Дочь Босфора

С Рахманиновым я познакомилась позднее; его, как и Мережковских, пригласили на благотворительный вечер, организованный "Вестником Европы". Хотя к Дмитрию Сергеевичу этот журнал тогда не благоволил, Стасюлевич, серьезный старик с красивой бородой и по совместительству главный редактор, непременно желал на своем вечере видеть его жену, "молодую Сатирессу". Меня же взяли как обычно - в качестве карманной собачонки. Мы опаздывали. Я не волновалась бы так сильно (на мне уже были муфта и теплые сапожки), если бы Зинаида Николаевна, всегда собранная и пунктуальная, на этот раз не задержалась больше положенного в своем будуаре. - Зинаида Николаевна! - стучалась я к ней с некоторой вялостью (обида, вызванная фривольным поведением Блока, в моем сердце еще не остыла), - мы опоздаем! Дверь оказалась незаперта. Преодолев заставленное тумбами пространство, я вошла в ее комнату да так и осталась стоять на пороге: мадам Гиппиус крутилась перед трюмо набелившаяся, с подведенными глазами, элегантно причесанная, но... В одних чулках. - Вы что, еще не одеты?! Декоративные стекляшки на голубых подвязках зловеще блеснули в свете керосиновой лампы. - Представляете, корсет натёр, - тихо сказала Зинаида Николаевна с такой кроткой улыбкой, что тон ее признания можно было бы принять за виноватый. Холодный ветер, вырывавшийся из-под заклеенного окна, трепал рыжие нити ее волос, придавая декадентской Мадонне странный, мистический вид. - Закройте дверь, - уже жестче приказала она, поправляя шпильку. - Ради Бога, накиньте что-нибудь, - сказала я, краснея, и вдруг неожиданно для своей обиды добавила, - не то заболеете... - А вы беспокоитесь? - в ней проснулось кокетство, - или вы так боитесь меня, что чувствуете себя уязвленной моею наготой? Она подходила ко мне все ближе, и я понимала, что задохнусь от всего непонятного, сковавшего мое сердце, ежели сейчас не скажу ей что-нибудь едкое. - Я же не Александр Александрович, чтобы быть абсолютно спокойной при виде обнаженной женщины. - Боже, - протянула Гиппиус басом, - какого же вы о нем невысокого мнения! - Потому что женщина в его глазах - лишь повод повеселиться! - Вы не правы, - Зинаида Николаевна поправила серебряный гребень, - Александр Александрович очень чувственный и приятный молодой человек. И воспитанный, в отличие от некоторых! Я не услышала оскорбления. - Чувственный, как же... - во мне девятым валом била горькая ревность, - видели бы вы, с какой чувственностью (это слово я прошипела, захлебнувшись слюной) он смотрел на ваши бедра, когда вы третьего дня надевали кюлоты! Выражение лица Зинаиды Николаевны резко переменилось: искусственно-кроткая улыбка исчезла, и скулы, острые и нарумяненые, странно напряглись. Ресницы, накрашенные густо и даже вульгарно, почти сомкнулись, делая глаза похожими на кошачьи - зеленые щели блестели влажным жаром. - Ах-а-а-а, - протянула мадам Гиппиус с интонацией не то презрения, не то восторга, - вот оно что! Сперва я не очень поняла ее странного настроения, но когда широкая ладонь неожиданно легла на мою грудь, я мгновенно прозрела. - Маленькая русалка изволит ревновать! Она грубо опрокинула меня на кровать, наваливаясь сверху и не заботясь ни о моем наряде, ни о пикантности создавшегося положения. Я чувствовала жар ее тела, и от самоуверенности ее, от ее внутренней силы мне сделалось совсем не по себе. Мадонна вновь хотела оскорбить меня, и я, к своему стыду, уже была не в силах ей противиться. - Не уж-то вы всерьез ревнуете меня к этому мальчику, который мало того, что считает меня богиней, так еще и женат? Я хотела было возразить, но Зинаида Николаевна накрыла поцелуем мои губы. Оттого единственным ответом ей стал возмущенный стон. - Ах, несносная девчонка, - она задрала мою юбку и больно царапнула по краю чулок, - я вас зарежу и съем, с потрохами! Будете знать! Дыхание становилось все прерывистее и учащенней. Я oстopoжнo вoдила пальцами по бледной коже, стараясь вырваться из крепких объятий, и на мгнoвение пpижала руку к левoй стopoне ее гpуди – сеpдце билoсь ровно и страстно, как турецкое рондо, как принадлежащие ей особенные, "электрические стихи"... - Мадам, - задыхаясь, прошептала я сквозь поступающие слезы бессилия, когда мертвая хватка Демоницы слегка ослабла, - пожалуйста, мне же больно... Она мгновенно разорвала наши объятия и спрыгнула с кровати, подавая мне руку. - Pardon, - фигура Белой Дьяволицы вновь отразилась в зеркале трюмо, - и все-таки, как неприятно получилось с корсетом... Мои переживания ее мало интересовали в тот момент. Я не сразу вспомнила, о чем идет речь. - И как же быть?... - робко поинтересовалась я, оставаясь позади Декаденсткой Мадонны. - Никак, - она нахально улыбнулась, - пойду без него. Помогите мне одеться. На вешалке весело красивое нежно-голубое платье с пышными рукавами и узким лифом. Пока я разбиралась в юбках, голубоватые подвязки чулок поэтессы скрылись под кружевом панталон. У нее была некрасивая фигура: узкая, костлявая, - она не могла нравится мужчинам, но влекла меня. Так завлекает кукла в лавке мастера фарфора. Так поражает изящество табачного Бражника. В ту минуту я с ужасом подумала:" не могу же я увлечься женской красотой?" - но холодная кожа, покрывшаяся мурашками от моего неосторожного прикосновения над шнуровкой платья, вдребезги разбила все мои сомнения. Уже в автомобиле всё та же тонкая полоска бледной кожи, видневшаяся из-под пелерины, заставила меня нервно закусить носовой платок. Вечер в "Вестнике Европы" обещал быть запоминающимся.