Дочь Босфора

За два месяца, что я работала у нее, Зинаида Николаевна видела меня разной: глупой, разбитой, несуразной, взбалмошной, смешной, но никогда испуганной. Но ведь у всякого бывает первый раз. 2-го декабря я дала Зинаиде Николаевне повод насладиться моим страхом... вернее, полнейшим, всепоглощающим ужасом. - Илона, что с вами?! - крикнула она, когда я, потерянная, зацепилась носком туфли о порог и стукнулась о вешалку. - Беда! Не соображая ничего, я рванула телефонную трубку. - Да объясните толком! Но толком я не могла даже собраться с мыслями. На бегу я пыталась одновременно снять с себя платок и сапожки, отчего через каждые полметра нос мой, итак опухший от мороза, утыкался то в пол, то в бежевые обои. Мадам Гиппиус молча слушала первую сотню моих нечленораздельных высказываний, а затем, поймав за руки, всё так же молча, с мужицкой силой, надавала мне оплеух - по традиции, три на щеку. - Тихо! - гаркнула она мне в лицо, и от этой явной грубости мне стало на удивление легче. - Что с вами стряслось? - голос Зинаиды Николаевны был стальным, но и в нем по каплям, как испарина, проступала нежность, - на вас лица нет. Вас кто-то обидел? Вы скажите, я же мигом... - Нет нет, - поспешила успокоить ее я, - просто... - я икнула и закашлялась, - просто мой отец... - Это с ним случилась беда? - лицо ее побагровело, - я сожалею... - Эстайгхфурулла*, Зинаида Николаевна! - выпалила я с выпученными глазами, путаясь в языках и проклиная вдруг открывшийся турецкий акцент, - с ним, слава Всевышнему, все в порядке! - Но отчего же вы испуганная такая? - не унималась дама. - У меня именины через две недели... - Ну разве же это повод так пугаться? - снисходительная улыбка показалась мне оскорбительной. - Повод! - я вцепилась в ее предплечья, - мой отец собирается приехать! - Это же замечательно! - Зинаида Николаевна улыбнулась еще шире, целуя меня в лоб, - я была бы рада с ним познакомится! - Нет, вы не понимаете! - увернулась я от повторного поцелуя, - если он увидит, в каком виде я хожу по улицам, показываюсь на люди, как живу... - Но вы же занимаете должность секретаря, это разве не прибавляет вам почета? - Но Зинаида Николаевна, я же только на словах секретарь, а на деле - горничная! А если отец узнает, что я работаю за деньги, да к тому же в доме, где аж двое мужчин, он увезет меня в Стамбул и уже никогда, никогда не выпустит! В глазах моих, очевидно, заблестели слезы, потому что вмиг посерьезневшая Гиппиус сочувственно протянула мне стакан воды. - Мне бы не хотелось расставаться с вами, - она еще не выплеснула всю свою утреннюю нежность, - я так привязалась к вам... Кстати, хотела давно спросить вас: как вы оказались в Петербурге? - Вы же знаете, - я сделала глоток, - здесь живет моя бабушка. - Бабушек по праздникам да по отпускам навещают, - ухмыльнулась Зинаида Николаевна, - а вы живете здесь, как я поняла, с августа. Отчего же вы уехали с берегов Босфора, а, Илона? Впервые я не знала, сказать ей правду или же мило соврать, разыграв дурочку. Но Зинаида Николаевна была слишком умна, чтобы поверить в мой обман, и потому, набравшись сил и со свистом сделав глоток воздуха, я сквозь зубы прошипела. - Отец меня выслал. - Как интересно! - Гиппиус хищно улыбнулась, - что же вы такого сделали? Нахулиганили дома? Разгромили гимназию? Или где вы там учились? - На реалистских курсах, - я нервно кашлянула. - Что же не держались за них? Могли бы остаться... - Меня исключили, - опустила я голову, - за непотребство. - Вот так история! - Зинаида Николаевна со злой усмешкой опустилась в плюшевое кресло, поманив меня подойти поближе, - как же вы так оплошали? Расскажите! Рассказывать не хотелось. - В Османской империи женщинам запрещено получать образование, - начала я, надеясь, что разговор этот завершится сам собой, - вернее, получать его вне дома. А я... Мне так хотелось учиться математике!... - Ну? - Зинаида Николаевна нетерпеливо топнула ногой. - Мой брат тогда как раз записался на первый курс. Его там еще никто не видел! Да и сделал это он, чтобы отца уважить, он же все видит в нем блистательного морского офицера... А брат языки любит, живопись! Не склонен он к точным наукам! Так вот мы и договорились... Я же и ростом почти как мальчик, и руки у меня грубые... Лицо мадам Гиппиус преобразилось: ярко очерченные ( просто не смытые с вечера) брови взметнулись кверху, становясь похожими на две мохнатые гусеницы. Чуть наклоненная к груди голова закачалась вправо-влево, и ехидная улыбка, которая, должно быть, замышлялась нежной, узким крылышком растеклась по щекам. - Так так, - начала она, поднявшись, медленно растягивая слова, и от ее пронзительного взгляда мне захотелось тут же провалиться сквозь землю, - вот значит какие дела. Так вы, оказывается, злостная хулиганка, госпожа Захма? Теперь-то ясно, что в вас странно. Не из-за этого ли нет у вас длинной косы? Ради обмана состригли? Я смиренно кивнула, всеми силами стараясь на разрыдаться от стыда. - Переодеться мальчишкой, чтобы посещать курсы! Поразительно! И долго вы так существовали? - Неделю, - процедила я сквозь зубы, - пока отец не узнал... - Вас что, на перевоспитание отправили в Россию? Казалось, она смягчилась. Очевидно, образ строго отца хорошо был знаком ей. - Почти, - я пожала плечами, - полгода назад я приезжала сюда с братом, его отправляли в Московскую школу морского командования. Тогда я чуть не вышла замуж... - А! За того мальчика, чей портрет вы прячете в медальоне под корсетом? Нет нет, не пугайтесь! - она коснулась пальцами моей щеки, - Это, бесспорно, очень трогательно, и я ни в коем случае вас не осуждаю. Так что с ним? - Ничего, - грустно отозвалась я, в сотый раз проклиная собственное неумение держать язык за зубами, - мы весьма печально расстались. Отец увез меня домой. - Что же это за нравы такие! - не выдержала Гиппиус, - чуть что - сразу в дом да под замок! - Моя семья придерживается европейских взглядов, - вкрадчиво заметила я, отставляя стакан с водой на тумбочку, - но это не означает то, что я должна игнорировать мусульманские традиции. - Вы поэтому пришли в платке сегодня? - Да, - только и вымолвила я, закусив губу. Зинаида Николаевна взяла со стола мундштук и подошла к окну. - Сколько я не увижу вас? - Простите? - Ваш отец, - тонкая струйка дыма зазолотилась в холодном воздухе, - ведь он не позволяет вам работать. Значит, до его отъезда вы не сможете приходить к нам. - Но я надеялась представить вас, как свою старшую подругу... - проговорила я, заикаясь и краснея, - если вы позволите... Она улыбнулась. Пальцы мои, нервно цепляющиеся за спинку кресла, случайно набрели на темный камень изящного кольца. - Ой! - Что случилось? - Кольцо! - крикнула я, - незамужним девушкам нельзя носить кольца! Испуганно посмотрев на Мадонну, я нервными, частыми движениями стала срывать с пальца тонкое украшение, но тот распух, округлился, и серебристый ободок застрял где-то над второй фалангой. - Тише, - мягко шепнула Зинаида Николаевна, подходя ближе, - вы же так оторвете себе пол-руки. И легким движением мадам Гиппиус освободила меня из драгоценного плена. - Какой же вы еще ребенок, - она погладила меня по волосам, - хотя и с претензией на самостоятельность. - Ничего я не ребенок! - возмутилась я, - через две недели мне уже восемнадцать! - Я в восемнадцать лет еще на жеребце по Боржоми скакала, - Гиппиус рассмеялась, обнажив ряд мелких, как фундук, зубов, - и любила розовое. - А Дмитрий Сергеевич говорил, что в восемнадцать лет вы вышли за него замуж... - Он почти угадал, - подмигнула она, - Ах, старая собака, ничего не помнит... - Почему вы так обижаете его? - искренне удивилась я, подметив, что совсем перестала волноваться, - ведь сами говорили, что любите... - Люблю, - согласилась она, - а что плохого вы видите в собаке? Самое преданное и нежное существо на земле, самое открытое. Много лучше людей, должна сообщить. Я бы и вас назвала собакой, но только боюсь, вы обидитесь. - Теперь нет, - я мягко сжала ее запястье. С утра накрашенные ресницы часто заморгали, и спертый воздух квартиры едва ощутимо коснулся от этого движения моей скулы. - Тогда скажу вам, что похожи вы на кокер-спаниеля, симпатичного такого, с почти человечьими глазами. В них-то вся ваша прелесть. - Мне должно быть лестно? - Пожалуй, - она довольно кивнула, - а когда вы волосы свои распускаете, то совсем на спаниеля похожи, они точно ушки выше плеч лежат. - Но вы же никогда не видели меня с распущенными волосами! - возмутилась я, непроизвольно схватившись за пучок на затылке. - Я предполагаю, - теплая ладонь накрыла мои пальцы, - в конце концов, у всякого бывает первый раз. И черепаховый гребень, подарок моей матери на Байрам два года назад, без сожалений оставил мои заложенные кверху хорошо расчесанные "обрубки". Со странным наслаждением Зинаида Николаевна запустила руку в образовавшийся темно-русый водоскат, и притянула меня ближе к себе. - Прекрасный друга человека - собака, - шептала она мне в губы, - и мой друг тоже. Самый верный друг. Она не считала себя человеком. Вернее, боялась этой своей сущности. Гораздо проще было оставаться ведьмой, богиней, мрамором, зеленоглазою наядой... Но любовь моя к ней от этого приобретала мистический, неземной характер. И это было сказочно. И это было прекрасно... Поздние распахнутые стекла отсвечивали голубым в тонком кольце, бесхозно лежавшем на подлокотнике кресла. До приезда моего отца в Россию оставалось четырнадцать дней. * - Estağfurullah (турк.) - Бог с вами!