Шантаж

«Почему он не звонит?» — сидя за семейным ужином, Саша вполуха слушал беседу, сам почти не принимая участия в ней и отделываясь односложными ответами на вопросы родственников. Прошло уже три дня с тех пор, как на дрожащих ногах он покинул Димину квартиру. После ошеломительного по силе оргазма верёвки были сняты, и Маневич, чувствуя слабость во всем теле, словно кости стали резиновыми и мягкими, медленно сполз с дивана. Надел сложенные на стуле вещи и неуверенно спросил у обнажённого, не торопящегося одеваться парня: «Я пойду?». А что ещё он мог сказать, сжигаемый изнутри стыдом за свои недавние крики и стоны? Орал, как в третьесортной порнухе. Позорище. Да он смотреть не мог на вальяжно развалившегося с улыбкой сытого кота блондинчика. «Иди, — тот даже не пошевелился. — Дверь захлопни. Я тебе позвоню». Саша и ушёл. А теперь не мог понять — почему он ждёт звонка? Казалось бы, отлично, что Дима не проявляется, было бы вообще замечательно, если бы он никогда и не позвонил. Страх увидеть на экране телефона Димин контакт в понедельник перетёк в радость от молчавшего мобильника во вторник. К среде неожиданно появилось недоумение с привкусом обиды. «Ему не понравилось? Я его разочаровал? Он думал, что будет всё по-другому? Но как? Что он вообще хотел от меня? Он же заинтересован использовать меня на полную катушку. Или нет? Всё, наигрался в доминанта? А что тогда с видео?» — подобные вопросы возникали в голове весь день, отвлекая от насущных дел и заставляя постоянно терять нить разговора. — Нет, Саша, ты это слышал? Ну скажи, ты тоже так считаешь?! — Что? — Саша оторвал ладонь ото лба и поднял голову на требующую ответа мать, он пропустил вопрос мимо ушей. — Ай, да ты такой же, как все мужчины! Никогда не слушаете, что вам говорят! — она раздражённо махнула рукой. — Почему бы не признать, что есть вопросы, в которых женщины разбираются лучше? — Да потому, что нет таких, — тут же ответил отец и подмигнул старшему сыну. — Если, конечно, мужик — это мужик, а не баба в штанах. — Безапелляционная мужская логика меня иногда просто убивает! — А женской вообще не бывает! — пока Маневичи-родители тренировались в словесном поединке, дети, быстро доев ужин, свалили по своим комнатам — становиться на чью-то сторону ни один, ни второй не стремились, да и к подобным перепалкам они привыкли, такой уж была манера общения в семье. — Ты смурной какой-то с выхов, случилось чего? — поинтересовался Лёшка у Саши в коридоре, но тот только буркнул: — Норм всё, отвали, — и скрылся за дверью. Родительская пикировка заставила задуматься о возможности взаимопонимания между людьми — если уж прожившие в браке около тридцати лет не могут понять друг друга. Или не хотят? Или понимают, но делают вид, что нет, чтобы жизнь не выглядела пресной? «А есть ли вообще на свете счастливые пары, — размышлял Саша. — Неважно, какой ориентации. Не считая книг и фильмов, есть ли?». Вот и он тоже не знал. Но одиночество задрало. Незаметно для себя, плывя от одной невесёлой мысли к другой, он вновь остановился на недавних событиях. В том, что его мучило изнутри, трудно было разобраться самому, а уж тем более невозможно поделиться ни с братом, ни с друзьями. С друзьями Саша встретился в четверг в бильярде, где напился и чуть не подрался с маркёром, вякнувшим что-то о пролитом на ткань стола виски. В результате Маньяка утащили приятели, уговаривающие: «Не марать руки о какого-то пидора» — и он чуть не разосрался после этого и с ними. Потому что особенно отчётливо вдруг понял, что, не скрывай он своей ориентации, половина (минимум) его друзей-знакомых перестали бы ему руку подавать. Они дружили не с настоящим Сашей Маневичем, а с тем, кем он старательно прикидывался. И от осознания этой блядской несправедливости стало особенно погано. А ещё от того, что вот кто-то срёт на всё и, не скрываясь, может целоваться в переполненной народом квартире, плюя на опасение быть застигнутым, а он, как какой-нибудь долбаный шпион, должен таиться и изображать из себя не пойми что. Домой добрался в ночи, пьяный и злой. На телефоне, старательно игнорируемом весь вечер, не было ни пропущенных звонков, ни смс. «Да похуй!» — решил Маневич. Но в пятницу, после оттарабаненной на автомате последней пары, он поехал не домой, а по накрепко засевшему в памяти адресу. В какой-то момент поймал себя на мысли, что ему хочется увидеть своего шантажиста. Очень хочется. Но невозможно же смириться со своей тягой к неподходящему по всем параметрам — почти по всем, если откинуть кой-какие размеры — парню и поехать к нему просто так! Это же... неправильно! Пришлось искать себе оправдание. «Надо прояснить: если всё — пусть сотрёт видео, нельзя же, блядь, так! Я ж свихнусь от непоняток!» — Саша старательно объяснял самому себе неожиданный порыв. А когда вспомнил, что забыл своё «рабочее облачение», то есть треники и майку, у Димы, тут уж последние сомнения улетучились — чего это он одежду будет где попало оставлять? Может, она дорога́ ему как память? Поэтому на знакомый звонок Саша нажимал с уверенностью, мгновенно улетучившейся при виде открывшего дверь. Им оказался не Дима, а смутно знакомый парень — с ярко-блестящими голубыми глазами и растрёпанными тёмно-русыми волосами, закрывающими лоб. А полурасстёгнутая рубашка, вылезшая из джинсов одним краем, навела Маневича на мысль, что его визит не вовремя. Растянув губы в слишком широкой, чтобы выглядеть натуральной, улыбке, парень протянул к нему руку: — И где? — Что? — Пицца, что ещё-то? — Мм, нету, — чувствуя себя идиотом, ответил Саша. — Дим! Он сожрал нашу пиццу! — крикнул парень в комнату. — Кто? — в проёме двери нарисовался Крыленко с такой же до ушей улыбкой. А до Маневича наконец дошло, что за запах он почувствовал, когда дверь открылась, и почему на лицах парней одинаковые дебильно-счастливые выражения. — Я пойду, — он уже начал разворачиваться, мысленно проклиная себя за дурацкую идею припереться, но был остановлен окриком. — Куда? Стоять! Вик, тащи его сюда, в наш приют запретных развлечений, — оба они чуть не сложились пополам от смеха, но Вик успел цапнуть Сашу за рукав и потянул внутрь, а Дима ухватил за вторую руку. — Что ж ты все время бегаешь от меня, как лось подраненный? Заходи, раз пришёл, гостем будешь! — и повторил, добавив к приглашению посерьёзневший взгляд серых глаз с красноватыми белками: — Заходи. Вот такого сценария Саша никак не ожидал. Он вспомнил, что видел открывшего дверь обдолбыша на дне рождения Лёхи и, хмуря брови, посмотрел вслед скрывшемуся в комнате. Вик. Вот, значит, как звали того парня, с кем Дима целовался на кухне и к кому он ушёл тогда, после Сашиного минета. Точнее, после того, как поимел его в рот, словно дешёвую шлюху: спустил и пошёл, как ни в чем не бывало. К своему парню. Осознание циничности его использования и глубина своего падения настолько ошеломили Сашу, что его буквально затрясло от обиды, унижения и злости. А воспоминание о том, что он ещё и думал о Диме, ждал его звонка, сам (сам!) хотел встретиться, окончательно накрыло. Его, как говорится, понесло: — Развлекаешься, смотрю. Какой же ты… сука, блядь… ты… — Какой? — Дима, мгновенно стёрший с лица улыбку, не дал договорить. — Ты вообще страх потерял? Забыл своё место?! Так я тебе в два счета его напомню! — звонкая пощёчина оставила на лице Саши яркий след. На звук Вик крикнул из комнаты: «Вы чё там?», получил в ответ: «Всё заебись!» — и снова, судя по звукам, стал играть в какую-то стрелялку. А Саша, впечатанный в стену коридора на удивление сильными руками, вынужденно выслушивал то, что каким-то непостижимым образом вылетело из его головы. Что он — всего лишь игрушка, тупой самоуверенный придурок, возомнивший, будто стоит отсосать этак с огоньком, дать в жопу — и вот оно: «Любите меня и радуйтесь, что позволяю!». — Только хрен ты угадал, Санёк, — злобно шипел Дима ему в лицо. — К тому же, я тебе говорил, что не твоё собачье дело, с кем я встречаюсь. И что позвоню, когда сочту нужным, говорил. Херово со слухом, уёбище? — Дима сильнее сжал пальцы поверх кадыка вытянувшегося в струну парня. — Нормально, — прохрипел Саша в ответ. — Тогда слушай — ты сам нарвался. Насладишься моим гостеприимством до усёру. «Вот я придурок! Прийти к этому уроду. Ну я дурак. Он же ненормальный. Точно псих, такие перепады настроения», — повторял про себя Саша: Дима, только что готовый, казалось, прибить парня на месте, молниеносно преобразился, стоило им зайти в комнату, став спокойно-насмешливым. Трезвому сложно находиться в компании пьяных, но Маневичу недолго дали сохранить трезвость: сперва ему налили штрафные полстакана водки, потом тут же всунули в руку банку пива, попутно сообщив, что на лечение травами он опоздал. Это скорее обрадовало, чем расстроило законопослушного преподавателя истории. Да и без всяких трав уже через час Сашу подотпустил нервяк, на старые-то дрожжи ёрш лёг как родной, все проблемы показались не такими уж и страшными, а выходка Димы в прихожей — ну он же сам его в чём-то спровоцировал? Они болтали, смотрели какой-то боевик — почти дружеские посиделки. Может, все обойдётся пивом и совместным уничтожением пиццы, что минут через двадцать после его прихода доставил курьер? Саша уже был готов поверить, что ещё немного, и он тихо-мирно свалит домой. Пока Дима не включил музыку, приглушив верхний свет, и не вытащил Вика в центр комнаты танцевать. Офигевший Маньяк смотрел, как парни трутся, не стесняясь обнимать и лапать друг друга, о чем-то тихо переговариваясь и обмениваясь поцелуями. Их руки обшаривали тела, забираясь под одежду: Дима расстёгивал пуговицы на рубашке Вика, а тот задирал ему футболку, гладя живот и грудь, затем повернулся спиной и потёрся задницей о пах. Дима крепко обхватил его бедра и грудь, двигаясь в такт и глядя через плечо прогнувшегося парня на Маневича, улыбаясь призывно и пошло, как будто демонстрировал Саше, в чем отличия между ними: тем, с чьими чувствами считаются, и им — бесправной соской. Саша притворился, что не заметил подзывающего жеста, быстренько переведя взгляд на рекламный буклет пиццерии, хотя зрелище его зацепило — до этого такие откровенные танцы между парнями он видел только в сети. Сейчас от того, что это происходило рядом, со знакомыми ему людьми, все казалось более бесстыдным и возбуждающим. Дима понял, что его призыв пропадает втуне, подошёл и, присев рядом, положил руку на плечо Саше: — Ну что ты робеешь, как школьница на выпускном? Здесь стесняться некого. Все свои. Мы давно хотели попробовать на троих, — Виктор уселся ему на колени и подмигнул Саше, подтверждая сказанное. — Что?! Нет, парни, подождите, — вариант перехода более-менее приемлемой попойки в групповуху Маневича не вдохновил. Совсем не вдохновил. Скорее напугал и заставил резко протрезветь. — Типа я очень рад и спасибо, но давайте без меня сегодня. — Вики, радость моя, разбери пока диван, а я покажу нашему гостю, где ванная, — жёсткая ладонь обхватила предплечье «гостя», и Дима, освободившись от ноши на коленях, потащил Сашу в коридор. — Какого хуя ты выламываешься? — спросил, прижав к стене. — Да с такого, что я не собираюсь… — «становиться шлюхой для вас двоих» — Маневич не успел договорить. — Ты опять забыл, кто ты и зачем здесь?! Заметь, ты сам пришёл сегодня! — Я… за вещами! — вовремя вспомнилось про забытые треники. — Если тебе хочется с ним, — кивок в сторону комнаты, — трахаться, то бога ради! Меня не впутывай! — А знаешь, в чём проблема для тебя? В том, что мне, — Дима выделил последнее слово интонацией. — Хочется и с ним, и с тобой. И от твоего желания мало что зависит. Так. Ты меня заебал. Идёшь сейчас в ванную, моешься и готовишь себя. Ясно?! И только попробуй ещё что-то мне вякнуть, — дождавшись пока в орехово-зелёных глазах наступит осознание, и Саша вспомнит о своём зависимом положении, Дима добавил: — У тебя пять минут на мытье! И одеваться после душа не вздумай, ты понял? — увидев кивок, выпустил из захвата. Глядя в спину двинувшемуся в ванную Саше, Дима задумался: «Что-то надо делать с его глупой упёртостью: сам же пришёл, и всё было отлично, но как трахаться — так сразу ступор. Сейчас-то что его не устраивает? Вик не понравился? Так ведь завёлся от нашего тисканья, глаз не мог отвести. Но нет, надо из себя целку-недотрогу строить! Ладно, решу после, как выбить из него эту дурь». Каждый раз тыкать мордой в компрометирующую запись не хотелось — полностью терялось ощущение искренности, а чувствовать себя сукой, принуждающей к сексу, тоже как-то не грело. Нужно, чтобы Саша сам хотел, стремился доставить ему удовольствие. Только вот как изменить отношение и при этом не отпустить от себя? Особенно, когда парень сам постоянно нарывается на грубость? Но вообще Дима был очень доволен, что Саша пришёл сам. Он не звонил ему все будни по простой причине — пришлось провести эти дни у родителей, пока тётка вновь не уехала за город и не освободила квартиру племяннику. Её отъезд они и отмечали с Виком, который тоже соскучился за время вынужденного воздержания. Неизвестно, как бы отреагировал любовник на неожиданный визит бугая в трезвом виде, но по пьяни Вик всегда был открыт экспериментам, поэтому за его согласие на тройничок Дима не волновался: пока они танцевали, успели обсудить интересную возможность, и оба сошлись во мнении, что это будет круто. Переступив порог комнаты, замотанный в полотенце Саша замер — на разобранном диване стоящий на четвереньках Вик делал минет полулежащему на подушках Диме. Захотелось одновременно сбежать и присоединиться. — Иди сюда, — позвал его хрипловатый голос. Маневич медленно приблизился и залез на диван со стороны стенки, стараясь не смотреть, чем занят Вик, но не в силах отделаться от воспоминания, как он сам держал Димин член во рту. — Ближе! — Придвинулся, пока не ткнулся плечом в протянутую навстречу руку, чувствуя себя буквально третьим лишним — что делать и как вообще себя вести, он не представлял. Сбежал бы, если бы не… — Посмотри на меня, — Саша вздрогнул, настолько эти слова отличались от предыдущего приказа. Сказанные мягко, с откровенной теплотой и восхищением в голосе. Им что, любовались? Он оторвал взгляд от цветочков на простыне и поднял глаза. — Ты просто изумителен, — говоря это, Дима поглаживал рукой его скулу, ласкал пальцами за ухом, скользил ладонью по шее. Да, им любовались, откровенно и не стесняясь показывать это. — Вик, правда, он красивый? — Мм, да-а, — тот на секунду оторвался от своего занятия и вернулся к процессу, который, казалось, его полностью захватил. — Ты будешь послушным и хорошим. Не надо сейчас глупого упрямства, у тебя всё равно нет выбора, — губы у виска тихо шептали слова только для них двоих, возбуждая и прикосновением, и вложенным смыслом. — Ты ведь знаешь, что принадлежишь мне? Ещё шестьдесят девять дней, если не считать сегодняшний, но мы ведь его посчитаем, мы его не потратим просто так, верно? Вместо ответа Саша запрокинул голову, подставляя шею под прикосновения, обнажая горло откровенным движением, как мог бы сделать это гладиатор перед смертью, признавая поражение. От этого удивительно эротично выглядящего жеста Дима чуть не кончил. Умелый рот на члене тоже не способствовал самоконтролю, пришлось даже отстранить Вика левой рукой, слегка оттолкнув русую макушку от паха. А пальцы правой аккуратно прошлись по напряжённому запрокинутому горлу Саши, ладонь сжала основание шеи, ограничивая доступ воздуха на пару секунд, и убралась, вновь позволяя дышать. Маневич инстинктивно сглотнул и дёрнулся, когда к кадыку прижались губы. Кожа казалась наэлектризованной и донельзя чувствительной, короткие сухие поцелуи, покрывающие шею, заставляли внутренне трепетать, кружили голову. Дима словно пил его, прижимая губы к бьющейся вене, будто таким способом пытался утихомирить пульс и узнать все тайные желания, таящиеся в крови. А на спину легли ладони Виктора, который справедливо решил, что раз уж его отвлекли от приятного занятия, можно найти и другой объект для ласк. Категорически отвечавший отказом на предложения привлечь третьего в сексуальные игры со своим прежним любовником и лишившийся именно из-за этого тематических отношений Маневич сперва напрягся. Но потом решил, что в данный момент он выступает не в роли эротической игрушки, а практически полноценным участником — если не для обоих партнёров, то для Вика-то точно. А тот, раздвинув ладонями Сашины ягодицы, вытворял своим языком такое, что оставалось лишь тихо охуевать от новых дико приятных ощущений. И чувствовать на себе четыре, а не две руки тоже оказалось вовсе неплохо — руки Вика мягко касались и ненавязчиво направляли, Димины действовали более уверенно и напористо, но не грубо. Сомнения и неуверенность уступили место возбуждению. А потом все завертелось, как в детской игрушке с разноцветными стекляшками, приобретающими при движении самые красочные картинки. Её название выпало из памяти вместе с остальной реальностью, осталась только физиология, только обострившиеся до предела пять чувств. Обоняние: запахи разгорячённых тел, смешавшихся парфюмов и — основной — запах яркой, животной похоти. Зрение: капли пота, волоски на коже, синеватые узоры вен, блеск слюны и смазки. Вкус: терпкая солоноватость членов, горчащий от пива привкус поцелуев. Слух: шум крови в ушах, стоны не разбери чьи и хриплые выдохи. Осязание… о, осязание работало на полную катушку! Саша ощущал в заднице член Вика, ритмично двигающийся внутри, и одновременно член Димы во рту. Потом наоборот. Бесстыдно подмахивал тому, кто его трахал, не сдерживал стоны, так и рвущиеся наружу, откровенные, как первозданная истина — он не мог и не хотел сдерживаться. Да какого чёрта? Ему нравилось! Всё происходящее нравилось — и эти молодые самцы, использующие его, и восприятие секса как случки, рождённой болезненным и необузданным желанием. Пока не наступил откат. Когда, лёжа на мокрой от пота, слюней и спермы простыне, Маневич чуть отошёл от оргазма и посмотрел вокруг, он увидел оценивающе-пристальный взгляд Димы, словно прикидывающий, что ещё можно с ним сделать, как использовать в следующий раз. «Как вещь», — так истолковал его ухмылку Саша. На часах было уже за полночь, и Вик засобирался домой: у него имелась на редкость заботливая бабушка, которую проще было не расстраивать, чем потом выслушивать о том, как она пила полночи валидол, перенервничав за своего внука. И то, что внуку двадцать, а не десять лет, ничего не меняло. Закрыв за ним дверь, Дима, одетый в одни джинсы, те самые, выбеленные, в них он был в их самую первую встречу, вернулся к Саше, роющемуся в вещах на кресле и совершенно забывшему, что свою одежду он оставил в ванной. — Ты куда-то собрался? Даже не думай. На выходные остаёшься. Будешь мне завтра за минералкой бегать, — Маневич начал было говорить, что о круглосуточных встречах они не договаривались, и вообще, Дима получил, что хотел, и… — Замолкни уже, — беззлобно прервал его мучитель. — Говоруна словил? Саша, оставив попытки одеться и свалить домой, устало вернулся на постель и закутался в одеяло: «Ничего, он рано или поздно заснёт, тогда и уйду. Тоже мне, Аспадин, мать твою», — раздражение вновь вышло на первый план. Дима, казалось, читал парня как открытую книгу. Предупредил, чтоб о своевольном уходе тот даже не думал — уйдёт лишь тогда, когда это будет позволено, а до тех пор — сидеть на жопе ровно и не рыпаться. Маневич скривился, но промолчал, лишь взглянул с ненавистью. — Что, нравится изображать из себя униженного и оскорблённого? Типа вот я бедный-несчастный, как меня классно оттрахали, стонать заставили, пожалейте, а? В башке у тебя столько херни, ебануться, — Дима подошёл к окну и открыл створку, пуская холодный воздух в комнату. — Как думаешь, что тяжелее — голова или жопа? — уперевшись ладонями в подоконник, сделал стойку на руках, практически свесив голову через проём на улицу и вытянув прямые ноги горизонтально полу. Слегка покачался, наклоняя торс то вниз, то вверх. — Прекрати! Слезай! Легко спрыгнув на пол, Дима с усмешкой спросил: — Что, зассал за меня? Такой большой и грозный, а внутри весь мягкий и чувствительный, да? — Мудак ты, — проговорил сквозь зубы Саша, злясь на него за тупую выходку и на себя за то, что испугался за пьяного понтореза. — Закрой, холодно. — А я тебя сейчас согрею, — в два шага оказавшись рядом, Крыленко ухватил его за подбородок. — Как ты меня назвал только что? У-у, какой вопиющий проступок. Придётся тебя наказать, — помедлив пару секунд, кивнул своим мыслям: «Пора разбить его скорлупу», а вслух приказал: — Давай, мальчик, на колени. Вспоминая потом произошедшее в тот день, Саша не мог понять, что сыграло свою роль — то, что у них в крови не до конца выветрился алкоголь или отсутствие опыта у Димы? Наверное, всё вместе. То, что тот совершил, ни один хоть мало-мальски здравомыслящий человек не рискнул бы сделать. И ни один нормальный не стал бы терпеть. Хотя в тот момент никакого выбора у Саши точно не было. Со связанными руками за спиной, с примотанными к бёдрам щиколотками, стоящий на коленях Маневич мог только скрежетать зубами от злости на бросавшего ему в лицо грязные оскорбления ёбаного садиста и морального урода, а также выслушивать то, что уже лет десять он тщательно прятал в подсознании. Ну да, лет с пятнадцати. С тех пор, как он понял, что ему нравятся парни. После беседы с лучшим другом, которому он, конечно же, не признался в своём открытии (не совсем дураком был все-таки), а просто спросил, что тот думает о геях (зря, ох, зря). «О пидорасах, что ли?» — переспросил тот и с юношеской безжалостностью, не замечая как меняется в лице Саша, высказал своё отношение к секс-меньшинствам. «Кастрировать» и «высылать на необитаемые острова в Белом море» — были одними из самых мягких наказаний, которые друг предлагал «этим говномесам». «Ясно», — кивнул Саша, и больше они к этой теме не возвращались. Дружба как-то постепенно сошла на нет, но ранимая подростковая психика как губка впитала отношение и сберегла в памяти каждый жестокий вывод. С возрастом Маневич понял, что далеко не все разделяют точку зрения его одноклассника, что гомосексуализм не болезнь и не извращение, но в глубине души ощущение собственной «грязности и ущербности» так и осталось, пусть и похороненное под толстым слоем старательно лелеемой напускной грубости и внешнего похуизма ко всему на свете. Дима, не особо выбирая выражения, вытащил из шкафов все скелеты, содрал внешние покровы и обнажил скрывающегося в двадцатипятилетнем мужчине неуверенного в себе пятнадцатилетнего подростка. Каждое слово, как острый нож, без жалости срезало наращённое годами мясо, добираясь до сердца. Маневич без раздумий убил бы, если бы не верёвки, разорвал голыми руками того, кто так безжалостно растаптывал его душу. Но не мог даже ответить — как только он открывал рот, его грудь тут же обжигал удар плотного кожаного ремня. От боли перехватывало дыхание, слова оставались невысказанными. Особенно невыносимо становилось, если удар ложился не плашмя — жёсткий край словно вспарывал кожу. — Ты — блядь, просто дешёвая шлюха, готовая подставить свою дырку под любой член, — расставив ноги на ширине плеч, Дима стоял перед ним и с презрением смотрел сверху вниз. — Ты течёшь, как сука, при виде большого толстого хуя. Что, хочешь что-то сказать? — размах и удар, и на груди ещё одна вздувшаяся полоса. Саша хрипел, с ненавистью смотря на своего мучителя. — Ты будешь открывать свой рот, шлюха, только чтобы сосать. Ты — не мужик, а послушная давалка, — пальцы грубо ухватили за подбородок, запрокидывая лицо. — Смотри на меня, тварь, ты ведь знаешь, хуесос, что я прав? — «Нет! Не надо!» — удалось только мотнуть головой, челюсть была зажата мёртвой хваткой, и выговорить не получилось. Убрав руку и отойдя на метр, Дима снова замахнулся, и Саша закричал от жалящей боли. — Разве мужчина позволит трахать себя в жопу? Разве мужик будет сосать хуй?! Если он настоящий мужик?! А не жалкая пародия вроде такой пробляди, как ты! — вопросы перемежались ударами, от каждого из груди вырывался вой, и Саша уже не понимал, что бьёт сильнее — ремень или произносимые слова. То, что сам бьющий его не далее, как час назад опровергал почти все свои слова действием, вылетело из головы. Перед Маневичем сейчас был не тот парень, что целовал его и ласкал, а абстрактный образ усреднённого гомофоба. Злость и бессмысленная жестокость, возведённая в степень, доведённая до абсурда — разве можно кого-то ненавидеть за то, что он всего лишь другой? «Нет! Это же бред!» — не нашедший выхода крик рвал горло. Действительность растянулась и выгнулась, как выдутый из жвачки пузырь, истончилась до предела и звенела в ушах натянутой тетивой. От невозможности прекратить происходящее, от яркого понимания, что ещё немного, и в голове что-то лопнет, как тот самый пузырь, Саша не выдержал и зарыдал. Слезы брызнули из глаз, заливая лицо. И всё кончилось. Больше не было жестоких оскорблений, бросаемых ледяным голосом. Не было ударов. Остались тёплые руки, которые ловко распутывали узлы и снимали верёвки, обнимали и поддерживали, перемещая на диван. Остался шёпот, проникающий глубоко — туда, где корчилось в агонии сердце, и проливающий на кровоточащие внутренние раны лечебный живительный бальзам. — Всё, всё, никто не может решать за тебя, мой хороший. Никто не имеет право упрекать тебя за твой выбор. Ты сильный. Самый лучший, мой самый красивый. Ты не стал хуже и никогда не станешь от того, что выбираешь парней. Всё это ложь, Саша, Сашенька, я так горжусь тобой, — речь журчала успокоительным ручейком, Дима, не переставая, говорил о том, какой Саша замечательный и мужественный. Маневича трясло крупной дрожью. После порки он был весь мокрый от пота и моментально замёрз, будто его выставили голым на мороз. Тёплое одеяло легло на плечи, укутывая и защищая. Саша уткнулся в грудь Диме, продолжая захлёбываться рыданиями, цепляясь за его плечи в поиске поддержки. Тот обнимал его, прижимая крепко к себе, слегка покачивая. Продолжал шептать нежности, пока Саша не обмяк, не затих и не стал засыпать — прямо так, сидя в обнимку с тем, кто его только что уничтожил и кто дал ему возможность заглянуть в глаза своим страхам, вытащил их вместе с потом, слезами, вырвал вместе с кровью из исполосованной груди. Во сне ему казалось, что его мягко целуют и осторожно гладят по волосам. Он уснул, так и не выпустив из пальцев Димину руку. Тот только через полчаса вынул ладонь, тихо прошёл на кухню и долго курил одну за другой сигареты, глядя в стекло на дрожавшее отражение тлеющего огонька.