Ожидание и реальность

Тесно. Чёрт возьми, как же мало места. Какой иезуит придумал эти односпальные кровати? Поворот влево, поворот вправо – ты на холодном полу, но лучше, наверное, так, чем в этой постели. Жарко. Ками, его руки-ноги везде. Бокуто всюду. Его пальцы цепляются за резинку шорт, ладони покоятся на спине, животе и бёдрах, будто бы рук не две, а много больше, как у демонического Ашуры. Ноги, в собственническом жесте закинутые поверх ног Акааши, кажутся ему безмерно тяжёлыми – как он вообще двигается? Ровное дыхание жжётся, оставляя на шее невидимые, но вполне ощутимые шрамы. Ас Фукуродани мирно сопит. Он что-то бормочет во сне время от времени, но слов не разобрать. Кейджи слушает это бормотание уже битый час и проклинает самого себя за неосторожно брошенное: «Конечно, можем поспать вместе, Бокуто-сан», ставшее поистине роковой ошибкой минувшего вечера и нынешней ночи. Но, наверное, то, как обрадовался Бокуто, и как засверкали его глаза, а на лице рассыпалась счастливая улыбка, может стать отличной пилюлей от затёкшей спины и ночи, растраченной на разглядывание лица напротив. *** Почему их снова поселили вместе? Куда смотрит тренер? А, впрочем, все же знают, кто здесь постарался, да? Вот он, словно персональное маленькое проклятье, распластался на его, Кейджи, кровати. Соседняя пустая. Даже не расправлена, не тронута. Связующий сейчас как никогда сильно утопает в собственных ощущениях дежавю, захлёстываемых с головой будто бы смертельной волной. Если его спросить о том, какой Бокуто, то он скажет одно – неудобный. Угловатый. Большой. Нескладный. С острыми коленками и локтями, впивающимися в рёбра и живот. Его всё ещё много, и он снова везде – цепляется за чужие лопатки пальцами, провокационно трётся щекой о щёку, раз за разом подминает под себя словно любимую плюшевую игрушку, оставшуюся дома в Токио. В номере ощутимо холодно, одеяло подло сползло к ногам, но Акааши тепло. Пожалуй, это единственное, за что можно сейчас поблагодарить горячего, словно печка, Бокуто-сана. Тёплыми путами накладываются на плечи длинные руки, голая нога высовывается из-под неокончательно уползшего одеяла и в каком-то немыслимом гимнастическом упражнении закидывается за спину Кейджи, придвигая того ближе к широкой груди. Подбородок Котаро колко упрётся в тёмную макушку, утром превратив волосы в настоящее гнездо. Но это ничего. Ничего ведь не сделать, Бокуто весь такой. Угловатый и неудобный, занимающий слишком много пространства сразу в нескольких плоскостях – видимых и невидимых. Акааши остаётся лишь попытаться уснуть, ткнуться носом в чужую шею и слушать беспрестанное сопение, перемежаемое излюбленным «Охо!» и, почему-то, собственным именем. *** Он больше не спрашивает, но всё так же вопросительно заглядывает в глаза, уже зная, что найдёт будто бы равнодушное, но на самом деле радостное согласие. Он тискает Акааши, щекочет его, перед сном целует в висок, крепко обнимая. Ступни и пальцы рук холодные, и Бокуто без конца греет, воспринимая простую ласку и заботу, как самую важную на свете миссию. Он держит чужие ладони в своих до тех пор, пока огрубевшие кончики пальцев не станут трогательно тёплыми, кажется, совсем мягкими, как раньше, в самом начале, и только на одну ночь. Кейджи засыпает удивительно быстро. Он просто закрывает глаза, своими чудесными пальцами проходится по линии позвоночника, останавливается на пояснице, жмётся сильней и замирает, до утра пропадая из реальности. В такие моменты Котаро любит чуть подольше попридержать сон и ластящуюся, будто бы кошку, пуховую томную сонливость. Ещё не время. Блестящие в полумраке глаза смотрят бесконечно долго на умиротворённое лицо, различают в темноте все мельчайшие движения и, кажется, дыхание. Бывший ас Фукуродани медленно засыпает, проваливаясь в зыбкую дремоту лишь с одной мыслью – негодник Акааши жутко неудобный… Но. Бокуто чертовски повезло, что он и сам тоже, в общем-то, точно такой же.