Сторож брату своему

Боромир отшвырнул кубок, расплескав по полу вино, и со злостью врезал кулаком по стене. Он уже больше месяца торчал в Цитадели, и лишь неделю как мог ходить, да и то с трудом. Денетор, примчавшийся из Дол Амрот, едва получил с голубиной почтой известие о случившемся, проводил с ним все свободное время, отвлекая разговорами и государственными делами. Фарамир теперь появлялся реже — к нему перешло командование войском, и это не считая собственного отряда. Боромир был рад отцу, но все же предпочел бы общество брата. Отношение Денетора к Фарамиру тенью лежало между ними. Приходили воины, вернувшиеся из дозоров и разъездов, рассказывали, что происходит в окрестностях. Он узнал, что через две недели после засады другой отряд встретил еще орков, которых тоже перебили, а на побережье была стычка с пиратами. Одиннадцать человек погибли, но умбарцы понесли большие потери, лишившись заодно трех кораблей. Когда сняли швы, Боромир порывался сразу же сесть в седло, но дотащился лишь до галереи, цепляясь за стену, и от боли потерял сознание. В результате он вынужден был смириться с тем, что еще какое-то время проведет во дворце. Целители делали все возможное и даже больше: поили его отварами, растирали стянутые шрамом мышцы настойками и бальзамами — от запаха некоторых на глазах выступали слезы, но он стоически терпел. Глубокая длинная рана полностью затянулась, но перерубленные связки восстанавливались дольше, чем срастались мышцы. Стоило немного пройтись, и бедро жгло так, словно вместо кости был раскаленный железный прут, который к тому же медленно проворачивался вокруг своей оси. Иногда все заверения, что он снова будет нормально ходить, и нужно только время, казались Боромиру ложью. В голову лезли мысли о том, что он навсегда останется хромым калекой. Что ему никогда уже не сесть на лошадь, не мчаться во весь опор бок о бок с братом, не охотиться, не вести за собой отряды, не сражаться... Мерещились полные жалости взгляды придворных, соратников, прислуги, женщин. Все это доводило Боромира до приступов слепой ярости, и он сметал со столов все подряд. В такие минуты и лекари, и слуги, и боевые товарищи убирались с глаз долой, чтобы не подвернуться под горячую руку. Даже Денетор не входил в его покои, пока оттуда доносился грохот и площадная брань. Боромир дохромал до окна, оперся на широкий подоконник и устремил взгляд за стену. Отсюда были видны поля, и лес вдалеке, и излучина Андуина. Легкий ветер холодил лицо и грудь в распахнутом вороте рубахи. Вдалеке двигались серебристо-черные точки — всадники, и солнечные блики играли на светлых латах. Боромир скрипнул зубами. Стены давили, мешали дышать. Он чувствовал себя пленником в собственном Городе, в собственной спальне. Открылась дверь, и послышались мягкие шаги. — Мой господин, — почтительно произнес молодой слуга. — Лорд Наместник спрашивает, присоединитесь ли вы к нему за трапезой? И мастер сделал вам новую трость... Боромир резко обернулся, дернув щекой. При виде трости в руке парнишки глаза его сузились. — Вон, — процедил он. — И унеси... эту морготову палку. Или я обломаю ее об твою спину. — Но, мой господин... — слуга попятился, но не ушел. — Что мне передать лорду Наместнику? — Я сказал, вон, — повторил Боромир, сжимая кулаки и делая неловкий шаг к столу, где стоял тяжелый кувшин, склянки со снадобьями и еще один кубок. Там же лежали три кинжала, точило, промасленная тряпка и обрезок ремня. — Я не голоден. Убирайся. Слуга выскользнул из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Боромир дошел до стола, провел пальцами по рукояти одного из кинжалов — старого, гномской работы. Голубоватое лезвие покрывал тончайший муаровый узор. Крупный аквамарин в навершии, чистый и прозрачный, как слеза, будто светился изнутри. Фарамир выиграл его в первом своем турнире, трижды на полном скаку попав стрелой в кольцо, которое едва налезало на тонкий девичий палец. Даже Денетор тогда похвалил его, редкий случай. Боромир был рад за брата, но и немного раздосадован — он сам хотел заполучить кинжал. Однако сравниться с Фарамиром в стрельбе из лука могли немногие в Цитадели, и победить его не было никакой возможности. Фарамир сиял от счастья, а вечером, заметив его взгляд, украдкой брошенный на новые ножны у пояса, спокойно отстегнул их и отдал ему. Дверь опять едва слышно скрипнула, и от этого звука огненный кнут внутри взметнулся, полоснул по натянутым до предела нервам. Перед глазами повисла багровая пелена, пальцы сами собой сомкнулись на рукояти, и Боромир, развернувшись, метнул кинжал. Он даже не видел, кто вошел, все затопил кровавый туман и безудержный гнев. Спустя несколько мгновений раздался резкий выдох, а затем голос, от которого внутренности превратились в лед: — Боромир, что с тобой? Боромир отшатнулся и врезался в стол. Ярость схлынула мгновенно, унеся с собой красное марево, и теперь он видел все четко, до рези в глазах. Фарамир стоял в дверях, и рядом с его виском хищно дрожало лезвие, на треть ушедшее в косяк. На плече, золотым росчерком на голубой тунике, лежала прядь волос, а по щеке медленно сползали алые капли. Войди клинок всего на дюйм правее... — Эру милосердный... — у Боромира сорвался голос, и он осел на пол, в ужасе от того, что едва не совершил. — Очень больно? — Фарамир метнулся к нему и подхватил под локти, помогая встать. — Позвать Иорет или Элфрика? — Нет... Никого не надо, — хрипло произнес Боромир. Он высвободил руку и коснулся пальцем набухшего кровью пореза на щеке брата. — Я мог тебя убить... Он ждал отповеди, злости, удара в челюсть — временами и спокойный Фарамир мог взорваться, а сейчас причина для этого была. Готов был, наплевав на гордость, валяться в ногах и вымаливать прощение. Но совсем не думал, что Фарамир пожмет плечами и улыбнется, будто ничего особенного не произошло, и они всего лишь поспорили из-за пустяка, вроде того, кто первым сорвет поцелуй у симпатичной девчонки. — Ерунда. Подумаешь, волосы срезал. Я же видел, что ты замахнулся, и отклонился. А это... — Фарамир на миг запнулся, — орленок поцарапал. Ездили добывать птенца для Кенельма. Хочешь посмотреть? Обопрешься на меня, и пойдем. — Хоть мне-то не ври, мелкий, — Боромир криво усмехнулся, его трясло. Перед мысленным взором стояла жуткая картина: брат лежит на полу, щека его залита кровью, в правом, широко распахнутом глазу застыло детское изумление, а из левого торчит черная рукоять, и переливы аквамарина в навершии похожи на издевательскую ухмылку. Он зажмурился, вцепился в тунику Фарамира с такой силой, что свело пальцы, и повторил: — Я мог тебя убить. На затылок легла твердая рука, ласково взъерошила волосы — в точности как он делал в детстве, когда Фарамир плакал ночами, закусывая подушку, чтобы никто не услышал, ведь сын Наместника не должен проливать слезы. А потом ко лбу прижались теплые губы. — Не мог, — в голосе Фарамира звучала непоколебимая уверенность. — В морду дать мог, а убить — нет. Я знаю. Боромир, не открывая глаз, уткнулся ему в плечо, содрогаясь в беззвучных рыданиях. Фарамир обнимал его, гладил по спине и голове и продолжал убеждать, что все хорошо, что ничего не было. А он цеплялся за эту спасительную ложь, и впервые позволял младшему утешать себя.

***

После случая с кинжалом Боромира преследовали кошмары: в них Фарамир не успевал отклониться, и клинок достигал цели. Он просыпался в холодном поту и долго лежал, не решаясь вновь закрыть глаза. Просить у целителей сонное снадобье Боромир не хотел, поэтому вставал и, чтобы отвлечься от жутких видений, с удвоенной силой разрабатывал ногу. Через две недели выматывающих упражнений у него уже получалось подниматься на западную башню без поддержки брата. Правда, потом он чуть ли не с воем валился на кровать, однако это была ничтожная плата пусть за небыстрое, но возвращение к нормальной жизни. В один из дней, когда Фарамир был в отъезде, Боромир собрался с духом и спустился в казармы. Как бы там ни было, он оставался главнокомандующим. Можно хотя бы проводить смотр и наблюдать за тренировками. Чтобы преодолеть спуск на два яруса, потребовалось немало времени. Боромир опасался сочувственных взглядов, но встреченные по пути Стражи салютовали ему, а караульные приветствовали ударом копья о землю, на которые он отвечал кивком — все как обычно. Только одно отличие он подметил краем глаза. Вслед ему поворачивали головы и радостно, до самых ушей, улыбались. Но разнос за нарушение устава Боромир устраивать не стал. Его появление было встречено дружным боевым кличем, от которого задрожали стены. Бывалые воины хлопали командира по плечам, молодые, недавно получившие право носить полное облачение, хвастались трофеями, добытыми в схватке с умбарцами. Один из сотников прикатил бочонок эля, вышиб дно. Тут же нашлось несколько кружек, их наполнили и пустили по кругу. Кто-то приволок кресло, но Боромир упорно продолжал стоять, лишь прислонился к балке, якобы невзначай. Тогда все, не сговариваясь, устроились на скамьях, столах и бочках, так что он все же позволил себе сесть и даже сумел не скривиться от боли. Сначала поминали павших, и на какое-то время воцарилось молчание, нарушаемое лишь произносимыми именами и стуком кружек о стенки бочонка. А затем настал черед веселья и воинских баек, которым молодняк внимал с открытым ртом. К себе Боромир вернулся уже затемно, захмелевший, и с этой ночи кошмары его больше не тревожили. С тех пор он появлялся в казармах ежедневно, один или с Фарамиром, ходил на тренировочное поле. Упражняться с мечом пока не мог, поэтому ограничивался метанием ножей и обучением новичков этому искусству. Временами брался и за копье, хотя больше одного броска за раз ему сделать не удавалось — привычный упор на ногу приводил к тому, что от боли темнело в глазах. Но едва становилось легче, он упрямо возвращался на площадку копейщиков, и даже Фарамир не рисковал отговаривать его. Через какое-то время Боромир решился добраться и до конюшни. Верный Нарэ* при виде него заржал, взвился на дыбы и чуть не высадил дверь денника, стремясь к любимому хозяину, который почему-то так долго не появлялся, а теперь еще и идет не спеша. Он достал из кармана заранее прихваченное яблоко, разломил и протянул на ладони. Конь покосился на него, всхрапнул и обиженно повернулся задом. Боромир вошел в денник, провел ладонью по теплому боку и со вздохом произнес: — Ну, прости, дружище. Обещаю теперь приходить часто. Чуткое ухо дернулось, конь развернулся, толкнул его головой в плечо и фыркнул. Он погладил бархатный нос и снова протянул яблоко, которое на сей раз было принято благосклонно. За конем ходили хорошо, золотистая шкура лоснилась, но Боромир все равно взял щетку, скребницу, долго чистил, расчесывал гриву и без умолку говорил — обо всем, что приходило на ум. Он так увлекся, что не услышал шагов, и обернулся, лишь когда раздался тихий смешок. Напротив денника стоял Фарамир. В руке у него тоже была скребница, а из кармана торчал толстый ломоть хлеба. — Вот уж не думал, что Нарэ для тебя лучший собеседник, чем я, — поддразнил он. — Вовремя ты пришел. Он уже беситься начал — вчера чуть со мной не разодрался, пока я его вываживал. — Ну, он слушает, не перебивая, в отличие от тебя, — усмехнулся Боромир, рукавом утирая пот со лба. — Ты когда вернулся? — Незадолго до второй смены стражи, — Фарамир подошел к дальнему деннику, где стоял его гнедой, выудил из кармана хлеб. Конь схрупал угощение и потянулся губами к его волосам. Фарамир со смехом оттолкнул его морду. — Я сразу к тебе пошел, но не застал. Хильди сказал, что ты спускался, но в казармах тебя тоже не было. Значит, здесь. — Как там? — Боромир отложил щетку, вышел наружу и, морщась, опустился на широкую скамью у стены. Вытянул ногу, потер сведенное судорогой бедро. Нужно было бы добраться до купальни, прогреться в горячей воде и позвать целителей с их мазями и бальзамами... Но не хотелось уходить отсюда. — Пока спокойно, — Фарамир развернулся к нему, покрутил в руках скребницу и отложил. — Но мы встретили человека из деревни, что неподалеку от пятого водопада на Эруи. Их охотники трижды видели в окрестностях варгов, которые не нападали на людей и быстро исчезали, стоило прицелиться. Он ехал в Город сообщить об этом, потому что... — Потому что дикие твари так себя не ведут, — договорил за него Боромир, нахмурившись. — А значит, это разведчики, за которыми явятся орки. — Да, как только поймут, что там есть, чем поживиться, и нет воинов. В деревне несколько охотников, но большинство жителей — травники и резчики по дереву, защититься им будет непросто. Да и место уединенное, до ближайшего жилья не меньше десяти лиг,* — Фарамир подошел и сел рядом. — Я хотел посоветоваться с тобой, прежде чем отправлять отряд. — Ты и сам можешь решить, как поступить, — Боромир угрюмо уставился в пол. Снова нахлынула беспомощность, которую сменила злость. Его народ в опасности, а он по-прежнему торчит в Цитадели и не может повести своих людей. — Сейчас ты командуешь, от меня все равно никакого толку. — Брат... мне нужен твой совет, — Фарамир положил руку ему на локоть. Боромир раздраженно сбросил ее. Он понимал, что ведет себя глупо, вновь идет на поводу у неоправданного гнева, но не мог с собой справиться. Фарамир встал и присел перед ним на корточки, так что теперь Боромир смотрел на него сверху вниз. И лишь сейчас обратил внимание, насколько усталым тот выглядит — скулы заострились, под глазами залегли тени, волосы потускнели, словно золото, покрытое пылью. — Не проходило дня, чтобы я не винил себя в случившемся, — в голосе Фарамира звучало такое страдание, что гнев Боромира схлынул в тот же миг. Как бы он ни злился, но обвинять брата в своем ранении даже не думал. Ему и в голову не приходило, что Фарамир считает виноватым себя. — Будь я внимательнее... — Ты ни в чем не виноват, — перебил Боромир. — Любого могли выбить из седла. И это мой просчет, что мы ехали, как на увеселительной прогулке. Он протянул руку и потрепал Фарамира по волосам. Тот судорожно вдохнул, потом вдруг качнулся вперед и прижался губами к его колену. Боромир замер от неожиданности. Казалось, от того места, где Фарамир касался его, растекается огонь — не жгучий и болезненный, как от раны, а мягкий, успокаивающий. И еще было странное чувство, которое он не мог объяснить — сродни тревоге, если бывает тревога, от которой почему-то хочется улыбаться. — Эй, мелкий, ну что ты, — он осторожно опустил руку Фарамиру на плечо, погладил закаменевшие мышцы. — Прости, я опять разозлился, но ты ни при чем. — Лучше бы на твоем месте был я... — пробормотал Фарамир, подняв голову. Взгляд у него был больной. — И отец так считает. Он со мной почти не разговаривает. — Вот еще, — отрезал Боромир. Злость всколыхнулась снова, теперь на Денетора. Будь от этого толк, он бы прямо сейчас пошел и высказал все, что думает. Но, к сожалению, бесконечные разговоры не приносили никакого результата. Зато он как всегда мог дать Фарамиру поддержку, которой тому не доставалось от отца. — Я сказал, ты ни в чем не виноват. И чтобы я больше такого не слышал. Фарамир слабо улыбнулся. — Слушаюсь, мой лорд. — То-то же, — Боромир кивнул и после краткого молчания добавил: — Помоги мне встать. Фарамир тут же вскочил и протянул руку. Боромир крепко сжал его ладонь. Ради того, чтобы брат перестал себя грызть, можно было ненадолго и гордостью поступиться. Все равно кроме лошадей их никто не видел. Фарамир потянул его на себя, и в следующий миг Боромир был на ногах. — Пойдем, промочим горло и обсудим, что ты там хотел, — он выпустил руку Фарамира и направился к дверям конюшни, стараясь хромать как можно меньше, несмотря на то, что боль впивалась в бедро похлеще клыков варга. — А потом вместе вычистим твоего Горна. * Фарамир нагнал его и пошел рядом. Боромир чувствовал боком тепло его тела, и на миг вернулось ощущение растекающегося под кожей жара. Но тут Фарамир заговорил, и все развеялось.