Percanta

На этот раз сознание возвращалось медленно, даже как-то болезненно. Где-то внутри черепа угнездилась тупая пульсирующая боль, багровыми волнами затапливая только-только выныривающие из небытия крупицы рассудка. Леви даже не мог сказать где он, что с ним, лежит он или сидит, потому как тела он все еще не чувствовал, а глаза открыть казалось невероятным подвигом. На одну только попытку очнувшийся желудок сжался, готовясь исторгнуть содержимое. — Босс, он, кажись, блеванет сейчас, — раздалось откуда-то сбоку. — Переверни… Да быстрее ты! — присоединился голос Смита. Грубые незнакомые руки бесцеремонно подняли, перевернули, наклонили, и Леви обильно вырвало желчью. Пока отплевывался и откашливался, постепенно возвращалось уже не только сознание, но и ощущение собственного тела, и висящих плетьми рук, даже не связанных. Болели шея и затылок, ломило онемевшие челюсть и скулу, порванные же кляпом губы назойливо кислотно щипало. — Давайте-ка его туда, — произнес Смит. Леви куда-то поволокли, недалеко, насколько он мог судить, едва перебирая непослушными ногами, и, перегнув через какой-то бортик, с силой макнули шумящей головой в ледяную воду. Ощущение было так себе. От неожиданности он сделал пару судорожных глотков, тут же инстинктивно попытался вырваться, отстраниться, но грубые ладони держали крепко, давили на шею, удерживая голову под водой. И только когда уже казалось, что легкие вот-вот разорвет от сжигавшей их жажды вдоха, ему позволили вынырнуть и выпрямиться. Отфыркиваясь и жадно глотая воздух, он, как в спасательный круг, вцепился в холодный, крошащийся от ржавчины край огромной бочки. Ледяная ванна не привела в сознание полностью, зато голова все-таки прояснилась и на ногах уже стоялось уверенней. Отбросив с лица склеившиеся пряди черных волос, Леви медленно, насколько позволяли тупая боль в висках и головокружение, обвел глазами помещение, пытаясь понять, где он оказался. Все говорило о том, что это был один из складов, принадлежащих Смиту, куда привозилась всякого рода контрабанда, опиум и кокаин для притонов, оружие и краденое. В немаленьком помещении царил полумрак, горел только центральный ряд высоко под потолком прикрученных тусклых лампочек, которые с трудом освещали небольшое пространство под собой. Стены утопали в темноте, огромные и не очень ящики и контейнеры, забитые неизвестно чем и завешанные брезентом, высились вокруг, как нелепые горы. Где-то гулко капала вода, ударяя по железному листу или бочке. Пахло морем, тиной и гнилью. — Очнулся, стало быть. Леви повел глазами, пока не уперся взглядом в сидящего на одном из ящиков Смита. — Где… — начал было Леви, но вместо слов из передавленного горла вырвался нелепый сип. Он откашлялся. — Где Эрен? — О себе бы лучше подумал, — хмыкнул Смит, алчно рассматривая торс Леви с прилипшей к нему мокрой почти насквозь сорочкой. — Где Эрен? — упрямо повторил Леви, делая несколько нетвердых шагов вперед. — Вот настырный, — протянул Смит, не торопясь расстегивая манжеты на рубашке и закатывая рукава по локоть. — Уплыл твой ненаглядный щенок, успокойся, час назад, целый и невредимый, как и договаривались. Леви на секунду с облегчением прикрыл глаза, а потом вновь посмотрел на зловещую фигуру Командора. — Знаешь, я даже пожалел, что согласился отпустить его, — продолжал тот. — Надо было притащить его сюда и отдать на забаву моим шестеркам, а ты бы посмотрел на это, как думаешь, а? Леви невольно содрогнулся, ибо знал, что за отморозки есть в подчинении у Командора. — Ты обещал, — хрипло, едва шевеля порванными губами, произнес Леви. Смит цокнул языком. — Поэтому и отпустил, — непонятно хмыкнул он. — Каким бы ужасным я ни был, я всегда держу свое слово, — произнес он уже совсем другим тоном, от которого у Леви екнуло под ребрами. — А теперь, любовь моя, твоя очередь. Леви невольно огляделся. Могло сложиться впечатление, что они со Смитом на складе одни, но он чувствовал, как из темноты на него жадно и оценивающе пялятся глаза. Теперь, когда страх за мальчишку схлынул, до него во всей пугающей жути дошло, что ему уготовил Смит. Но… Было ему страшно умирать? Нет. Было ему страшно оттого, что с ним сотворят перед смертью? Да. Жалел ли он, что поменял свою никчемную жизнь на единственный шанс для Эрена жить? Никогда. — Подойди, — последовал приказ. И он подчинился. Как подчинялся всю жизнь, насильно, скрипя зубами, болью и кровью платя за роскошь иметь привязанность. Приблизившись, он замер, безразлично рассматривая холеное красивое лицо Смита, идеальный пробор, волевой подбородок, цвета небесной сини глаза. Леви не воспротивился, когда Смит властно, по-хозяйски дернул его на себя, вгрызаясь в опухшие пульсирующие губы не то поцелуем, не то укусом. Он не сопротивлялся и тогда, когда его толкнули на валявшийся тут же тюфяк, пыльный, насквозь пропитанный удушающей гнилостной вонью. Он стерпел, когда, скрежетнув, на запястьях сомкнулись, сдирая кожу до крови, наручники с пристегнутой к ним массивной цепью, вделанной в пол. Все. Теперь он никуда не денется. И почему-то с этого момента стало все равно. Словно защитный механизм, щелкнув в сотрясенном мозгу, решил в последний раз великодушно и милосердно избавить от медленно, но верно пробиравшегося под кожу ужаса. Было все равно, когда Смит, наваливаясь всем весом, вжимал в жесткий тюфяк. Было все равно от его рук и прикосновений, то убийственно нежных, то рвущих до крови и сжимавших до хруста костей. Было все равно, когда блеснувший в его руке нож взрезал брюки, нарочно оставляя тонкие порезы и глубокие царапины, из которых кровь, собираясь в капли, зернами граната скатывалась на грязное тряпье. Было все равно, когда на нем осталась только влажная все еще сорочка, липнувшая к коже и кое-где уже расцветавшая багряными розами. Сколько все это длилось Леви даже не представлял. Ощущение времени и пространства покинуло его. Смит грубо трахал его в рот, затягивая на горле длинную цепь наручников, наверняка наслаждаясь чудовищными спазмами задыхающегося тела. Когда Леви терял сознание, бил и снова долбился в глотку, еще больше разрывая губы, до хруста заставляя раскрывать челюсти. Потом обильно кончал, заставлял глотать, выламывая шею, потом уходил, и Леви проваливался в какое-то странное жуткое оцепенение. А когда Смит возвращался, резкий удар по ребрам приводил в сознание, заставляя жадно глотать холодный, но спертый воздух. И когда сильные руки безжалостно приподняли его и развернули, утыкая лицом в пыльную мешковину, Леви снова стало все равно. Лишь только голос на задворках сознания настойчиво советовал расслабиться. Не помогло. Смит трахал его грубо, безжалостно разрывая нежные ткани и наплевав на собственную боль. Впрочем, очень скоро обильно выступившая кровь позволила ему вбиваться в истерзанное тело быстрее и глубже, входя на всю длину, разрывая еще больше, заставляя Леви в болезненной агонии хрипеть, с трудом балансируя на стертых коленях. — Кричи, сука, — сквозь стиснутые зубы выдохнул Смит, с силой надвигая раскрытые бедра Леви на свой окровавленный член. — Кричи! — прорычал он, чувствуя, как нестерпимо дрожит и сжимается в его руках искалеченное маленькое тело. Леви дышал часто и поверхностно, раздирая зубами губы и запястья, чувствуя, что не вытерпит, сорвется. Боль топила сознание, боль стала материальной, густой, как патока. Она окружала, билась в виски до тошноты, раздирала внутренности, прижигала каленым железом. И не было ей конца и края, и просвета не было. Ничего не было. Только разрывающий сзади ублюдок и запах гнили, въевшийся в ноздри и волосы. — Ну?.. Кричи! Кричи, сука! И Леви не выдержал. И он кричал. Срывая горло, хрипя, чувствуя, как боль только многократно усиливается, но уже не в силах сдержать рвущийся звериный крик. Смит кончил нескоро, в ослепляющем бешеном оргазме ухватив Леви зубами за загривок. С чавкающим звуком вышел из развороченной плоти, ошалело наблюдая, как по дрожащим покрытым синяками и порезами бедрам стекают кровавые сгустки вперемешку с белесыми нитями его спермы. Леви же колотило и трясло так, что хрустели кости. Хрипло дыша, он обессиленно завалился набок, снова проваливаясь в спасительное забытье. Впрочем, оно было недолгим. Смит возвращался, снова насиловал, снова раздирал, как ножом вскрывая воспаленную кровоточащую плоть, бил, ласкал, заставлял кричать до хрипоты, снова бил и снова уходил, чтобы вернуться. В какой-то момент Леви стало казаться, что все это просто один бесконечный чудовищный сон, кошмар, вязкий и удушливый. Он стал путать реальность и забытье. К нему приходил Эрен, осторожно садился рядом и ласково перебирал мокрые от пота слипшиеся волосы. Ни с чем не сравнимый запах мальчишки наполнял все вокруг, забивая удушливый смрад крови, спермы и выделений разорванного тела. Эрен молчал и смотрел своими пронзительно зелеными раскосыми глазами. И Леви становилось легче, и боль отступала, и страх разжимал когтистую лапу, стискивающую болезненно бьющееся сердце. — Он ваш, — как-то бросил над головой голос Смита. — Босс, по-моему, он того, — раздалось в ответ. Чья-то рука грубо ухватила за волосы и приподняла голову, выворачивая шею почти до хруста. — Он улыбается… — почти испуганно проговорил незнакомый голос, тот самый, что отвечал Смиту. Голова тут же упала на сбитый, пропитанный потом и кровью тюфяк. — И говорит что-то… Кто-то присел рядом и склонился, закрывая собой и без того тусклый свет. — Эрен… — раздалось совсем рядом, повторив слова Леви. — Он говорит «Эрен», босс! Что за… Замах Леви не увидел, только уловил упругое дуновение воздуха в лицо и следом удар. Следом еще один и еще. Но какая разница, если Эрен сидел рядом и мягко перебирал ледяные пальцы в своей теплой ладони. Его насиловали. Долго, часто, много. Били. Приводили в сознание и снова насиловали. День, два? Или неделю? Его плоть превратилась в пульсирующий болью кровавый сгусток. Его выкрученные не один десяток раз руки стали безжизненными плетьми. Порванный рот с прокушенными губами, содранными до мяса, разодранными деснами распирали обломки алюминиевых ложек, чтобы не стискивал онемевших челюстей. Зубы бить побоялись, ибо острые обломки были пострашнее самих зубов, а вырвать, видимо, не додумались. Били так, что иногда не чувствовал ног, что рвало желчью вперемешку с кровью, что хрустели суставы. Вздергивали бедра вверх и что-то лили внутрь, но истерзанное тело боли не чувствовало. Только в нос ударяла вонь дешевого пойла и кишки конвульсивно сжимались от попадавшего в них спирта. — Надо его вымыть, а то уже воротит с него, — раздалось однажды. И его окатили ледяной пахнущей тиной и мазутом водой, безжалостно вырывая из спасительного забытья, в котором он теперь пребывал постоянно. — Не давал бы кому ни попадя, глядишь, жив бы остался. А так — приказ Командора, пока не сдохнешь, — прозвучало совсем рядом с разгульной ленцой. Кто-то склонился над ним, грубыми, как наждачка, пальцами приподнял веки, пытаясь заглянуть в закатившиеся глаза. — Тупая шлюха, — еще один говоривший пнул под ребра. — Жить, наверное, хочешь, да? — брызгая вонючей слюной в онемевшее лицо. — Чтобы докторишка твой подкатил и залатал?.. А вот хрен тебе в рыло, сучье отродье. Подох твой коновал! — оглушая скрипучим смехом ухо. — Командор его еще летом прикончил. Что-то на периферии вздрогнуло, напряглось, вскинулось, но не более. Слишком устал. Слишком все равно. Рассудок снова заволакивало одуряющей мутью. Оставаться тут больше не было смысла, тем более там его снова ждал Эрен. — Верно, — голос второго долетал издалека, словно сквозь вату. — Ну да ни к чему он тебе теперь, доктор-то. Когда мы закончим с тобой, шить-лечить уже будет нечего. — Заканчивай трепаться… Дай сюда. Послышался шорох, словно по бетону волокли тяжелый шланг, потом плеск воды и ледяная струя оглушительным напором ударила по изувеченному телу, проходясь по спине и словно ножом взрезая и без того разорванное кольцо мышц. Не было сил даже на крик. Нелепо изогнувшись, содрогнувшись всем телом, он потерял сознание. Зато теперь Эрен приходил чаще и оставался дольше. Уже не молчал, а что-то рассказывал, улыбался и гладил по волосам. От него пахло солнцем и раскаленной пылью. В такие моменты Леви был счастлив. Он не чувствовал боли. И для него уже не было времени — не было завтра или потом. Он просто отчаянно переплетал пальцы с пальцами Эрена и осторожно целовал его ладони, совсем как тогда, в их первый раз, боясь хоть на миг разомкнуть объятья. Последнее, что он запомнил из жизни — два глухих выстрела. перед прибытием в Гамбург … мерно, стыло, гулко капала вода, с раскатистым звуком ударяясь об проржавевший металл. А казалось, что о виски. Нервы, скрученные тонкими нитками, рвались не выдерживая. Темнота давила похлеще этого отвратительного монотонного звука и обступала со всех сторон. Впрочем, была маленькая зыбкая отдушина. Когда со скрежетом отворялась тяжелая железная дверь, то в проеме мелькал золотистый чистый и удивительно свежий утренний свет. И там, внутри, среди розового и дымчатого был силуэт, весь будто облитый сиянием. Его почти никогда не удавалось рассмотреть, он уходил прежде, чем черты проступали сквозь туман. Но в высокой плечистой фигуре было что-то знакомое, бередящее. Сегодня же он остался, тихо приоткрыв дверь, вошел, бесшумно приближаясь. Золотая дымка постепенно рассеивалась, и все четче проступало сквозь нее смуглое от загара скуластое лицо с зелёными русалочьими глазами. Эрен. — Что с тобой сделали… — проговорил он, грустно и пронзительно смотря прямо перед собой. И, опустив взгляд, кивнул на тело с оголенными, кроваво-красными мышцами, лишенными кожи. Как мясная лавка, где в витрине выставлены разделанные и аккуратные куски умерщвленной плоти, большие, блестящие. Только эти двигаются, шевелятся, пронзая противным ощущением стянутой пленки. — Прости, — шепчет Эрен, и из глаз его льются слезы. — Прости меня… И почти сразу же вслед пронзает страх, ледяным комком царапающий горло. И вместо крика с губ срывается задушенный хрип, и чреду немыслимой боли обрывает резкий звук выстрелов… Эрен вскочил, раскрыв пересохшие губы и с жутким свистом втягивая странным образом загустевший воздух. Сердце колотилось, как бешеное. Только что привидевшееся не было ни сном, ни явью, не было кошмаром в общепринятом смысле этого слова, но ощущения, оставшиеся после, были отвратительны. Особенно осознание того, что видел он это все глазами Леви. Леви, который находился в темноте и промозглом холоде. Леви, который был искалечен, ведь в памяти прочно угнездились багровые куски плоти, лишенной кожи. Леви, который ждал и звал его. Запутавшись в тонком одеяле, Эрен почти свалился с постели в попытке встать. — Эрен?! — раздалось испуганно откуда-то сбоку. Затравленно озираясь, все еще не в состоянии поверить, что то был только сон, Эрен остановил метавшийся по каюте взгляд на Армине. Тот, поджав под себя ноги, сидел в небольшом кресле у иллюминатора с потрепанной книжкой в руках. Лазоревые глаза вопросительно и встревоженно смотрели на друга. — Что?.. Дурной сон? — снова спросил он. — Нет… — зажмурившись и потирая виски, Эрен на этот раз спокойнее выпутался из одеяла и сел, спустив ноги с узкой кровати. — То есть, да… То есть, я… я не знаю, что это было. Наверное, совесть. Армин, отложив книгу, выжидающе молчал. Если Эрен хотел говорить, то подталкивать его было не нужно, слова, мысли и признания сами срывались с его губ, словно капли дождя, частые, быстрые и такие же неотвратимые. Если Эрен хотел молчать, то вытягивать из него что-то силком было бесполезно. Поэтому Армин просто надеялся, что, очнувшись до конца от дремы, он все-таки поделится тем, что так взбудоражило его сознание. Эрен же сглотнул противную кисло-горькую слюну, наполнявшую рот, и залпом осушил стакан, стоявший на прикроватной тумбочке. Он не верил в вещие сны, в предсказания, в предчувствия, руководствуясь по жизни если не всегда здравым смыслом, то хотя бы эмоциями и чувствами, но всегда понятными, реальными. Эфемерный же мир со своими намеками, полутонами и приметами был от него далек необычайно. Но пригрезившееся только что было осязаемым настолько, что он до сих пор кожей чувствовал и стылую влажность, и липкий страх, и боль, сковывающую каждую клеточку тела, и смертельное отчаяние, прочно угнездившееся в помутненном сознании. Это было ужасно настолько, что Эрена затрясло в ознобе и он невольно обхватил плечи руками, пытаясь хоть как-то унять противную мелкую дрожь. — Я должен был остаться, — едва слышно наконец произнес он. — Я не должен был бросать его одного. — Ты о чем? — тихо спросил Армин. — О том, что я трус и ничтожество. — С чего такие мысли, Эрен? Эрен провел ладонями по лицу и судорожно вздохнул. — Последние несколько дней я постоянно думаю о том, что сказала Ханджи мне тогда в порту, в машине. Вернее, даже не мне, а… Знаешь, она как сама с собой говорила, что ли. «Как бы я хотела, чтобы все было по-другому и Леви бы не…» — Эрен взглянул на застывшего в кресле друга. — Что «и Леви бы не…», Армин? Что она хотела сказать? Армин тяжело вздохнул, но ничего не сказал, только взгляд опустил. — И еще люди Смита, — не слыша, продолжал Эрен, глядя в никуда. — Они должны были ждать меня в порту, но их не было. Он вдруг выпрямился, словно сбрасывая оцепенение, в котором существовал последние полторы недели. Отступил отупляющий морок. Все события, все слова и недомолвки слились вдруг в единое завершенное целое. И, наконец, потрясение, вызванное полусном-полуявью, безжалостно сорвало с глаз застилавшую их пелену. — Он знал, — прошептали побелевшие губы. Снова стало нечем дышать, совсем как тогда на улице Агуэро, когда смотрел в холодные и такие родные серые глаза. Отчего-то сейчас было таким очевидным, почему его так жадно и отчаянно целовали тем вечером, почему отдавались так, словно это их последний раз. И совсем как тогда закружилась голова, но на этот раз от понимания того, почему его прогнали. Не потому, что не любили. Его хотели спасти. И спасли. Закрыли собой. Осознание навалилось стремительной лавиной, погребая под собой крупицы здравого смысла. Рванувшись, Эрен бросился к двери, не соображая, что он делает и зачем, забыв, что на корабле, что в открытом море. Было плевать. Он готов был броситься в море, чтобы вплавь вернуться обратно и зубами вырвать Леви из лап Смита. Но метнувшееся внезапно наперерез хрупкое тело совершенно нехрупкими руками обхватило его сзади поперек туловища, в один рывок оттаскивая от такой близкой уже двери каюты. — Пусти! — яростно выкрикнул Эрен, пытаясь сбросить с себя чужие руки, но Армин, зажмурившись, изо всех сил стискивал сцепленные в замок пальцы, мешая вырваться и натворить бед. Не устояв, оба рухнули на пол, и Армин, оказавшись сверху, каким-то чудом смог перехватить руки Эрена, заломив их за спину. Согнутыми коленями прижал брыкающиеся ноги к полу и навис над ним, тяжело переводя сбитое с непривычки дыхание. — Пусти! — снова выкрикнул Эрен дернувшись. — Куда тебя пустить? — с нажимом проговорил Армин, сильнее вдавливая друга в ковер на полу каюты. — К нему! — уже прохрипел Эрен. — Я бы пустил, да не к кому уже, — тихо проговорил Армин. Вся его ярость схлынула так же внезапно, как и вспыхнула. Обмякнув в неожиданно сильных руках, Эрен обессиленно ткнулся носом в пол. — Замолчи, — выдохнул он, и голос его сорвался. — Он жив. Ты… ты не знаешь его, он сильный… он не такое выдерживал! — Свернутую шею или пулю в висок? — Армин не хотел говорить такое, а тем более представлять, но привести в чувства друга иначе способа не видел. Это было как сон. Как явь. Где не было ничего, кроме боли и страха. И где Леви звал, разбитыми губами повторяя его имя. И где сухие щелчки выстрелов разорвали замкнутый круг. — Заткнись, — давя всхлипы, пробормотал Эрен, насколько позволяли захваты пытаясь сжаться в комок. — Сам же понимаешь, что с ним сделал Смит… И с тобой бы сделал, останься ты там. Тебе же дали шанс уйти… Тебе жить шанс дали, понимаешь?! — Армин неожиданно сам всхлипнул и, разжав захват, скатился с Эрена на пол и привалился спиной к стене, поджимая к груди коленки. — Я не смогу, — сквозь слезы выдавил Эрен, вцепляясь пальцами в волосы. От собственной глупости и слепоты хотелось разбить себе голову. — Сможешь, — едва слышно проговорил Армин. — Иначе он зря закрыл тебя собой.