же нашли в кармане фигу, А в фиге — вместо косточки — триптих. «Зачем Вам складень, пассажир? Купили бы за трёшку В „Берёзке“ русский сувенир — Гармонь или матрёшку!» „Мир-дружба, прекратить огонь!“, Попёр он, как на кассу, Козе — баян, попу — гармонь, Икону — папуасу! Владимир Высоцкий „Случай на таможне“

      - Ну, ты даешь! — подытожила Дора, когда инцидент со Снейпом был благополучно завершен. — Не успел прийти, а уже исполнил заветную мечту всей школы. Снейп — в камере! И кому нам теперь подлянки устраивать? — с наигранной досадой добавила она.       - Нет Снейпа, так есть скопище придурков из его петушатника. Там за десять лет, что Снейп верховодил, такие наслоения грязи накопились, что Слагхорну всей его оставшейся жизни не хватит, чтобы все это гуано разгрести. Они при бывшем декане всех задевали — так и не вижу большой проблемы, если и мы их немножко… заденем.       - А то!       - Там же, если ты помнишь, оказался мой несостоявшийся „лучший друг“, он же в миру Рон Уизли. Намекнем Фреду и Джорджу, чтобы они его как следует жизни поучили, а?       - Они сами кому хочешь намекнут. И кого хочешь поучат. Особенно если это их же собственный непутевый братец.       - Ну и на здоровье! Нечего своей чистокровностью светить! А то вон, вишь, с Малфоем скорешились, бегает теперь за ним как шакал за тигром…       Так оно, кстати, и было. По всей школе ходили слухи, что Малфой принял Рона в свою петушиную бригаду, в открытую заявляя, что „хотя бы один из Уизли имеет правильные мысли и правильные цели в жизни“. И Рон оказанное ему „доверие“ полностью оправдывал, задирая нос выше головы и распинаясь везде и всюду о своей исключительности. Непременно почему-то при этом обливая и меня, мотивируя это тем, что „Поттер не ценит, когда ему предлагают перейти в лигу достойных“, и так далее, и в том же духе. Впрочем, лично я не очень-то и скорбил по поводу. Хочет он быть среди „того сорта“ — пусть кукарекает с насеста. Мешать не будем.       Первый урок полетов на метле прошел буднично и без происшествий. Хотя, говорят, когда летали гриффиндорцы со слизеринцами, казус таки был. Конкретно — петушок по кличке Малфой по обыкновению полез задирать всех и каждого, заявив во всеуслышание, что сидит на метле всю жизнь. Таких же мыслей придерживался и Рон, превратившийся в официальную шестерку при пахане.       Так вот, во время того урока Малфой и Уизли решили разыграть Невилла Лонгботтома, изъяли у того присланную бабушкой шарик-напоминалку, зашвырнули в небо и гонялись за ней над всей школой. Остановить их было некому. Взбешенная МакГонагалл сняла со Слизерина сразу двести баллов, перепало люлей и ее собственным подопечным.       Кстати, после того самого распределения Рону прилетел большой привет от родимой мамочки. Натурально прилетел, в лапах совы. Ярко-красный конверт, который при попытке его раскрыть завопил на весь Большой Зал, да так, что кое-кто из нас поперхнулся чаем:       - РОНАЛЬД БИЛЛИУС УИЗЛИ! КАК ТЫ ПОСМЕЛ ОКАЗАТЬСЯ В СЛИЗЕРИНЕ! БОЛЬШЕГО ПОЗОРА Я НЕ ВИДЕЛА ЗА ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ! ПО СРАВНЕНИЮ С ТОБОЙ ДАЖЕ ФРЕД И ДЖОРДЖ КАЖУТСЯ АНГЕЛАМИ! ТЫ ЕЩЕ ОТВЕДАЕШЬ МОЕГО ГНЕВА, КОГДА ПРИЕДЕШЬ ДОМОЙ! Я ЗАПРУ ТЕБЯ В КУРЯТНИКЕ НА ВСЕ КАНИКУЛЫ!!! — под веселый смех всех остальных факультетов проорало письмо. Ну да, ну да, петушка — в курятник, самое то.       А теперь, после падения Снейпа, со слизеринцев начал спадать их бойцовый задор. Лишившись могучей крыши в лице грозного для всех остальных декана, они стремительно стали превращаться в изгоев школы.       Подозреваю, что, будучи свидетелями всего происходящего, Дафна Гринграсс и Трейси Дэвис, те самые, насчет которых я кодировал Шляпу не отправлять их в Слизерин, втайне порадовались, что не попали в опозоренные ряды. А может, и не втайне. Обе девочки давно уже учились на Хаффлпаффе и на абсолютно законных основаниях пили чай из нашего самовара. За самовар этот, кстати, нас за глаза уже вся школа звала „русский факультет“. И я сам собственными ушами слышал, как кто-то из гриффиндорцев хвастался не верящему приятелю, „какой вкусный у русских завтрак“.       Но была у нас и текучесть рядов, на Равенкло перевелся Джастин Финч-Флетчли, не пожелавший иметь причастность к русским. Как потом выяснилось из моей беседы с Тони Гольдштейном, однозначно бывшим в курсе событий своего факультета, вскоре после инцидента на зельях Джастин получил письмо из дома, в котором мать сообщала сыну, что отец его в Ираке был сбит и попал в плен к нашим. Оказалось, „Буря в пустыне“ таки разразилась, но в отличие от прошлого раза, здесь Саддам имел за спиной мощную поддержку в лице родимого рабоче-крестьянского государства. И шурави успели появиться на окраинах Багдада, в лице расчетов зенитно-ракетных комплексов С-300, с одного из которых и влепили ударную дозу в самолет груп-кэптена [37] Финч-Флетчли. Выбросившегося пилота взяли в плен и посадили в зиндан. А неплохо все же наши выступают, неплохо! Машеров таки показывает класс!       Слагхорн проявил себя значительно более компетентным преподавателем, нежели Снейп. Подчеркнуто вежливый со всеми, он ни к кому не показывал особого фаворитизма, ни разу никого в открытую не выругал, напротив, он каждый раз искренне радовался успехам студентов и столь же искренне переживал вместе с ними в случае неудачи. Дамблдора, кстати, он, по-видимому, не ставил в грош, и наша успеваемость по зельям пошла вверх. Зато взвыли слизеринцы, ибо новый профессор с горечью отмечал у них практически полное отсутствие навыков и интереса к учебе по его предмету, снимая баллы со своих подопечных столь же нещадно и люто, как это делал его предшественник со всеми остальными факультетами, кроме своего.       Местные обитатели очень сильно ожидали дня тридцать первого октября, то бишь Хэллоуина. Как выяснилось, это был один из главных местных праздников. Проблема была в директоре, который, хоть и получил на суде над Снейпом суровую выволочку сначала от Амелии Боунс, а потом и от самого министра Корнелиуса Фаджа, в значительной степени притих, но своих выходок отнюдь не прекратил.       Тридцать первого у нас был первый практикум по Чарам. Флитвик обучал нас и слизеринцев заклинанию Левитации. Словами „Вингардиум Левиоса“ мы должны были поднять в воздух птичье перо, и получилось это опять не у всех. Мы со Сьюзен и Дафна от наших, а также Малфой и Нотт от слизеринцев – вот, кажется, и все.       Следующим уроком этот же практикум проходили гриффиндорцы и равенкловцы, и там первой оказалась, как водится, всезнайка Грейнджер, успевшая за два месяца стать ходячим кошмаром не только на своем факультете, но и на всех остальных. Помню, как она наше чаепитие раскритиковала. Чего вы, мол, с русских пример берете, что это за манеры, это вносит резкий диссонанс в традиции волшебного мира… ну, дальше вы поняли. Правозащитный задор во всей красе. Кончилось тем, что мадам Спраут, ставшая большой любительницей чая по-русски, вежливо, но настойчиво попросила Гермиону к нашему столу более не подходить. С тех пор гриффиндорская всезнайка сидела за своим столом, ела овсянку и хлебала тыквенный сок в гордом одиночестве — и Лаванда, и Парвати уже давно столовались у нас.       О результатах этого практикума нам потом рассказали сестрички Патил, когда пришли к нам попить чаю, ну, а то, что последовало за этим уроком, мы и сами видели.       Так вот, урок у Флитвика был за этот день последним, и когда мы уже шли на торжественный ужин, на Гермиону напоролся никто иной, как Рон Уизли, назвавший ее „поганой грязнокровкой“, „ходячим кошмаром“ и „занудой, у которой нет друзей“. Столь наглые высказывания в последнее время позволяли себе только слизеринцы, видимо, по старой памяти, мы же, все остальные, от оскорблений воздерживались, печальный пример Снейпа, распустившего язык и получившего за это пятнадцать лет, у всех был перед глазами. И вот теперь все опять повторилось. Гермиона залилась слезами и куда-то убежала.       Ужин… в общем, прошел он как обычно, с той лишь разницей, что свечки в зале теперь летали не сами по себе, а внутри оранжевых тыкв, в боках которых были прорезаны дырки в виде „глаз“, „носа“ и „оскаленной зубастой пасти“.       Когда мы уже заканчивали чаепитие, в зал неожиданно ворвался „Не только лишь все“, в миру профессор Квиррелл. Ворвался и свалился Дамблдору буквально на стол.       - Тролль… В школе тролль… Началась ужасная суматоха. Быстро смотал со стола скатерть, собрал вокруг себя всех своих друзей.       - Успокойтесь все! — закричал Дамблдор, выпустив фейерверк из своей ВП. — Старосты, немедленно уводите учеников в спальни!       Нас кое-как собрали в четыре колонны и в темпе вывели из Большого Зала. Все это время, пока мы убегали от тролля, я держал за руку Сьюзен, чтобы не отстала и не заблудилась, впрочем, та и сама держалась за меня, как приклеенная. Слава Богу, все обошлось, и когда мы, наконец, добрались до своего „русского улья“, как за глаза уже иногда именовали наше общежитие, к нашей дружной компании прибилось пятеро с Гриффиндора и трое с Равенкло.       Как потом выяснилось, вечер чуть было не закончился трагедией. Отставшего от своих Рона Уизли за каким-то демоном понесло именно в тот коридор, куда шел тролль, от коего он потом удирал через всю школу. В итоге „Уизли № 6“ отделался парочкой солидных синяков, переломом трех ребер и обгаженными штанами. Высунувшаяся на шум из туалета, в котором она пряталась, Гермиона уцелела лишь чудом, поскольку тролль ее тоже увидел и замахнулся дубиной. На счастье, тупую тварь как раз в этот момент настигли и прибили Дамблдор, МакГонагалл и Флитвик.       Рон и Гермиона в итоге лишились по полста баллов, плюс их деканы пообещали написать родителям.       Дора подкараулила момент и через камин позвонила матери. Судя по ее словам после этого разговора, Андромеда несколько раз мне писала, но ни одно письмо почему-то не дошло. Мы рассказали об этом мадам Спраут и мадам Боунс, они теперь разбираются. Все же хорошо, когда на твоей стороне местное МВД, главное теперь Сьюзен не обижать.       В ноябре состоялся первый в этом году матч по „квиддичу“, как именуют здесь единственный известный вид спорта. Сходил прикола ради, посмотрел.       Представьте себе стадион, на котором трибуны высотой с девятиэтажный дом, и каждый сектор стоит отдельно, между ними — пустота, места столько, что пассажирский вагон в длину поместится, на глаз так метров по двадцать — двадцать пять между теми трибунами. Спортсмены выступают командами по семь человек, в процессе летают на метлах. Мячей почему-то четыре, один большой, им забивают голы в три пары колец, стоящих там же, где на нормальном стадионе футбольные ворота стоят. Три человека из команды забивают (они называются „охотники“), а один на этих кольцах на шухере стоит, ну, этот как был вратарем, так и есть. За гол команде начисляют десять очков. Еще два мяча, поменьше размером, летают сами по себе, их перекидывают друг другу по две пары игроков, именуемых „загонщиками“, с бейсбольными битами в руках. Последний мяч, который лишний раз еще и не видно, размером примерно с воробья, золотой и с крылышками, порхает как бабочка и может быть где угодно. Так вот, седьмой человек из команды, именуемый „ловцом“, должен этот самый мяч схватить. Когда поймают — игра заканчивается, а схватившей золотого воробья команде присуждается сто пятьдесят очков, и это практически всегда приносит команде победу.       Смысл существования последнего мяча я так и не понял. Что-то здесь нечисто. Вот, представьте себе матч Чемпионата мира по футболу, играют, к примеру, испанцы с голландцами, счет накануне финального свистка 5:1 в пользу голландцев. Тут на поле влетает попугай, какой-нибудь Давид Вилья этого попугая хватает, и счет сразу становится 16:5 в пользу испанцев. Причем времени на отыгрыш не дают, факт отлова этого самого попугая сам по себе приравнивается к финальному свистку, потому что, пока не поймают, игра не прекратится. Феерический бред, если честно. Так даже обычных игроков иметь не надо, достаточно двоих — вратаря, чтоб голы отбивал, и этого самого ловца, чтоб золотых воробьев по полю ловил. Объяснил все это нашим, вроде поняли, хотя и не все. И мне еще даже намекали, что мой, ну то есть, Гариков папаша, был во времена оны этим самым ловцом. Вот только на хрена это надо лично мне? Сам-то я даже простые полеты на метлах не уважаю, это только в крайнем случае сгодится, драпать, когда совсем припрет. Так для полета в один конец много ума не надо.       Дверь в запретный коридор мы с Дорой все-таки заделали, старым русским способом под названием „доска поперек двери, гвоздями-сотками приколоченная“. Что удивительно, местный завхоз и ревнитель порядка по имени „мистер Филч“ даже не особо и возражал, повозникав немного для приличия, но, когда мы на пару с Дорой научно-популярно объяснили ему, что намереваемся убрать даже случайную вероятность открытия запретной двери, он от нас отстал.       Помимо заколачивания двери добытой неизвестно где толстой дубовой доской, я еще с помощью Доры сотворил жестяную табличку „НЕ ВЛЕЗАЙ — УБЬЕТ!“, ту самую, желтую, с черепом и костями, и на ту дверь повесил. А довершила ансамбль написанная кривыми буквами надпись: „ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ — ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!“, как это пишут на трансформаторных будках, чтоб не лазили.       Весь сентябрь мне не давал покоя вопрос отопления в зимний период. Англичане вообще всегда славились пренебрежением в этом деле, но ведь я-то никакой не англичанин! А поэтому, когда морозы все же начались, посреди нашей гостиной стараниями щучьего веления и моего хотения была поставлена большая кирпичная печь, в которой весело гудел огонь.       - Ух, как тепло! — сказали мои однокурсники, когда зашли в гостиную в первый раз после установки печки. — Это что же такое? Гарри, твоя работа?       - Ну да, моя. Это печка, такими в России отапливают частные дома.       - А чем ее надо топить? Угля, наверное, жрет вагонами!       - Зачем углем? На Руси дровами топят! А дров у нас – вон, целый Запретный Лес за окном колышется. Так что в воскресенье возьмем топоры и пилы и пойдем рубить дрова.       - А не страшно ли?       - Почему мне должно быть страшно?       - Так это же лес…       - Ну и что? Вместе же пойдем. Или вы хотите мерзнуть, как, вон, слизеринцы в своем подземелье? Сам же вас отведу и покажу, как надо работать.       Против такого аргумента возражений, как правило, не находилось. И погреться у беленого бока печки стали приходить не только наши, но и с двух других нормальных факультетов.       Вообще, как я убедился, полезность кое-каких русских атрибутов многие наши оценили по достоинству. Особенно с первыми холодами. Замок-то, как это и положено замкам средневековой поры, продувался насквозь любым ветром, и простыть в его стенах было легче, чем кружку с пивом выпить. Так что наш самовар с чаем стал среди хаффлпаффцев и примкнувших к ним дружественных студиозусов весьма популярен, каждый день по нескольку раз его растапливал, ибо всем желающим не хватало. Чай в мешках поставляли сестрички Патил, как оказалось, их дедушка именно чаем на рынке и торговал, так они его и убедили.       Точно так же, личным примером, стал внедрять и идею теплоты ватника и валенок. Собственно балахон этот дурацкий я и не одевал ни разу, что я, дурной, что ли, он же не греет ни фига. Пока еще не совсем похолодало, в куртке ходил, под нее свитер пододевал. Ну, а с октября, когда заморозки начались, так кроме как в ватнике, валенках и шапке-ушанке меня никто и не видел.       Разрешение на лесозаготовки было мной получено лично от мадам Спраут. Наша декан, пускай и сомневалась поначалу, что-де лезем в епархию школьного лесничего Хагрида, но в конце концов согласилась. Все же согревать комнаты чем-то надо, а кирпичная печка для этого очень даже подходит. Камин, что камин, труба прямая, что в нем спалил, все в трубу и улетело. Тут же кирпичи как следует накалил, а они потом и греют всю ночь.       И в первую субботу октября мы так за дровами и вышли. Перед выходом проверил собравшихся, раздал всем наколдованные топоры и пилы, и мы двинули. Зрелище хаффлпаффцев, идущих в лес с насквозь немагическими инструментами, живо напомнило мне кадры из приснопамятной «Операции „Ы“: „Песчаный карьер — два человека, мясокомбинат на сегодня нарядов не прислал“.       Для удобства передвижения накануне сотворил, запряг и растопил еще одну печку, чтобы ею же тащить сваленные деревья. А что, трактор в хозяйстве не помешает. Я этой печкой еще буду весной окрестные луга под посев распахивать.       Мадам Спраут отрядила на валку только семикурсников, остальным доверили только топоры и пилы — разделывать уже сваленное. Против моих опасений, никого не зашибло поваленным деревом, никто не тяпнул топором, куда не следовало, так что убитых и покалеченных не было. Зато дров нарубили столько, что не хватило места, куда их складывать.       - Что вы тут делаете? — на звуки пил и топоров даже прихромал завхоз мистер Филч.       - Разделываем дрова на отопление, мистер Филч, — ответил ему я.       - Чья это была идея?       - Вообще-то моя, так как наша гостиная отапливается отдельно, но профессор Спраут все одобрила.       - Вижу, здесь вы никакой магии не используете.       - Правильно, зачем нам тут магия? Лично я еще такого заклинания не знаю. Привык руками дрова заготавливать.       - А знаешь, парень, нравится мне эта идея! — оскалился завхоз. – Буду к тебе присылать штрафников, чтобы дрова рубили. А ты сам от отработок у меня освобождаешься, если какие возникнут.       - Спасибо, мистер Филч.       - Не за что, Поттер, тебе спасибо за хорошую идею.       Так с тех пор и повелось, по выходным мы всем факультетом плюс несколько присланных в наряд ходили заготавливать дрова.       Но вот настал декабрь, а с ним — и ожидание Нового года. Здесь, правда, больше праздновали Рождество, то бишь 25-е декабря, но кто их знает.       - Гарри, ты со мной? — Дора собралась домой к родителям.       - Конечно! — я даже не собирался возражать, зная по опыту, что это бесполезно. Так что уже восемнадцатого декабря мы впятером — Дора, Сьюзен, Тони, Ханна и я — сидели в купе поезда и ехали на юг, в Лондон. Оставаться в школе я не хотел — что там было делать? Все, с кем я общался, разъезжались по домам.       Когда мы уже отправлялись на вокзал, почему-то возник Дамблдор.       - Гарри, мальчик мой, почему ты решил покинуть школу? Разве ты не хотел бы остаться на каникулы?       - Нет, конечно, кто Вам такое сказал, сэр?       - Но рады ли будут тебе твои опекуны?       - Мнение моих опекунов, даже если они у меня и есть, интересует меня меньше всего. Я уезжаю из школы потому, что меня пригласили на каникулы мои друзья. Мои же так называемые опекуны, о существовании которых Вы мне только что сообщили, не имеют ни малейшего понятия, где именно я имею честь пребывать. Веселого Рождества, профессор.       - Веселого Рождества, Гарри, — попрощался со мной директор, скорчив кислую рожу и подергав отросшую за полгода бороду.       Всю дорогу мы пели песни, шутили и рассказывали друг другу самые разнообразные байки. Мимоходом я проверял у своих друзей знание русского языка, которому взялся в свободное время обучать Дору и Сьюзен.       - Дора! Гарри! Давайте быстрее сюда! — позвала нас Андромеда Тонкс, едва мы сошли с поезда и попрощались с остальными. Тут же, на перроне, нас встречали Амелия Боунс, поздоровавшаяся со мной, родители Ханны, а также высокий, уже начинающий седеть еврей в черной шляпе, которого Тони представил нам как своего отца Соломона.       - Где же ты был все это время? — спросила меня Андромеда, пока ехали домой. — Когда Джеймса и Лили не стало, мы хотели оформить на тебя опеку и воспитать сами, но ты как в воду канул. Я пыталась навести справки, но мне никто ничего не сказал.       - Видите ли, …тетя Энди, но до своих одиннадцати лет я находился на попечении у моих, так сказать, родственничков, в лице сестры моей матери и ее ублюдочного семейства.       - Так ты все это время был у Петунии? Что за чушь, Лили никогда о ней хорошо не отзывалась! И никогда не доверила бы ей воспитание своего сына.       - Но тем не менее это так и есть, точнее, было. И кончилось всё в итоге тем, что за пару дней до получения мной пресловутого „письма сомнительного счастья“ мне пришлось оттуда убегать со всех ног. Остальное Дора расскажет, мы с ней как раз тогда, в тот самый день, в Косом переулке встретились.       - Ага, — вставляет пять копеек Дора. — Встретились, куда уж лучше, — смеется она. — Загляделась на что-то, споткнулась, упала, и лежу на нем сверху, а Септима меня отчитывать принялась. Так и познакомились.       - Помню, помню, Дора. Мы же как раз тогда уехали, а ты потом нас догнала. Так что там стряслось, Гарри?       - А вот что. Дражайший дядюшка с какого-то перепугу вдруг начал ко мне неприлично приставать, ремнем угрожал. Пришлось бежать оттуда что есть сил. Кабан этот жирный — за мной, да так резво, что под машину попал. Потом оказалось, что его оттуда на прием к травматологу увезли. Вот и всё, собственно.       - Ничего не понимаю. Кому в здравом уме понадобилось отправлять тебя именно к этим людям? Я же помню, что говорила Лили, ее сестра жутко ее ненавидела за то, что Лили могла колдовать, а она – нет. И ее муж был точно таким же. Впрочем, я еще наведу справки, кто и зачем это сделал, и постараюсь переоформить твою опеку на себя. Надеюсь, ты не возражаешь, если твоими опекунами станем мы с Тедом?       - Отнюдь, тетя Энди.       - Ну вот и хорошо. Пошли домой, а то мы уже приехали. Дом семьи Тонкс был полной противоположностью обиталища тех свинтусов, от которых я благополучно сбежал. Теплый, хорошо натопленный, уютно обставленный, было видно, что здесь живут любящие хозяева.       - Где там твоя скатерть, Гарри? — спросила Андромеда, когда накрывали на стол. — А то мне что Дора, что ваша Спраут, что Амелия все уши прожужжали про русский чай. Достал, накрыл, заварил чай.       - Вкусно, слушай! — вдохнул аромат Тед Тонкс. — В последний раз меня так угощали в Спитаке ребята из Рязани. У них такая же скатерть была при себе, так они с нее и армян кормили, что без крова остались, и нас, иностранных врачей, угощали. Там я русского чая и попробовал.       Значит, папа Доры в наших краях таки побывал. Причем побывал в восемьдесят восьмом, когда в Армении было Спитакское землетрясение. А ребята из Рязани, более чем уверен, это выпускники Рязанского Высшего воздушно-десантного командного училища имени Маргелова. Десант всегда приходит первым. Ну, а если Тед приезжал, чтобы лечить пострадавших, и не имея на уме никаких дурных мыслей, то честь ему и хвала.       Там же за эти дни я узнал кое-какие международные новости, а то в Хогвартсе этом ни нормальных газет, ни радио, ни телевизора. До изобретения же интернета еще лет пять, и то если здесь что-нибудь не туда вдруг не свернуло.       Как оказалось, война в Ираке вполне предсказуемо зашла в тупик. Американцы и англичане, сунувшиеся туда, понесли неожиданно большие потери от „иракских“ ракет и бомб. Причем применение „иракских“ зенитных комплексов С-300, быстро и действенно помноживших на ноль существенную долю натовской авиации, было только началом позора наглосаксов. По высаживающемуся с кораблей десанту неожиданно стали бить „иракские“ шестидюймовые гаубицы, на месте превратив в фарш несколько тысяч отборных натовских головорезов. Более того, какой-то „иракский“ пилот бомбардировщика Ту-22 умудрился отправить на корм рыбам американский ракетный крейсер „Винсеннес“, прикрывавший высадку, каким-то образом всадив противокорабельный боеприпас точно в погреба. Линкор „Айова“, направленный в Персидский залив, по пути получил с „неизвестной“ подводной лодки торпеду по винтам и выбросился на сирийский берег вблизи Тартуса, то бишь нашей базы на Средиземке. В самом же Заливе тяжелые повреждения нанесены атомному авианосцу „Дуайт Эйзенхауэр“, и его, скорее всего, спишут на металлолом, судя по фото, „иракские“ ракеты очень хорошо перепахали ему палубу и все то, что под ней. Тем же американцам, что наступали с египетской территории и под видом египтян, в результате пришлось иметь дело с Израилем, которому в нынешнем воплощении присутствие звездно-полосатых под боком очень не нравится. В итоге танковый клин ЦАХАЛ на своих „Меркавах“ и Т-72 раскатал в тонкий блин „египетские“ „Абрамсы“ и наступает к Суэцкому каналу.       Теперь Буш Старший и британский премьер Джон Мейджор испражняются тоннами дипломатической переписки с Москвой, Багдадом, Тегераном и Иерусалимом, пытаясь заглушить накал страстей. Судя по всему, ничего у них не получится.       В родимом же Союзе — тишь да гладь, в стране к Новому году провели очередное снижение цен, что в очередной раз вызвало у капиталистов всех мастей дикие вопли и зубовный скрежет. Достопочтенная британская пресса с глубокой неприязнью отмечала полное отсутствие в России проблем с продуктами. Пресса же советская, а Тонксы, как оказалось, после Спитака выписывали советскую газету „Moscow News“, сообщала, что готовится к запуску на орбиту первая очередь станции „Мир-2“, советским же электронщикам удалось сварганить образец „электронно-вычислительной машины“, то бишь компа, значительно более быстродействующий, нежели все западные аналоги.       Что же год грядущий, девяносто второй, нам готовит? Поймаю ли я с телевизора Тонксов советскую передачу?       - Говорила я с Амелией по поводу писем, тобой не полученных, — вернулась к нашей старой проблеме Андромеда за пару дней до Рождества. — Выяснилось, что на тебе действительно какой-то блок стоит. И, если честно, непонятно, кто и зачем его поставил. Амелия обещала разобраться. Кстати, они обещали на Рождество в гости зайти. Ты подарки уже приготовил?       - А как же!       Действительно, подарки я уже раздобыл. Для Андромеды мы на пару с Дорой купили найденную по случаю пуховую шаль, для Теда — пару бутылок русской водки. Для сладкоежки Сьюзен я заготовил большую коробку конфет, а для Амелии, обожавшей, по словам Сьюзен, хорошую музыку, — собрание джазовых и роковых записей пятидесятых годов. Моему еврейскому приятелю Гольдштейну достанется русско-еврейский словарь. Мадам Спраут в знак благодарности отправил самую толстую энциклопедию садоводства, какую удалось раздобыть, специально за ней в Лондон ездили, контрабандное издание из Чехословакии. Самой Доре с помощью призванного в очередной раз щучьего веления я добыл новую кожаную куртку с надписью „СССР“. Знаю же, что моя подруга — большая неформалка и поклонница подпольного рока.       Но вот настало Рождество, и в день двадцать пятого декабря я был бесцеремонно разбужен Дорой, запустившей в меня подушкой.       - Вставай, Гарри, пошли подарки смотреть.       И действительно, под елкой лежала куча подарков, подписанных „Тонкс“ и „Гарри“. Так-так-так, ну-ка, что мне такое прислали… От Теда и Андромеды — фотоальбом, полный старых фотографий. На них изображена молодая семья, парень, очень похожий на нынешнего меня, и рыжеволосая девушка, державшая в руках сверток с младенцем — мной, надо полагать. И не только семья, они были часто сняты поодиночке и с друзьями. Кадры семидесятых годов, последнее фото датировано восемьдесят первым.       Сьюзен прислала книжку по всевозможным травам и растениям, подписанную ею собственноручно. Обещала зайти на чай. От Доры я удостоился собрания кассет самых разных рок-групп и поцелуя в щеку. Тони прислал комплект учебников по ивриту, с пометкой, „будем переписываться, когда я в Эрэц-Исраэль уеду“. Большая банка с медом, а вторая с ягодным джемом… ну, это мадам Спраут отблагодарила за мою помощь по саду. Будем помогать и дальше, навык терять нельзя. Остальная девчачья часть факультета ограничилась открытками, да и не только от наших, гляжу, а и от гриффиндорок с равенкловками тоже присутствуют. Это, судя по фамилиям, особые любительницы у нашей печки погреться. Хотя и у Флитвика, Тони рассказывал, нечто похожее есть, так нет же, идут к нам.       Так, а это от кого? Легкий пакет без единой подписи. Вскрыл — оттуда выпала, словно вытекла, серебристая ткань. Хм, что такое? Держу в руке — рука как пропадает. Ах, да, ясно, артефакт „Плащ-Невидимка“, год выпуска неизвестен. И записка рядом, гласящая: „Незадолго до своей смерти твой отец оставил его мне. Пришло время вернуть его тебе. Используй с умом. Счастливого Рождества“.       И все, ни подписи, ни имени.       - Дора, глянь, что это такое? — спрашиваю роющуюся в подарках девушку.       - Гарри, это же плащ твоего папы! — воскликнула Дора, когда увидела содержимое пакета. — Я же помню, дядя Джеймс часто нам его показывал, когда мы приходили к ним в гости! И плащ пропал, когда… в общем, когда их не стало.       - Хм, и у кого он был? Вот тут записка какая-то приложена. Подписи нет, может, почерк разберешь?       - Нет, не знаю я такого почерка. Надо у мамы спросить, она должна знать.       - С Рождеством, дети! Что за шум? — в комнату вошла Андромеда Тонкс.       - Мама! Смотри, Гарри кто-то прислал плащ-невидимку дяди Джеймса!       - Нашелся, наконец-то! А мы все удивлялись, куда делся плащ после его гибели. Джеймс нам все уши, помню, прожужжал про свою реликвию.       - Тетя Энди, тут еще какая-то записка, не пойми от кого.       - Дай-ка, почитаю… так, а почему, собственно, плащ был у Дамблдора?       - При чем тут Дамблдор? — удивилась Дора, сделав большие глаза.       - Почерк директорский, уж его-то я узнаю. Только вот как плащ Джеймса оказался у директора? «Незадолго до своей смерти„… Я хорошо помню твоего отца, Гарри, и не думаю, что он бы оставил свою реликвию кому попало.       - Так что, ты хочешь сказать… — неверящим тоном спросила Дора.       - Что наш дражайший Дамблдор занимается мародерством, украв реликвию рода Поттеров из разрушенного дома?       - Ну да, что-то вроде этого.       - Но зачем ему тогда потом возвращать украденное тебе, Гарри?       - Тетя Энди, он перед нашим отъездом намекал на желательность того, чтобы я остался на каникулы в школе.       - Ясно, значит, он с этим плащом какую-то афёру провернуть хочет. Я же юрист, и вижу нечистое дельце за милю. Так что, дети, плащ и записку пока оставьте мне, я покажу их Амелии.       Когда же мадам Боунс (и Сьюзен вместе с ней) все-таки пришла на чаепитие, то тоже удивилась наличию артефакта, считавшегося утраченным.       - Значит, говорите, он все это время был у Дамблдора? Позвольте-ка мне взглянуть… —, а взглянув, мадам Боунс вынуждена была сделать неутешительные выводы.       - Все-таки директор не смог не подгадить, наложив на мантию несколько следящих заклинаний, завязанных лично на тебя, Гарри. Ты ее еще не одевал?       - Нет, мадам Боунс. Только в руке держал пару минут.       - Хорошо, потому что чары еще не проявились. Я заберу ее с собой снять заклятия, а потом Сьюзен тебе принесет.       - Хорошо, так и сделаем.       Если мне не изменяет память, то в каноне Гарик должен был, надев этот самый плащ, пробраться в неизвестный кабинет и найти там одно любопытное зеркало. Но в каноне Гарик оставался в школе, никому на фиг не нужный. Я же — вот он я, сижу среди друзей, чай пью, в карты играю. Научил же, еще в поезде, всю нашу честную компанию в подкидного играть, вот и играем на досуге. Всем понравилось, что карты не взрываются, как в здешних вариантах. Еще на досуге домино сделал, да показал всем и каждому, как „козла“ забивать, так теперь после уроков иногда сплошной треск на столах стоит. Русские национальные игры народу очень понравились.       - Кроме того, Гарри, я провела расследование по поводу почтового блока, он действительно есть. Иначе ты был бы завален почтой почище Локхарта…       - Простите, мадам Боунс, а кто такой этот Локхарт? – так, так, Вован, этот Локхарт в следующем году придет преподавать к тебе в школу, в книжках его описывали как голубоватый эквивалент Дарьи Донцовой, а по морде лица и по манерам — как гибрид Киркорова с Моисеевым. Но пока ты его еще как бы не знаешь.       - Ах, да, я все время забываю, что ты мало что слышал о нашем мире. Гилдерой Локхарт — это писатель, пишет, если честно, всякую чушь, детективы, в которых нет ни слова правдоподобия, да дамские романы. Благодарные читательницы, и даже читатели, заваливают автора письмами, открытками и цветами. Ну, а ты у нас знаменитость намного выше его статусом, по идее, тебя должны были заваливать не меньше.       Ясен перец. Значит, мнения совпадают, и этот самый писатель здесь такой же, каким его в прошлый раз и представляли. Ох уж этот Дамблдор, петушара долбаный, и сам такой, и таким же работу дает. Мы еще Снейпа не забыли.       - Но я же ничего не получал! — говорю.       - Именно потому ты ничего и не получал, — отвечает мадам Боунс. — И именно поэтому до тебя не могли достучаться ни я, ни Андромеда, ни кто-либо еще из наших семей, кто хотел бы взять тебя к себе. Я бы отключила этот блок, но сомневаюсь, что тебе захочется каждый день разбирать тысячи писем.       - Ну да, лично мне такая слава совсем не нужна.       - Логично. В общем, я лишь немного его ослабила, теперь тебе будут приходить письма от нас, плюс еще, если я про кого-то из дружественных семей случайно забыла, они свяжутся со мной. Причины же установки я еще проясняю.       - Спасибо, мадам Боунс.       - Когда мы не в школе или не в министерстве, называй меня Амелия.       - Хорошо, м… Амелия. Буду стараться.       Между Рождеством и Новым годом Андромеда сходила-таки в банк, заполнить все бумаги. И там ее, мягко говоря, „обрадовали“.       - Значит, так, Гарри, — сказала она мне, когда вернулась домой. — Я была в „Гринготтсе“, подавала бумаги на твою опеку. Гоблины сказали, что необходимо согласие твоих прежних опекунов, то есть сестры твоей матери. Но оказалось, что ты успел отречься от родства с ними, поэтому в нашем понимании они тебе родственниками уже не считаются. Спорили они долго, но подписали все бумаги. Так что теперь твоими опекунами до совершеннолетия являемся мы с Тедом. А вот дальше начинаются сложности.       - В чем?       - Дело в том, что завещание твоих родителей, в котором они определяли порядок перехода права на опеку, запечатано по указу самого Дамблдора.       - Вот петушара старый!       - Я была того же мнения. Но что он этим хотел, я так и не поняла. Дам знать Амелии, пусть она что-то посмотрит.       - Хорошо, тетя Энди, только мне тогда напиши, чтобы я знал, что же этому старому придурку от меня надо. Это ж, значит, из-за него я до одиннадцати лет в шкафу под лестницей у свинского семейства обитал, а меня там желтым земляным червяком называли да за любую провинность в торец отвешивали.       - ЧТО?       - Именно так все и было, тетя Энди. Но никто, подчеркиваю, никто, на этот факт не обращал никакого внимания. Как и на то, что у сыночка этих долбодятлов было любимое развлечение в виде охоты на меня. Даже тогда, когда я оттуда сбежал, он и тогда не перестал ко мне приставать, пришлось угомонить принудительно.       - Как?       - Каштан с ветки сорвал, в рогатку зарядил и в лоб влепил. Тогда подействовало. Но и это еще не все.       - Что еще было?       - Тогда, когда я оттуда убегал, на меня и сам Дамблдор попытался наехать, все уговаривал вернуться под опеку, как он выразился, „заботливых родственников“. А я тогда еще не знал, кто это такой, ну, вижу, бородатый старикан, одет как клоун и несет всякую чушь. Ну, я в больничку и позвонил, санитары приехали и его забрали. Пускай, мол, посидит, подумает…       - Так вот почему он бритый налысо был первого сентября! Вот оно что! — засияла Дора. — Вот шалость так шалость, Фред и Джордж, когда узнают, на колени перед тобой упадут и признают новым божеством. Подколоть самого директора, это же не удавалось даже Мародерам!       - А вот от этого я бы тебя, Дора, предостерег. Да, эти товарищи, конечно, за идеями в карман не лезут, но от раскрытия факта и причин попадания неуважаемого нами директора в дурдом лучше воздержаться. Не все у нас в школе такие добрые, как мы с тобой или эти двое, обязательно найдутся доброхоты, которые директору стуканут. Незачем раньше времени наводить его на ненужные нам мысли. Особенно, если он сам об этом постыдном для него эпизоде ничего не помнит.       - Лучше даже я бы не сказала, — поддерживает Андромеда. — Ну что, дети, судя по часам, уже обед, все за стол!       Короче говоря, каникулы удались. И второго января мы отправились обратно в школу, совершенно того не желая. *** [37] Офицерский чин в британских ВВС, соответствует сухопутному полковнику