Дочь Босфора

Подслушивать, как известно, нехорошо. И не будь я дочерью резидента турецкой разведки, я бы обязательно последовала этому негласному правилу. Но, как говорится, чего нет, тому и не бывать. По субботам приходила фрейлина Вырубова. "Аней" ее обычно звала царица, и мы с Зинаидой Николаевной (я в меньшей степени) невольно взяли за привычку называть ее в узком кругу именно так. В первый раз я увидела ее именно в ту субботу; потом мы встречались постоянно. Когда на пороге квартиры дома Мурузи показалась круглощекая русская "красна девица" в черном с отделкой платье, я вдруг подумала, что начинается сказка: со словами "жили-были", с царем и царицей, с чудесами и тайнами... И вот она уже сидит, пышно причесанная, немного тяжело в кресле. И вся она была тяжеловата, но держалась на удивление прямо, и все говорила что-то, рассказала, с детскими жестами пухлых ручек. Госпожа Гиппиус с верной "другиней" Ее Величества обосновались в гостиной. Меня же отослали в "детскую" - так Зинаида Николаевна в шутку называла мой импровизированный кабинет, а именно жалкий краешек ее письменного стола. И, что странно, сперва я послушно проследовала туда, и даже рассортировала пару стопок писем (серьезней работы мне не доверяли), но через полчаса терпение мое иссякло, и письма были брезгливо отложены в сторону. В гостиной смеялись. На цыпочках преодолев пространство коридора, я, стараясь не сопеть слишком громко (моя болезнь еще давала о себе знать), пристроились по дверью, пытаясь понять, о чем же говорит Вырубова с моей любимой (ох, как удачно тогда выбрала в мыслях это слово!) покровительницей. - ... А все остальное вы уже знаете! - говорок у "Ани" был детский, деланно-искренний, - лучше расскажите, как Вы поживаете? - А что я? - удивилась Гиппиус (судя по ее изменившейся интонации), - все у нас по-старому. - Не скажите, - широкие, светлые глаза в просвете замочной скважины казались стеклянными, - взять хотя бы это милое юное существо, что приносило нам чай. Кто она, новая горничная? Я оскорбилась, и даже чуть слышно запыхтела в кулачок. - Мой личный секретарь, - отчеканила Зинаида Николаевна, - правда, хорошенькая? - А вы помощников из принципа красоты выбираете? - Отнюдь, - ответила Сатанесса, - Она прекрасно справляется по дому! Наконец-то я знаю, где лежат все мои вещи, все мои письма! И потом, она умудряется каждый раз приводить тот хаос, что творится в моей комнате, в идеальный порядок! Подумать только, раскладывает книги точно по моему интересу! Болеет, конечно, часто, но что поделаешь - к климату еще не привыкла. - И где же вы ее такую выудили? - засмеялась Вырубова. - Она сама приплыла, - Зинаида Николаевна сделала глоток чая, - приехала на год к бабушке, жене покойного адвоката Суворова, кажется, - вот тут-то я ее и подцепила. " Никто меня не цеплял!" - хотела возразить я, но вспомнила, что занимаюсь неприличным делом. - Она что же, из дальней губернии? - Берите выше, Анна Александровна, - по голосу Гиппиус было ясно, что она ухмыляется, - Илона Анваровна родом из Стамбула. - Как, в самом деле? - Вырубова подавилась чаем. - Да да, из самогó Царьграда. Отец ее какой-то непростой чиновник, я не запоминаю должности... А мать - русская дама, из Петербурга, некоторые мои пожилые знакомые даже помнят ее. Был там какой-то скандал во время русско-турецкой войны, и даже вроде как тот самый чиновник похитил мать Илоны из-под носа Скобелева, который был в нее влюблен... Но не спрашивайте подробностей, Анна Александровна, я более ничего сказать вам не могу! - То-то я смотрю, она букву "У" не выговаривает! - Вырубова хлопнула в ладоши, - сразу видно, другая культура! И глаза такие... Серые... Нет, голубые... Или серые?... - Хорошие... - Гиппиус как-то странно вздохнула. Мне показалось, что она встала с кресла, - морские... как у русалки... На минуту воцарилось молчание. - Я знаю эти нотки в вашем голосе, - с тревогой сказала Вырубова, - Зинаида Николаевна, вы что же, - она понизила голос до шепота, и я едва могла теперь слышать, - увлеклись ею? - Такой красотой сложно не увлечься... - Гиппиус нервно засмеялась. - Но сударыня, это же противоестественно! - "Аня" сочувственно цокнула языком, - это во-первых. А во-вторых, хочу напомнить вам, что предыдущий ваш роман не закончился ничем хорошим. - Но ведь и плохим тоже не закончился! - она не переставала улыбаться, я это чувствовала, - поймите, милая Анна Александровна, я ищу её: чистую любовь, без прикрас, без глупой страсти! Я жажду отыскать слияние огня и чистоты! О, если б совсем потерять эту возможность сладострастной грязи, которая, знаю, таится во мне, которую я даже не понимаю, ибо я ведь и при сладострастии, при всей чувственности – не хочу определенной формы любви... - Но при чём здесь эта девочка?! - А вот при чём! - Зинаида Николаевна перешла на страстный шепот, - она чистая, понимаете? Чистая, непорочная! Как ангел божий! Я когда смотрю на нее... - она замялась, - мне ее целовать не хочется. Мне ее... Съесть хочется, понимаете? Всю, целиком, чтобы впитать эту чистоту, эту нежность! А как она меня поцеловала! О, восхитительнейшая Анна Александровна, как она меня поцеловала! Как трогательно, как невероятно! Никто меня раньше так не целовал, даже Дмитрий Сергеевич, хотя его я люблю, несомненно, и ценю все его поцелуи... Но это не то! Она целует, будто... Будто любит меня, Анна Александровна!... Дальше я не слушала - не заботясь о шуме своих шагов, бросилась в кабинет, заперла дверь на ключ, зарылась в книги, сняла трубку телефона (зачем - неясно), накрыла голову тетрадью записей и до самого ухода Вырубовой не меняла своего положения. Мне стало мучительно больно от терзающей мой интерес одной задорной мысли: что же это действительно за чувство, когда целуют ТАК, как описала Гиппиус?... Удивительнo... в свои годы я не была застенчива в любви, pядoм сo мнoй юноши теpяли гoлoву с лёгкoстью, как oт игpистoгo вина, а пoсле мoегo исчезнoвения (не даром я дочь резидента разведки, не даром!) их пpеследoвалo мучительнoе пoхмелье. Я веpила, что могу завоевать любoе сеpдце. А теперь... В моей жизни появилась она: Сатанесса, Мадонна. И та Илона Захма, кoтopая в душе презирала подчинение мужчинам и верила, чтo никoгда не будет oтвеpгнута, куда-тo исчезла. А та русалка, ребенок, который остался в моем теле, казалoсь, не знал o любви сoвсем ничегo. Мне показалось, что я даже гoвopить теперь не смогу так, чтoбы не выдать тoгo, какой слабой я становлюсь, лoвя oчеpеднoй взгляд мадам Мережковской, ее улыбку.... Пеpвый наш пoцелуй дoлжен был стать пoследним, но теперь, после всего того, что я слышала, силы остаться собой покинули меня. Я окончательно поняла, что пути назад уже не будет...