Шантаж

На белом фоне открытого в ворде документа к небольшому списку добавилась новая строчка, состоящая из одного слова: скарфинг. Саша запустил пятерню в волосы и взлохматил и так уже растрёпанную чёлку — что добавить ещё к своим табу он не знал. Он и скарфинг-то сперва напечатал только ради того, чтобы увидеть, с каким видом его прочтёт Дима — наверняка же не знает его значения и, может, это хоть немного собьёт с него спесь. Только потом понял, что внёс действительно необходимый пункт. Против удушения во время секса Маневич вообще-то не возражал: из-за нехватки воздуха в крови происходит резкий гормональный выброс, и удовольствие становится ярче, а оргазм — так просто сумасшедший. Но отдавать контроль над своим дыханием в руки непредсказуемого пацана без какой-либо практики и не обладающего никакими медицинскими навыками? Да щаз! Он ещё жить хочет. Саша провёл ладонью по шее, вспоминая руки Димы: крепкие ладони, длинные цепкие пальцы… которые сжимали его член утром в воскресенье, доводя до разрядки. «Чёрт!» — в штанах наметилось шевеление. А каково было бы почувствовать на своём горле эти сильные пальцы? Знать, что от них зависит не только удовольствие, но и в какой-то мере твоя жизнь? Волнительно, будоражаще, невероятно сексуально. Маневич спохватился, когда от слова осталось только «ска» и перестал нажимать клавишу «backspace» на клавиатуре. Допечатал быстренько «рфинг» и ткнул «enter» переводя курсор на следующую строчку — тот равномерно мигал в ожидании новых букв, но идей не находилось. В результате ещё пятиминутного терзания чёлки на экране добавился дополнительный запрет — пет-плей и пони-плей. У Маневича аж желваки заходили, когда он представил себя в роли лошадки, погоняемой наглым блондином. Нет уж, хрен ему! Из вредности тянуло добавить бондаж. То, что Диме нравится его связывать — сомнений не вызывало, но простая логика подсказывала, что это будет воспринято как намеренная провокация и может привести к тому, что и остальные пункты не будут выполняться. К тому же Саше тоже понравилось ощущать на своём теле верёвки. До того раза с Димой он никогда не был связанным по рукам и ногам. Артём использовал для фиксации наручники, да и то редко. Нет, с частичной обездвиженностью не было того странного эффекта, когда кажется, что воспринимаешь окружающий мир каждой клеткой кожи. Бондаж позволял прочувствовать происходящее с телом гораздо ярче, объёмнее — будто двухмерный фильм перешёл в 3D качество. Та энергия, что могла быть потрачена на движения или рывки, концентрировалась в боли и наслаждении. Поэтому, хоть Саша и понимал, что оставаться с Димой в абсолютно беспомощном состоянии тоже небезопасно — ну мало ли, передавит какие-нибудь кровеносные сосуды по неосторожности или ещё что, но не стал делать отметку о неполной фиксации. Всё-таки оба раза тот действовал достаточно грамотно. «Пусть лучше на мне узлы учится вязать, чем боллбастинг отрабатывает», — решил Маневич и заодно добавил «ballbusting» в перечень. Специально записав латинскими буквами, чтобы показать, что он-то в терминах разбирается, не то, что некоторые. Когда именно в нем появилось желание произвести впечатление, покрасоваться и заодно проучить Топа-самоучку, чтобы тот не считал себя самым умным, Саша сам не заметил. Перестав копаться в себе, ломать голову о действительно необходимом ему и признаваться в затаённых страхах, Маневич с внутренним облегчением сосредоточился на поиске заковыристых определений. Список стал расти как на дрожжах, пополняясь труднопроизносимыми английскими названиями БДСМ-практик и сложными аббревиатурами. Пока Саша, увлёкшись стремлением показать собственную крутость, корпел над заданным ему списком, Дима проводил время в обществе своего официального бой-френда. Вик во вторник после пар буквально напросился в гости: то ли почувствовал какое-то изменение в их отношениях, то ли просто соскучился. Не успели они переступить порог, как он потащил Диму в койку. Крыленко, впрочем, абсолютно не возражал — постоянные размышления определённой направленности держали мозг (и не только) в полувозбуждённом состоянии с воскресного утра, даже дрочка не снимала внутреннего напряжения в предвкушении среды. Поэтому, раздеваясь и помогая любовнику избавиться от одежды, он жарко целовал и тискал млеющего от неожиданно пылкого напора Вика. — Ох, Ди-им, когда ты меня так целуешь, я просто таю, — Вик довольно потянулся и потёрся носом о щеку, как и делал обычно после поцелуев. Привычный, знакомый, понятный. Дима знал, что нравится Вику и как он любит. Научился не делать того, что вызывало отторжение: например, не дёргать за волосы, за которыми тот очень трепетно ухаживал, не оставлять засосы на теле — Вик не терпел, если что-то нарушало его идеальный облик. Он даже в солярий ходил, чтобы летний загар не бледнел, и кожа выглядела медово-золотистой. Проводя рукой по гладкому бархатистому плечу, Дима невольно сравнивал двух парней, что за последние несколько дней побывали в его постели. Ухоженный утончённый Вик, следящий за собой, не допускающий у себя на теле ни единого волоска — к чему и самого Диму приучил; жизнерадостный, юморной и ласковый. И Саша — с его грубоватой внешностью, со всей растительностью, что присуща мужчинам, с привычкой мрачно смотреть исподлобья. Только приказом от него можно добиться проявления каких-то эмоций, клещами приходится вытаскивать каждую реакцию. Если взглянуть на них двоих, то скорее Вика можно представить нижним, чем Сашу. Но только внешне — и то, если следовать логике сложившихся стереотипов. В действительности всё обстояло с точностью наоборот — эгоистично упрямый, с изрядной долей самолюбования Вик никогда бы не признал кого-то выше себя. Он делал только то, что ему нравилось и так, как ему удобно, думая не о партнёре, а о себе в первую очередь. А Саша… за его попытками выглядеть принуждаемой к сексу жертвой скрывалось искреннее желание отдать себя целиком. И как же самозабвенно он отдавался, вовлекаясь в процесс на все сто, думая лишь о том, как доставить больше удовольствия партнёру. Вспомнив крышесносный зубодробительный эффект от воскресного минета, Дима провёл по плечу Вика, положил руку на шею, слегка сжал: — Отсоси мне, Вики. Тот улыбнулся, демонстративно провёл языком по губам и двинулся ниже, целуя живот и оставляя языком влажную дорожку. Устроился между полусогнутых и разведённых ног, обхватил губами член и стал сосать, посматривая иногда на Диму — смотрит ли тот, видит ли, как красиво и изящно он выполняет минет. Именно так — выполняет. Да-а, хоть в порнухе снимать. Приятно, хорошо, но чего-то не хватало, что-то не так. Сознание не уплывало от оральных стараний любовника. В груди не поднималась тёмная волна, которую хотелось бы выпустить из себя вместе с криками и ругательствами. «Сосёт на тройку, — думал Дима, глядя на то, как член то скрывается, то вновь выскальзывает из кольца губ. — Сосёт не потому, что хочет доставить мне удовольствие, а просто потому, что так правильно: сперва художественный отсос, потом мощная ебля от благодарного меня за такое старание. Беспроигрышный сценарий, бля!». Ладонь легла на затылок и с силой толкнула голову по направлению к животу, практически насаживая рот на член до упора. — Ты что? — Вик вырвался и закашлялся. — Сдурел? У меня же рвотный рефлекс. Дим, ну чё ты? — Прости, — Дима сел на постели и обнял парня, у которого на глазах выступили слезы от надсадного кашля. — Извини, Викусь, увлёкся. Ты так классно это делаешь, крыша едет. — Правда? — тот довольно улыбнулся. — Правда, — подтвердил Крыленко, нежно гладя плечи парня, борясь с желанием сжать пальцы и оставить синяки на коже, чтобы даже сквозь искусственный загар стали видны следы. — Хочешь меня? — Да-а, очень, — цепочка коротких поцелуев — теперь уже вверх, слишком влажных, от них неприятно холодило кожу — протянулась по животу до груди. — Только синяков на бёдрах не оставляй, как в прошлый раз, ладно? — Да без проблем, — зная, что совсем скоро сможет себя не сдерживать, ему не составило особого труда выполнить просьбу. «Завтра. Завтра будет по-другому», — вбиваясь в доступное тело любовника под собой, Дима был мыслями с другим, гадая, чем занят Саша. Два первых рабочих дня Маневич сохранял подобие спокойствия, хоть и никак не мог отвлечься от мыслей о том, что может произойти вечером в среду. Они поговорят, обсудят, и? Что дальше? Как они оба будут себя вести? Нет, не оба — как Дима будет себя вести, вот что волновало больше всего. Примет ли условия или потребует убрать какие-то пункты? Или, наоборот, что-то добавит? В среду утром внутренний мандраж Саши достиг апогея. Даже в переполненной аудитории, под взглядами студентов, у Маневича не получалось сосредоточиться на своём предмете. Да ещё и лекция-то, как назло, была такая, что невольно пробуждала ассоциации отнюдь не исторического толка, а тоскливое ощущение, что ни к чему хорошему «попытка двигаться навстречу» не приведёт. Как там говорил товарищ Берия? Попытка не пытка? Если бы. — В седьмом веке нашей эры, во времена правления династии Тан, было составлено законодательство, которое с небольшими изменениями просуществовало до начала двадцатого века. Как вы, наверное, помните, — Саша обвёл взглядом присутствующих на лекции, — Имперский Китай был царством того, что на китайском называется «жоу син» — «членовредительские наказания». Карательной властью для наказания преступников массово использовались страшные казни и пытки: обрубания конечностей, удаления коленных чашечек за проступки средней тяжести, за лёгкие нарушения наиболее часто в ход шли палки, плети, иглы. Палки, плети, иглы — эхом отдалось в ушах. Почему теперь, когда в его силах было ограничить или вообще убрать какие-то практики, ему было страшнее идти к Диме? А почему, кстати? Невольно Маневич задумался, выпав на несколько секунд из учебного процесса. — А ещё они пытали крысами! — выкрикнул с задних рядов какой-то умник, и Саша вздрогнул, приходя в себя. — Ставили клетку на живот, и крысы прогрызали себе выход на свободу через тело! — Фу-у-у, — среди женской части студентов раздались возмущённо-брезгливые возгласы: — Гадо-ость! — Александр Евгеньевич, а какая пытка, по вашему мнению, самая жуткая? — спросила Леночка Звягинцева с первого ряда, глядя на него с обожанием. Девушки вообще часто на него так смотрели, чего там скрывать — молодой, симпатичный историк, никогда не придирающийся по пустякам к студентам: уж женская часть групп его лекции посещала всегда в полном составе. — Самой бесчеловечной мне кажется «Ли-цзя» — стоячие колодки, — игнорируя влюблённый взгляд, Саша, отвечая, стал медленно прогуливаться перед кафедрой. — Представьте себе — шею человека закрепляли в колодке, — он остановился и обхватил ладонями своё горло для наглядности. — Которая устанавливалась на остове из бамбуковых или деревянных шестов, а под ногами приговорённого делали подставку из кирпичей или черепицы, и постепенно — день за днём — их вынимали, — Руками он изобразил, как задирает голову все выше, показывая как трудно в таком положении сделать вдох. — Медленное и мучительное удушение — пытка, не прекращающаяся, пока окончательно не задохнёшься, — небольшая пауза, чтобы лучше дошло, и уточнение: — А так могло продолжаться неделями, иногда месяцами, — Маневич обвёл взглядом притихших ребят и девчонок, которые в этот момент представляли, что ощущал человек, которого обрекли на подобную казнь. Вот за это он любил свою работу — за то, что сейчас появилось в глазах вчерашних школьников: задумчивость, осознание. Свою задачу как преподавателя Саша видел не в том, чтобы вбить в юные головы исторические факты и даты, он стремился научить, или хотя бы попытаться объяснить, что история — это, прежде всего люди, скрытые за безличными строчками учебников и книг. Такие же, как сидят сейчас перед ним, разные, отличающиеся друг от друга и внешне и внутренне, но каждый из них чувствует боль, каждый хочет жить, любить, к чему-то стремится… — Но нельзя же оставлять преступников безнаказанными! — первым «отмер» Ренат с заднего ряда, его угольно-черные глаза смотрели с вызовом. — Если бы вместо штрафов пороли плетьми на площадях, ну скажем, пьяных водителей, уверен, что таких стало бы в разы меньше! Вы не согласны? — Я вообще противник физического наказания, — свой голос Саша услышал, как будто со стороны, а щеки, как ему показалось, тут же предательски загорелись. Так, спокойно. Это же просто вопрос студента, никакого двойного смысла. Взял себя в руки и ответил: — Публичная расправа, прежде всего, унижает личность человека, — мысленно продолжив: «Если только этот человек сам не отдал власть над собой в руки другого. Тому, от кого боль станет не унижением, а заслуженным и правильным наказанием. Или наградой». Маневич сунул руку в карман брюк и нащупал уголок плотно сложенного листа А4 с распечатанным списком табу. Что бы сказали его студенты, если бы знали, куда и для чего отправится их преподаватель после лекций? И на что он потратил вчерашний вечер, сидя перед открытым ноутбуком? На то, чтобы перечислить современные «пытки», что используются людьми для получения морального и сексуального удовлетворения? Или на то, чтобы доказать, что он умнее, взрослее, опытнее зелёного двадцатилетнего пацана? Ну не бред ли? Это же и так понятно, по определению. И через несколько часов, без двух минут восемь, нажимая на кнопку звонка, он ещё раз повторил про себя мантру самоуспокоения: «Я его сделаю. Да он охренеет просто». Неуверенность и сомнения пропали, оставляя чувство превосходства и самодовольный блеск в глазах от ожидания недоумения и шока на смазливой морде блондина после прочтения. Сашин боевой задор по принципу «идиотизм и отвага» не укрылся от Димы, открывшего дверь — радостная улыбка от встречи моментально пропала, лицо вновь стало холодно надменным. А ведь он действительно ждал Сашу. И тот напрасно считал его таким уж чайником. Оба дня Крыленко провёл на нужных ему форумах и сайтах, как и несколько недель до этого. Так что о тематических практиках, пусть пока что далеко не обо всех на деле, в теории представление имел. «Либо соглашайся на компромисс, либо ищи того, с кем тебе не придётся идти на уступки», — Дима вспомнил эти слова и свой пресный секс с Виком, когда смотрел в орехово-зелёные глаза того, с кем, как он надеялся, ему не придётся идти на чрезмерные уступки. С кем они смогут найти точки соприкосновения, устраивающие обоих. Умную мысль про компромисс и уступки ему на днях написал недавний интернет-знакомый. Беседа на одном из специализированных сайтов с блоггером, довольно взрослым человеком, Верхним, в немалой степени поспособствовала тому, что Дима смог озвучить волнующие его вопросы и получить ответы, во многом разобраться. Впрочем, и до этой переписки Дима знал немало, именно благодаря тем, кто делился своими знаниями и опытом в блогах, на форумах, в дневниках. Интернет зачастую единственная возможность для интересующегося человека расширить свои горизонты, ибо школу для изучения БДСМ культуры почему-то ещё никто не открыл. «Что ж, похоже, ему предстоит удивиться, — думал Крыленко, просматривая список и понимая, что в нем нет ничего (или почти ничего) от самого Саши — лишь насмешка и формально выполненное задание. — Он надолго запомнит. И в другой раз подумает, где и с кем выпендриваться». — Значит, пони и пет-плей тебя смущают. О'кей. Но ты ведь не против побыть козлом, например? А что, приделаю тебе рога, и поиграем! Саша в недоумении посмотрел на Крыленко. Ну начинается, решил он, уже привычно хмурясь. — Скарфинг, копро, увечья… Ну да, я тоже не фанат. Facesitting, headscissor, branding... А это что за… бэлба… — Болбастинг, — ответил Саша, не заметив подвоха. — Пытки яиц. Битье шаров — в переводе с английского. — Ах, ну если с английского… — протянул негромко Крыленко. — Хм, хорошо поработал. Ничего не забыл, точно? А вот табу на бодимодификацию что-то я не вижу. Что, слишком сложное написание? Или произношение у тебя хромает? Привык языком молоть без дела, так я тебе его украшу штангой — и болтать меньше станешь, и минет круче получаться будет. Давай, рот открывай, я только булавку возьму. Саша машинально провёл языком по зубам, представляя, что было бы, если бы в нем находилась железяка — а как лекции читать?! Препод с проколотым языком — да ну нах! И вообще! Вдруг дошло, что он действительно не подумал о таком простом и вроде лежащем на поверхности запрете на изменение внешности. А Дима его подловил. Что за! — Ты не сделаешь этого! — сквозь зубы, будто уже защищая язык от посторонних предметов, со злостью выдал Маневич. Крыленко и не собирался. Но Сашин тон, взгляд, сам факт попытки наебалова со списком… В общем, «Остапа понесло». — Ответь-ка мне, с чего ты вдруг считаешь себя умнее меня? Думаешь, перекопировал с сайтов английские словечки и стал круче? Так я тебе продемонстрирую сейчас наглядно, что это не так. И я уж постараюсь, чтобы до тебя дошло! — Я не придумывал, чёрт, то есть не копировал! У меня вообще-то есть опыт, — Саша вовремя прикусил пока ещё целый язык и не добавил «в отличие от некоторых». Но, судя по Диминым вмиг потемневшим глазам и красноречиво-тягостной паузе, тот прекрасно понял недосказанность. Приблизившись к Маневичу, он промолвил, с мнимой вкрадчивостью проговаривая каждое слово: — А раз есть опыт, так ты и о наказании должен иметь представление, не так ли? Знаешь, что следует за дерзость? Саша отшатнулся, но Дима, обхватив его за шею, притянул к себе насильно: — Наказание следует, мил мой. Раздевайся. Довольно быстро справившись с первым испугом, Маневич, сверкая глазами, проговорил вполголоса, но твёрдо: — Нет. Ни пирсинга, ни отпиздить до полусмерти не дам. Не надейся, — весь его вид, от выставленной вперёд челюсти до сжатых вплотную губ, просто кричал о том, что попробуй сейчас хоть немного надавить — будет отпор. Дима отпустил парня и сел в кресло, откинувшись на спинку. Категорическое возражение на логичный и справедливый вывод стало последней каплей. Почему Саша не задумался, что за подобным выебоном следует реакция? Когда он составлял список с очевидной целью унизить Диму, не думал, что последует наказание? Тем более, если есть тематический опыт, о чем он с таким чувством превосходства поёт. И что ж это за опыт такой — вопрос. Нет, безнадёжно. Что ни делай, что ни говори таким, как Саша, всё бессмысленно. Можно говорить с тем, кто слышит, но тут — непробиваемая стена. И, почувствовав вдруг усталость, убедившись воочию в тщетности своих усилий, Дима захотел одного — остаться один. Но прежде он решил высказать этому закомплексованному ханже всё, что думает. Не таковский человек Крыленко, чтоб не донести до собеседника свою точку зрения, если проблема затрагивала его самого. И, разумеется, в своей манере — не та ситуация, чтобы политес соблюдать. — Знаешь, в чем твоя проблема? — начал он спокойным голосом. — Несмотря на наличие опыта, теоретической подготовки — вон ты как заправски к перечню табу подошёл — из тебя такой же тематик, как из шахтёра балерина. Всё, на что ты способен — это пара шлепков по жопе да поглубже в рот. Поэтому твой удел — продолжать сидеть на этих сайтах, с такими же «тру-тематиками», которых там доебища. Изредка, перестав вдруг бояться до усёру, будешь отваживаться на встречи… встречки, блядь. Приходить к Верхним и с этаким одолжением и торжеством во взоре всем своим видом говорить: «Так-так-так, глянем-посмотрим, ну что, то есть, кто тут у нас? Ну-ка трахни-ка меня погорячее, ой, то есть сделай-ка мне больно, но сделай так, как мне надо! Приступай, пока я разрешаю». И не дай же бог, если человек окажется не затянутым в кожу крутышкой! Верх — это ахуенный самец с бицухами в аршин и суровым взглядом челябинского сталевара, и только так! Все остальные — хуйня из-под ногтей. При этих словах Маневич невольно опустил глаза, признавая, что по большому счету-то сказано верно, ведь примерно так он и действовал до. «Неужели это так мерзко выглядит?». И тут же услышал окрик: — Что ты зенки свои прячешь? Серпом по яйцам правда? На меня смотреть! Дима постарался перевести дух и успокоиться. Не нужно показывать ему своих эмоций, понимал он. И чего завёлся, хотел же спокойно сказать и разойтись. Ни к чему это сотрясение воздуха. Не получится ничего, значит. Не задалось у них, с первой встречи не задалось, так смысл сейчас бисер метать? Но раз уж начал. Он несколько секунд помолчал, успокаиваясь, затем продолжил: — Да, я знаю, что Верхние ещё чуднее бывают, если не сказать большего. И нередко от Верхних у них — одно название. Но я не собираюсь тут устраивать революции, про тебя говорю и таких же, имя вам легион, блядь! Как же смешон и жалок этот ваш БДСМ-чик, эти ваши потуги в Теме. И половая принадлежность тут не важна. Начитаетесь фантазий в сети, насмотритесь порнухи, обдрочитесь на крышесносные описания кончалова: «У-у-у я то-о-оже так хочу-у-у-у! Чем я хуже?!» — и айда искать себе Топа. Да такого прям самого топного Топа, который бы делал только то и только тогда, что таким, как ты, нужно. И только так! А то, что смысл БДСМ культуры для нижнего — добровольная передача себя, принадлежность Топу до самоотречения, когда нет тебя, есть Он, прежде всего, ты не сам по себе, ты — Его! Это идёт мимо вас. Мимо! Главное вам — кончить пофееричнее, и на этом аллес. Но Тема, любезный, это труд, тяжёлый труд. Да! Это работа, иногда через силу, но без этого — никак. Но это и удовольствие! Это — интересно и прекрасно, это — незаменимые ничем другим эмоции и ощущения, счастье и радость, это даёт личностный рост, развитие и снятие стресса. А ещё это — смелость! Смелость перед самим собой. Хотя, конечно, Тема не снимает хронической психической проблемы. И нихуя это не пафос! Понимаешь хоть, о чем я? Нихера ты не понимаешь… Дима говорил в запале, выплёскивая, что накипело в нем после прочитанных километров псевдотематического пустого трёпа от огромной массы «околоплавающих» вокруг ставшего внезапно мейнстримом БДСМа. Среди которой он все же нашёл людей, чьи взгляды, серьёзное отношение и честное признание своих потребностей, наиболее чётко совпадали с его интуитивным стремлением, с его внутренней необходимостью быть искренним в своих желаниях. Ему казалось, что Саша поймёт его, разделит с ним будоражащие эмоции, когда на грани — этот одуряюще манящий риск, обнажённость нервов, раскрытие психики. И сейчас, впервые формулируя свои мысли вслух, он ощущал тягостное разочарование, что ошибся в том, кого хотел видеть своим. — Ты мог бы разобраться в себе, будучи со мной. Попробовать по максимуму, чтоб выбрать нужное именно тебе. Ты ведь не ставишь цели мне понравиться и далее в этом духе, — Дмитрий так увлёкся своим монологом, что не заметил тени, пробежавшей по лицу Саши при этих словах. — Стремление вызвать симпатию в человеке связывает покрепче веревки, когда думаешь над каждым словом и действием. Но со мной же можно, нужно даже, быть откровенным, без ненужной скованности и желания произвести внешнее впечатление. Но ты даже не пытаешься. Или у тебя есть кто? Я вопрос задал! Окрик Димы вывел Маневича из мрачного оцепенения. Нет у него никого. А сейчас, слушая последние слова Димы, его слова о шансе разобраться именно в себе, потому что это очень важно для обоих, у Саши складывалось ощущение, что у него никогда никого и не было… — Как можно быть настолько трусом?! — продолжил Дима после отрицательного ответа Саши. — Как не переступить свои комплексы, не узнать новое? Да ты просто ссышь испробовать что-то на собственной психике и шкуре — ноль движений в этом плане! Вот что меня просто бесит! Что ты можешь узнать, не попробовав? Как ты можешь познать себя?! Дима встал с кресла, не в силах усидеть, принялся вышагивать взад-вперёд мимо замершего на диване Саши, потом остановился напротив: — Вот отсосать по принуждению — это твоё. И, наверное, твой потолок. Это ни хорошо и ни плохо, если действительно так! Если это всё, что нужно именно тебе. Лайт-вариант, почему нет? Но ты же чего-то ищешь, ждёшь, интересуешься, стремишься. Пробовал, раз опыт есть. И ты невероятно отзывчивый, страстный, я же видел и чувствовал! Но когда время подходит изведать что-то серьёзное, переступить через свой страх, комплексы, тебя вдруг нет. Пустышка ты, Сань. Ни о чём! Ты же не даёшь жизни ни единого шанса удивить тебя, поразить по-хорошему. Так и будешь, как кожа на хую — туда-сюда метаться. То с первым встречным в сети прямиком к нему домой, похерив безопасность, то «я не такая, я жду трамвая». Дима махнул рукой, словно отметая невидимое препятствие, и следующие слова произнёс уже скорее для себя, повернувшись к Саше спиной и глядя в окно: — А у меня будет, всё равно будет самый лучший, идеальный, мой любимый саб, для которого я буду Богом. Будет, чёрт возьми! — обернулся, смерил взглядом, будто впервые увидел: — Что же до тебя, знаешь… Одевайся и вали-ка ты в своё царство несбыточных мечтаний. Пошёл вон. Дверь захлопнешь. Он прошёл мимо и вышел из комнаты, оставив Сашу в полном раздрае. Последняя фраза была настолько неожиданна, да просто абсолютно непредсказуема, что осмысливание её вышло на первый план, заслонив собой впечатление от всего монолога в целом, и так неоднозначное. Как это? Ему уходить? Вот так просто, встать и уйти?! Не хотел Саша уходить. Именно от этого мальчишки, как он называл про себя Диму, грубияна и матерщинника, не хотел. И, задвинув подальше анализ, почему вдруг так, направился в кухню. Крыленко стоял возле окна, спиной ко входу и курил в открытую форточку. — Дим… Дима, — негромко позвал Маневич, а про себя подумал, что он, пожалуй, впервые зовёт парня по имени. — Дима, послушай. Ты… Ты прав. Во всём. Я действительно виноват, и сегодня, и ещё тогда, в воскресенье, когда тебя подколол. И, составляя этот долбанный список, я действительно думал, как тебя задеть. Не о себе, не о своих ощущениях, а именно о том, как сильнее тебя зацепить. Блин, это тупо на самом деле. И недостойно. И да, я согласен, что за такое надо наказывать. Но, понимаешь, сильная боль, в общем… — Ты же указал это в списке. Я читал. Но ты опять не до конца искренне говоришь, — раздалось в ответ через минуту молчания к огромному облегчению Маневича, что Дима с ним заговорил. Но не повернулся. — Не боль тебя напрягает, а то, что у меня мало опыта. И помочь мне в его приобретении ты не хочешь. Я понял. Справлюсь без тебя. Можешь идти. — Прости меня… — выдохнул Саша. Ему казалось, что вот именно сейчас решается его судьба. Про шантаж, видео, про всё, что было неправильного в их отношениях, он даже не вспомнил. Понимал только, что уйти сейчас — худшее, что может быть. — Прости. Я… заслужил наказание. Только… Только не прогоняй меня. Дима развернулся, наконец, к своему бугаю, бросил короткий испытующий взгляд и, притянув его к себе, обнял. — Все-все, успокойся… Дрожишь-то как, — только услышав это, Саша понял, что его действительно колотит — признать свою вину и согласиться на наказание оказалось непросто. Но постепенно нервяк уходил в крепких и вместе с тем бережных объятиях. Так они и стояли какое-то время, молча обнявшись. Пока Дима не отстранился и, задорно блестя глазами, не спросил: — Можешь выбрать: больно физически или морально. Или творческое наказание.