••••••
— Поглядим, из какого теста ты сделан… или же просто скажи мне, что не имеешь никакой власти над происходящим, я пойму. Расстановка сил явно не в нашу пользу, Саруман. Только наивный глупец будет отрицать столь очевидную истину, — нолдо, выражая омерзение, громко фыркнул. — А вообще, пора нам поговорить начистоту, колдун. Я знаю, чего ты добивался, соглашаясь на сделку со мной. Ситуация изменилась. Ответь мне теперь, на что ты надеешься? Они шли среди опадающих меллирн. Пожар плохо подействовал на деревья внутри Лориэна: пепел, снегом летящий с небес на землю, облепил кроны серой пеленой; сажа и чад окрасили кору зеленых гигантов в черную краску. Все в царстве Галадриэль стало бесцветным, тусклым. Здания теперь выглядели обветшалыми, резные статуи утратили былой лоск, так что сам бессмертный город ныне походил на древнее царство духов, а не на вотчину гордого народа квенди. Саруман, оглядывая еще недавно прекрасный сад Артанис, задумался. — То, что происходило у врат Мории, нельзя назвать началом войны, — Курумо замедлил свой шаг, одновременно с тем понижая голос. Идущий в ногу с чародеем кузнец, сложив руки за спиной, внимательно вникал в его слова. — Ты явился в этот мир по зову предателя, желавшего вернуть былую силу. Саурон достиг своей цели, мы все ясно видели его лик. Хочу сказать тебе, мой друг, в день нынешний он сильнее того Саурона, которого я знал еще на заре времен. Одно не могу понять: зачем он призвал твой дух? — Он хотел уничтожить тех, кому присягнул в верности у Казад-Дума. Его терзали ненависть и страх, — Феанор остановился. Нахмурившись, рукой в задумчивости провел по подбородку. Саруман почти слышал его мысли, яркие, цепкие, воистину могучие. — Он хотел, чтобы я убил их, как предрекал Мандос. Сущность детей Мелькора в некогда созданных мною камнях, Сильмариллах. Они есть отражение позаимствованного мною света, живые воплощения Первой Песни. — Мало они похожи на простые воплощения, кузнец, — Саруман заговорил еще тише. — Вдумайся, друг мой. Твое возвращение в Арду само по себе не сулило ничего хорошего Саурону. Он ни в чем не выигрывал, призывая тебя из чертогов Намо. Как же должен был бояться этих юнцов Майрон, чтобы рискнуть, вызволяя плененный Мандосом дух строптивого Короля Нолдор? — Точно так же, как боялся ты самого Саурона. — Феанор сверкнул глазами. — Ты дал мне тело, обратил меня в плоть. Не думай, что я не понимаю твоей власти надо мной, а значит и власти над Майроном. Стоит тебе щелкнуть пальцами, и я рассыплюсь в прах, снова став бестелесным. — Мои планы тебе ясны, осознаю, — Курумо поморщил нос, нехотя признавая горькую осведомленность нолдо. Опёршись на свой посох, волшебник прищурил взгляд. — Да только от планов этих уже ничего не осталось. Кольцо Всевластия вновь у Майрона, сам же он волю и свободу свою на коленях преподнес новой Королеве Мордора. Кто его знает, что происходит там, у подножия Роковой Горы? Быть может, нет уже и самого Саурона. — Сомневаюсь, — Феанор улыбнулся краешками губ, наслаждаясь течением своих рассуждений. — Мы позорно бежали в Ночь Красной Луны под защиту стен Лориэна от врагов, которых не знаем. Нам известно лишь то, что нынешний наш противник наделен силой, превосходящей ту, которой владел некогда сам Моргот. Мы знаем также, что противник черпает мощь из Сильмарилл, источника Тайного Пламени. С нами ли воюют дети Вала Мелько? Вряд ли. Иначе бы не было уже Лориэна. — Склонен согласиться с тобой, — Курумо кивнул. — Никто не знал, что у Моргота есть наследники. Даже от взора Вайрэ укрылись эти воины Дор-Даэделота. Аман не ведал об опасности, нависшей над Средиземьем. Никто не ведал. Миас выжидали. Одно понятно — нам нельзя оставаться здесь долго. Что-то происходит, что-то меняется. Я чувствую дух своих старших братьев, явившихся по зову старшей Миас. Курумо и Феанор, не сговариваясь, посмотрели в небо. Мысли каждого витали далеко за пределами Лориэна. Саруман думал о старшем сыне Эру, имя которого внушало трепетный ужас каждому жителю Эннората. Память колдуна за многие годы жизни успела выцвести, но образ Вала Мелько остался незыблемым: подобно громовержцу, разящему всякого строптивого, Моргот возвышался умом и силой над остальными Валар. Именно он бросил вызов Первому Певцу, нарушив все мыслимые и немыслимые обеты и клятвы. Именно он сумел не просто исказить облик Арды, но изменить его навеки, создав существ, сокрытых от вездесущих стражей Амана. Знал ли Мелькор о том, что теперь творится в мире, опутанном ложью и страданиями? Предвидел ли Моргот именно такое развитие событий? Какого будущего он желал детям своим? «Он не пускал их на войну, — Курумо взволнованно прикусил губу. Чувство тайны, щекочущее грудь, раскалилось добела. — Вот почему мы их так долго не видели. Он до конца запрещал им вмешиваться в борьбу с Валинором. Быть может, он учил их руководить, сражаться на мечах, продумывать стратегию, но не дозволял принимать решений. Время детей Белерианда наступило только сейчас, когда звезды на небе сошлись в удачном знамении победы». Могло ли быть именно так? Мелькор, в отличие от других Валар, обладал не только буйным нравом. Сильнее собратьев своих он ощущал каждый ветерок, каждую пылинку в Средиземье. Он глядел на огонь, и казалось, будто сам он горит вместе с ним. Если же взгляд его приковывала к себе ночь, то Мелькор сам будто становился ночью. Ближе других Айнур стоял Мелькор к Арде, острее он воспринимал любое преображение мира. Видимо, создавая его, Илуватар, сам того не желая, наделил своего первенца жаждой жизни куда более нетерпимой, чем страх перед величием и хрупкостью вселенной. Саруман нахмурился. А ведь могло быть и так, что задумка Первого Певца была именно такой: Мелькор был, по мнению эльдар и эдайн, силой разрушающей, коверкающей, злобной. Курумо видел иную грань величайшего из Айнур. Коль скоро Моргот свирепствовал в лютой ненависти своей к гармоничному существованию, находя в зыбком порядке идеалов смертельную тоску, следовало признать — за собой он оставлял не выжженные земли, но чистые полотна для следующих творений. Храбрый Вала знал толк в красоте и жизни, и прекрасно понимал, что истинное никогда не прячется за ликом постоянства. Он вожделел страсти, доступные младшим детям Илуватара. — Мне казалось раньше, что Мелькор начал войну во имя собственной славы, — Курунир, опустив взгляд к земле, вытянул губы в трубочку. Обождав немного, продолжил вслух говорить свои мысли, — но теперь мне кажется, я ошибался. Не признания и власти желал Моргот, однако больше всего хотел он свободы распоряжаться собственной судьбой. Ведь что есть Валар и Майар, мой бессмертный друг? Лишь духи этого мира, навечно связанные с ним невидимыми цепями. Как я являюсь лишь тенью Арды, так и Мелькор являлся ею. Не мог он ни смерти выбрать себе, ни жизни. — На мысль эту тебя натолкнули Сильмариллы, не так ли? — Феанор, прищурившись, пожал плечами. — Наверное, так могло быть. Кровь моя кипит до сих пор при мысли о невыполненной клятве. Но у меня было семь прекрасных сыновей, чистых душой, горячих сердцем. Я могу понять Мелькора, но простить… Кузнец оборвал свою речь на полуслове. По лицу его пробежала тень. В глазах вспыхнул озорной свет, и тонкая улыбка озарила лицо кузнеца. — Послушай, старик, а почему мы гадаем? Все ведь очевидно. Мелькор без страха обманул меня, присвоив себе Сильмариллы. Вероятно, из великого желания обрести семью, создать свой очаг, свой маленький мир, никому не принадлежащий. На крохотное мгновение допустим, что не было за каверзными действиями Моргота столь банального чувства, как алчность. Если так, то многое можно объяснить простой любовью. И даже действия этих трех существ, этих Миас, можно толковать и предугадывать, основывая рассуждения свои на любви. Ведь чего больше всего хотят дети для своих родителей? — Счастья и долгой жизни, — Курунир покачал головой. — К чему ведешь ты, Феанор? Не хочешь ли ты сказать, что все творящееся вокруг объясняется желанием мести? Слишком уж просто все получается. — И не такие вещи совершались из желания отомстить, — кузнец сложил руки на груди. В нем чувствовалось нетерпение, желание, ярость. Вновь забурлили в бессмертном жуткие реки буйных эмоций, которые сам он не контролировал. — Да и не в расплате дело. Будь я на месте хозяйки Майрона, первое, что сделал бы — освободил отца. Вот чего хотят Миас, вот чего желает свет моих Сильмарилл. Они сделают все, чтобы вернуть Мелькора сюда, в Арду, в мир вещественного, реального. И уж только потом я бы задумался о мести. Нет, не выйдет у меня забрать камни силой. Они отныне не принадлежат никому. Однако есть способ предотвратить с ними вражду. Стоит только им помочь.••••••
Стоит только им помочь. Стоит только подтолкнуть, расшатать, и каменные глыбы, завалившие проход к крепости, срываются с места. Лерос, привалившись плечом к валуну, уперся обеими ногами в скалистую тропу. — Раз, два, взяли! — громкий бас десятка мужчин наполнил тишину мрачных гор. Раздался рокот подчиняющейся породы. Упрямый камень, сдвинувшись с места, полетел в сторону, ведомый вперед весом. Послышались одобрительные возгласы и веселый смех. Расслабившись, Лерос широко улыбнулся и начал массировать ноющие мышцы рук. Работы не убавлялось, но двигалась она легко. Впервые за долгое время ангмарец был счастлив. Друзья, решившие сделать небольшой перерыв, уселись за сооруженный второпях столик. Пара досок, широкий пень, вот и готово место обеда, неряшливое с виду, но очень удобное и уютное. Расставили кружки, разломили буханку хлеба и принялись травить старые байки, разбавленные пошлым юмором и эльфийскими остротами. Лерос, схватив кусок сдобной булки, бросил слова благодарности готовившему похлебку авари и, отсалютовав остальным, отошел в сторону. Никто не возражал. Дуртанг стоял гораздо выше: очертания покинутой крепости утопали среди облаков, изредка проступая в моменты, когда горячий южный ветер уносил в сторону Гондора пушистые барханы серых туч. К замку вела тонкая тропка, в ширину едва вмещавшая повозку и пару людей. От вида под крепостью, конечно, перехватывало дыхание — вся долина Удун легко проглядывалась с северо-западных вершин Эфель Дуата. Разжевывая крошащийся хлеб, Лерос с упоением вглядывался в дикий пейзаж Мордора. Еще недавно мрачная, почти мертвая, Темная Земля преображалась и хорошела благодаря стараниям темных эльфов и магии воинов Белерианда. Не было в расцвете этой южной окраины Средиземья ничего светлого — полумрак все еще царствовал над сокрытым в чаше гор долом. Земля оставалась черной — такой черной и плодовитой, что взяв ее в руки, кожей можно было ощутить ее жирность и неповторимый аромат. Цвели темно-коричневые цветы — сорт особенный, харадский, неприхотливый. Кусты дикой ежевики клонились к земле под весом сияющих гроздей вкуснейших ягод. Мордор вновь пел песни жизни на свой неповторимый лад. — Красиво, не правда ли? — Лерос, заметив Талриса, отложил в сторону свою пищу, аккуратно завернув хлеб в хлопковый платок. Младший брат Ниар, загадочно улыбаясь, кивнул назгулу, предлагая продолжить трапезу. — Смотрю и пытаюсь вспомнить, таким ли был Мордор при Сауроне. — Не таким, — отозвался один из Миас, вставая по левую руку от короля-чародея. Лерос, внимательно оглядев юношу, подивился внешнему сходству наследников Железной Короны. И хоть обличия дети Мелькора выбрали себе разные, многие черты лица у них были общими. — Как давно это было? Тысячу лет назад? Полторы? Я помню, как мы впервые пришли сюда, на необжитые никем просторы, в тишину и девственность никем не тронутой природы. Саурон вёл нас за собой, а за нашими спинами шли тысячи орков, голодных, свирепых, часто больных. Не возвышались тогда шпили Лугбурза над Равниной Призраков, еще не был воздвигнут Мораннон. Майрон хотел превратить Мордор в крепкое, независимое государство, свободное от влияния наших бессмертных друзей. Свободное от нашего влияния. У него это почти вышло. Долгие годы Мордор оставался оплотом для всех уцелевших народов северного Белерианда. То была земля огня, пустынного ветра, горячих источников и бездонного неба. Когда последний гвоздь был вбит в двери Барад-Дура, склоны Эред Литуи покрывали вековые стволы хрустальных сосен, некогда росших в горах Эред Витрин. Пепельную равнину устилали бархатные мхи и бескрайние поля серебристых маков, семена которых Анаэль собирала на окраине туманного подножия холма Химринг. Свободные фермеры жили на землях Литлада, торговцы южных стран, смельчаки и искатели приключений с севера. Врата Мордора открывались для всех, кто не боялся увидеть во тьме иную жизнь. — Я с трудом могу вспомнить, что происходило после того, как Мастер мой даровал мне кольцо, — Лерос поднял руку, сжимая и разжимая ладонь. Натруженные пальцы, покрытые сухими мозолями камнетёса, легко выполняли даже самую тонкую работу. Ангмарец вздрогнул. Не так давно эти же пальцы больше походили на обтянутые мертвой кожей кости. — Господин не рассказывал нам, как произошло его падение, и за что он наказал нас, проклиная вечной жаждой власти. — Боюсь, не он наказал вас, — Талрис заговорил тоном более глубоким, холодным. Вытянув руку, чародей окинул ею просторы внизу. — Видишь все это, назгул? Земли эти принадлежат нам по праву крови, от самых южных отрогов Эфель Дуата на востоке, до крайних северных пределов Пепельных Гор. Наш с сестрами мир сошелся в одной точке, хотя когда-то мы были полноправными владыками всего Дор-Даэделота. Мы властвовали над Белериандом и каждый камень, каждую травинку в тех землях считали своими. Нас многого лишили, мы потеряли родину, семью, друзей. Нашего отца, униженного, забывшего о гордости и смелости, бросили в тюрьму без стен и потолка. Долгое время мы не решались выйти из тени после окончания Войны Гнева. — Саурон говорил мне, что не существовало в мире ни до, ни после вашего рождения воинов более смелых и сильных, — Лерос нахмурился. Он знал, о чем вел речь Талрис. Колдун говорил о верности и чести, о предательстве, которое сломило дух Майрона. — Владыка рассказал всем нам, насколько вы опасны, насколько лукавы в своих речах и жестоки в действиях. Господин боялся вас, восхищался вами и, как мне казалось, ненавидел. — Майрон был мне другом, учителем, братом, — признался Талрис не без горечи в голосе. Черные глаза волшебника затуманила дымка обреченности. — Когда отца выбросили за Стены Мира, Ниар захотела отомстить. Долгие годы она искала возможность вызволить Мелькора из заточения, и Саурон помогал ей в этом, искренне желая быть полезным. Но с годами вера чахнет, как и любовь. В какой-то миг мой добрый друг просто забыл, чем он обязан истинному Владыке Белерианда. Майрон стал тщеславным, скрытным, злым. Дольше всех перемен в нем не замечала Ниар. Когда Саурон отвернулся от нас и больше не слушал наших советов, именно Красная Колдунья… в общем, моя старшая сестра не ожидала от Артано подлости. — Господин не хотел возвращения в Средиземье Черного Вала, — Лерос кивнул. — Я понимаю его. Многие трепетали при мысли о Морготе, повелителе Мрака. Своей дланью он управлял не только воинствами, но и душами подчиненных. — Отец относился к Майрону как к младшему брату, — чародей, опустив плечи, покачал головой. Лерос, привыкший слушать, задумался. Повествование Талриса углублялось не в историю, но в семейные традиции. О таких вещах не говорят первому встречному. Зачем Миас посвящал ангмарца в тайны ушедших дней? — Мы были сильны, преданы друг другу и имели наглость мнить себя владыками мира. Майрон имел право ненавидеть нас и презирать. Но мы не любим непослушания, хотя чтим чужие свободы и желания. Ниар поступила с Сауроном жестоко. Многие считают, что Майа выковал Державное Кольцо самолично. Это не так. Золотую основу заготовил Келебримбор, по наущению Артано, с его поддержкой, его руководством. Истинный мастер, он вложил в желтый металл свои умения, свою мудрость, усмирив пылкость золота магией эльфов. Майрон же, под песнь недр земли в самом центре Роковой Горы, вложил в Великое Кольцо свою бессмертную душу, преследуя лишь одну единственную цель — подчинить себе народы Эндора. Рядом с ним в тот момент находилась тень, скрытная, тихая, как сама смерть — она скрепила воедино все кольца, омыв кровью Белерианда металлический обод. Золото заискрилось, вспыхнуло, и на нем появилась вязь, пророчествовавшая о судьбе владельцев колец. — Это была Ваша сестра, господин? — Лерос и так знал ответ на вопрос, но существовали правила этикета. Зачастую именно в разговорах решались исходы битв и там, где меч был бесполезен, именно слова оказывались лучшим оружием. Талрис мог рассказать больше. — Суть создания Кольца была именно в подчинении Саурона? Не Средиземья? — Майрону Ниар предложила власть, о которой он так мечтал. Артано не отказался, — Талрис хмыкнул. — Клянусь пламенем Удуна, мой добрый друг в тот день потерял не только свое лицо, но и само свое естество. Мы, не только лишь Ниар, прокляли Саурона, лишив его сердца. С тех пор, как Великое Кольцо обрело свою силу, служитель Эру по имени Майрон прекратил свое существование. Саурон стал пустышкой, жаждущим силы призраком и любой, кто так или иначе был связан с кольцом, попал под власть проклятия. — Ищущий власти да обретет ее, — ангмарец ощутил медный привкус во рту. О, как часто жалел он о том, что принял в дар от Саурона злополучное кольцо. Был он глуп и жаден до силы, но никогда не согласился бы на сделку, в которой цена вопроса определялась чистотой душ. Лерос не считал себя безгрешным. — Вашей волей мы были обречены на голод, и тем сильнее становился он, чем дальше от моего Господина находилось Державное Кольцо. Согласен с тем, что каждый из нас поплатился за безмерную гордыню. Однако не помнится мне, чтобы эльфийские кольца служили неверно своим хозяевам. — Кто же сказал тебе, Лерос, что эльфы ничего не заплатят? — принц ангбандский повернулся к собеседнику. Острый нос, черные глаза, взгляд огненный, жесткий. Наверное, сын походил на своего отца, ужасного и величественного в своем могуществе. — Поверь, мой смертный брат, настанет час и старшие дети Илуватара сами того не желая навлекут на себя гнев своих же покровителей. Эльдар поют о жестокости существ, живших в тени Утумно, но мало знают они о настоящих зверствах. Истинное падение не физическое, смерть и увечья нельзя считать пыткой. В этот раз мы не станем воевать, но предложим сыновьям Арды мир. — Если согласятся, отступят от правды Илуватара, но обретут спокойствие, гарантию на добрую жизнь. В сути своей добро окажется злом, — Лерос понятливо кивнул. — Не согласятся, обрекут многие поколения своих детей на смерти, гонения, болезни и голод, и тогда их добро вновь окажется злом, ведь вера в чистоту Амана не оправдывает войны. Тогда можно ли считать ваше предложение добром, если исход окажется все равно одним? Талрис расхохотался, громко, ожесточённо. От этого смеха Лероса бросило в жар. Ангмарцу уже приходилось слышать возгласы озлобленных королей, мстительных духов, даже отчаявшихся господ-эльфов. Но никогда раньше его ушей не касался столь свирепый звук, переполненный болью и ненавистью. — С нашей стороны добро проявлено уже тем, что мы даем им право самим избрать свою жалкую, никчемную участь, — Талрис ощерил зубы, чеканя каждое отдельное слово. Лицо его вмиг потеряло юношескую моложавость, обратившись в лицо воина, прошедшего не одно сражение. — Знаешь, зачем я тебе рассказал все это, служитель Саурона? — Иаур лометан, — облизав губы, ангмарец утвердительно кивнул. Его друзья, распивавшие вино и воду с перерожденными авари, теперь внимательно вслушивались в беседу двух господ. Речь шла о чести и доверии. — Вы проверяете меня. Я не предам Саурона, но и мне Вы не враг. Ваша сестра простила моего хозяина, и вместе с ее прощением пала наша кара. Отныне назгулы свободны от власти кольца и вольны делать то, что кажется им правильным. Я пойду вровень с Майроном. Я не знаю, где он сейчас бродит и почему покинул Вас в час триумфа. Но поверьте — он не станет повторять прежних ошибок. — Защищаешь его? — казалось, Талрис был озадачен. В его речь проникли нотки снисходительности. — Что ж, твое право. Вот только, что ошибка для моего брата по духу? Не став дожидаться ответа, Талрис развернулся на месте и зашагал к заваленному горному перевалу. Высокий, худощавый, одетый в изношенную одежду, чем-то он походил на простого фермера, привыкшего к тяжелому труду в поле. Да, походка его была легка и пружиниста, как и подобает любому эльфу. Тело слушалось его, сильные мышцы упруго играли под грубой льняной тканью. И все же зоркий глаз мог заметить ту тяжесть, которую нес с собой сын Моргота: в порывистости движений Лерос читал привычки воина, в прямых речах слышал скрытые смыслы, в чистом взгляде — храбрость и волю балрогов. Давно Лерос ждал открытой беседы с одним из Миас, и вот она произошла. Талрис в манере речи своей походил на Саурона даже больше, чем, наверное, сам смел считать — честностью обезоруживая собеседника, ангбандец уже нацепил на ангмарца оковы вечной, искренней жажды служить. Леросу прельщала такая мысль. Без лишних клятв и обетов, без красивых слов и присущих эльфам долгих речей, Талрис спросил, можно ли купить верность назгулов. Лерос ему ответил, как умел, осознавая при этом, что каждое слово таит за собой иные мысли, иные планы. Ангбандец знал толк в переговорах. Доказательство тому — расцветающие земли Мордора. Взгляд Лероса метнулся к чародею. Сын Мелькора, засучив рукава, колдовал. В волшебстве его не было песен, лишних движений, призывов к стихиям. Первородная сила текла сквозь плоть воина Белерианда, сметая все на своем пути. Один взмах рушит многовековую скалу, другой взмах отправляет осколки камня в овраг. Несколько мгновений и еще минуту назад заваленный проход к крепости Дуртанг уже чист. Лерос тяжело вздохнул. Не завидовал он тем, кто осмеливался перебегать дорогу наследникам Железной Короны. В их хрупкой телесной оболочке крылся огонь куда как более страшный, чем вековечное пламя Роковой Горы. Врагами Миас могли стать ужасающими, а гнев их — испепеляющим.••••••
Врагами Миас могли стать ужасающими, а гнев их — испепеляющим. Множество раз Саурон видел казни, когда с неверных заживо сдирали кожу, в наказ тем, кто колеблется. Предателей сжигали на кострах, прилюдно четвертовали, заливали в глаза расплавленный свинец, разрывали на кусочки и скармливали варгам. Вариантов наказаний было более чем предостаточно. Однако с давних пор самым страшным знамением грядущей катастрофы было молчание Красной Колдуньи. Она стояла рядом, ожидая решения учителя. Забавно, ведь сам Майрон уже не воспринимал себя как наставника старшей дочери Мелькора. Грубо говоря, он даже перестал воспринимать себя как Майа, некогда жившего в Валиноре — с некоторых пор он стал Сауроном, последователем Черного Властелина, коварным и могущественным врагом всея Арды. Казалось, так было всегда. — Уверен ли ты в том, что делаешь? — Ниар прошла глубже в пещеру. Рассеянный красный свет, наполнявший лавовое ущелье, придавал принцессе вид потусторонний, призрачный, демонический. Длинный рыжий волос развевал удушающий ветер, пропахший серой и сажей. В ту беззвездную ночь Ниар была одета в шелковое платье, легкое, алое. Почему-то Саурон очень ясно это помнил: ровный перелив багряной ткани, едва заметные колыхания складок, беззвучную пляску молодого тела старшей Миас. — Ты говоришь, что это кольцо обеспечит нам победу, — зычным басом ответил Майрон. Обернувшись к наследнице Железной Короны, чародей сжал ладони в кулаки. Роковая Гора клокотала, огненные потоки земной крови низвергались водопадами со стен Саммат Наур. — Разве могу я быть неуверенным? — Я сказала тебе, что кольцо дарует лишь власть его обладателю, — Ниар прищурила глаза, и в их бездне Майрон увидел свет Сильмарилл. Принцесса бросала ему вызов. — Я не обещала побед. Я лишь предложила тебе силу. В грудной клетке Майрона вскипел фонтан гнева. Земля и небо были тому свидетелями, он ненавидел Ниар в тот момент. Майа знал, что владычица трехпикого Тангородрима толкает его к пропасти, ждет его ошибки, желает его смерти больше, чем смерти своих извечных врагов. Красная Колдунья презирала его за непокорность, за слабость, за страхи перед войной, которая могла уничтожить Арду. Майрон видел отвращение на лице своей любимицы, видел явную, неприкрытую злобу. Все слилось в Ниар в тот момент — ночь, Ородруин, золотой отблеск кольца. Саурон, опустив взгляд к земле, молчал. Он сказал ей, что с возвращением отца стоит повременить. Сказал, что нет смысла бросать вселенную из одной кровопролитной битвы в другую, всякий раз принося в жертву тысячи невинных душ. Он осмелился усомниться в правоте детей Мелькора, отважился поставить под вопрос правильность верховенства Моргота. Майрон сам хотел встать во главе воинства тьмы, вести чёрнокровых воинов вперед, к смерти, к бесконечному количеству битв в бессмысленном споре добра и зла. За долгие годы в изгнании Саурон понял, что между этими понятиями почти нет разницы. Хотелось либо броситься в огонь и закончить свое существование в жгущей агонии, либо исчезнуть со страниц истории, забыться, заснуть. Смертные братья, мудрые в силу своей недолговечности, говорили, что так проявляют отчаяние те, кто устал от жизни. А еще ему было страшно. Майрон привык к виду смерти, он видел множество изувеченных тел, тысячи потерянных людей, сотни тысяч исковерканных судеб. А ведь никогда Майа не желал никому зла, из добродетелей чтя и лелея свободу, добро, справедливость. Не ведал мятежник, чем обернется для него много лет назад сделанный выбор. Мог ли он знать о том, что слово, противное слову Первого Певца, обернется проклятием? Наверное, мог. Если только Первый Певец сам не привел его на путь восставших из пепла бунтарей. — Колдуй, — он бросил Ниар приказ, а не просьбу, хотя понимал, что не имеет права командовать тем, кто когда-нибудь опрокинет с небосклона солнце и потушит одним желанием своим зажженные Вардой светила. Слово сорвалось с губ и претворилось в жизнь, подкрепленное ужасом надвигающихся бурь. Отступать Майрон не смел, хотя дрожал в лихорадке от страха и волнения. — Да будет так, — прошептала Ниар. Держа тонкий обод кольца в ладошках, чародейка подошла к Роковой Щели. Беснующийся в недрах Ородруина огонь на время сбавил свой пыл, трепеща перед повелительницей Черного Пламени. Мир, робко дожидаясь часа великого колдовства, застыл во времени. Летающие в воздухе искры повисли в пустоте. После не было произнесено ни звука. Поманив к себе пламя, Ниар бросила золотое кольцо прямо в ощеренную пасть пожара. Красные языки с готовностью подхватили раскаленную добела безделушку, вгрызаясь в нее, вливаясь в нее пробужденными от дремы силами древности. Кольцо становилось холоднее, жестче, сильнее. Будто дыхание Унголиант, оно вбирало в себя пламя столько, сколько могло — с жадностью пожирая светлую магию Ниар, кольцо обретало разум, чеканилось в кузне вольного от чуждых чаяний огня. Взмахнув рукой, Красная Колдунья пригласила Саурона подойти ближе. Он сделал шаг и, кивнув головой, обхватил руками свободную ладонь своей ученицы. Прикосновение породило связь, запретная магия ее укрепила и могущество, принадлежавшее Саурону, переместилось в кольцо. Испив полностью чашу Майрона, оно коснулось всех, кто возжелал иметь больше сил, чем должен — и эльфы, и люди, и гномы, все они пали жертвами темных чар, безмолвных, вечных, нерушимых. Так родилось Единое Кольцо и так оно стало Державным. Красная Колдунья выхватила Кольцо из огня, яростно бьющегося о стены Щели, и подала его Саурону, преклонив перед новым Властелином Средиземья колено. Блеснуло хищно золото, вспыхнула живым пламенем вязь рун, ожила песнь тенгвар. Кольцо звало к себе, манило, искушало одним своим существованием. Майрон, подняв голову, недоверчиво оглядел золотой обод. Металл в свирепом ожидании играл бликами огня — вот кольцо, а в нем душа, древнее многих прочих. Движением долгим и медленным Саурон забрал свое сокровище у Ниар. Надел его на палец. Кольцо пришлось ему впору. — Я ненавидел ее, — признался Майрон, когда видение исчезло, и вновь стены темноты выросли из ниоткуда. Взгляд упирался в ночь, и ночь содрогалась от каждого нового слова. Рокотало бешено бьющееся сердце. Память пробудила забытые чувства, и огонь яростного нетерпения захлестнул чародея. — Она хотела уничтожить мир, который я так любил. Которым хотел бы править. — Ты и сейчас ее ненавидишь? — ночь вопрошала, но ответ был ей известен заранее. Саурон не колебался и был честен до конца: — Да. Ненавижу. За смелость, проявленную там, где мне удалось проявить только трусость. За нелепые решения, продиктованные добротой и милосердием. За постоянный поиск истин, которых не существует. Я ненавижу всех троих за неиссякаемую жажду жизни, за их детскую наивность, за молодость сердец. Я люто их ненавижу и часто желаю им смерти. Ты проверяла меня?... Майрон замолк. Он понял вдруг суть того, что ему показала мать-ночь. Картина прошлого, давнего, пыльного, ушедшего навеки в места, откуда не возвращаются. Будто иссушенное в пустыне древо, Майа прикоснулся к своим воспоминаниям, утоляя жажду, восполняя потерянные силы. Испытание прошлым оказалось тяжелым: кольцо проверяло на прочность его верность тем, кому Майрон поклялся служить до конца времен. — Я бы не изменил своего решения, — он произнес это четко и ясно, сам поражаясь собственной уверенности. Рыцарь о черных доспехах, знаменосец армии Дор-Даэделота, Майрон снова принял решение и уверился в его правильности. Только руководила им теперь не ненависть, и даже не страх. — Кольцо стало мостом между будущим и настоящим, я был низвергнут своей алчностью, и ею же был возвышен. Дарованная сила обернулась злом, но она же даровала мне шанс на прощение. Нет смысла ничего менять. Из темноты Майрону улыбнулось что-то. Это что-то одобрительно заурчало и, нырнув в пропасть неизведанной глубины, умчалось прочь, чтобы вернуться спустя мгновение, с собой приведя очередную порцию мыслей, чувств и памяти. Дрожа в нетерпении, Майрон вслушивался в гнетущую тишину преисподней. Стоя на пороге очередного испытания, он был способен только выжидать.••••••
Стоя на пороге очередного испытания, он был способен только выжидать. Наверное, следовало предпринимать какие-то действия, но Траин был иссушен последними событиями. Уставший, отчаянно нуждающийся в отдыхе, старый Король потерянно бродил по Эребору, наблюдая за восстановлением гномьего государства. Торин славно справлялся со своей работой. Он умудрялся всюду успевать, везде быть, слышать все что нужно, и даже то, что не нужно. В этом был его талант. Сам Траин не находил в себе знатного вождя племени, но сын его по сей день вдохновлял последователей. Гномьи семьи продолжали пребывать в Эребор и с каждым днем поклонников у молодого Короля-под-Горой становилось больше. Еще год назад не верящие в успех похода Торина Дубощита, твердолобые старики-гномы пели новому Королю дифирамбы и хвалили его при первой возможности. Траин столь явной лести не одобрял, однако корить тоже никого не собирался. В конце концов, Торин заслужил одобрительные речи в свой адрес, равно как и восхищение подгорного народа. Спускаясь по длинной малахитовой лестнице, старый гном тяжело вздохнул. Вообще, он с трудом верил, что из его непоседы-сынишки вырос столь хмурый, серьезный воин. Жизнь была немилосердна с Торином, бросала его из одной крайности в другую, заставляя скитаться в поисках лучшего. Но даже в самые тяжелые времена полноправный владыка Эребора находил в своем сердце место для света и надежды. Не каждодневные тяготы изменили Торина, не суровый быт кочевника без роду и племени. Его сущность изменили они. — Доброго дня Вам, милостивый государь, — Эстер, поднимающаяся навстречу старому гному, приветливо улыбнулась. Славная девчушка, она растопила сердце Траина своей ненавязчивой простотой и честностью. — Куда так торопитесь? — Желаю взглянуть на безделицы, которые мастерит Кили, — гном, погладив пушистую бороду, улыбнулся в усы, от души надеясь убедить Эстер в искренности своего ответа. — Слышал я, внук делает забавные игрушки из золота и серебра. Балин очень высоко оценивал его таланты. — Он не так давно подарил мне чудесную заводную птичку, которая поет веселую мелодию аккурат перед рассветом, — Эстер, хлопнув пушистыми ресницами, состроила невинную гримасу. — Позвольте пойти с Вами, милейший. Я так давно не видела ничего милого… — Отчего нет, — чувствуя, как из голоса улетучивается задор, Траин прикусил губу. — Любимая моя невестка, потешь сердце старика, составь мне компанию. Юная гномка тут-же разлилась в речах благодарственных. Явно не желающая сильно досаждать отцу мужа, она еще какое-то время ворковала об игрушках Кили, потом смолкла, тихо улыбаясь краешками губ. Траин как мог, поддерживал беседу на тему отвлеченную, но мыслями пребывал в проблемах государства. Что-то не давало гному покоя, все эти дни, мучая душу необъяснимой тревогой. Страшные догадки баламутили сознание, смешивая мысли, возвращая все рассуждения к истокам, к Казад-Думу, к Мории… — Зачем он взял меня в жены? — вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Траин даже запнулся, едва не покатившись с лестницы кубарем. Эстер, крепко схватив старика за локоть, помогла ему устоять на ногах. — Я говорила с Дис, боясь подойти к Вам и начать разговор. Она чудесная женщина, любящая сестра, она искренне верит в то, что война изменила Торина. Но я вижу каждый день, как он встречает рассвет бледный и напуганный, с испариной на лбу. Вы были там, сударь, вы единственный, кто может сказать мне честно — дракон ли так испугал Торина? На Траина будто вылили ушат холодной воды. Уж он-то знал, что не дракон искалечил Торина. Такое ни одному змею было не по плечу. Только вот нужно ли было ведать Эстер о том, что творилось у Долины Туманных Ручьев? Знание, которым владел Траин, само по себе было опасным: тот, кто слышал о детях Мелькора больше, чем сами Миас дозволяли слышать, рано или поздно оказывался на погребальном костре. — Деточка, супруг твой тем и славен, что не боится драконов, — старый Король-под-Горой попытался перевести разговор в другое русло. Ему не хотелось говорить об Анаэль или Талрисе, а уж тем более о Ниар. — Торин вообще ничего не боится. Разве кто-то из нас может сравниться с ним в храбрости? Он один лишь решился отправиться к Эребору в сопровождении самых близких друзей. Знала бы ты, о каких подвигах он мечтал раньше… — Я дала ему слово не расспрашивать никого о страшной битве, что произошла у врат Мории, — Эстер, мотнув хорошенькой головкой, надула губки. В ее лазурных глазах заплясали влажные огоньки едва сдерживаемых слез. — Но я не могу сдержать данного обещания, ежедневно наблюдая за его муками. Скажите, Траин, кем были те люди, что теперь угрожают всему Мутуркамину? — Ох, девочка, ты не знаешь, о чем ты спрашиваешь, — Траин, поджав губы, вновь начал спуск вниз. Впереди лежало десять ступенек, затем поворот налево, вдоль по длинному коридору, снова вниз через Алмазный Мост, направо и к Чертогам Мастеров. Дорога не длинная, слава Махтану. Гном ускорил шаг. Вряд ли Эстер захочет обсуждать Миас в присутствии тех, кто сопровождал Торина на его тяжком пути к Одинокой Горе. — Мне все равно, просто ответьте мне, — Эстер почти умоляла. Молодая, нежная, в меру смелая, в меру скромная. Траин вдруг разозлился на сына. Не стоило Торину брать в жены столь юное создание, еще не познавшего ни утраты, ни скорби. Тем более ему не следовало торопиться с женитьбой в неуемном желании забыть о Ниар. — Он проклинает во сне Красную Колдунью, с ее именем на устах засыпает. Как я могу жить рядом с ним, если душой и сердцем Торин все еще где-то там, в чертогах Казад-Дума? — Не думай об этом, милая, — Траин сменил гнев на милость. Он не хотел жалеть гномку, но сквозившая в ее вопросах неприкрытая забота трогала за душу. Эстер не заслуживала той участи, что ей выпала. — Эти чародеи не стоят ничьего внимания. А если вдруг кто-то из них явится к порогу Эребора, Торин прогонит колдунов копьями и стрелами. Спустившись к пролету, Траин обхватил тонкие ладони гномки. Заглянул Эстер в лицо, дружелюбно улыбаясь. Девочка не должна была понять, насколько лживыми и мерзкими окажутся следующие слова старика. — То, чему Торин стал свидетелем у Димрила, сложно описать обычными словами. Люди, о которых ты спрашиваешь, настолько далеки от горячих эдайн, насколько Луна и Солнце далеки от поверхности земли. Их нельзя назвать духами, нельзя причислить к колдовскому племени, настолько древни и сильны они. Не могу сказать тебе, дочь моя, что в их действиях кроется чистое зло, но добра они не желают ни себе, ни другим. Торин ведает об этом, боится гнева со стороны Миас, знает, чем может обернуться страшная война с югом. Пока мир спит, но за вуалью тишины и покоя таятся рвения чуждых нам всем существ. Мне и самому редко удается избавиться от кошмаров, — Траин сглотнул. Тут он ни покривил душой. Воспоминания о плене и пытках все еще преследовали гнома черными, мрачными ночами. — Однако клянусь честью Дурина, прежде всего Торин беспокоится о тебе и о своих родных, о каждом молодом и старом гноме, что проживает теперь под сводами Эребора. Тяжела судьба того, кому предназначена Корона Одинокой Горы. Помогай ему, Эстер, чем только сможешь. И Торин ответит тебе заботой и лаской. А теперь ступай и отдохни. Эстер согласно кивнула, обняла старого Короля и удалилась прочь, свернув в сторону на развилке. Траин, провожая ее взглядом, натянуто улыбался, не зная точно, как следует себя вести. Внутри копошились сомнения. Обман не решал проблемы, но Траин считал, что с Эстер должен говорить супруг, а не свекор. Впрочем, не стоило торопить события. Когда наступит нужный момент, Торин сам все расскажет этой крохе. С восхищением и ненавистью он заговорит о Ниар, Красной Колдунье, ворвавшейся в жизнь гномов верхом на огненном урагане. С неприкрытой злобой он перескажет жене о той показательной битве, что случилась у Азанулбизара. Каждое слово свое Торин станет проговаривать чинно и смело, за показной бравадой пряча собственную уязвимость перед наследницей трона Дор-Даэделота. И, конечно, он умолчит о том, что скучает по звонкому голосу старшей дочери Мелькора, не станет раскрывать своих тайных желаний перед обманутой супругой. Торин сокроет правду и всякий раз, когда сердце будет отчаянно биться в груди при упоминании имени Ниар, молодой Король-под-Горой станет сжимать зубы и проклинать девушку на вороном коне. Много лет подряд Траин желал познакомиться со старшей Миас, мудрой в глазах Талриса, суровой в глазах Анаэль. Гном представлял ее высокой, статной, красивой. Реальность оказалась куда прозаичней: облик Красная Колдунья выбрала себе посредственный, скромный, людской. Однако и его хватило, чтобы окутать Торина путами двоедушной, мерзкой лжи. Траин задумчиво хмыкнул, понимая, что сын полюбил чародейку не за смазливое личико и юное, гибкое тело. В Ниар Торин увидел запретный огонь, свирепо блистающий в карих глазах чародейки, и покорился ему. Эстер, благослови Валар ее путь, не знала о тщетности своих попыток сравняться с ангбандской принцессой. В этом заключалось её великое преимущество перед Красной Колдуньей. Возможно, белокурая гномка даже была способна исцелить Торина. Такая вероятность существовала, пусть маленькая, крохотная, едва различимая. Траин очень надеялся, что сын не станет загонять себя в угол и примет любую помощь, какую предложат. Развернувшись на месте, старый Король поспешно засеменил дальше, обдумывая пределы будущего, которое грядет. Погруженный в тягостные размышления, гном не приметил тени, летящей рядом, не услышал звона магии, не обратил внимания на серебряный звон бубенцов. Тень скользнула за ним, невидимым соглядатаем двигаясь вглубь Одинокой Горы, юркнула в коридор и исчезла во тьме, также тихо и неприметно, как появилась.