Привидение Хельсинкского зернохранилища

Вилле Херманни, как и обещал, сыграл в шахматы с Готлибом, продув с разгромным счетом 1:3, правда, парень немножко мухлевал. В пользу Линдеманна-младшего. Также были прятки, и казалось бы, знающий башню-ладью вдоль и поперек призрак Вилле опять остался в проигрыше, притом несколько раз со всего размаху треснувшись головой о стену, совершенно забыв о пока не растворившейся телесной оболочке. К его собственному изумлению, если не сказать — испугу, малютка Вилле Херманни признал, что веселее вечера за все полуторавековое пребывание в бывшем зернохранилище он не проводил. Это было даже лучше тех триумфальных дней, когда ему удавалось напугать кого-то до седины. Даже все время хмурящаяся говорящая кошка Исчадие-Страшилка не смогла удержаться и присоединилась к играм. Она то и дело подсказывала Готлибу, где лучше всего искать Вилле, фантазия которого иссякла окончательно на втором часу пряток-догонялок. В конце концов мальчуган вымотался так, что заснул прямо на диване в гостиной. Тилль и Вилле, вновь постепенно становящийся прозрачным, не стали его будить. Линдеманн отнес сына в комнату и уложил в его постель, которую мальчишка в какой раз благополучно «забыл» заправить с утра. Вилле Херманни пришел в свое обычное состояние.  — Тилль, я бы Вам посоветовал одеться потеплее.  — М? — непонимающе, совсем забыв о договоре с Вилле Херманни, глянул на него археолог.  — Ну как же?! Наша прогулка по… над Хельсинки. Не волнуйтесь, мне все равно нельзя быть вне башни после полуночи, так что вы встанете с утра на работу — затараторило привидение.  — Вилле, стоп. Ты так говоришь, как будто я отказался. Только я вот что хочу спросить: нас не заметят?  — Не беспокойтесь, — заверил дух. Свет предусмотрительный Тилль на всякий случай решил оставить, чтобы казалось, что кроме говорящей кошки и спящего Готлиба, есть кто-то еще из взрослых, да и чтобы мальчик не сильно пугался, если вдруг проснется. По наказу привидения мужчина оделся в шапку, перчатки, свой новый пуховик, теплые сапоги, в которых иногда выбирался на зимнюю рыбалку, даже под джинсы натянул кальсоны. Он вышел на порог, пока Вилле зачем-то летал на чердак. Линдеманн уже захотел зайти в башню, чтобы поторопить привидение, как вдруг почувствовал, что не стоит на ногах, а все его тело охватило какое-то странное тепло, словно воздушный плед.  — Испугались? — послышался знакомый шепот над самым его ухом в то время, как легкие руки призрака крепко обняли мужчину.  — Почему-то ничуть, — как можно спокойнее постарался ответить Линдеманн, хотя и внутри что-то ухнуло вниз. Но чувство страха быстро сменилось каким-то совершенно детским восторгом, когда медленно поднимаясь ввысь, мужчина посмотрел на свой дом-башню, оплетенный покрасневшим, еще не увядшим девичьим виноградом, листья которого словно отражали разливающийся по ним свет из окон, что делало дом абсолютно волшебным. Еще немного — и весь город как на ладони с его белой Набережной у холодного, бескрайнего моря, кажущимися игрушечными площадями, храмами, университетом, светлячками-фонарями и вывесками, свет которых отражался во влажном после недавнего дождя асфальте. Казалось, что можно взять в руку любой из этих кукольных домиков, чтобы разглядеть поближе. Вилле Херманни и Тилль медленно двигались по темно-синему звездному, атласному полотну, проплывая сквозь ленивые, сонные облака, взглянув сквозь которые, город представлялся окутанным призрачной, туманной дымкой. Невероятно.  — Тилль, а мама Готлиба… она такая же, как я? — наконец, несколько смущенно задал вопрос дух, прервав эту тишину, которая, между тем, не была неловкой.  — Ну в какой-то степени, Вилле. Она тоже финка. Но только она вполне себе живая, — мягко улыбнувшись, повернувшись лицом к привидению, отозвался профессор.  — А где она сейчас? — совсем забыв о тактичности, спросил малютка.  — В Мексике. Кстати, тоже с археологом. Сказала, что ей не хватает свободы, воздуха, чего-то там еще…  — А вы что? — перебил любопытный призрак.  — А что я? Я отпустил. Кстати, знаешь, как интересно получилось? В Финляндии на раскопках мы встретились, в Финляндии же и расстались.  — Так просто? — задал очередной бестактный вопрос Вилле Херманни.  — Вилле, а ты слишком прямолинеен для духа, — решил перевести тему Тилль.  — Я? Да нет, совершенно обычное привидение. С чего вы это вообще решили? Вы же, кроме меня, с призраками-то не знакомы больше.  — Ну ты слишком откровенный, что ли. Обычно, если верить легендам, вы какие-то знаки посылаете, намеки даете, наводки. А ты — нет. Еще и не скрываешься совсем.  — Вот именно, что это все только легенды, предрассудки, такие же нелепые и нелогичные, как и приметы. Вот черная кошка перебежала дорогу, к чему это считается? Правильно! К неудаче. А на самом деле кошке просто нужно по своим делам. Так и с нами. Да и вообще — много ли людей пытаются пообщаться с привидением? По крайней мере раньше. Нет! Точнее как: вызвать — вызовут, мы приходим — нас выгоняют. Боятся. Зачем звать, спрашивается? Ничего не понимаю. А чего мне скрываться? Меня не видели, считали мое появление к беде, видят — то же самое. Вспоминаю, еще до последнего жильца — музыкант, который, еще одни были, лет тридцать тому. Так я как-то вышел — а чего мне в моей же башне только на чердаке с кошкой сидеть? Нет. Так что было-то!.. На следующий день священник пришел, водой святой поливал все, молился! — рассмеялся Вилле, предавшись воспоминаниям.  — А вода хоть святая существует? — вкрадчиво спросил ученый.  — Не знаю. В тот раз обычная была. С водопровода, — не задумываясь, сказал Вилле Херманни.  — А что потом произошло? — Тиллю действительно стало интересно.  — Со священником-то? Ну так я его дерьмом закидал, он и убрался, вместе с теми святошами, — с гордостью объявил Вилле Херманни.  — Как? Ну ты же не…или ты ради этого в человека превратился ненадолго? — смутился такой откровенности ученый.  — Кошачьим. А ради таких вот проделок, в «человека превратиться» не получится. Нельзя, — повисла теперь уже немного неловкая пауза, — А вообще, я не понимаю, почему нас так сторонятся люди. Они же, по сути, нас и породили. Люди же убивают людей, а потом боятся, что убитые озлобятся и начнут мстить. Это вроде бы логично. Но, вот только когда становишься привидением, вообще ничего не помнишь из своего прошлого. Его будто бы отсекают! Мне осталось только имя. — Линдеманн удивился.  — То есть ты не помнишь, как ты погиб?  — Абсолютно! Не помню, как на зернохранилище оказался. Откуда Исчадие появилась. Я даже не сразу понял, что я — призрак. Вспоминаю, как выбрался из башни с утра, девчонка мимо пробегала — маленькая еще совсем, не скажу уже сейчас, что я хотел узнать у нее, вспоминаю, что как ошпаренная побежала от меня, а к вечеру того же дня ко мне чуть ли не с вилами и факелами ломились. И с тех пор я сам решил пугать. Вы — люди, со своими предрассудками и опасениями, представляете для нас большую опасность, чем мы для вас. Привидение — та же черная кошка, за которую решили, что она — к беде.  — Но позволь, Вилле! Я, конечно, в это не верил, как и, до встречи с тобой, в потусторонние силы в принципе, но как же все эти рассказы про явления кому-то, проклятия, роковые знамения и прочее?  — Не более чем сплетни. Какая-нибудь старуха может и увидела одного из нас, направляющегося по своим делам, рассказала соседке, добавив словцо-другое для интереса. Та — следующей, уже со своим словцом. А в итоге история закончилась чуть ли не чертом с трезубцем в кипящем котле. Такие вот дела. А все потому что люди слишком высокого о себе мнения: считают что всем и всему есть до них дело. Заметил это только став призраком, Тилль. А всякие проклятия на кого-то накладывать — себе дороже, поверьте. Мало кто из нас на это пойдет. Плата слишком высокая.  — Какая же?  — Не знаю точно. Я никого не проклинал. Да и хватит об этом. Уже скоро назад. Потому, давайте-ка мое любимое напоследок, — широко улыбнулся дух, стиснув мужчину в своих незримых, но вполне ощутимых объятиях еще крепче.  — Что «твое любимое»? — насторожившись, переспросил ученый. Вилле Херманни ничего на это не сказал. Как раз друзья пролетали над морем, причем, довольно далеко от берега. Вдруг Тилль почувствовал, что они с привидением стремительно начали терять высоту. Сердце готово было вырваться наружу, комок подступил к горлу, а из груди Тилля вырвался крик, пока они с Вилле неслись вниз, будто один снаряд пущенный с самолета, который с громким всплеском насквозь прорежет чуть рябящую мелкими волнами, водную гладь, в которой отражался ленивый желтый диск луны, но не долетев буквально пары дюймов, мужчина понял, что они вновь, так же быстро, взмывают к самым облакам. Больше всего Линдеманну хотелось схватить за руку привидение, почувствовать его пальцы в своих, их цепкую хватку, но он тут же ловил себя на мысли, что Вилле Херманни — дух, и брать его за руку, чтобы почувствовать тепло его кожи, как минимум бесполезно. Тилль испытал совершенное чувство — полную свободу, только что отступивший страх, с абсолютной…влюбленностью. Он был уверен, что счастье именно такое: что оно где-то на высоте и со вкусом шумящего, соленого моря на языке. А внизу меж тем дремали, будто моржи на лежбище, неуклюжие торговые баржи. Снова все маленькое, а вокруг — уютное теплое облако.  — Теперь домой?  — Да! Вилле, и еще одна такая выходка, я тебя убью! — и поняв абсурдность своей фразы, рассмеялся. Вилле Херманни, будто закашлявшись, подхватил. И вот уже практически подлетев к порогу дома, Тилль неожиданно почувствовал на себе вес тела. Раздался громкий хруст — Тилль и Вилле не совсем мягко приземлились в давно никем не обработанные кусты. Профессор ничего больше не стал говорить. Он, выпутавшись из ветвистого плена, помог своему потустороннему другу, который вновь сделался вполне себе осязаемым и, еле сдерживая смех, выбирал мелкие веточки и пожухлые листья из его вечно спутанных волос и отряхивая его. И вот, закончив со своим занятием, он встал напротив, лицом к лицу с Вилле. Он сделал вывод, что оболочка может пропасть и появиться, когда угодно, потому он решил сделать то, что он, опьяненный впечатлениями о прогулке, посчитал необходимым, несмотря на неправильность. Мужчина притянул Вилле Херманни к себе вплотную, парень, как ни странно, не сопротивлялся, и буквально впился ему в губы, блуждая руками по такому сейчас живому телу, чувствуя языком такой горячий влажный рот юноши. Но вот, Вилле отстранился, опустив глаза:  — Я не умею, — тихо произнес он.  — Верно. Прости меня, я не знаю, что на меня сейчас нашло, — мужчина почувствовал себя виноватым, будто протрезвев, отдернув руки от талии Вилле Херманни.  — Но это не значит, что не хочу научиться, — прошептал парень на ухо профессору, крепко, но мягко обвив его своими длинными руками. Тот был обескуражен, он не мог найтись с ответом, потому что не до конца верил своим собственным ушам. Но не успел он еще о чем-то подумать, как почувствовал, как его требовательно тянут вовнутрь.