***
Гермиона, быстро переговорив с Джинни, возвращалась в купе к Гарри и Рону, чтобы спокойно провести остаток поездки за смешливыми разговорами или в сладкой полудреме. Но найдя заветную дверь, она не смогла даже дотронуться до ручки: на слегка запотевшем прозрачном стекле было нарисовано сердце, пронзенное стрелой, и до боли знакомые анаграммы. Она попыталась совладать с лицом, но, заметив с каким сочувствующим выражением из-за стекла смотрит на нее Гарри, тяжело вздохнула и побрела дальше по коридору. Она надеялась, что ей удастся найти незанятое купе; плакать Гермиона не собиралась, ей просто хотелось побыть одной, любая компания сейчас была бы, скорее наказанием, чем приятным сопровождением в пути. Она не сразу заметила, как он появился в другом конце коридора, не сразу заметила, как он остановился, сохраняя уже привычный для окружающих понурый и одновременно устрашающий вид. Коридор вдруг показался чудовищно узким и длинным, она шла ему навстречу целую вечность, растягивая каждое движение, чувствуя, как воздуха между ними становится все меньше. Гермиона нервно сглотнула, когда они поравнялись, и Драко кивком попросил ее следовать за ним. Впервые за долгое время они находились так близко друг к другу. Он протянул руку, чтобы коснуться пальцами ее пальцев и удостовериться, что это происходит на самом деле. Да, она была реальна, следовала за ним, на полшага позади, тряслась от ужаса и непонимания происходящего, но послушно шла, не вырывала руки. Каждый бесшумный шаг эхом раздавался в их головах, нашептывая громогласное пугающее «пора». Им действительно пора было поговорить, и оба, наконец, это признали. И это обоюдное признание заглушало даже мысли о том, что кто-то может увидеть трепетное касание пальцев и этот впечатляющий променад. Пустое купе находилось в самом конце вагона. Драко пропустил Гермиону вперед и плотно прикрыл дверь. После процедуры наложения скрывающих чар он обернулся, вся его фигура была полна решимости и желания выговориться. Гермиона слегка сжалась под этим натиском и не могла понять, какую игру он затеял. Она не решалась сесть на диванчик и стояла вполоборота, пытаясь оценить свои возможности к побегу, если возникнет такая необходимость. — Во-первых, здравствуй, — наконец, проговорил Малфой тоном вполне обыденным и даже почти приветливым. Гермиона даже подумала, что кому-то, может, посчастливилось каждый день видеть и слышать такую сторону Драко. — Привет, — произнесла она на выдохе. Ей хотелось соблюдать такой же отстраненный вид, которого умело придерживался он, но при таком нервном напряжении ее актерская игра становилась еще хуже. Драко прижался спиной к двери, выдерживая до театрального смешную паузу. Вид у него был такой, словно он вел кровопролитную внутреннюю борьбу и, кажется, проигрывал. Гермионе хотелось отвернуться, чтобы скрыть нервную улыбку, грозившую вот-вот промелькнуть на ее лице. Но не успела она этого сделать, как Малфой стремительным рывком преодолел два шага, разделяющие их, и мир вокруг погас. Сжался до одной точки. Был только один поцелуй, молчаливо отвечающий на все долгие заумные вопросы, собирающий воедино все разбитые осколки, вновь разрастающийся до невероятных масштабов. Она ответила на него также стремительно и самозабвенно, не сомневаясь ни секунды, будто только такого исхода и ждала, даже не подозревая о нем. Они забывались в этом поцелуе, представляя, что он может быть последним. Руки нетерпеливо скользили по телам друг друга, сминая ткань и освобождая от одежды. Драко сел на диванчик и быстрым движением притянул Гермиону, усаживая ее к себе на колени. Он обводил каждый изгиб ее разгоряченной кожи. Она зарывала пальцы в его светлые волосы, заставляя запрокидывать голову и сильнее открывать шею для поцелуев. Драко в очередной раз поразился, насколько податливо ее тело для него, как правильно извивается она ему навстречу, предугадывая малейший его замысел. Гермиона никак не могла понять, откуда в нем столько чувственности и нежности к ней, как мог он знать все точки, в которых его прикосновения кажутся еще более соблазнительными. — Я так соскучился, — прошептал он ей в шею. — Я — тоже, — дрожа от его близости, отозвалась она. В тот момент в купе существовал только жар поцелуев, движение тел и биение двух некогда чуждых друг другу сердец. В тот момент между ними не было ни прошлого, ни будущего. Только настоящее, только они вдвоем, рядом, растворяющиеся друг в друге. Их стоны, заглушаемые стуком колес и гудками поезда. Их тела, так плотно прижатые друг к другу, что между ними не оставалось даже воздуха. Их мысли, направленные лишь друг на друга. Как только дыхание восстановилось, а тело немного окрепло от полученного удовольствия, установилась неловкая, тихая, насколько это возможно в движущемся поезде, пауза. Чувства получили долгожданный выход, но на душе обоих оставалось еще слишком много, чтобы не воспользоваться моментом и не свалить свой камень. Наблюдая за тем, как Драко застегивает ремень на брюках, и не смело переводя глаза с окна на него, Гермиона решилась начать: — Драко, я должна была сразу сказать, тот поцелуй, который ты видел, он ничего для меня не значит, Теодор сам, и я противилась, — скороговоркой вывела она, тушуясь от того, что начала этот волнующий их обоих разговор с такой нелепости и мелочи. — Я знаю, — крепким, к их общему удивлению, голосом ответил он, — ты только что мне это доказала. Она несмело улыбнулась, теперь уже смотря на него вплотную. Драко ответил ей более уверенной улыбкой. Близость Гермионы вызывала в нем странное спокойствие, и предопределенный конец этого разговора вовсе не страшил его так, как до этой встречи с ней. — Это не все, что мы должны обсудить, — он зажмурился и потер веки пальцами, будто предвкушая боль, которую им обоим это обсуждение принесет. — Верно, — согласилась она. — И у нас не так много времени, скоро прибудем в Лондон. Драко выдохнул и сел напротив Гермионы, купе было не таким уж широким, поэтому, наклонившись, он смог дотянуться и взять ее руки в свои. — Пожалуйста, сначала я, — попросила она и, когда он кивнул, продолжила: — Тогда, после вечеринки, — она ненадолго замолчала, будто вспоминала, что было в тот вечер, хотя, на самом деле, итак слишком отчетливо помнила все их встречи, — я была напугана тем, что ты видел этот нелепый поцелуй, и … — Пожалуйста, перестань о нем говорить, — прервал он. И хотя обычно Гермиону такая грубость и резкость только отталкивала, в этот раз, она показалась ей не больше, чем защитной реакцией, ревностью, в какой-то степени даже приятной. — Хорошо, извини. В тот вечер я пошла за тобой, думала, что будет возможность поговорить. И я слышала твой разговор со Снейпом, — она закусила губу, ожидая его реакции. Она не последовала, и Гермиона продолжила: — Как я могу предположить, не весь, а только последнюю часть. Но она была достаточно подробной, чтобы сделать суждения, которые вполне могут оказаться правдивыми. — Зачем ты тянешь? — нетерпеливо спросил Драко. — Ты же и так прекрасно знаешь, кто я. В этом все дело. — Это не все, — теперь была ее очередь жмуриться. — В тот момент рядом со мной был Гарри. Он тоже все слышал. Драко шумно выдохнул, выпустил руки девушки из своих и рывком поднялся с места. Кровь у него кипела. — В смысле? — переспросил он. Грейнджер не торопилась с объяснениями, считая, что и так сказала достаточно. — Ты хочешь сказать, что святой Поттер знает, что я Пожиратель Смерти? — Он догадывался и раньше, — созналась Гермиона; сердце щемило неприятное ощущение, будто она с потрохами продает своего лучшего друга его злейшему врагу. Мерлин, так оно и было. В понимании Гарри это так и выглядело, но не для Гермионы, больше не для нее. Она искренне верила, что помогает и одному, и второму, защищает их и даже мирит. — Он весь семестр об этом говорил, почти не умолкая. — Надеюсь, ты не пыталась меня защищать? — ухмыльнулся Малфой. Гермионе этот оскал не понравился: она видела перед собой того старого Слизеринца, который называл ее грязнокровкой и вечно издевался над ее спутанными волосами. — Я не верила в это, — инстинктивно защищалась она, — пока сама не увидела метку. — Значит после того вечера ты побежала и сдала меня своему дружку? — Драко не переставал нападать, хотя и сам понимал, что ведет себя глупо, зря обвиняет и отталкивает Гермиону, ведь она могла вовсе не рассказывать ему правду. — Конечно, нет. И ты это знаешь, — сказала она с таким пылом, что это заставило Драко ослабить хватку. Он снова сел напротив нее. — Да, знаю, — уже спокойнее проговорил он. — Я был недостаточно осторожен, — признался Драко. — Весь этот год — одно сплошное недоразумение. Я совсем не думал о последствиях и теперь влез в то, с чем не могу справиться сам. — Что он поручил тебе? — почти шепотом спросила Гермиона. Она не знала, что заставило ее задать этот вопрос: любопытство или беспокойство за небезразличного ей человека, но сдержать его она уже не могла. — Я должен, — Драко прервался на полуслове, осекся и опустил лицо в ладони. — Ты не должна иметь к этому никакого отношения. Я не собираюсь тебя в это впутывать. — Профессор Снейп предлагал тебе помощь, — ненавязчиво продолжила Гермиона. — Я слышала тогда в коридоре, — поспешила добавить она. — Я справлюсь сам! — рявкнул Малфой. Яркая вспышка его эмоций выбила разговор из колеи, и вернуться в нее он уже никак не мог. Шум от движения поезда не так быстро, как хотелось бы, но все же успокаивал. Между ними, сидящими в одном помещении, снова был тот дискомфорт недосказанности, что и в их первые встречи, когда ни о какой близости не было и помыслов. — Драко, мы должны поговорить о нас, — после его бурной реакции произнести эти слова было сложнее, чем она надеялась. — Что ты хочешь услышать? — он силился посмотреть на нее, но боялся увидеть сомнение в ее глазах. Тогда он вспомнил о том, что рассказывал ему отец: нужно смотреть человеку в переносицу или в бровь, тогда у него сложится ощущение, что ты смотришь ему в глаза, но при этом сам не будешь испытывать дискомфорта. Этому совету он и последовал, но долго не выдержал, сдавшись под пристальным ответным взглядом. — Правду, — на выдохе шепнула она. — Я не могу клясться тебе в любви, — слишком просто ответил он и пожал плечами, — не в моем сегодняшнем положении. Это смешно, но как будто мой мозг и сердце объявили друг другу войну. Серьезность тона и сомнение, которым были пронизаны его слова, кольнули где-то под ребрами, а потом осыпались серым порошком на дно желудка, легким гулом отдаваясь в ушах. Даже то, что в нем совсем не было безразличия, не делало разговор проще. — Ты что-то чувствуешь ко мне? — решительно спросила Гермиона, хотя все ее нутро дрожало от его возможного ответа. Она даже не знала, что причинило бы ей больше боли: отсутствие взаимности или осознание трагичности их невозможной любви друг к другу. — Ты мне очень симпатична, — лишь косвенно ответил на поставленный вопрос парень. — Но этого недостаточно, — больше для себя, чем для него подвела итог Грейнджер. — Я этого не говорил. — Это и так понятно, — она улыбнулась от бессилия. Несколько долгих минут они сидели друг напротив друга и молчали, обдумывая, был ли этот разговор их последним, и означал ли он, что они расстались навсегда. — Мы почти приехали, — сказал Драко, отворачиваясь от окна и встречая взгляд Гермионы, выведенной из транса мыслей его голосом. Природный пейзаж за окном действительно сменился почти не заснеженным пригородом Лондона. Это означало, что они будут на вокзале чуть больше, чем через четверть часа. Им нужно было скорее вернуться в свои купе, чтобы не привлекать внимания совместным появлением в коридоре. — Ты выходи первым, — сказала Гермиона вместо прощания, ругая себя за то, что это, возможно, последние слова, которые она ему скажет, а она не может унять в себе обиду и горечь расставания, чтобы сделать их хоть немного приятнее. — Грейнджер, — он встал с диванчика и хотел было наклониться к ней, чтобы поцеловать, но вовремя одернул себя и не стал этого делать. — Хороших каникул. — Хороших праздников, Малфой, — она отвернулась к окну, чтобы он не видел ее мокрых глаз, она убеждала себя не плакать, быть сильной, сдержаться. Затем в отражении стекла Гермиона увидела, как он задержался в проходе, бросив на нее прощальный взгляд, и все же ушел. Через несколько минут Гермиона Грейнджер вытерла мокрые щеки рукавами своей мантии и поспешила найти купе, в котором оставила свой чемодан, чтобы успеть переодеться для встречи с родителями.***
Драко не был удивлен, когда узнал, что никто не встретил его на вокзале. Он бросил взгляд в ту сторону, где, по его мнению, Грейнджер должна была прощаться со своими дружками, но, не успел он отыскать ее в толпе, как его окликнула Панси. — Драко, милый, мы ведь встретимся на каникулах? — в ее улыбке было что-то неприятное, и он снова отвел от нее взгляд. — Не знаю, Панс, у меня есть дела, которые требуют времени и сил, — ответил он, даже не стараясь больше поддерживать иллюзии, что между ними есть что-то большее, чем отягощающее послевкусие ее к нему первой любви. Она еще что-то ему ответила, но он не услышал, и, не дождавшись его ответа, Панси ушла. Платформа быстро пустела. Ученики кидались на шею родителям, а те весело трепали их по голове. В Драко это вызывало почти физическое отвращение. — Пошли, — за спиной раздался знакомый голос, явно обращаясь к нему, и Драко нехотя повернулся. Он не сделал ни шага навстречу, а лишь скривил губы, чтобы дать понять приглашавшему его, что он не хочет наслаждаться его компанией. — Отец просил подкинуть тебя до дома, — объяснил Теодор с таким же нежеланием это делать, какое испытывал сам Драко. — Мне, конечно, очень хочется оставить тебя здесь, чтобы ты кое-как добирался самостоятельно, но это развлечение дорого мне обойдется. Драко еще раз бегло осмотрел платформу на предмет знакомой фигуры и, поняв, что никого уже не застанет, пошел в сторону, в которую указывал Нотт-младший. Когда эльф семьи Ноттов доставил Драко к воротам поместья, он еле сдержал выдох уныния. — Я пожелал бы тебе хороших каникул, но ты не заслуживаешь ничего хорошего, — на прощание сказал Теодор и исчез с негромким хлопком. — Очень взаимно, — проговорил Драко в воздух. Он коснулся тонкого чугунного прута на витиеватой кованной решетке входных ворот и снова бросил взгляд на родной дом. Особняк находился на том же самом месте и внешне нисколько не изменился, и сам парень почти смеялся над своим ожиданием увидеть на его месте груду камней. Его не было дома меньше полугода, и что могло произойти с этим защищенным магией тысячелетним строением. Но итак туманная и безрадостная атмосфера, обычно царившая на территории поместья, сейчас была накалена до бела, и все равно это не казалось младшему Малфою концом. Металл под его ладонью зашевелился, и одна створка ворот распахнулась, пропуская его внутрь, признавая в нем чистую фамильную кровь. Он брел по заросшей въездной аллее, которая всегда встречала экипажи гостей ровно выстриженными тисами и журчащим фонтаном, и не слышал ни единого звука, кроме шороха гравия от собственных шагов. Он успокаивал себя тем, что и не надеялся на пышный прием и званый ужин, как это было в старые времена, когда он приезжал на каникулы в первые годы обучения в школе; но он ждал, что родители хотя бы встретят его, а не оставят на произвол судьбы и благонадежность Нотта, который с превеликим удовольствием бросил бы его на вокзале, как и сказал. Когда он прошел достаточное расстояние, чтобы увидеть широкую дверь самого дома, то понял, что на пороге нет никого, кроме маленького трясущегося от холода в одной тонкой наволочке эльфа. — Хозяин Драко, — тут же воскликнул он, когда понял, что его, наконец, заметили. Парень подошел к ступенькам и опустил чемодан, этим действием отдавая эльфу распоряжение разобрать вещи. — Я приведу себя в порядок и спущусь к ужину через час, — сказал он, осматривая прихожую. Несмотря на то, что в особняке квартировал целый штаб Пожирателей, и точной численности постояльцев Драко не знал, вид у помещения был почти не жилой. Занавески на окнах были задернуты, не пропуская в комнату излишки естественного освещения, кое-где осела пыль, видно, домовики не успевали справляться с таким потоком забот. — Ужина не будет, — послышался властный голос с лестницы, и парень поднял голову, чтобы убедиться, не послышались ли ему. — Даю тебе двадцать минут, а потом жду в своем кабинете. Не вздумай опаздывать. — Да, отец, — послушно, как маленький мальчик, ответил Драко. Выражение его лица нисколько не изменилось с того самого момента, как за ним закрылись входные ворота, а вот внутри эмоции водили нескончаемый хоровод. Люциуса Малфоя никогда нельзя было назвать нежным и заботливым родителем, но он любил сына, и Драко это знал. Поэтому такой холодный, отрезвляющий прием слегка встревожил юного Малфоя и лишь укрепил его опасения о том, что дома ему расслабиться не удастся.