III. Трон Тельмара

Тисрок мрачно смотрит на место гибели сына: на песке отчётливо видны большие следы тигров, клочки шерсти, кровь. Одному из стражников удалось даже найти звериный клык. Он окрашен в темно-багровое. — Пришлите ко мне шамана. Сейчас же, — глухим голосом приказывает владыка. — Я хочу удостовериться. Через четверть часа у берега реки, что огибает Ташбаан, появляется сморщенный, крайне неприятный старец в разноцветных одеждах. На нем высокий головной убор из пестрых перьев. Он кланяется Кашшафу. — Я хочу, чтобы ты мне сказал, чья кровь на этой рубашке, — тисрок протягивает шаману кусок изорванной ткани. — Слушаюсь, Ваша Светлость. Но для этого мне нужно провести ритуал. — Так проведи! — гаркает владыка Тархистана. — Прямо сейчас! Я хочу получить ответ на свой вопрос! Шаман снова кланяется и начинает возиться с цветастой торбой, расшитой яркими бусинами. Сначала он выводит какие-то знаки на песке, затем достаёт несколько свечей из чёрного воска и зажигает их. Далее на песке появляются какие-то тряпичные куклы и глиняные фигурки, моток запутанных ниток, несколько гладких камней и чаша. Шаман наполняет чашу душистым вином и наконец кладет рядом изорванную рубашку. Выпрямившись, шаман закрывает глаза и принимается повторять непонятные никому слова, сжимает руки в кулаки. На несколько мгновений замирает. Пошатывается. Снова открывает глаза и смотрит на Кашшафа: — Кровь принадлежит Вашему сыну. — Какому из? — тисрок сводит челюсть. — Ясному царевичу Аласкару. — Объявите траур, — глухо приказывает Кашшаф. — на сорок дней и ночей. *** После заката солнца Зафира появляется за воротами Ташбаана у усыпальниц великих правителей. Она ведёт за уздечку темную лошадь, в руке — несколько ярко-красных цветов. Она подходит к большому строению из серого камня — усыпальнице своих предков, и оставляет цветы на пороге. Она очень редко бывала в этом месте, но цветы приносила всегда. Тархистанская царевна устало опускается на большой валун подле усыпальницы, упирается головой о собственные ладони. — Спасибо, Зафира. Тархистанская царевна медленно оборачивается и вглядывается в фигуру, показавшуюся из-за стены усыпальницы. — Аласкар, ты знаешь, что ты последняя сволочь в этом пропитанном пороками месте? — Зафира отодвигается, освобождая место для своего брата. Царевич тоже опускается на камень. — Знаю, — просто отвечает он. — Но ты тоже знаешь, что отец никогда не принял бы моего выбора. А если бы я настоял — он бы от неё избавился в тот же день. — Такое мы уже проходили, — Зафира обхватывает собственные плечи, ежась от ночного холода. — Другого пути к свободе не было. К сожалению, — Аласкар смотрит на тени на песке, — я давно принял это решение, просто ждал подходящего момента. А тут эти тигры… Зафира кривится от воспоминаний. Они и вправду просто прогуливались с братом вдоль реки. Говорили… Да обо всем и не о чем говорили. А затем наткнулись на двух сцепившихся тигров. Тогда в голову царевичу и пришла идея разыграть собственную смерть. Он решил, что глупо ждать ещё одного такого же удачного момента. А привыкшая к авантюрам Зафира подыграла. Ради него. Тогда она сказала: «Ты правильно поступаешь. Беги отсюда, пока не поздно. Пока ещё можешь. Пока не давит корона». Тисроку уже почти шестьдесят. И все понимают, что не за горами то время, когда его корона перейдёт по наследству сыну, хоть все и желают ему вечной жизни. Тогда Аласкар и искромсал собственную рубашку кинжалом, а обувь специально бросил диким кошкам на растерзание, чтобы следы от когтей оставили. В результате от одного сапога не осталось вообще ничего, от второго — жалкий ошметок тёмной кожи. Более чем правдоподобно. Ещё один важный вопрос — кровь. Здесь царевич себя не жалел, рассекши ладонь тем самым злосчастным кинжалом и изрядно испачкав собственной кровью рубашку и медальон с барсом. Он знал, что отец так просто не смирится со смертью наследника престола. Играть нужно по серьезному. Ушёл Аласкар по воде, вдоль берега реки, накинув на голову капюшон тёмного плаща. Чтобы не осталось следов. И чтобы собаки запаха не учуяли. У него было совсем немного времени исчезнуть, пока сестра якобы искала помощи. — Я могла бы простить тебе все, — Зафира отвлекает брата от потока мыслей, —, но Анзор… Видел бы ты, как он рыдал, когда узнал. Как ребёнок. Так искренне, так безутешно, будто ему сказали, что солнце больше никогда не взойдет на небеса и остаток жизни мы проведем в  мраке и холоде. Аласкар хмурится, рассматривая сбитые костяшки пальцев: — Он ещё совсем ребёнок… По крайней мере, для меня всегда им будет. — Эти глаза потерянные… Он искал слов утешения у отца, но тот никого не желал видеть. Алим и Азамат пытались с ним поговорить, но они сами ещё загибаются под бременем горя. Аласкар прикрывает глаза. В какой-то момент его одолевает соблазн отказаться от игры — броситься обратно во дворец, обнять братьев, утешить Анзора. Ведь это так просто, они совсем рядом. Они его любят, а он им удар в сердце. Но ему удаётся побороть минутную слабость. Нельзя. Жребий брошен. Он не отступит. — Зафира… Расскажи им потом правду. Хотя бы Анзору. Не сейчас, сейчас нельзя. Но через некоторое время. Только убедись, что вас никто не подслушивает. Царевна кивает. — Вон твоя лошадь. В седле достаточное количество воды и пищи чтобы перейти пустыню. А ещё — тёплый плащ. Говорят, в пустыне холодные ночи… — Зафира, спасибо. Аласкар приобнимает младшую сестру. Та прижимается к нему и опускает голову на плечо царевича. — Так правильно. А братья… Возможно теперь они получат ту отцовскую ласку, которой им так не хватало до этого. — царевич поднимает взгляд на сестру. — А ты теперь куда? Городские ворота откроют лишь на рассвете. — За меня не беспокойся. В стене есть свои лазейки, а потом — загляну к какому-нибудь старому знакомому на огонёк. — Думаешь, я не знаю, что ты перестала навещать всех своих старых знакомых с тех самых пор, как к нам зачастил тельмаринский регент? — царевич игриво ухмыляется. — Ты невыносимый! — Зафира легонько пихает в бок смеющегося брата. — Ладно, Зафира, мне пора в дорогу. Ты точно не пропадешь здесь одна ночью? Зафира мотает головой и крепче прижимается к брату, зарываясь лицом в плечо. Где-то в груди начинает невыносимо печь. Она жмурится, но невесть откуда взявшиеся горячие капли не удаётся сдержать. Аласкар хмурится, когда замечает, как дрожат плечи сестры. — Зафи, ты чего? Ну, не нужно, пожалуйста, — Аласкар прижимается губами к виску сестры. — Что мне здесь делать без тебя? — сквозь всхлипы, дрожащим голосом спрашивает царевна. — Найдётся ещё много дел. Да и не за горами то время, когда ты сама в Тельмар дернешь, ммм? А говорила, что так нарнийского блондина хочешь, помнишь? — Помню, — Зафира шмыгает носом, — Только слишком уж он слащавый. Не люблю таких. Аж бесит! Аласкар… Мы ещё увидимся? — Конечно, увидимся, — царевич успокаивающее поглаживает волосы сестры. — Ты ведь знаешь, где меня найти. Приезжай, когда захочешь, приезжей с братьями. Только без лишнего шума. Или заглядывай, когда в Нарнии будешь. — Люблю тебя… — Я тебя тоже очень люблю. Ты самый лучший человек среди всех, кого мне довелось знать. Ещё раз спасибо тебе огромное. За все. — Самый лучший человек, да… После твоей дриады, — кривится царевна. — Нет, ты на первом месте, — улыбается царевич, отводя взгляд. — Дриада не человек… — Гаденыш! — Зафира снова легонько бьёт улыбающегося брата в бок. — Ладно, мне правда пора, — Аласкар подходит к тёмной лошади и проводит рукой по гриве. — Будь счастлив, — Зафира в последний раз обнимает брата. — Ты тоже, хорошая моя.