Дочь Босфора

Когда я совсем поправилась, настала настоящая зима, с морозом и мокрым снегом. Доктор сказал, что после воспаления легких коротать время в продуваемой комнате с надтреснутым окном, может быть, и очень смешно, но для здоровья совсем не полезно. Поэтому Зинаида Николаевна, хозяйка "холодной" комнаты, весьма быстро разыскала мне приют. Новая моя коморка была удивительная. Мадам Гиппиус, очевидно, еще десять лет назад, когда только вышла замуж, выселила в нее все предметы, не сочетающиеся с ладно скроенным образом Сатанессы: здесь были какие-то валики, куклы, вязаные шишки, восемь или десять маленьких столиков с тяжелой мраморной доской (одной на все), подпертой растопыренными хрупкими палочками. Как я узнала позднее, на столики эти ничего нельзя было ставить - удивляться чуду человеческой мысли можно было только издали. Бывало потом, что столики эти падали сами собой: сидишь себе тихо, как вдруг на другом конце комнаты что-то вдруг скрипнет, закачается, и чудо человеческой мысли раз - и на пол. Кроме всяких "штучек", в комнате был еще рояль. Стоял он так неудобно, что музицирующий должен был пролезать между софой и этажеркой и сидеть окруженный всеми шатающимися мраморными столиками. - Как же вы на нем играли? - удивленно спросила я Зинаиду Николаевну, когда она вошла в комнату. По ее решительному виду и подколотому подолу платья я подняла: декадентская Мадонна решила немедленно устроить в комнате комфорт и уют. Она молча протянула мне швабру: - Вот разберемся здесь, и покажу вам, как я на нем играю. С этими словами она фривольно ущипнула меня пониже пояса. Я взвизгнула, но Зинаиду Николаевну, казалось, мое возмущение не смущало. Дверь в гостиную мы с ней завесили простыней, кряхтя как заправский рабочие; рояль (благо, тот был на колесиках) с треском и стонами передвинули к другой стене, портреты почтительной тетки Дмитрия Сергеевича (который, к слову, помогать нам вовсе не собирался, а, молниеносно найдя уважительную причину, отправился к Не-Букве обсуждать свежевыпущенный религиозный трактат) были перевешаны за шкаф. Загрохотали столики, задребезжало на полках что-то стеклянное - это тетка сама собой сорвалась со стены. - Господи! Что же это! - запричитала вышедшая из кухни горничная, - а Дмитрий Сергеевич как расстроится! Распереживавшаяся девица была весьма непочтительным образом выдворена за порог. Явившийся к обеду с коробкой конфет от "Гурмэ" под мышкой Блок немедленно предложил свои услуги: - Не только ж нам писульки рифмовать, а, Зинаида Николаевна, а, Илона Анваровна? И тут же разбил вазочку с вязанными шишками. - А, к счастью! Блок весело опустился на диван, прямиком на теткин портрет, заботливо снятый, чтобы уж наверняка не разбить. И сразу за этим - треск, рев, визг разбитых пружин... - Ради Бога, пойте что-нибудь, чтобы не было слышно этого грохота! - взмолилась мадам Гиппиус, от жары расстегивая платье до самой линии кружева на нижней рубашке. Меня передёрнуло. Блок не нашел ничего лучше, чем сипло затянуть романсы - подряд, все, какие знал. Приступили к самому важному - взялись за рояль. - Подождите! - закричала я, с ужасом смотря на энтузиазм поэтов-белоручек, - на рояле же бронзовая Эвтерпа! Богиня лирики стояла на малахитовой подставке. - Дмитрий Сергеевич ей дорожит... - Гиппиус озадаченно потерла нос. Блок зачем-то повторил ее жест. - Надо ее сначала снять, - хозяйка квартиры уверенным жестом приказала нам с Блоком оставаться на месте, - не суйтесь, я сама, вы только все колотите! Она осторожно подняла Эвтерпу за голову. - Какая легкая! - умилилась Зинаида Николаевна. Вдруг - грохот, звон, всхлип - и в руках декадентской Мадонны осталась одна Эвтерпа. Малахитовая подставка, разбитая вдребезги, лежала у ножек рояля. - Вы что же, не знали, что она не приклеена? - Блок скептически изогнул бровь. - Теперь, наверное, соседи звонить будут... - в ужасе шепчу я, стараясь не смотреть на останки малахитового сокровища. - Не будут, - Зинаида Николаевна вытерла руки о пиджак Блока, который тот предусмотрительно повесил на спинку стула, - мы каждый вторник так топочем, что подставка их не потревожит. И вообще, это вы виноваты. Отчего вы не пели? Я же вас просила! Ведь видели, что я принялась за Эвтерпу, ну и затянули бы что-нибудь хоровое! Двигайте вот рояль, а то мы до ночи не управимся. Двинули, покатили, закряхтели. С неприятной дрожью я смотрела на то, как трогательно придерживал Блок руку Зинаиды Николаевны, чтобы та не билась о пюпитр, как он был обходителен и нежен, и, что самое противное - как Зинаида Николаевна с охотой отвечала на его проявления участия. Заголосили, крякнули, поставили. - Чудесно, вот здесь будет удобно! - Гиппиус улыбнулась и присела на край обитой сукном табуретки, - нужно будет обязательно позвать в среду Рахманинова! Я ему здесь новую песенку сочиню! Она живо поняла крышку рояля, взяла аккорды - что за чудо! Старый зверь, без дела простоявший много лет, не перестал играть! - Все приходится делать самой! - Зинаида Николаевна театрально закатила глаза и, не отнимая рук от клавиш, запела. Еще ни разу я не слышала, чтобы она пела. Хриплые нотки, заглушаемые музыкальным сопровождением, с самых первых секунд разлились по комнате вместе с чарующей хрипотцой совсем не оперного голоса. Она не пела - говорила с нами, и вскоре Блок, развеселившийся и пьяный от чувства завершенного дела, подхватил ее бойкую песенку. Александр Александрович наклонился над Мадонной и, то и дело стуча каблуками штиблет о ножку табурета, целовал разыгравшиеся пальчики. Зинаида Николаевна шипела, зло откидывала назад свои русалочьи волосы, выбившиеся из прически, но не переставала играть, провоцируя Блока на дальнейшие, становившиеся все откровенней поцелуи. Я не могла этого терпеть. После всего того, что я пережила здесь, что я слышала из разговора с Вырубовой, эта сцена ранила меня. В последний раз наступив на злополучные малахитовые осколки, я выскочила из комнаты. Оставаться в доме Мурузи мне не хотелось, но, как всегда учил меня отец, чувства-чувствами, а долг (в моем случае - сортировка корреспонденции) должен был быть исполнен при любом стечении обстоятельств.