69

К утру меня тошнило от выкуренных сигарет, а голова раскалывалась. Уснуть я так и не смог. Полночи просидел на балконе, смоля одну за другой и пытаясь придумать, как же выкрутиться. Я знал, что отец слов на ветер не бросает, никогда не бросал. И если он сказал, что упечёт меня на дурку, так оно и будет. И станут меня электрошоком лечить от гомосексуализма. Кто платит, тот и заказывает музыку! И придется мне просидеть хрен знает сколько времени в палате № 6. А если этот гандон Красовский обо мне действительно узнает, я могу не выйти из психушки никогда. Этот партнер отца, соучредитель их фирмы, его друг, товарищ и «крыша» имел за плечами несколько ходок. Законами зоны он жил и до сих пор. Иллюзий насчет родительской любви я больше не строил. Сегодня я прекрасно понял, что отец пойдет на всё, чтобы сохранить фирму. Объявить меня невменяемым? Запросто! Сын-дурачок — несчастье, сын-педик — позор. Господин Красовский никогда не будет иметь дела с отцом петуха. Это же не по понятиям! И мать ничего не сможет сделать. Даже если захочет. А она захочет? С чего я вообще взял, что она в любом случае останется на моей стороне? Если это так, почему мать больше ни разу не зашла ко мне? Хоть тоже не спала почти до утра. Я слышал её шаги, видел, как загорается свет на кухне и в ванной. Я специально не стал закрывать дверь плотно. Толку? Ничего моего здесь в любом случае нет. Я вообще живу на свете по доверенности. Как я ни старался придумать хоть какой-то план — ни хера у меня не получалось. Интересно, Гепард тоже волнуется из-за того, что я не выхожу на связь? Или с облегчением вздыхает? Этого я узнать не смогу. Никогда. И не увижу его больше, если срочно что-то не придумаю. Если позволю запереть себя сначала в комнате, а потом — в больнице. Стоп, а что, если вены вскрыть? Разыграть суицид, чтобы меня в больничку увезли, а оттуда уже смыться при первом же удобном случае. Позычить у кого-то из корешей бабки, а если не выйдет — махнуть в Киев автостопом! Как угодно, хоть пешком. Только бы оказаться подальше отсюда! А ещё лучше таблеток наглотаться. Этого добра у нас дома хватало всегда. Озаренный этой идеей я подорвался с постели, почти бегом поспешил в ванную, закрыл изнутри дверь и рванул дверцу аптечки. Пусто. Кроме ваты и бинта нихера на полочках не оказалось. Как корова языком слизала. Ну, конечно, мать уже подсуетилась и заныкала по-быстрому все лекарства. Я даже знаю, где они теперь — в родительской спальне, там, куда мне нет доступа. Твою мать! Значит, придётся всё же пустить себе кровь. Если только... Ножей на кухне тоже не оказалось. Ни одного. Даже самого маленького. Чувствуя, как отчаяние снова хватает меня за горло, я грязно выругался и грохнул об пол попавший на глаза стакан. Осколки дождём разлетелись по кухне. Осколки. Острые режущие края. Я наклонился, поднял самый длинный и острый и... — Брось, Артур, — отцовский голос прозвучал внезапно, и я выронил стекляшку. — А теперь возьми совок и веник и убери это безобразие. Считаю до трёх. — А потом? — с вызовом спросил я, скрещивая руки на груди. — Снова меня ударишь? Только уже по-взрослому? — Нет. Вызову скорую. Попытка суицида — достаточное основание для принудительного помещения в клинику, — спокойно пояснил он мне. — И вместо учебы ты будешь лечиться. — И ты это сделаешь? Ты же знаешь, что я не псих! — Да ну? Нормальный здоровый мужчина спит с женщинами. Гомосексуализм — психическое отклонение, и это нужно лечить. — Электрошоком? — глядя ему в глаза, спросил я. — Какой курс лечения тебе назначат, тот и пройдешь. Я буду настаивать на самых радикальных и эффективных методах. До сдачи экзаменов нужно с этим покончить. — Отец, — попытался я по-хорошему, — я не больной. Я просто его люблю. — Это не любовь, — оборвал он меня. — Это болезнь! К счастью, это излечимо. Давай, собирай осколки, позавтракаем, и я отвезу вас с Наташей в клинику. Я прослежу, чтобы тебя поместили в хорошую палату. — Ты серьезно? — Абсолютно. Сегодня возвращается из Америки Красовский. Если он узнает... когда он узнает, мне придётся приложить массу усилий, чтобы убедить его не разрывать договора. — Отправив родного сына на дурку? — насмешливо спросил я. — И кто из нас после этого пидор, а? — Замолчи! — грохнул кулаком по столу отец. — Ты понятия не имеешь, кто такой Красовский! Если он уйдет — моей фирме конец, репутации — тоже. У нас тут не Киев, здесь никто не захочет иметь дело с отцом гомосексуалиста. А особенно — Красовский! Я не собираюсь терять всё из-за твоей болезни. — Ну да... А сын — псих — это нормально... Я хуею в вашем зоопарке! — Не матерись! — Ага, щас! Только шнурки поглажу! Мне пофиг, что ты собираешься со мной делать, понял? — Вот и хорошо. Иди к себе и переодевайся. Мы... — тут у него зазвонил телефон, и отец поднес аппарат к уху: — Да, Евгений Васильевич, слушаю. Нет, конечно же, это неправда! Я сейчас приеду и всё Вам поясню, — нажав отбой, предок смерил меня холодным взглядом. — Это Красовский, и он срочно хочет меня видеть. Догадываешься, по какому поводу? Молись, чтобы я сумел убедить его в твоей невменяемости, Артур. Не дожидаясь моего ответа, отец развернулся и направился к двери, а я шумно выдохнул и опустился на стул. Сердце бешено заколотились — вот он, мой шанс! Мать должна мне помочь! Поверить мне! Просто позволить мне уйти — большего я просить не собирался.

***

Я хотел пойти в их спальню, но мать сама появилась на пороге кухни: бледная, осунувшаяся, как будто постаревшая. На секунду мне даже стало её жаль. — Доброе утро, ма. — Доброе. Что случилось? Откуда эти осколки? — спросила она, увидев останки стакана. — Уронил, — буркнул я, — сейчас уберу. — Где отец? — Его Красовский вызвал. — Ясно. Кофе будешь? — мать поставила на плиту чайник. — Да, — я подмел осколки и выбросил их в мусорку. — Ты как, мам? — Никак. Не спала почти всю ночь, — тяжело вздохнула она, садясь на табурет. — Я тоже, — слабо улыбнулся я и, решив больше не тянуть, добавил. — Мам, отпусти меня, а? — Что? — Дай мне уйти, — я опустился на пол у её ног и заглянул в глаза. — Я ничего больше не прошу. Просто позволь забрать вещи и открой дверь. Даже денег можешь не давать. — И куда ты пойдешь? — помедлив, спросила она. — К нему? К тому парню из журнала? — Какая разница? Главное — меня не будет здесь. Некому будет вас позорить. А своему Красовскому отец скажет, что выгнал меня и проклял, и всем будет хорошо. Ма-а-а-ам, — я осторожно коснулся её руки. — Я прошу тебя. Пожалуйста. Мать посмотрела мне в глаза и долго не отводила взгляда, а потом провела рукой по волосам, молча, по-прежнему не говоря ни «да», ни «нет». Я слышал, как стучит моё сердце и даже задержал дыхание. От её ответа так много зависит! — Нет. — Что? — я отшатнулся, не веря тому, что услышал. — Что ты сказала? — Нет, — громче и тверже повторила она. — Я не могу тебя отпустить в неизвестность! Даже не думай об этом! Я слишком тебя люблю, чтобы потерять, понимаешь? Да и парень этот... Это всё несерьёзно, Артур. — Я люблю его, — я поднялся с колен, — что может быть серьёзнее? — Ты думаешь, что любишь, — мягко, как с душевнобольным, начала мать, — это быстро пройдет. Борис рассказывал мне, что так бывает. Ты ещё слишком молод, тебя просто совратил этот... Этот... — Прекрати! — грубо оборвал её я. — Никто меня не совращал, ясно? Я сам этого хотел. Я первым взял в рот его член! — Избавь меня от этих подробностей, Артур! — повысила голос мать. — Мне это не интересно! Тебе просто нужно время. Отдохнуть, успокоиться и всё еще раз обдумать. — В психушке? — В санатории для... — Душевнобольных? — снова перебил я. — Мам, ты врач, и ты прекрасно знаешь, что я не больной! — Знаю, потому и говорю, что пара недель отдыха пойдет тебе на пользу. А за это время все забудут о тех злосчастных фотографиях. Отец сумеет убедить деловых партнеров, что тебя заставили сниматься и... — И будет всем счастье? А как же я, мама? Или на меня можно наплевать? На мои желания? Ты всегда говорила, что любишь меня, так почему теперь... — Люблю, потому и не отпущу никуда, — она попыталась меня обнять, но я сбросил с плеч её руки и ушел в свою комнату. Последняя надежда рухнула. *** На смену отчаянию пришло безразличие. Полное. Абсолютное. Ко всему и вся. Я смотрел в потолок остановившимся взглядом и думал о том, что сейчас истекают последние часы моей свободы. Уже сегодня днем я стану пациентом этого вонючего санатория, и что бы я ни сказал или ни сделал — толку от этого не будет. Легкомысленно решив сниматься в журнале, я сам себе насрал за шиворот. Говорил же я Гепарду, что сначала должен поступить! Но смысл теперь об этом? С минуты на минуту вернется папаша, и на моей жизни будет поставлен большой и жирный крест. Разве только попытаться сбежать, когда мы будем идти к машине? Если, конечно, отец не пристегнет меня к себе наручниками. Или не вызовет санитаров прямо сюда, чтобы сразу упаковать меня в смирительную рубашку. От него всего можно ожидать! Любой подлости и пакости... Я сел, достал из кармана пачку сигарет и матюгнулся — она была пустой. Тут я вспомнил, что в кармане куртки у меня была ещё одна, и поднялся, чтобы за ней сходить. Я уже возвращался к себе, когда из родительской спальни вышла мать, побледневшая ещё больше: — Артур, у нас несчастье, — начала она. — Бобик сдох? — полюбопытствовал я, не останавливаясь и не оборачиваясь. — Отец попал в аварию, он в реанимации. — Бывает, — хмыкнул я, — и что дальше? — Как ты можешь! — взорвалась мать. — Это же твой отец! — Я в курсе. От меня ты чего хочешь? — Одевайся. Мы едем в больницу. — Едь, я тебя не держу, — фыркнул я, — а мне запрещено покидать эту квартиру, забыла что ли? — Перестань паясничать! — мать быстро собирала сумку. — Не время сейчас. Ему может понадобиться кровь, а у вас одинаковая группа. — И что? Я же гей, мама. Группа риска, у меня вполне может быть СПИД. Так что, — я развел руками, — ищите донора в другом месте! Я буду санитаров дожидаться. — Какой же ты стал... Ладно. Это твой выбор. Я запру тебя до своего возвращения. — Воля ваша, — отвесил я ей поклон и скрылся в своей комнате. Я не хотел, чтобы мать видела выражение моего лица, не мог позволить себе такой роскоши. Мой мозг лихорадочно работал, а ноги несли к постели. Вот так. Да, такой вот я. Сука, сволочь и педик! Но не я первым предал. Око за око, так кажется, написано в одной умной книжке, авторство которой приписывают Богу? Я слушал, как мать собирается и как захлопывает дверь, как щелкают замки, и улыбался. Впервые за последние сутки. Я вспомнил то, о чём забыли отец и мать. Они оба были слишком заняты, чтобы об этом думать. Запасной ключ от нашей квартиры имелся у соседки — милой старушки, которой было далеко за семьдесят. Она поливала цветы, когда мы уезжали на море, и впускала меня домой, когда я забывал ключ. Так почему бы Божьему одуванчику не сослужить мне службу в последний раз?