Ожидание и реальность

— Хороший подбор, Яку! Куроо отнял ото рта сложенные рупором ладони, хмуро поглядев на то, как их прекрасный либеро в ответ на похвалу только сухо кивнул, не улыбнувшись и ничего не сказав. Не то чтобы это было принципиально важно, но даже невооружённым взглядом было видно, что Мориске чем-то подавлен. — Что-то не то творится с нашим Яку сегодня… — тихо, скорее для самого себя, сказал Тетсуро, обеспокоенно хмыкнув. — Я слышал, что его бросила девушка. — Куроо обернулся. У него за спиной стоял Кай, виновато улыбаясь — он случайно услышал слова своего капитана, решив заодно избавить его от ненужных умозаключений и душевных терзаний. — Мисаки-тян из второго класса, знаешь её? Маленькая такая, с короткой стрижкой. Капитан задумчиво кивнул. По правде сказать, он даже и не был в курсе, что Яку с кем-то встречался. Этот парень почти всё своё свободное время отдавал своей настоящей и единственной, как ему казалось, пассии — волейболу. Ну и ещё по случайности приписанному к этому делу недотёпе Хайбе. Неужели именно это и стало причиной разрыва? М-да, грустная ситуация. — Знаю её. Неприятная особа, — без особого удовольствия парень вспомнил, как видел эту самую Мисаки, которая что-то рассказывала своей подружке, и при этом её слова не отличались невинностью и приличным содержанием. — Жаль, что так вышло, надо бы с ним переговорить… — Уже не надо, — улыбнулся вице-капитан, взглядом указывая на стоящего у края площадки либеро и крутящегося около него первогодку. — Лев всё сделает за нас. — Думаешь? Он же просто его задолбает, и Мориске врежет ему, а ситуация не изменится, — пожал плечами Куроо, щурясь и разглядывая то, как Хайба кругами ходит вокруг семпая, всё что-то ему втирая. — Хотя пусть. Ничто так не поднимает тонус Яку, как этот долговязый придурок. Идём, пора отрабатывать подачи. Мори чувствовал себя гадко. Когда Мисаки-тян позвала его встретиться после обеда и поговорить на заднем дворе школы, он планировал, что разговор будет наиприятнейшим и закончится как минимум поцелуем и назначением свидания, но в конечном итоге ему достался острый прищур хорошеньких глаз, обиженно поджатые губки и колкое: «Ты никогда не уделял мне внимания, Яку-кун. У тебя только один волейбол на уме! Я думаю, что нам лучше остаться друзьями». Она ушла, не прощаясь и не оборачиваясь, оставляя Яку в некоем подобии шока в смеси с удивлением и огромной печалью на сердце. Мисаки нравилась ему, ну, точнее, она была девушкой его типа: миниатюрная, с хорошенькой фигуркой, умница и красавица, да к тому же она как-то сама вдруг ни с того ни с сего стала проявлять к нему интерес. Сперва начала здороваться, потом, на удивление всех подруг, подсаживаться за обедом в кафетерии, увязываться по дороге домой, когда оставалась на дополнительные занятия и её деятельность совпадала с окончанием тренировок Яку. Она считала, что встречаться с парнем-спортсменом — это круто, она так и сказала, а ещё, что ей нравится Мориске, что он милый. И «милый» Яку подумал: «Почему бы и нет?», предложив этой девушке встречаться. Наверное, можно было сказать, что всё вышло спонтанно. Не было воздыханий по возлюбленной при растущей луне, не было ежесекундных мыслей «о ней», романтических свиданий, как в кино, но, тем не менее, Яку привык к тому, что у него был тот, с кем можно было провести свободное время, поделиться какими-то мыслями, которые бы не оценили товарищи по команде, да и просто побыть рядом, когда это требовалось. А теперь всё это было словно снег на голову. Не то чтобы Мори собирался взаправду убиваться из-за этого, но на душе было паршиво. Его не первый раз бросали, но… всё же приятного мало. Сегодня он был не в форме. Часто отвлекался, уходя в себя с мыслями о том, что если бы он «уделял внимание», то всё могло бы остаться по-прежнему или даже стало бы лучше. Яку лажал и хотел было уже отпроситься у капитана и тренера, позорно сбежать, чтобы зализать раны и переждать внезапно нахлынувшие чувства, как его настиг тот, кого сдержать невозможно — Хайба Лев. Первогодка опоздал на вечернюю тренировку, аргументировав свою оплошность тем, что был занят, помогая в классе с подготовкой к культурному фестивалю старшей Некома. Куроо справедливо заметил, что до фестиваля ещё три месяца с лишним, и отвесил вруну Хайбе подзатыльника, отправив делать штрафные в угол спортзала. Лев надулся, но оправился от наказания быстро, направившись в указанное место, — там совсем рядом разминался Яку-сан, — вприпрыжку с волейбольным мячом подмышкой. — Яку-сан, привет! — Радостно помахав в воздухе длиннющей лапищей, Лев улыбался от уха до уха. — Ты чего в уголке стоишь? Тебя тоже наказали? Опоздал, да? — парень восторженно округлил глаза, разглядывая Мориске, который как-то безжизненно пялился в пол перед собой. — Яку-сан?.. Либеро, услышав своё имя, обернулся, уставившись на Льва. Увидев озадаченную мордашку кохая, он улыбнулся всего на секунду, коротко кивнув: — Привет, Лев. Снова штрафные? Завязывай с опозданиями, балбес. И всё. Всё! Он даже не нахмурился, голоса не повысил! А произнёс эту фразу таким ровным голосом, будто бы его успокоительными напичкали. Лев забеспокоился. Он наклонился, приблизившись к лицу семпая, пытливо заглядывая в его глаза. — Что-то случилось, Яку-сан? Тебя отругали? Ты выглядишь подавленным… Мориске глубоко вздохнул, прикрывая глаза. Вот только не это. Серьёзно, сейчас не было никакого желания отвечать, а отшить это чудовище он бы всё равно не смог — не такой Хайба парень, чтобы отвалить после первой же просьбы. Хотя попробовать всё же стоило. — Лев, меня никто не ругал, — тихо, но, тем не менее, отчеканивая каждое слово, сказал третьегодка. — Я в полном… Берегись! В ту же секунду Яку отпихнул локтем блокирующего в бок, неловко принимая летевший прямо в них мяч. Кручёный сине-жёлтый смерч, посланный Торой, отскочил от подставленного предплечья, ужалив либеро своей сокрушительной силой. Мяч полетел прямо по дугообразной траектории, чуть-чуть не долетев до середины площадки, камнем падая вниз, где его, повинуясь какому-то инстинкту, в диком подборе с прогибом принял Шибаяма, невольно вызвав в душе Яку прилив гордости за протеже. — Хорошо принял, Яку, Шибаяма молодчина! — на грани издёвки загоготали Куроо с Каем; Ямамото сыпал извинениями с другого края площадки. Кенма улыбался им как любимым, но душевнобольным детям, Шибаяма мило краснел и не знал что делать с Инуокой, который радостно скакал вокруг него, Наой, лениво следивший за разминкой команды, встрепенулся, обеспокоенно заозиравшись. Справа ворчал продырявленный локтем в бок Хайба. В этот момент Мори почувствовал, что его немного отпустило. Волейбол, всё-таки, лучшая в мире вещь, и даже когда случаются такие вот штуки — этот спорт прекрасен. Ну и его команда. Это лучше любого лекарства. Третьегодка обернулся на Льва, который молча стоял, не сводя с него взгляда зелёных округлившихся в немом вопросе глаз. — Прости, что отпихнул тебя, но если бы не сделал этого, то мяч угодил бы тебе по затылку, а ты, своей рожищей в меня — не очень приятно, да? — усмехнулся Яку, хмурясь. — На что ты пялишься, Лев? — Рука твоя. Мориске посмотрел на свою конечность, увидев, что по покрасневшей после приёма коже ползёт в сторону запястья тоненькая короткая дорожка ярко-красного цвета, с блестящей капелькой крови во главе этой неприятной во всех отношениях линии. Яку стянул с руки налокотник, обнаружив, что с небольшой ранки сползла сухая корочка, обнажив рваные, ещё не зажившие края розовой ранки. Он осаднил локоть ещё несколько недель назад, а эта штука всё никак не хотела заживать, всё время начиная кровоточить, когда либеро двигался слишком резко, то есть — всегда. Парень нахмурился и быстро стёр кровь рукавом футболки, немного поморщившись от неприятного ощущения. — Да ерунда всё это… — договорить Мориске не удалось, Лев уже был на взводе и в боевой готовности. Он с энтузиастом медика неотложки шарил в карманах своих шорт, что-то там пытаясь нащупать. В конечном итоге, после секундных поисков, Хайба вытащил на обозрение связку с пластырями. И не абы какими, а с чудными, совершенно по-девчачьи розовыми пластырями, на каждом из которых была подмигивающая кошачья мордочка. Яку вылупился на него, не зная на что смотреть: на смущённого и слегка порозовевшего Льва или пластыри, с которыми этот мальчишка собирался явно что-то проделать. — Сестрёнка дала, — смутился было парень, но как снова увидел великое ранение семпая, так сразу же преисполнился решимости. — Ты пострадал, Яку-сан, надо залепить! — и, не давая сказать и слова третьегодке, Хайба ловко отковырял от клеевой стороны пластыря вощёные бумажки, пришлёпнув мягкую полосочку к пострадавшему локтю либеро, тщательно приглаживая все края, чтобы те не мешали и не царапались. — Так-то лучше! Отойдя на шаг, Лев полюбовался своим творением, но пластыри прятать не спешил, а принялся рассматривать семпая на предмет повреждений, которые, возможно, он не углядел. — Лев… — К голосу медленно возвращались привычные бодрые нотки. Нет, всё же этот парень его когда-нибудь доконает, но это было чертовски приятно, что уж тут. — Чего? Яку-сан? Где-то ещё болит? — наивно хлопая ресницами, заглядывал в глаза врач-самоучка Хайба Лев, потряхивая перед носом либеро оставшимися пластырями. Мори усмехнулся. — Болит? Везде, Лев, везде болит, — как-то не особо подумав ответил он, впрочем, уже не чувствуя себя таким уж несчастным и брошенным. В конце-то концов, не так долго они встречались, чего горевать понапрасну!.. Яку перевёл взгляд на кохая, который был таким задумчивым, что дальше некуда. — Ну, наверное, на всего тебя мне пластырей не хватит… — наконец после размышлений протянул блокирующий, рассеянно разворошив волосы на затылке. — Хотя ты такой маленький… Но лучше сделать вот так. Не давая Мориске опомниться и устроить сеанс инквизиции — тема роста до сих пор была запретна и строго каралась, — Хайба быстро обнял коротышку семпая, чуть-чуть приседая, прижимая его к себе со всей осторожностью и теплотой, на какую был способен. Опешив, Яку даже не шевелился, просто стоял спокойненько, дожидаясь пока его отпустят, впрочем, можно было и не отпускать — обнимашки вышли что надо, не давящие, но уютные и заботливые. Лев постоял ещё немного, а потом разомкнул кольцо рук и выпрямился, на всякий случай отскакивая на несколько шагов назад и проверяя будет Яку-сан драться или нет. Яку-сан драться не собирался. Он улыбался. Как-то растеряно и смущённо, побаиваясь смотреть на притихшую волейбольную площадку, парни на которой, конечно же, всё видели, почему и замолчали, даже играть перестали. Мориске поднял глаза и взглянул на Хайбу, который будто бы ждал чего-то, потом повернул руку, поглядев на свой весёленький пластырь, под которым пульсировала небольшая ранка. Лишь она одна доставляла небольшой дискомфорт, а на душе был тёплый штиль. Парень снова улыбнулся, прикрывая глаза. — Спасибо, Лев. Так гораздо лучше. *** Хайба был неуклюжий. Точнее, не так. Он вполне мог ловко словить самую проворную и юркую уличную кошку, после этого затискав бедное животное до полуобморочного состояния. Он мог сделать изящный приём или забить так лихо, что нехотя восхищались даже третьегодки, в этом деле уже поднаторевшие. Но при этом он мог споткнуться на ровном месте. Врезаться лбом в стеклянную дверь, попросту её не заметив. Проще говоря, он был одним из тех парней, которые, устраивая файр-шоу, оставались бы победителями, а продували бы собственной электрической печке, каждый раз обжигая пальцы и ладони. Для Яку коллекционировать нелепые ситуации, в которые попадал его подопечный, стало чем-то вроде очень странного хобби. Либеро каждый раз удивлялся тому, как Лев, смущённо почёсывая затылок, приходит на тренировку со сбитыми коленками, просто потому что он случайно запнулся о свою ногу и растянулся на тротуаре прямо перед зданием школы. А после восхищался тому, как эта каланча-полукровка делает отличный приём, перекатываясь ловким комком от средней линии к сетке, умудряясь не задеть пострадавшие конечности об пол и не снести Кенму, который уже начинает к этому времени испуганно жаться к сетке. Лев был поразительным. И каждый раз, после уроков, когда есть десять минут до начала тренировки, Яку Мориске ждал новой истории от простачка Льва, который снова ударился или упал. Либеро не переставал корить самого себя за «жестокое» отношение к младшему товарищу по команде, но это правда было интересно, притом что со Львом, кажется, иначе и быть не могло. — Яку-сан! В клубную комнату, пока пустующую, ворвался белобрысый вихрь, жалобно сверкая глазами, полными притворных слёз, которыми на самом деле была обыкновенная вода из умывальника. Вихрь, попричитав, наконец уселся перед Яку, протягивая ему свои пострадавшие лапы. — Что на этот раз? Руки у Хайбы большие. Ладони широкие, с длинными-предлинными пальцами, тонкими, с обкусанными ногтями и заусенцами. Когда Лев бьёт, его бледная кожа розовеет и краснеет и выглядит это взаправду здорово. — Я бежал за кошкой, она такая рыжая с чёрным была, а кончик хвоста белый… — Ближе к делу, Лев. — Так вот, когда я уже изготовился её схватить, эта бестия прыгнула прямо в кусты шиповника, а я за ней и вот… — он покрутил своими пострадавшими лапами прямо перед носом либеро. — Яку-сан, полечи, а? Мориске только вздохнул. Молча он потянулся к своей сумке, быстро вытягивая оттуда вместительный пенал, приспособленный специально для бинтиков, мелких таблеток и всякой всячины, которая может пригодиться и спасти кому-нибудь жизнь, ну или её облегчить. Из своей походной аптечки Яку вытянул несколько пластырей. Потом посмотрел ещё раз на лапищи Льва, подумал, вытащил ещё несколько. — Давай сюда, горе. И хватит носиться за кошками как ошалелый! Хайба тянет ладошки, жмурится и улыбается, когда руки Мориске касаются его. Выглядит это забавно. Руки у семпая маленькие, но проворные. И по сравнению с его, Льва, руками, они кажутся жутко миленькими. Только Лев об этом не говорит — тема эта запретная и карается очень строго, уже не раз проверено. Но ведь любоваться никто не мешает, правда? Яку аккуратно осматривает ранки. В большинстве своём это безобидные ссадины, которые затягиваются на таких шустрых мальчишках как Лев уже к вечеру, но парочка царапин поглубже требует внимания, и Мориске приступает к действиям. Он медленно отдирает пластырь от неклейкой бумажной полоски, прицеливается, и лепит его на палец Льва. Он гладит тканевые уголки, приклеивая их тщательно. Он гладит пальцы Льва, делая вид, что это всё только часть его «лечения», и Лев точно так же делает вид, что он согласен с профилактикой, или как это там называется, от «доктора» Яку, просто наслаждаясь приятными прикосновениями. Мориске трогает его за запястья, на секунду задерживаясь и без промедления ощупывая пульс — сердце Льва, словно загнанная пичужка, почему оно так бьётся? Яку переворачивает руку, смотрит на следующий порез, снова отлепляет бумагу от пластыря и приклеивает его, мягко, легко и бережно, не смея сделать больно, гладит ткань, будто бы специально прижимая и клея с особой тщательностью. Лев не возражает, а только подставляет другую руку, на которой царапин тоже предостаточно, но серьёзных всего ничего. — Будь осторожен в следующий раз, — говорит Яку, и ведёт обратный отсчёт вместе с откладываемыми в сторону ненужными бумажными полосочками со скользкой стороной. — Хорошо, — кивает Лев, и мазохистки прикидывает обо что бы ещё поцарапаться. — Спасибо, Яку-сан!.. Со вздохом Хайба отнимает свои руки, разрешая им задержаться в руках семпая лишь на секунду, ту секунду, когда никто не заходит, ту секунду, через которую, когда она минует, раскроются двери клубной комнаты и команда ввалится вовнутрь, снова начав гоготать о неуклюжем Льве и мамочке Яку. И они оба, и Лев, и Яку, будут ворчать и отнекиваться, как-то грустно друг другу улыбаясь, будто бы говоря: «Ну ты же всё понимаешь… Всё не так просто». И Лев понимает. С болью в осаднённых руках и на сердце. Яку пожимает плечами, улыбается, хлопает по плечу, смеётся, даёт советы — всё это он делает для команды, все, что они захотят. Яку на секунду отводит глаза, взглядом обещая, что это ещё не всё, что будет ещё и ещё — это только для Льва. А что «ещё»? Помощь нерадивому кохаю или ладони в ладонях? А это уже другая история, но её продолжение, почему-то, Льву кажется, что он знает — последней царапины, невидимой, недоступной никому, кроме либеро старшей Некома, Мориске так и не вылечил. Но с каждым разом он подбирается всё ближе, когда-нибудь, наконец, достигнет её и всё, раз и навсегда, станет хорошо.