Ожидание и реальность

…кто-то понимает, что для счастья нужно совсем немного… — Кагеяма, спасибо, что пришёл. Я обычно вообще не болею, а тут вдруг… — Шоё оглушительно чихнул, кажется, задев Кагеяму, на долю которого досталось немного брызг из водопада слюны. — Из-звини… Рыжий смущённо порозовел и посторонился, пропуская Тобио в квартиру, который для такого тугодума, каким он являлся, сориентировался на удивление быстро: скинул обувь, верхнюю одежду, ловко подхватил пакет с притащенными в подарок мандаринами, подцепил на буксир Шоё, потащив его из прихожей в более подходящую комнату. Более подходящей для распеканий и прочего, оказалась гостиная, где уже весело улюлюкал новогодним шоу телевизор, стоял пышущий теплом котатсу с миской праздничных сенбеев, окружённой лекарствами и каплями. — Хината, ты идиот, — решив действовать сразу, уверенно заявил Тобио без какого-либо намёка на упрёк или ещё что – это была простая констатация факта, в целом, небезосновательная. Этот болван на пару с Нишиноей умудрился провалиться в пруд, принадлежащий местному парку. Вся кампания была во славу уткам, коих парни решили накормить в честь праздничка сухарями и хлебом, ну и немного перестарались, впрочем, как всегда бывает у этой парочки. Ноя-семпай вышел сухим из воды, в прямом смысле этого выражения – благодаря своим поразительным рефлексам, он успел вовремя зацепиться за хлипкий мостик и избежать недружественного общения с ледяной водицей, а Хината плюхнулся на зависть любым прыгунам с трамплина – вошёл чисто, без брызг, будто пытался сделать это специально. Ну, а что последовало после грандиозного декабрьского купания догадаться не сложно: продрогший Шоё был тут же отправлен домой и хорошенько отруган, но простуда уже ступила на его след и неумолимо настигала, свалив с температурой на следующее утро. Хината обиженно насупился и запыхтел, устраиваясь на диване. Лезть под котатсу сейчас было бы опрометчиво – вдруг Кагеяма решит устроить драку? А выбираться из-под слоя пухового одеяла, по пути отбрыкиваясь от его складок и лапок умиротворяющего тепла этого чудо-столика, совсем не круто. Он сложил ноги по-турецки и крепче запахнул старую вязанную кофту отца, которая была ему великовата, но зато отлично грела. — Какой ты всё-таки грубиян, Кагеяма. Не успел прийти в гости, а уже обзываешься, — пожурил напарника Шоё, на самом деле ничуть не обижаясь, уже ведь привык. — И, кстати, чего это я идиот? Тобио язвительно цокнул языком в лучших традициях Тсукишимы, хищно сузив глаза. — Да просто так. Ты, как я понимаю, вообще не собирался меня звать, да? Хотел остаться один? — Шоё пристыжённо опустил глаза. Он действительно не хотел обременять кого-либо, особенно Кагеяму, но тот сам вызвонил его и сказал готовиться к визиту, а потом и правда завалился в пустующий дом Хинаты, размахивая пакетом с мандаринами. О, кстати, мандарины! — Если бы мне не написал связующий Некомы, то я бы и не узнал, что ты дома один, да ещё и с простудой. Кагеяма, всё это время топтавшийся возле дивана, наконец грузно плюхнулся рядом с порозовевшим рыжиком. — Кенма? — У Шоё предательски горели щёки, и не понятно от чего именно – ему было жутко приятно, и очень неловко. — Никогда бы не подумал, что меня предадут так легко. Тобио раздражённо отмахнулся, присев чуть ближе к Хинате; лежащий рядом пакет с фруктами развязался и озорные рыжие кругляшки выскочили из своей темницы. — Идиот. — Ну чего ты опять, Кагеяма? Пришёл же. Спасибо, я благодарен тебе, — с нажимом признался Шоё. И ведь правда – благодарен был, ещё как. Как бы он себя не науськивал на мысль, что одному будет тоже неплохо, но компания Тобио грела сердце. Ещё как. — Я себя уже намного лучше чувствую. И это не потому что ты пришёл, ничего подобного, балда! Теперь пришла очередь Кагеямы смущённо розоветь. Он подвинулся ещё ближе и, стараясь не смотреть в глаза Хинаты, негромко спросил: — Тебе правда получше? — Да. Намного. — Это хорошо, — с явным облегчением отозвался брюнет, нерешительно заелозив на месте, когда их двоих накрыла неловкая тишина. Шоё сидел так близко, что его горячее, ещё не совсем окрепшее дыхание можно было почувствовать кожей. — Может, ещё одно одеяло? На всякий случай? — Да, пожалуйста. Кагеяма сорвался с дивана, принявшись рыться в стенном шкафу, выуживая оттуда пухлый флисовый плед. Наверное, будет тяжеловато находиться всю ночь рядом с Хинатой, но разве ли не он делает его, Тобио, таким живым и отчего-то по-дурацки радостным? Заставляет чувствовать всё глубже, понимать и принимать многие разные вещи, над которыми он раньше не задумывался? Это всё Шоё, всё он, будто бы он был каким-то особенным… Хотя, может и был. — Л-Ладно. Вот, так лучше? — Руки заботливо укрыли, пройдясь по всей поверхности мягкого покрывала, подтыкая со всех сторон. Хината согласно кивнул, довольно заулыбавшись. Кагеяма попытался вернуть улыбку, но только осклабился в ответ, тут же спрятав это оружие массового поражения куда подальше – Шоё струхнул не на шутку, судя по тому, как он напрягся, когда увидел это. — Хорошо. Б-Будешь мандарин? — Ага, буду, — довольно кивнул он, покрепче кутаясь в тёплое-претёплое одеяло. Кагеяма смешно покивал и сосредоточенно принялся за чистку фруктов. — Как круто, когда есть тот, кто почистит тебе мандаринку. — А ну цыц, — шикнул на напарника Тобио, но послушно протянул ему порцию витаминов, попутно успевая урвать дольку и для себя, обляпываясь при этом в липком соке. Он отчаянно ругался, неловко облизывал пальцы, прилипал к собственному свитеру и смешил этими телодвижениями Хинату, однако, выглядел вполне довольным жизнью. Мандариновый дух медленно расползался по комнате, растворяясь в звуках негромкого, но, кажется, вполне счастливого смеха. …кто-то учится уступать… Коварно хихикая, Бокуто носился из комнаты в комнату уже несколько минут подряд, жизнерадостно намурлыкивая рождественские гимны. Он методично обшаривал глазами комнату, прикидывая какая ещё вертикальная поверхность сможет вынести его нападки и принять все дизайнерские изыски, коих на самом деле было не так уж и много. Наконец, взгляду почти круглых очень светлых глаз попался самый банальный объект, имеющийся в каждом хорошо освещённом помещении – люстра. В квартире Акааши она висела в самый раз не высоко; болтался плафон на унылом длинном проводе, и Бокуто мог бы легко до него дотянуться, если бы встал на цыпочки. — Пойдёт, — решительно кивнул он сам себе и потянулся к источнику света, начав что-то быстро к нему прикреплять. — Отлично вышло! — Котаро отошёл в сторону и полюбовался на своё детище. Это был какой-то чахлый кустик с белыми ягодами, затисканный настолько, что рождественская омела угадывалась в нём с большим трудом. Однако, кажется, полученный результат Бокуто вполне устраивал, и он, деловито пригладив выбеленные лохмы и поправив одежду, приосанился, набрал воздуха в грудь побольше и что было сил прокричал, адресуя слова по направлению к гостиной: — Акааши, мне срочно нужна твоя помощь! Это очень серьёзно, подойди, пожалуйста. Люстра бесшумно покачивалась, тени от кустика отражались на стенах комнаты. В квартире было тихо ещё пару секунд. — Нет, — ответ был настолько твёрд и безоговорочен, что любой бы сдался и повёлся на хмурый отказ, прекращая свои изыскания. Любой, но только не Котаро. — Ну, Акааши! Это важно! — заканючил он, так и не сдвинувшись с места, но очень живо представляя своего соседа, друга и любимого человека в одном лице на диване под неярким торшером с книгой в руках и накинутым фартуком – праздничный ужин никто не отменял, а доверить кухню Бокуто не отважился бы даже сумасшедший. — Правда-правда! Послышался тяжёлый вздох, диван один раз жалобно скрипнул. — Ты снова пытаешься загнать меня под омелу? — Тут нет никакой омелы, — не мигнув и глазом, соврал Котаро, косясь на свой пропуск к мягким губам Кейджи. — Ну правда, мне нужна твоя помощь, Акааши! — Так я и думал. — Раздался выразительный хмык. — Думаешь, я куплюсь на это… в пятый раз? Нет уж. Бокуто коротко хихикнул, но с выражением полнейшего счастья на лице вспомнил эти прекрасные пять раз, которые он всё-таки смог превратить в поцелуи. Пусть и весьма странные. Что сказать, чувство времени и места никогда не было присуще Котаро. Первый поцелуй достался Бокуто ранним утром, когда Акааши только-только продрал глаза и оторвал голову от подушки. Он тогда пах кондиционером для белья, кожей и какой-то ещё порошково-шампуньевой ерундистикой, был весь помятый и растрёпанный, плёлся в ванную, никому не мешая, когда неугомонный сожитель наглым образом скрутил его, прижал к стенке, возвёл над своей и его головами тогда ещё свеженькую веточку омелы и выразительно поглазел на свой билет к нежностям. Акааши пришлось сдаться. Точнее, он просто позволил себе сдаться, спросонья ещё не совсем понимая, почему Бокуто лезет вдруг целоваться. Второй поцелуй Кейджи пропустил за завтраком. Нажёвывая рождественскую печенюшку и прихлёбывая не менее рождественский кофеёк, он никак не ожидал, что к его губам в безобидном чмоке припадёт очумелая Совень, не обратив внимания ни на надутые щёки, полные горячего напитка, ни на налипшие на губы крошки. Впрочем, когда Бокуто волновали такие мелочи? Потрясая веткой своего грешного сорняка, он ещё и печенье акаашино утащил, таким образом объявляя войну. Очень странную, но всё же войну. Ни то чтобы Кейджи не любил поцелуи, наоборот – очень даже любил, и Бокуто делал это вполне себе прилично, временами даже так, что сносило крышу капитально, ремонту не подлежало, как говорится, но такие вот способы добычи ласки почему-то только раздражали. За третий пришлось побороться. Акааши не сдавался до последнего, но когда этот целовательный маньяк вполне правдоподобно чуть ли не повесился на рождественской гирлянде, застряв в ней целиком и полностью, пришлось помогать выпутываться и заодно сдаваться, получая «в благодарность за спасение редких видов сов», со слов самого Бокуто, поощрительный приз этого негласного благотворительного вечера. Приз, надо сказать, был очень страстным, что чуть было не вывело Кейджи из строя на пару часов, но он вовремя смог взять себя в руки, предотвратив сгорание праздничной индейки, что было только к лучшему, потому что после ни в чём не повинной птицы сгорел бы к чертям весь дом. Четвёртый и пятый Котаро исхитрился получить в тот момент, когда Акааши отвлёкся, по глупости растеряв на время бдительность. Теперь он, кажется, не сдвинется с места, это вот точно-преточно. — Но пять раз же как-то купился? — с надеждой спросил пустоту Бокуто, всё так же топчась под омелой. — Акааши? Ты придёшь? Ну и ладно… В ответ ничего не прозвучало, даже недовольного ворчания. Котаро мгновенно поник и уныло уставился в пол. Это же было так весело, а он… Ну ладно, ему было весело, а Кейджи только отвлекался, но всё равно, ему же нравилось. Бокуто, откровенно говоря, ни черта не понимал. Он грустно вздохнул и полез отвязывать свой драный кустик, больше уже не веря в его магическую силу. Снова встав на цыпочки, парень замер, почувствовав, как его крепко обнимают со спины. — Это в самый последний раз, Бокуто-сан, — Акааши быстро обернул к себе в миг осчастливленного Котаро и мучительно нежно поцеловал, будто бы этот поцелуй обещал недвусмысленное продолжение, на которое следовало рассчитывать только после пудинга, никак не раньше. — И выкини уже этот куст, больше тебе не достанется. До вечера уж точно. Бокуто согласно покивал и быстро-быстро чмокнул любимого в щёку, тут же победно тряхнув в воздухе своим спасительным кустиком омелы. — Хе-хе, обожаю тебя, Акааши. Седьмой поцелуй почти попал в губы – Кейджи дёрнулся, бросившись следом за счастливо гоготавшим Бокуто, уносившим ноги от Акааши, точно такого же счастливого, пусть и не сознающегося до последнего. …кто-то наконец преодолевает свой страх… Центральная площадь была полна народа, казалось, что здесь сегодня собрался почти весь город и ещё несколько окружающих его деревенек. Отовсюду лилась музыка, слышались смех и поздравления. Громыхали отдалённые гуляки-фейерверки, яркими цветами расползаясь по крышам домов и магазинчиков. В центре площади высилась ёлка, сверкающая голубыми и розовыми лентами светодиодов. Под ритмичную новогоднюю музыку огоньки гасли, скакали с ветки на ветку и образовывали какие-то совсем уж сказочные узоры, которыми с большим удовольствием любовался Нишиноя. — Гляди, Асахи-сан! — Он радостно восклицал, тыкая то в толпу разодетых зверятами младшеклашек, то на прилавки с вкусностями, то на заблудившийся огонёк петарды, с громом, утопающим в музыке, разрывающейся над головами празднующих. Азумане сдержанно кивал и будто бы виновато улыбался Нишиное, украдкой хватая его за рукав куртки, когда он засматривался, и толпа начинала утаскивать его в сторону от аса Карасуно. В ответ на помощь Юу благодарно кивал, лучась восторгом – конечно же, Асахи-сан такой сильный, такой высокий, такой крутой… …и такой трусишка – прибавлял уже от своего собственного имени Азумане, выслушивая нескончаемые трели благодарственных речей. Он их не был достоин, так он считал, раз не мог преодолеть себя и хоть раз взять своего любимого человека хотя бы за руку, ни то чтобы шёл разговор о чём-то большем. Это было странно, но отчего-то этот безотчётный страх быть раскрытым и рассекреченным перед огромной толпой народа просто сковывал по рукам и ногам. В школе, в клубе, по крайней мере, все про них давно знали, знали и понимали, принимая как данное странные, но всё-таки чистые и искренние чувства своих сокомандников друг к другу. Признаваясь друзьям, Асахи не было так страшно. Ни он, ни Нишиноя не боялись нарваться на неприступную крепость непонимания или, что хуже, отвращения, но сейчас… Нет, это всё же не объяснить. С этим можно только… Азумане обернулся к Юу. Он, довольно урча, лопал любимого «Гаригари-куна» со вкусом содовой, чихая с крыши спортзала на холод и лёгкий морозец, на то, как на него смотрели люди и что думали о нём, и это было по-настоящему прекрасно. Его волновал лишь один человек, сейчас смотрящий на него с огромной нежностью, которую отнять у него не мог никто на свете. Нишиноя отгрыз кусочек мороженого, звонко им захрумкав. — Холодно же, Ноя, ты не простынешь? — наклонившись к самому уху, взволнованно спросил Азумане, украдкой поправляя шарф на шее либеро. Юу отрицательно закачал головой, приканчивая лакомство. — Неа, это уже не первое моё мороженое зимой, — ответил он, внимательно наблюдая за каждым движением Асахи. Ноя был в курсе того, что Азумане не очень хочет выставлять на показ свои чувства, и отчасти понимал, хотя иногда не хватало тепла чужой руки, когда они вечером возвращались с тренировки, чуть отставая или обгоняя ребят из Карасуно, или неловкого поцелуя у ворот дома – это всё мелочи, но иногда они были такими желанными. — Асахи-сан, уже через минуту полночь. Новый год, представляешь! Вот-вот начнётся отсчёт времени, гляди. Над головами горожан зажегся огромный циферблат, отсчитывающий последнюю минуту уходящего года. Тридцать секунд. Оказывается, решиться так не просто; Нишиноя смотрит только на Асахи – площадь пуста, нет никого кроме них двоих. Двадцать секунд. Один шаг и неловкое, самое первое, касание руки. Сердце замирает, а тепло от маленьких ладоней либеро согревает большого Асахи, накрывая с головой. Десять секунд. В голове дёргаются, застыв на месте, какие-то особенные стрелки часов, заклиненные предрассудками и заморочками. Страхом и волнением. Наверняка не каждый бы смог их привести в действие, но… — Асахи-сан, с Новым… — шепчет Нишиноя, и его глаза восторженно блестят; Азумане делает последний шаг, и его собственные часы снова идут. Ноль. Где-то слышатся залпы салютов, грохочет музыка, и люди наперебой поздравляют друг друга, а мир Асахи и Юу сузился до тёплых-тёплых рук с намозоленными подушечками пальцев, до обветренных на холоде губ и привкуса «Гаригари-куна» со вкусом содовой на языке. — С Н-Новым годом, Юу… — Заикаясь шепчет на ухо Асахи, выглядя при этом безумно счастливым и довольным. Нишиноя в ответ виснет на его шее, засыпая совсем не свойственной ему, но самой искренней сотней слов любви. Не просто в благодарность за этот поступок, а просто потому, что так и есть. Есть и будет, ещё очень-очень долго, один год уж точно, а в следующем Юу обязательно озаботится тем, чтобы продлить своё счастье ещё на немного.