Шантаж

— Раздевайся, — приказал Дима и поднялся с дивана. Саша тоже встал, замер на секунду, как перед прыжком в воду, и принялся дёргать ремень в шлёвках. — Не спеши. Медленно. Ещё медленнее. Я хочу смотреть, — Дима вновь уселся, на этот раз в кресло, заняв самую удобную позицию для наблюдения. Он откинулся на спинку, положив ногу на ногу. Весь его вид, от уверенной позы до пристального немигающего взгляда, говорил о расчёте получить удовольствие от намечающегося действа. Ставшими внезапно неловкими пальцами Саша медленно расстегнул и потянул с плеч рубашку, забыв о манжетах. Справившись, наконец, с пуговицами и на них, застыл, неуверенно держа ткань в руках, чувствуя холод обнажённым телом. Соски напряглись, а кожа вокруг ареолов покрылась крупными мурашками. — Брюки, — вывел его из прострации голос Димы. Маневич сложил сорочку на край дивана, затем расстегнул ремень и молнию на ширинке. Переступив через брюки, упавшие к ногам бесформенной чёрной грудой, поднял их и, сложив педантичными, но абсолютно механическими движениями, поместил поверх сорочки. — Трусы, — Диме нравилось командовать. Однако в этот раз ответного возбуждения, как было у них раньше, он не видел и не чувствовал. Сашу всегда заводил приказной стриптиз, о чем свидетельствовали не только его горящие глаза. Когда дело доходило до нижнего белья, у него, обычно отзывчивого, покорно ждущего каждого слова, впитывающего каждый взгляд, каждую эмоцию сидящего напротив одетого властного парня, из трусов выпрыгивал уже эрегированный член. Но не в этот раз. Сашино отстранённо-обречённое состояние, а также то, что он избегал смотреть в глаза, трудно было не заметить. «Напуган и не хочет, но приготовился терпеть до конца. Тоже мне, мученик первых веков христианства», — Дима не сомневался, что правильно понял причину отсутствия возбуждения. — Повернись, — легко поднявшись с кресла, Крыленко подошёл к парню, исполнившему его приказ. Верхняя часть спины и задница Саши были покрыты темно-бордовыми полосами, кое-где уже налившимися чернильной синевой. В нескольких местах, в основном по левой стороне, подкожные кровоизлияния расцветили кожу мелкими крапинами — будто кисть резко стряхнули после того, как окунули в краску. «Кармин», — проговорил мысленно название цвета Дима, подходя ближе и прикасаясь пальцами к одному из пятен. Саша инстинктивно дёрнулся — не смог скрыть реакцию тела. «Значит, уверен? Ага, щаз», — подумал Крыленко с неожиданной для самого себя горечью, проводя аккуратно подушечками пальцев по отметинам: — Не шевелись. Стой так и жди! Резко отстранившись от Сани, он прошёл в ванную. Там открыл шкафчик, переставил зачем-то флакон с лосьоном после бритья с места на место и снова закрыл зеркальную дверцу. Какое-то время рассматривал собственное хмурое лицо с плотно сжатыми губами, как чужое: парень в отражении выглядел старше своих двадцати, серые глаза смотрели с угрюмой серьёзностью. Дима думал, насколько невозможно гарантировать результат какого-либо действия. О том, что каждый, абсолютно каждый человек может ошибиться и ошибается. Как и он, тогда с Сашкой — явно ошибся. Вспомнил, что лажал и до этого. Возможно, не избежит ошибок и в дальнейшем. Чувствовал ли он ответственность за содеянное? Конечно, да. Но чувство ответственности для него — это не травмы и кошмары в душе. Это его личная, непоколебимая, непробиваемая уверенность в том, что какие бы негативные последствия не повлекли за собой его действия, он станет с ними разбираться. Не искать оправданий, не увиливать и не прятаться за чужой спиной — просто пойдёт и станет что-то делать с тем, что произошло. Неважно, получится или нет, важно то, что он уверен — меры он предпримет. Разве не так? И он пошёл к Егору, будучи уверенным, что тот, тематик с многолетним опытом, поможет. Теперь же, узнав тонкости, впредь будет внимательнее и сдержаннее. Не так уж сложно разобраться в своих поступках, если захотеть. Вот только отчего на душе у него настолько мерзко, противно и холодно? Стал вдруг очевиден простой факт, что раньше не приходил в голову: Саньке и спину-то самому путём не помазать, и дома не попросить никого. А воспоминание, что не оставил его у себя в тот вечер, более того — запрещал сам себе звонить парню в последующие два дня, и вовсе испортило настроение. Глядя расфокусированным взглядом в стекло, Дима припомнил ещё кое-что — о чем однажды зашёл разговор на форуме: насколько важно Верхнему не допускать спейса для себя. Тогда он не совсем понял проблему: как этот поток внутренней энергии в принципе возможно сдержать? Не испытав такого на практике, спейс казался ему заманчивее, чем самая необходимая потребность в сексе и намного мощнее по физической силе, чем оргазм. Можно ли остановиться на пороге эякуляции? Можно, при определённых усилиях. Но, черт возьми, это же облом жесточайший! И тогда, сеча Саньку розгами, своих ощущений Дима так до конца и не понял. То, что ему хотелось причинять боль — несомненно. То, что боли ждал подставившийся ему парень — определённо. Но в какой-то момент Крыленко словно потерялся в своей силе. Вряд ли это было что-то спейсовое, но ощущения были необычные и новые. Чёртовы его стереотипы. Чёртова скрытность Верхних — он так и не нашёл откровенных описаний ощущений Топа при экшене, если, конечно, речь не шла о тематических рассказах, щедро сдобренных фантазиями пишущих. Хотя теории и практических описаний порки, выглядящих вполне правдоподобно, он встречал немало. Или плохо искал? Или вообще не в том направлении шёл — какая разница, у кого какая сила и амплитуда удара? И надо ли разбираться в чужих ощущениях, в них ли дело? Понимать свои ощущения и быть внимательным к реакциям принимающего — вот что нужно! Ворох сумбурных мыслей, что терзал в последние дни, неожиданно трансформировался в простой и лежащий на поверхности вывод, к которому он пришёл почему-то именно сейчас. И если бы он тогда так и поступил, не случилось бы их молчаливо-упёртой размолвки. Дима умылся холодной водой и вернулся в комнату, где Саша не изменил ни на сантиметр своей позы. — Значит, уверен, — повторил Крыленко вслух, подходя ближе. — И готов на фистинг, — прозвучало то ли вопросом, то ли утверждением. Саша не понял по интонации, но кивнул. — Ты помнишь, что мне нужно от тебя? Чтобы ты откровенно говорил про свои ощущения, — погладил основание шеи и слегка шлёпнул по ней. — Нихуя ты не уверен. И не готов. Ты ж на спине наверняка ещё и лежать-то не можешь. Сань, ну нафига?! Зачем? Это же не экзамен на профпригодность! — Я не хочу тебя разочаровать, — признался тот угрюмо. «Разочарование — несбывшаяся надежда. Если надеяться только на себя, то другие не могут разочаровать», — но вслух Крыленко этого не сказал: получилось бы грубо, да и не к месту были философствования. Развернув к себе Сашу, провёл руками по плечам и груди: — Мне важен ты сам, такой, как есть. И ты охуенный просто, — между каждым словом Дима оставлял короткие быстрые поцелуи на изгибе подбородка, на шее, на ключице, гладил ладонями бока и живот, не заходя пальцами на спину, чтобы не причинить боль. — И я хочу тебя — всего целиком, всегда хочу, постоянно. Саша хотел ответить, что Дима вызывает в нем те же чувства, размышляя при этом, что внутренняя сила, мужская харизма — как ни назови, именно эти качества и влекут к нему до полной самоотдачи, но не успел — рот оказался закрыт настойчивыми губами. «И целуешься ты крышесносно», — думал Маневич, отвечая на поцелуй, пока его ненавязчиво направляли к дивану. — Ляг на живот. У меня крем хороший есть, он и анестезирующее действие оказывает. Сейчас смажу тебе спину. — Я мазал, — ответил Саша, укладываясь. — Этим, как его, бепантеном. — Да что ты там мазал, не достать же самому нормально, — Дима пошевелил лопатками, вспоминая, как сам пытался смазать себе отметины, оставшиеся после мастер-класса Егора. — И бепантен — этого мало. Еле ощутимые поначалу касания перешли в более откровенные поглаживания, пальцы, втирающие крем в спину, спустились к ягодицам с гораздо меньшим уже количеством следов, а затем и вовсе занялись нижней частью округлостей, удобно ложащихся в ладонь. Дима прижался лицом к ложбинке, провёл языком между — там, куда крем он не наносил. Раздвинув руками половинки, провёл кончиком языка от яиц к анусу, вспомнив зачем-то, как прочёл недавно скинутую приятелем ссыль для поржать. Некоторые перлы оттуда запомнились: «Большое значение ануслинг имеет среди гомосексуальных пар. Мужчины таким образом подготавливают анусы для последующих совокуплений и зализывают старые боевые раны». ¹ При прочтении это вызвало в нем гомерический ржач, да и сейчас, вспоминая, снова не удержался от улыбки. «А ведь кто-то прочтёт и на веру примет», — размышления прервал прозвучавший стон наслаждения, и дальше Дима уже не отвлекался от приятного процесса на всякую чушь. — Приподнимись немного, — попросил Сашу, и тот привстал на коленях и локтях. Вид, открывшийся сзади, был шикарным до одурения — единственный эпитет, найденный Димой. Крупная плотная мошонка, тяжёлая даже по виду, так и манила схватить её. Так что он, конечно же, не удержался — оттягивая, массируя в ладони яйца, касаясь пальцами второй руки темных кожистых складок ануса и погружая указательный внутрь. Сжимающиеся вокруг фаланги мышцы провоцировали засадить на всю длину, и далеко не палец. Но вместо этого Крыленко мягко уложил Сашу на бок, чтобы открыть себе доступ к налитому кровью члену с крупной головкой, с вершины которой тянулась тонкая прозрачная нитка секрета, тут же слизанная языком — то, что Санёк всегда тёк с ним, дико заводило Диму. Улёгшись рядом, он развернулся «валетом», обхватывая губами напряжённый ствол и предоставляя партнёру прекрасный обзор на свой стояк. Без слов и приглашений — ну как было удержаться? — Маневич придвинулся поближе и принялся вылизывать член сверху донизу, не забывая про мошонку и анус, куда он максимально просовывал язык, вырывая стоны у Димы, опалявшие его собственный пах горячим дыханием. Какое-то время парни полностью отдавались процессу, наполняя комнату чмокающими звуками и страстным сдавленным мычанием. Они то отзеркаливали движения друг друга, то работали пальцами, языками и губами каждый по-своему, оставляя неизменным лишь совместное удовольствие. Находясь уже на пороге накрывающего неудержимой лавиной собственного оргазма и услышав Сашино вопросительное выстанывание: «Я близко, можно?», Дима лишь на секунду разжал губы, хрипло ответив: «Давай», даже не выпустив член изо рта. Почувствовав на языке вкус спермы, он и сам стал кончать так бурно и мощно, что, казалось, из него сейчас выходит вся жизненная сила, ещё умудряясь при этом мысленно восхититься напором и количеством спермы, выплёскивающейся в его рот. Вобрав всё до капли, Дима развернулся и, прижавшись закрытым ртом к Сашиным приоткрытым губам, впустил в них солоноватую жидкость, властно придерживая того за затылок и не отпуская, пока не понял, что проглочено всё без остатка. Хотя Саша и сам бы не отстранился, жадно принимая доказательства собственного кайфа. Он хотел было что-то сказать, но Дима не дал, целуя требовательно и настойчиво. Потом вдруг отстранился, внимательно вглядываясь в глаза, но тут Саша уже сам потянулся за продолжением ласк. — Накопил ты знатно, — прокомментировал Дима чуть позже, улыбаясь одними глазами. — Я ж не кончаю без тебя, — напомнил ему Маневич, блаженно растягивая губы в ответ — довольно сложное для него ограничение оправдало себя в этот момент на все сто. «И я без тебя. И не хочу», — подумал Крыленко, осознавая, что и сам дрочил в последнее время в основном во время их жарких вечерних телефонных разговоров, когда слушал, как парень по ту сторону динамика занят тем же самым. Но говорить вслух не стал. Просто не стал и все — разве обязательно все мысли подряд озвучивать? Предложил только: — Жрать охота дико, пошли на кухню. Мяса бы сейчас, да с кровью, — плотоядно облизнулся, вызвав улыбку у Саши. — У меня там вроде есть какая-то вырезка, всё руки не доходят сделать. Мне бы как? Чтоб понажористей, да без заморочек. А вот сейчас, пожалуй, чему-то вкусно-непривычному буду рад. — Знаешь, Дим, еда — это искусство, — пока они натягивали трусы и перебирались на кухню, убеждал Маневич: — Да. Если подразделять еду на виды искусств, то первые блюда — это театр, старый как мир, и такие же, как он, всеобъемлющие. В них есть всё — страсть, радость, любовь — всё, чем живёт человек. Гарниры — это, несомненно, кинематограф, фильмы — быстрые, фантазийные и многообещающие, охотно удовлетворяющие основную потребность — насытить. Десерты — это балет. Забавно, балетные не едят десерты, но именно они — воплощение воздушности, изящества и безупречного вкуса. Но мясо, Дим, мясо — это опера. Чистейшее из искусств, на все времена и всем народам. Вот смотри, куски из супермаркета. Если бычка разделать как до́лжно, как он, несомненно, того заслуживает, мясо не испортишь при всем желании. Но кто учит этому простых рубщиков? Ты удивишься, узнав, сколько существует видов стейков. Есть Нью-Йорк стейк, клаб стейк, флет-ойрон стейк, фланк, ти-боун стейк и самые популярные — рибай и миньон — это то, что я помню. Но их, представь себе, больше. Крыленко, успевший к этому времени закурить, так и замер с прилипшей к нижней губе сигаретой и зажигалкой в руке: — Ты что, на повара учился? — Не, дядька — повар в Москве. Старой советской школы, проработавший всю молодость в ресторане, ориентированном на партийную и театрально-киношную элиту. Он — бог кулинарии, вот честно. Очень многому научил меня. И новому совсем не чужд, вечно на каких-то курсах и мастер-классах. Но я отвлёкся. — Ага. Блин, интересно как ты рассказываешь, я весь внимание, Санёк. — Только, я смотрю, у тебя ничего путного и нет, — разочарованно протянул Саша, осматривая холостяцкий набор продуктов в шкафах и холодильнике. — А что надо-то? Яйца и молоко, сыр и сосиски, макароны и пельмени, мясо вот — разве мало? Да тут обожраться можно! — воскликнул Дима. Его познания в кулинарии были небогаты и касались в основном полуфабрикатов. — Дим, я так не могу. Давай я в магазин сбегаю, можно? Он тут в соседнем доме, я быстро — одной ногой там, другой тут. Ну, Дим, ну давай, а? — увидев поджавшиеся губы, Саша стал упрашивать. — Ладно, давай уже, вали. Поль Бокюз ты прям какой-то. Вот о нем я слышал, прикинь? — хохотнул Дима. Того тут же как ветром сдуло. — А мне-то что пока делать? Картохи, что ль, начистить? — спросил, выйдя в коридор к уже застёгивающему пальто Сане — оделся тот молниеносно. — Не, я зелёный салат приготовлю. А ты пока начни соус айоли. — Чего-чего?! — опешил Дима. Саша подошёл вплотную и, обхватив его лицо ладонями, стал прикасаться короткими поцелуями к губам, повинуясь безотчётному порыву поласкаться, приговаривая: — Очисти, пожалуйста, пять долек чеснока, порежь мелко, как сможешь, и разотри их в чашке толкушкой для пюре с парой щепоток соли. Тебе надо приобрести ступку, Дим, очень нужная штуковина… — Мне надо, чтоб ты вернулся уже поскорей, — положив руки на задницу Сани и, вжав его в себя, ответил Дима сквозь свои поцелуи. Вскоре Саша, действительно со скоростью метеора управившийся с покупкой продуктов, принёс целый пакет провизии и продолжил — готовить он умел и любил. И был счастлив продемонстрировать своё умение благодарному слушателю и зрителю: — Можно отправить мясо в медово-горчичные объятия, если у тебя нет аллергии на мёд… — Аллергии нет, но сладкое мясо — нет уж, нахер, — воспротивился Дима. — Но вот объятия… ммм… Мне нравится, как ты говоришь, — замурчал он. — Зря ты, Дим, отказываешься. Все же как-нибудь обязательно накормлю тебя медовой курицей. Поверь мне, это — гастрономический оргазм. Мёд в ней — это ведь лишь оттенок, чувствуется только медовая нотка. К тому же корочка при жарке от него получается непревзойдённая. Но раз ты не хочешь смешения несмешиваемого, будет классика. Итак, поехали. Выдавливаем сок половины лайма и натираем цедру с одного апельсина, — Саша стремительно и так по-домашнему передвигался по кухне, что Дима залюбовался им. Куда делась скованность бугая, напряжённость — он явно был в своей стихии. А глаза-то как горят, и сколько в них воодушевления — любо-дорого! Надо было раньше отправить его на кухню, думал Крыленко, восхищённо наблюдая за ловкими движениями красивых сильных рук. — Добрая щепоть мускатного ореха, причём свеженатёртого, никаких готовых порошков, — продолжал Маньяк, расправляясь на тёрке с твёрдым орешком. — Ты только понюхай, ну, ария же? — под нос Диме поднесли доску с маленькой горкой натёртой приправы. — «Хабанера» ведь, слышишь? Божественный запах! И хороший пучок кинзы, растерзаем травку руками, — подмигнул новоявленный повар, улыбаясь. — Перемешиваем, льём гранатовый соус. Нам повезло, в магазине был Наршараб. Ах да, я ведь хотел приготовить маринад с апельсиновым ликёром. Но разве найдёшь этот дар богов в обычном супермаркете? Не было ни Аурум, ни Глейв, как впрочем, и Куантро, Кампари и Гран Марнье, но я… — Я б тебе купил Куантро. Я б тебе так купил, долго бы ты у меня его десятой дорогой обходил! Совсем пизданулся? — завёлся с пол-оборота практичный Крыленко. — Думаешь, я не знаю это напыщенное пойло и не представляю, сколько оно стоит? — да что бугай, в самом деле, совсем с катушек слетел? Купить бутылку за два слихуём косаря, чтоб вылить содержимое на кусок мяса?! Это не считая остальных не самых дешёвых, между прочим, прибамбасов, приобретённых им к обычному рядовому обеду. — Дим, не ругайся, пожалуйста, — мягко ответил Саша. — Я купил отечественный ликёр, он совсем недорогой. Жаль только, что не апельсиновый, ну хоть цитрусовый — Лимончелло. Прикольное название, правда? — улыбнулся он. — Но алкоголь нужен в маринаде для мяса, вот увидишь! — а все-таки забота о сохранности его кошелька согрела. — Так вот. Маринад — это прелюдия, — продолжал Маневич. — Если погрузить мясо в эту пряную, пьянящую влагу и оставить на некоторое время, оно станет таким разомлевшим, таким ласково-податливым, готовым отдаться, существующим только для одного — для того, чтобы им насладились в полной мере. Не беда, если кусок староват, как вот у нас — довести его до совершенства нашим роскошным маринадом не составит труда. — Афиге-еть… — восхищённо протянул свидетель кулинарного чуда. Саша отправил телятину в маринад, немного размял куски, а потом стал облизывать пальцы, причмокивая. Дима смотрел на него, как под гипнозом: — Что ты вытворяешь? — хрипло спросил он. Санька явно играл, возбуждал его, провоцировал. Но как он это делал! Ненавязчиво, без тени кокетства и позёрства, не наигранно — удивительно естественно и очень красиво. Как никто и никогда. Дима замер, взбудораженный новыми ощущениями. — Ни одну каплю не смою, это же преступление, — продолжал Саня. — Но торопиться нельзя! Непременно и обязательно надо дать мясу и маринаду повлюбляться, понежничать друг с другом. И мы будем тактичны и терпеливы, оставив их на время наедине, не станем им мешать. Пусть обменяются своими соками, пусть возбудятся. И вот потом, познав всю чарующую силу маринада, кусок мяса и станет доступным, открытым. Будет умолять — бери меня, бери всего, целиком, отжарь меня так страстно, чтоб я забыл себя, растворившись в твоей потребности отыметь меня, — под неотрывным взглядом серых глаз, Саша продолжал, с удовольствием замечая, как расширяются зрачки слушателя, как учащается дыхание. — И когда я выну мясо из маринада, оно будет влажное, словно кожа, покрытая по́том после самой развратной, но дико необходимой случки. Я нанесу на его поверхность несколько надрезов, и они будут выглядеть на нём, как те отметины, что на моей спине — воплощением силы и подчинения. Тогда же соль и перец. Солоновато-пряный вкус мяса, разгорячённого соитием с маринадом, смягчит некоторое количество смазки, пардон, оливкового масла… — Мне тоже… — не в силах усидеть, Дима встал и, подойдя к нему, стал целовать, шаря по телу руками, сминая задницу, предплечья, сжимая пальцами соски. — Мне тоже нужно… срочно… количество смазки… — слова вместе с прерывистым дыханием опаляли шею, лопатки, плечи Маньяка. — Что ж ты творишь, Сань, а? Я тебя сейчас прямо здесь разложу… охуеть как ты завёл меня… Саша развернулся к нему спиной и, стянув с себя боксёры, выпятил задницу: — Тогда просто войди, — судорожно выдохнул он, протягивая бутылку с маслом Диме. Их обоюдно-нужный стремительный порыв, без ласк и нежностей, вызванный спонтанной потребностью срочной, необходимой близости, подарил обоим поистине шквальную разрядку. Отдышавшись и убрав следы секса, они продолжили приготовление обеда, уже расслабленно посматривая друг на друга и улыбаясь, как заговорщики. Мясо получилось великолепным. Как и соус, с приготовлением которого Дима справился на отлично, что его самого удивило, а вот Саша в нем нисколько не сомневался. Крыленко не переставал нахваливать повара, отправляя в рот сочные куски и запивая вином, бутылку которого Маневич предусмотрительно приобрёл в магазине — благородный вкус красного сухого идеально подошёл к их импровизированному стейку. Вечер тоже прошёл на пять с плюсом: парни, валяясь на диване, смотрели телек, рубились в World of Tanks, тискались, отдрочили друг другу, лизались, ржали, шутливо боролись, снова тискались, словом, оба были необычайно довольны жизнью, друг другом и собой. Но в тишине ночи, лёжа рядом с давно уснувшим Димой, Саше не спалось. Мысли то бесконтрольным потоком, то стройными рядами одна за другой мелькали в голове. Некоторые из них пробегали не оставляя следа, как, например, почти прошедшая обида на Диму — за последнюю встречу, за всё, что было и до неё… Другие заставляли что-то сладко замирать внутри, вызывая воспоминания моментов их близости — и сегодня, и вообще. Неприкрытая, естественная похоть в затягивающем, прожигающем насквозь взгляде, немигающем и неотрывном. Было ли раньше такое, чтобы так реагировать на чей-то взгляд? У Димы он был тяжёлый, несомненно, и холодно-обжигающий. Может быть, это из-за льдисто-серого цвета глаз? Или дело не в цвете? И не смотреть-то не получалось: он несомненно обладал природным магнетизмом. Иначе как объяснить, что хотелось ловить его взгляд, хотелось подчиняться и делать всё для его довольства. Саша вспоминал моменты близости, когда Димино лицо искажала судорога наслаждения, а из груди рвались хриплые отрывочные стоны вперемешку с ругательствами. Каждый раз он именно брал его, уверенно, не сомневаясь в своём праве, как само собой разумеющееся — без лишних слов и уговоров. И для Маневича это было правильно и желаемо. Когда они вели полуночные разговоры по телефону — именно эти образы приводили к оргазму, разрешение на который произносилось хрипловатым и неизменно сексуальным голосом. А их секс в коридоре? А то, что они вытворяли в подъезде? Это красноречивее тысячи слов и гораздо нужнее их. Что значат слова? Да это же просто звуки! Стремление отдаться без остатка — вот что главное. Диме надо, здесь и сейчас — и Саша готов и счастлив быть источником получения его удовольствия. То, как это выглядело с точки зрения принято-непринято, можно-нельзя — да к чертям собачьим эти соображения! Гордость, достоинство, самолюбие во время близости — да заберите этот хлам те, кому это надо, и жрите, не обляпайтесь! Что это, как не мусор, нанесённый кем-то установленными правилами, регламентирующими, что и кому может и, что гораздо больше заботит людей — не может дать отдельно взятый человек! А он будет кайфовать, когда его нагнёт где и как заблагорассудится тот, для кого он и отдаёт в эти моменты всего себя — именно в этом было высшее наслаждение, именно это дичайшим образом возбуждало и этого хотелось ещё и ещё. Расслабленного, поплывшего в эротических фантазиях, вспоминающего какой сегодня был великолепный секс Маневича отрезвило внезапное соображение — почему Дима не снимал весь день футболку? То, бывало, рассекал голышом и ему не разрешал одеться, отчего оба пребывали в постоянном полувозбуждённом состоянии, то окно на ночь на микропроветривание ставил — жарко ему, видите ли, а тут был в футболке даже во время секса — «А так сексуальнее!». И спать в ней лёг — сказал, что холодно. Какое холодно, на комнатном градуснике плюс двадцать три! Что-то тут не так — засевшее интуитивное подозрение с каждой минутой становилось крепче. Осторожно приподняв край футболки спящего, Маневич тихонько потянул её вверх. Дима, невнятно забормотав во сне, перевернулся на спину и проснулся, а увидев склонённое к нему лицо, от неожиданности выругался: — Ёб! Ты чего?! Блядь, лунатик хуев, напугал! Спи давай! — Дим, что с твоей спиной? — воспользовавшись моментом, спросил Маневич. — Почему ты её прячешь? Скажи, а? — Да чтоб тебя… — высказал тот, мгновенно напрягшись, как окружённый врагами партизан. — Следы от банок у меня там, понял? Стесняюсь я, устраивает? Спи, говорю, пока на пол не спихнул, добазаришься у меня. «Мог бы и поскладней соврать», — обиженно подумал Саня. И, хоть нет ничего глупее, чем пытаться давить на человека, который решил упорствовать во вранье, он все же решился: — Ты говорил что-то про откровенность? Или это одностороннее правило? — Бля, — буркнул Дима, щёлкнул выключателем торшера и сел, повернувшись спиной, резко стянул с себя футболку, отшвырнув её в сердцах на пол. В тепло-оранжевом свете лампы прекрасно можно было рассмотреть поперечные полосы на лопатках и рёбрах: — Ну что, доволен? — почему-то занервничал он, что не укрылось от Маньяка. — Нужны ещё объяснения? — затем лёг на бок, отвернувшись. Саша промолчал, лишь придвинулся и прижался губами к следам, правильно поняв причину их появления — вариантов-то было всего два: либо Диму внезапно переклинило в свитчизм (смешно), либо он пробовал розги на себе (бинго). Проводя языком по пересекающимся линиям, Саша каждым касанием показывал свои чувства — нежности и пронзительно-острой благодарности. Дима никак не прокомментировал этот порыв, но если бы Саша мог заглянуть в его лицо, то заметил бы удивлённо-восторженную улыбку, появившуюся на губах. Тем не менее, он почувствовал, как тело рядом с ним изогнулось, прижимаясь ближе, как Дима потёрся задницей о моментально твердеющий от такого соседства член. Не решающийся предпринимать никаких более решительных действий, Маневич продолжал вжиматься крепче в такие соблазнительные упругие полукружия, целуя шею под короткими светлыми волосами, гладя грудь и живот. Постепенно опуская руку ниже, он добрался до члена и накрыл ладонью твёрдый стояк. Ему хотелось доставить Диме такое же одуряющее удовольствие, какое он сам испытывал, занимаясь сексом, но Маневич не решался. Поняв, что Саша при всем своём желании ни за что не перейдёт к более активным поползновениям на его задницу, если его не подтолкнуть, Дима двинул бёдрами навстречу и, повернув голову, негромко сказал: — Ну, давай уже… хочешь ведь… смелее. С пересохшим не то что ртом, а с превратившимися в песчаную пустыню внутренностями, Саша нащупал под подушкой презерватив. Поставив скоростной рекорд по извлечению его из упаковки, он раскатал по стволу тонкий латекс. Хапнул с тумбочки тюбик со смазкой и нажал на него так резко, что выдавил на правую ладонь намного больше необходимого. Размазав щедро по члену гель, он направил рукой ствол в горячую тесноту, чувствуя плотное сопротивление мышц, а впихнув с трудом головку, замер, ожидая ответной реакции, пытаясь уловить малейший вдох, которого, впрочем, и не было — Дима задержал дыхание из-за первых, самых болезненных ощущений. Саша слегка двинулся вперёд и остановился, услышав сдавленный голос: — Еба-ать! Надо ж такую залупу отрастить! — Маневич начал было сдавать назад, в тот же момент услышав окрик: — Стоять, Зорька! — Дим? — неуверенно произнёс, не зная наверняка, как воспринять эти слова, не понимая уже, что ему и делать, боясь причинить боль — насилия он точно не хотел даже намёка. И вдруг услышал смех. — Я анекдот, Сань, вспомнил, — сам насаживаясь потихоньку на член, проговорил, хмыкнув, Дима. Было больно, да и некстати вылезшее воспоминание про их первый раз не способствовало расслаблению. Но привычка смеяться над собой в ситуациях, вызывающих у других только жалость к себе, никуда не делась. — Едут два друга в поезде, досталось им одно место. Ну чё поделать, легли спать. Ночью один чует — чёт не то, спрашивает приятеля: «Вась, а Вась, а что твой хуй в моей жопе делает?». А тот в ответ: «Чё, нельзя? Лан, щаз выну», а тот: «Я те выну! Спи давай!», — полностью вместив в себя член, он уточнил: — Намёк понял? — Обалдеть, — Саша не смог сдержать смеха. — Ну ты нашёл момент юморить — у меня так упадёт. Повернувшись через плечо и подражая голосу Ленина, Крыленко вдохновенно програссировал: — Сегьёзный, скажем пгямо, агхисегьёзный момент! Не отвлекаемся, товагищ, не отвлекаемся! — и добавил нормальным уже тоном, закинув руку назад и вжимая в себя плотнее: — Сань, не осторожничай, нормально всё. Маневич обхватил поудобнее узкие бедра и начал двигаться. Однако кое-что ему не давало полностью раствориться в процессе: отсутствие такого уже привычного восхищённо-матерного сопровождения со стороны Димы — тот сдавленно постанывал, но и только. Проведя рукой по животу и опустив пальцы ниже, Саша заметил, что возбуждение парня ослабло — член не упал полностью, но перестал ощущаться каменно-твёрдым. «Ему больно, и он терпит ради меня», — это осознание вызвало вновь прилив той удивительной нежности, при которой удовольствие партнёра становится важнее, чем своё. Маневич почти перестал двигаться и, оставаясь внутри, стал активнее ласкать и сжимать ладонью полувозбуждённый ствол, вернувшийся быстро к прежней форме. Чувствовать под пальцами крепкую плоть, услышать тихо выдохнутое: «бля-а», ощущать, как Дима выгибается, толкаясь в руку — всё это превосходило по силе кайф от простых фрикций, дарило эмоции глубже и острее, принося состояние на грани оргазма, которое хотелось продлить навечно. Собственная физическая разрядка отошла на второй план. Саша не просто перестал двигаться, а постепенно, аккуратно вынул всё ещё — ну ещё бы! — напряжённый член и, пристроив его между бёдер, продолжая имитировать фрикции, сосредоточился на доставлении удовольствия партнёру. Добившись от того через пару минут оргазма, Маневич чувствовал удовлетворение, хоть и не получил естественной разрядки, прижался плотнее. — Дим, послушай. Я очень благодарен тебе, очень. Ну, что позволил мне побыть сверху. Очень ценю, и очень благодарен, но… Это неправильно, да? Вот так? Мне просто хотелось, знаешь, чтоб ты от меня ещё и вот так удовольствие получал. Я не из-за собственного кайфа, нет. Мне как раз наоборот хотелось, чтоб ты… ну, в общем, чтобы ты ещё и вот таким образом пользовал меня — как живой дилдак… Если ты захочешь, конечно, в будущем. И я был бы счастлив, правда, — Саша замолчал, подбирая слова. — Но тебе было некомфортно, и если бы ты сказал нет… — Иди ко мне. Прыгай на грудь, баловник чёртов, — улыбнулся Дима, разворачиваясь лицом. — Все хорошо, Саш. Живой дилдак — а что, мне нравится, — задумчиво промолвил он, а помолчав, продолжил: — Ты поэтому не стал кончать? — Ну да. Да и не разрешал ты, чтоб я кончил. — Сейчас разрешаю, — Дима обхватил член, которым его трахали, и начал стимулировать его. — Давай, мой хороший. Много Маньяку не понадобилось, и вскоре он излился в умелую руку, получая яркое удовольствие. — Если бы я сказал нет — это было бы неправильно, — проговорил Крыленко чуть позже. — Когда человек нужен, на многое пойдёшь. А ты мне нужен. А сейчас спим. Утомил ты меня, Казанова хренов. Спим, сказал! Задрал ты уже лизаться.