••••••
И вот тогда поймут, насколько ужасной может быть расплата за совершённые в прошлом ошибки. Познают всей своей сущностью ярость и злость Амана. Вайрэ, стиснув зубы, зарыдала. Слёзы лились ручейками по щекам, солёными каплями срывались с ресниц. Она не чувствовала утешения или облегчения. Тупая ненависть била в виски. — Я убью его, — слова слетали с губ чередой ядовитых плевков. Покачиваясь в такт рыданиям, Гвир обняла себя за плечи. — Я убью его лично, пусть простит мне это желание Манвэ. — Милая, дорогая, Вайрэ… — Намо присел напротив супруги. Поглядел на её бледное, исхудавшее, измождённое лицо. От былой красоты ничего не осталось. Серая кожа, впалые щеки, поредевшие волосы. И главное — выцветшие, серые, совершенно слепые глаза. Намо нервно сглотнул. — Всё будет хорошо. Мы вернём тебе зрение. Мы вернём и наш дом. Нам и раньше приходилось проходить через многое… не в первый раз, не в последний. — Ты сам-то веришь своим словам? — она резко отвернулась. Голос задрожал от нетерпения и раздражения. Она состарилась за эти дни. Плоть отравляла её душу, оголяя самые древние, самые тайные инстинкты и желания. Тысячи лет Намо жил бок о бок с этой женщиной, восхищался её характером, силой, добротой. И вот теперь смотрел в её сердце и видел в нём лишь черноту. — Нас сбросили с небес, любимый муж… нарядили в тела, которые для нас теперь не оболочка — а храм. Нас привязали к Арде, вынудив вдыхать воздух и вкушать пищу. Мы лишены своих сил. Мы умираем. И ты всё ещё веришь, что мы сможем вернуться домой? Проклятый Моргот… — Мелькор, — Намо поправил Гвир. Ему не нравилось второе имя побратима. — Его зовут Мелькор и да, он проклят, но не нами. И, поверь, он всё ещё где-то бродит, там, за горизонтом. И это не он украл твои глаза. — Да, а кто же тогда! — она закричала. Намо сказал бы даже, заорала. Истерические нотки звенели в воздухе стальным бренчанием. — Кто смог украсть у меня зрение? Кто на такое способен? — Я не знаю, — признался Намо. Отчаяние закралось и в его сердце. Он боялся. Так боялся, как никогда раньше. Ведь всё, что произносила Вайрэ, было чистой правдой. И хоть Варда до сих пор отрицала страшные изменения, коснувшиеся посланников Амана, сам Намо давно принял их. Прошлым вечером он порезал руку о кузнечный инструмент одного из эльфов. Рана оказалась достаточно глубокой, чтобы кровь сочилась долго даже после умелой перевязки. И хоть силы своей Мандос практически не растерял, оболочка из костей и мяса сильно тяготила дух. Вернувшись в Арду, они изменились. Мир отверг их мощь и их власть, облёк в плоть и принял уже смертными. Вселенная больше не нуждалась в старых покровителях, властвующих над стихиями. Вселенная сама стала стихией, овеществлённой, свободной и, кажется, злой. — Мы вернём тебе зрение, кто бы ни отнял твои глаза, он поплатится, Гвир, — Намо положил руку поверх мокрой щеки жены. Последняя, прикрыв веки, сквозь плачь улыбнулась. — Что сможешь сделать ты с тем, кто зрит прошлое, настоящее, будущее? Кто вообще сможет что-либо сделать? Много эпох мы пережили и думали, что меряем песком бесконечность. Но вот бесконечность пожрала нас, Намо, и мы больше не повелеваем ею. Кто-то выпил нас залпом, растёр в порошок. Нам остаётся лишь ждать. — Йаванна говорит, что у Мелькора были дети. Представляешь? — Мандос растянул уголки губ в печальной, полной горечи улыбке. — Она говорит, что именно его дети мстят нам за отца. Если это так, то не всё потерянно. Гвир отвернулась. Она не верила больше ни во что. Всю свою жизнь проведя в безопасности, за крепкими стенами нерушимых замков, она впервые оказалась столь уязвима и столь слаба. При рождении отец одарил Вайрэ особыми талантами, которыми никто из Валар более не обладал. Она видела судьбы, разминала в руках полотнища времён, вдевала в иглы нити жизней. Она ведала больше, чем сёстры и братья, а потому всегда оставалась спокойной. Но вот её лишили глаз, а вместе с ними ушло и знание. Вайре больше не была хранительницей истории Арды. Она теперь стала лишь крупинкой в чьей-то авантюрной и опасной игре. — В случае если гномка Йаванны говорит правду, а не пустословит, как большая часть смертных существ, то мы пропали много эонов назад, Намо. — Гвир внезапно затихла. Грудь её больше не вздымалась и не опускалась в истерическом припадке паники. — Ведь я не зрела образы детей Мелькора в своих видениях. Манвэ не видел угрозы с их стороны, Варда не слышала их магии. Мир меняется, любимый. А может, изменился давно. Наступила секунда молчания. По спине Мандоса пробежали мурашки. Он вдруг вообразил их, наследников Железной Короны. Такие же безмерно наглые и самоуверенные, как их отец. Наверняка мнят себя повелителями сущего. — Они были бы хорошей парой, — Гвир хмыкнула, задумчиво склонив голову на бок. Голос её стал елейным. — Мелькор и Ариэн. Если бы не Варда, быть может, и не было бы никаких войн. Скажи мне, почему она была против их союза? Что такого ей сделал Мелькор? Эру Всесильный, столько лет прошло, что и не вспомнить, столько жизней пережили старшие дети Илуватара… Мандос промолчал. В отличие от супруги, он помнил, почему союз Мелькора и Ариэн не был благословлён. Да и была бы нужда в подобном союзе? Ведь он, Моргот, никогда не отличался послушанием, скромностью, заботой. Он бы сломал Ариэн жизнь. Впрочем, судьба этой девушки и так сложилась не слишком хорошо… благодаря тому же Мелькору. — Тот, кто забрал мои глаза, теперь видит то, что видела я, — Вайрэ опустила голову, понурила плечи. Она не выходила из выделенной им палаты с момента появления в Ривенделле. Гвир больше не желала ни с кем общаться. — Он чувствует потоки времени, ведает о расхождении путей, слышит звук Замысла. Если бы Мелькор в своё время сумел обзавестись подобным талантом, боюсь, нас бы уже всех не было. — Считаешь, судьбу можно переписать? — Намо удивлённо воззрился на жену. Раньше такого утверждения она никогда не высказывала. — Будь всё трижды проклято и отдано Куме, — Вайрэ оскалила зубы. Тонкая кожа обтянула череп, сделав похожей её на труп. — Никто никогда и не писал судьбу. Жизнь — это рябь на воде. Видно облики, но не видно сути. Может ли быть так, что Мелькор был прав? Что все мы, лишь куклы в руках кукловода? Боюсь, любимый, что это так… Боюсь, что больше никогда не увижу солнечного света. А, может быть, я просто боюсь. Страх, он убивает. Быстрее, чем убивает клинок.••••••
Страх, он убивает. Быстрее, чем убивает клинок. Нанивиэль поняла это, когда перевалила через горный кряж. Да, по наущению Талриса она отыскала безопасную тропу, двигалась быстро, старалась не привлекать к себе внимания. Как и говорил тёмный маг, на западных отрогах Эфель Дуата росло много ягод и съедобных грибов. Илийя даже смогла найти ручей, вода в котором не пахла серой. Умывшись, наевшись и немного вздремнув, бессмертная ступила на тропу, ведущую на юг. По словам одного из Миас, дорога должна была вывести Нанивиэль к Гондору. Когда усталость ушла, и боль по всему телу притупилась, бессмертная мыслями вернулась к произошедшему в горах. Сын Мелькора. Что с ним было не так? — Он должен был убить меня или вернуть назад, — Илийя заговорила вслух. Утро, встретившее бессмертную жаркими объятиями света и тепла, быстро разливало золото лучей по пологим склонам. Высокие шапки гор и голые скалы сверкали ярче, чем кроны осенних меллирн. — А Ниар? Зачем я ей вообще нужна была? Ведь я не дочь знаменитого эльфа, не полководец, не стратег. Недоумение щекотало разум. А вместе с ним появилось и любопытство, алчущее докопаться до истины. Позволяя ногам нести себя вперёд, Илийя бодро вышагивала вниз по склону, иногда пригибаясь, чтобы собрать целебных трав или красных ягод. Откуда в душе сына столь грозного врага мира могло оказаться сострадание? Что чувствовал Талрис, отпуская заложницу из плена? О чём мыслил и чего хотел в итоге добиться? Почему защитил от неминуемой гибели? Чтобы потом расправиться с бессмертной самому? Очень вряд ли. Илийя не считала, что Миас смогли бы добиться столь многого, если бы действовали глупо и безрассудно. Значит, за его действиями скрывались причины, ясно увидеть которые Нанивиэль была просто не в силах. Она остановилась, прикрывая глаза. Запах. Почему-то от Талриса пахло костром — раскалённые добела языки пламени, щекочущие ноздри струйки дыма. Он весь был покрыт пылью и пеплом, словно только вышел из пожара. Одет был скромно, Нанивиэль сказала бы даже, подчёркнуто бедно. В нём не чувствовалась гордыня. Напротив. За силой, дикой и необъятной, Илийя ощутила мягкость, присущую добрым и отзывчивым людям. Дело было в движениях. Законченных, очень твёрдых, но щадящих. Голыми руками Талрис, вероятно, был способен переломать хребет даже весьма знаменитым эльфийским воинам. Однако он знал меру своей силы и пользовался ею осторожно, с умом и удивительной бережливостью. Пары взмахов руки ему хватило, чтобы убить грозного пещерного хищника и утихомирить бурю. Да и его взгляд. Илийя была готова поклясться, что глаза у Талриса чёрные. Живые, блестящие, скрывающие в себе неизмеримую тоску, одиночество и грусть. Да, пожалуй, именно эти чувства пытался затаить за улыбкой и шуточками могучий чародей. Нанивиэль вдруг заколотило. Руки сами взметнулись к предплечьям. Обхватив себя, бессмертная облизала губы. Воспоминание чуждых, горячих объятий охватило тело юной девушки. — К балрогу, — она резко развернулась, бодро зашагав назад. Сердце выпрыгивало из груди, разум отчаянно пытался найти смысл в принятом решении, а по коже разливалась обжигающая истомой память о руках мордорского колдуна. Илийя понимала, что делает глупость. Что, возвращаясь в Барад-Дур, подписывает себе смертный приговор, лишаясь возможности вернуться домой, под опеку родителей. Однако бурлящее в крови волнение затмевало глас рассудка и, больше не желая колебаться, юная квенди вприпрыжку возвращалась к своим тюремщикам. Она уже сожалела о содеянном, но не имела ни сил, ни желания сопротивляться искушению. Миас были кровожадны, Нанивиэль не питала никаких иллюзий по этому поводу. Они искусно распоряжались могуществом, склоняя недругов пред собой. Но при этом эльфийка видела в них нечто скрытое от взоров просветлённых, нечто тайное и горячо охраняемое. Илийе начинало казаться, что она не до конца понимает происходящее. Стоило ли рисковать ради удовлетворения любопытства? Однозначно, стоило. Ведь не просто так Ниар сохранила жизнь своей, по сути, бесполезной, ни на что не годной пленницы. Королева Мордора не делала ничего забавы ради. Каждый её шаг и каждый поступок несли в себе отголоски преследуемых целей. А Нанивиэль, молодая и наивная, очень хотела коснуться хотя бы вскользь тех знаний и тайн, коими обладала Красная Колдунья. Именно поэтому бессмертная дочь Эру, несущая в своей крови великое наследие благородного эльфийского народа, решила вернуться назад. Чтобы заглянуть за занавес, закрытый от посторонних взоров тысячи и тысячи лет.••••••
Чтобы заглянуть за занавес, закрытый от посторонних взоров тысячи и тысячи лет…Набраться смелости, успокоиться, усмирить ужас и панику. Не нужно никуда торопиться, принимать поспешные решения, забывать об осторожности. Манвэ глубоко вздохнул, отпивая из кружки свежезаваренный чай. Вкусный и терпкий напиток бодрил. И, справедливости ради, Вала готов был признать, что получает удовольствие от такого простого и естественного действа, как принятие завтрака. Бремя плоти оставалось тяжким, но помимо тяжести оно несло с собой и тонны низменного, природного удовольствия. — Как интересно быть смертным, — Варда пристально наблюдала за действиями супруга. Бесконечно красивая и элегантная, она отлично знала, как пользоваться собственным обаянием. Мудрая женщина, обладающая шармом — погибель для любого мужчины. — Я знаю, как ты относишься к этому миру, — Манвэ поставил кружку на стол. Поодаль, в тени красного клёна, несли пост квенди, приставленные Элрондом в услужение древних владык. Молчаливые, они глядели на своих покровителей с искренним, неподдельным восхищением. Глупцы даже не понимали, какие беды пришли к ним в дом вместе со старыми богами Амана. — Мы слишком долго жили, чтобы возвращаться сюда, — Варда приподняла лицо, позволяя ветру колыхать пряди чёрно-смоляных волос. В её синих глазах таилась бездна, темнота и глубина которой Манвэ иногда пугала. — Мы уже не принадлежим этой вселенной. Когда-то давно, может быть, мы были частью этих скал, этих ветров, всего живого и неживого, что заселяет Арду. Но теперь мы стали рабами собственных сил. Что будешь делать, любимый муж? Манвэ ничего не хотел делать. Впервые за тысячи лет он не видел необходимости вмешиваться в происходящее. Арда нравилась ему такой, какой она была. Да, многие Валар и Майар, его дорогие братья и сестры, находили искажения в сущем, артефакты магии Мелькора, отражения его голоса в душах детей Эру. Но свет не может существовать без теней. В противном случае, какой же это свет? — Устроим вечером совет и поговорим о том, что происходит, — Король всея Арды улыбнулся, даже не подозревая, что, улыбаясь, сильно походит на старшего брата. — Не могу соврать тебе и сказать, что не рад вновь оказаться здесь лично. — Как поступишь с наглецами? — Варда вскинула вверх соболиную бровь, требуя взглядом ответа. Манвэ поморщился. Ему не хотелось искать слова, чтобы объяснять собственные чувства и мысли. Он устал от вечной вражды, распрей, войн и непрекращающихся склок. Если у Мелькора действительно были дети — да простит его Эру, Манвэ начинал в это верить — то их гнев можно было легко понять. Озлобленные, отчуждённые, лишённые дома, конечно, они желали возмездия. «Интересно, какие они? — задумчиво уперев ладони в подбородок, Вала прикрыл веки. — Похожи на отца и как сильно? Выжившая гномка говорила о них тоном покорённого и раболепного узника, но выказывала в каждом своём слове глубочайшее к ним уважение. Многие боялись Мелькора. Ещё больше ненавидели его. Но все без исключения питали к нему уважение за отвагу и смелость идти против установленных правил. Вероятно, его дети такие же. Исключительно дерзкие и умные, способные одним своим решением повлиять на судьбы миллионов существ. Ниар, Анаэль и Талрис. Три огонька для трёх сверкающих Сильмарилл. Тайна Мелькора. Во всяком случае, теперь понятно, почему брат так беспечно подпустил к себе недругов. Он не пытался защитить себя и таким образом защищал семью». — Так же, как с их отцом, — Манвэ поднялся со стула, стянув с колен шитую золотом салфетку. Неприятно заболела поясница. Вот уж точно необычное чувство. — Предоставлю им выбор. Так или иначе, они являются равными нам. Мы должны хотя бы попытаться поговорить. В противном случае… — Моргот не подчинился, и они не подчинятся, — Варда смотрела в сторону, но Вала знал, что испытывает супруга. Владычица Звёздных Россыпей всей сутью своей ненавидела Мелькора. — Слишком много спеси, слишком горячие головы. Надеюсь, ты осознаешь, на какой риск идёшь, бездействуя? — Я не стану вредить им. — Манвэ просто ставил перед фактом. — Мелькор мой брат. Они — мои племянники. На заре времён я был юн, наивен, глуп и честолюбив. Сейчас мне хватит и терпения, и мудрости, чтобы поступить правильно. Повторюсь, не будем торопиться с выводами. — Не хочу оспаривать твоих решений, но они наверняка попробуют освободить отца, — Варда резко поднялась на ноги, стремительно преграждая путь супругу. — И ты знаешь об этом. Всё сущее подчинялось нам когда-то, на то была воля Первого Певца. — Всё, кроме воли свободных существ, дорогая, — Манвэ ощутил, как холодеет голос. Что-то изменилось в Варде за прожитые годы спокойствия, чистоты и мира. Она стала жёстче и свирепее в своих думах. — Аксани не дано нарушать никому, в том числе и нам. Если они освободят отца, что ж, я буду рад приветствовать его снова. Я не вправе вмешиваться в их жизнь. — Ты сам сказал, что они — одни из нас! — Варда повысила голос, её щеки заалели, в глазах появился свирепый огонь. — Значит, подчиняются тем же законам! Мелькор не был способен принять заветы Илуватара, он родился с проклятием на челе и носил это проклятие в себе, сея смуту и разрушение. Думаешь, его дети другие? Манвэ промолчал. По воле праотца, из слова своего и Первородного Света создавшего Эа, ни он, ни кто бы то ни было из Валар и Майар, не мог иметь детей. Природа владык Валинора сплеталась с сутью Арды, её натурой, её предназначением. Стихии не могут размножаться, не могут оставлять после себя заветы, не имеют права давать никому новую жизнь. Но Мелькор смог. Каким-то непостижимым образом после себя он оставил огромное наследие, сохранившееся в его детях. Тело Варды никогда не было плодоносным. Её дух, её плоть, как хроа и фэа самого Манвэ, не предназначались для создания потомства. Слишком интимным, слишком земным и грешным казался Валар процесс создания новой жизни. Чтобы выносить ребёнка молодые эльды тратили неимоверное количество сил — и даже чтобы зачать, женщины старших детей Илуватара должны были обладать не только любовью избранника, но и истинным желанием понести. Именно по этим причинам Манвэ не суждено было стать отцом. Никогда. — Он мой родной брат, Варда, — Вала терял терпение. — Один дух на двоих, одна судьба на двоих. Будь я чуть смелее, чуть крепче, я бы пошёл следом за ним. Однако я струсил, смалодушничал, прельстился ролью Короля Арды. Возможно, я сделал правильный выбор. Но до сих пор мне снится наш с Мелькором последний разговор, прямо перед судом… — Ты не Мелькор, а он всегда умел запудрить окружающим голову, — Варда коснулась рукой груди мужа. Манвэ отступил прочь. Накатило отвращение такой силы, что он едва ли сдержал в себе желание отряхнуть с богатого камзола грязь мимолётного прикосновения. — Нам придётся сражаться, мы будем вынуждены. Они не оставят нас в покое! Справедливость должна восторжествовать… Манвэ хмыкнул. — Как много зла ты готова допустить ради добра? Убийство? Два? Десять? Тысячи? Он схватил со стола нож, резко, отрывисто провёл лезвием по ладони. Сталь резанула кожу, легко вспорола её, высвобождая ярко-алую, тёплую кровь. Жгучая боль охватила кисть, разгоняя от запястья к пальцам ноющую пульсацию. — Вот что значит быть смертным, дорогая, — Манвэ положил окровавленную руку на плечо жены. Алая струя тут же окрасила светлый шёлк наряда багрянцем. Пальцами прошёлся вдоль шеи супруги, пачкая белоснежную кожу. — Это значит обливаться кровью, потом, жить в грязи, есть, испражняться, страдать от болезней и травм. Но наравне с этим смерть дарует понимание ценного: любви, милосердия, сострадания, мудрости. Время стирает границы приемлемых рамок. Если меня в бренное тело облекла именно Ниар, что ж, спасибо. Сдаётся мне, интересным будет разговор вечером. Варда тряслась. Она злилась, кипела в гневе, но сохраняла покорное молчание. Удовлетворённый разговором, Манвэ отступил от жены на шаг. Внезапный приступ отвращения к себе, окружающим, привычному распорядку жизни, заставил великого Вала поморщиться. Нет ничего постыдного в признании ошибок. Зазорно игнорировать допущенные промахи, надеясь на удачу в решении старых проблем. К сожалению, сложившаяся ситуация не зависела от решений Манвэ целиком. Интуиция подсказывала, что будущее не сулит ничего хорошего. Но ступать на тропу яро проявляющихся рисков — глупо. Ведь оборонительная форма войны эффективнее, чем наступательная. Следовательно, к чему торопиться?••••••
Следовательно, к чему торопиться? Дела никуда не исчезнут, солнце не потухнет, Лугбурз не развалится. Можно поспать ещё несколько часов. Провести сладкие минуты отдыха на подушке, укрывшись худым одеялом. Талрис улыбнулся, позволяя дрёме вновь накатить на разум. Ему грезились сны. Приятные и яркие воспоминания детства, горячей юности и не менее горячей молодости. В туманных видениях чародей видел отца, полного жизни и радости. Он видел своих маленьких сестёр, объезжающих трёхгодовалых варгов. Бегал по коридорам Ангбандской твердыни, задирая бестолково снующих туда-сюда орков и троллей… Память. Темница прошлого, святилище несбывшихся желаний и утерянных секунд. Иногда Талрису хотелось забыть обо всём, что было раньше, отправиться куда-нибудь в далёкие края и жить обычной жизнью, проводя тысячелетия за взращиванием пшена и забоем скота. Но потом темница прошлого приоткрывала свои ставни и память, прожорливая старуха со сварливым характером, раззадоривала огонь в сердце одного из Миас, напоминая, кем он является и что может этому миру преподнести. Застучали в дверь. Нет, скорее, в дверь заколотили, требовательно и громко. Не открывая глаз, Талрис нащупал рядом вторую подушку. Накрыл ею голову, силясь приглушить раздражающие звуки. Попытался вернуть в уме смутные образы ускользающих сновидений, чтобы вновь окунуться в них. «Тук-тук-тук-тук». Дверь из чёрного дерева не шаталась, крепко держась на петлях, но поскрипывала. Раздражающий звук проникал даже под толстый слой пуха и перьев, подушка явно не могла защитить от надоедливых гостей. Приоткрыв один глаз, Талрис поморщился. Тело едва ли было готово сползать с кровати — мышцы ныли, накопившаяся усталость дробила кости. Обречённо вздохнув, он натянул на себя одеяло, пряча нос под тёплую накидку. Сон. Ему требовался отдых. На секунду в комнате воцарилась сладкая тишина, чарующая своей кристальной чистотой. Потом её взорвал грохот, заставивший Талриса вздрогнуть и окончательно проснуться. Кто-то вбежал в покои, послышался топот нескольких человек, чья-то брань… — Господин, я говорил ей, что Вы отдыхаете, но… — перед глазами появился авари, один из доверенных Больга. Бессмертный выглядел растерянным, разозлённым и, что самое удивительное, пристыженным. — Она не послушалась. Мы бы заперли её в темницу, однако Ваша сестра сказала отвести пленную к Вам… Давя в себе волны раздражительности, Талрис рывком содрал с себя одеяло. Холодный воздух защекотал кожу, разгоняя кровь по конечностям. Буквально соскочив с кровати, разъярённо оглядел ворвавшихся в покои гостей. Среди них были два высоких тёмных эльфа и треклятая бессмертная девчонка Ниар. Троица выглядела смущённой и напуганной. Поморщившись, чародей подошёл к подчинённым вплотную, стараясь не смотреть на Нанивиэль даже краем глаза. Авари потупили глаза, чувствуя ярость в своём господине. — Я сплю не так часто, как может вам показаться, братья, — он заговорил с эльфами, стараясь быть крайне вежливым и учтивым. И всё равно слова срывались с языка слишком хлёстко. — Конечно, я не требую от Вас невозможного, но, пожалуй, с маленькой девочкой Вы могли бы справиться… — Она… проскочила мимо, — один из кинн-лаи, вероятно тот, кто был старше ещё в теле орка, выступил вперёд, храбро принимая на себя бремя ответственности. — Я не предвидел от эльфийской девы такой прыти, господин. Покорно прошу у Вас прощения. Талрис свирепо зыркнул на эльфов. Злиться на них не имело никакого смысла. Попытавшись отогнать от себя недобрые мысли, чародей прикрыл веки и сосредоточился на настоящем моменте. Совладав с желанием послать всё куда подальше, выстроил в уме вопросы, нуждающиеся в сиюминутном ответе. — Откуда она здесь? — он коротко кивнул на Илийю, сложив руки на груди. Юная синда, пунцовея, отвела взор в сторону. — Я ведь почти проводил её до переправы. Подопечной леди Галадриэль оставалось только преодолеть горный кряж. — Один из отрядов встретил её близ форпоста Гондора, — младший из авари смело встал рядом с напарником. Выпрямив плечи, почти с вызовом бросил Талрису: — Она привязалась к ним, требуя сопроводить к Тарас Луне. — Зачем было будить меня, если со всем справились сами? — Миас едва удержался от дикого желания громко расхохотаться. Ему нравились воины авари. — Кто вообще встаёт рано утром, а? — Уже за полдень, господин, — буркнул младший, впрочем, тут же пожалев об этом. Поняв, что болтнул лишнего, тёмный эльф покосился в сторону Илийи. — Отряд сопроводил молодую квенди через горные туннели, а уже у восточного подножья гор её прихватили с собой драконы, направлявшиеся из Анориена к Барад-Дуру. Всё это время досточтимая госпожа повторяла, что хочет лично поговорить с Вами или Вашей старшей сестрой. По дороге она… скажем, успела натворить делов. Узнав о некоторых напастях, произошедших с бессмертной леди в пути, госпожа Анаэль отдала приказ сопроводить юную даму до Ваших покоев и просила передать, что, цитирую дословно: «Отныне она твоя проблема». — Ясно, — прищурившись, Талрис шагнул к Нанивиэль. С момента последней встречи юная квенди успела здорово преобразиться — грязная, израненная, одетая в лохмотья, теперь Илийя смотрела на мир не взглядом затравленного зверя, но лицезрела сущее вполне твёрдым и любопытным взором. — Слышала, Илийя? Теперь ты моя проблема. Не могу для себя уяснить, о чём мы можем вести беседу, но проформы ради спрошу, что желаешь обсудить. Чем могу быть полезен, миледи? Нанивиэль не то, что заалела, но залилась ярким багрянцем от макушки до пяток. Переминая ногами, эльфийка пыталась зацепиться глазами за что угодно в комнате, лишь бы не смотреть на Талриса. Последний, хмыкнув, обаятельно улыбнулся. Сколько лет было этому совсем ещё наивному и глупому существу? Шестнадцать? Семнадцать? Скорее меньше, чем больше. — Вас что-то смущает? — Талрис навис над гостьей, сложив руки на поясе. — Вроде бы никто уже не держит Вас в клетке, госпожа, Вы вольны распоряжаться собственной судьбой так, как велит Вам сердце. Помню, Вы не желали оставаться в Мордоре. Я указал Вам путь к союзникам. Быть может, мне сопроводить Вас прямо до врат Гондора? В его голосе звучала неприкрытая издёвка. Девочка, подняв к нему ожесточённый взгляд, надулась, подобно жабе. Её симпатичное личико, красное от смущения, покрывали бесчисленные царапины и кровоподтёки. Талрис довольно вытянулся, представляя, как разбивает голову эльфийки о каменную стену, как трещит под его руками кость, подобно разламываемому грецкому ореху. Как же надоели ему эти остроухие надменные твари, вечно находящиеся в услужении сильных мира сего… — Ты говорил, что не являешься мне врагом, — Нанивиэль каким-то чудесным образом нашла в себе силы приблизиться к Талрису. Приосанившись, девочка подошла вплотную к чародею и, встав на цыпочки, посмотрела ему прямо в глаза. — Если это так, то ты примешь меня как гостью и покажешь мне Мордор таким, каков он есть. Но, для начала, тебе стоит, пожалуй, накинуть на себя одежду. Негоже находиться нагим в присутствии дам. Досказав свою мысль, эльда развернулась на каблуках и неспешно покинула покои чародея, оставив величайшего колдуна Арды в полнейшем недоумении.