Дочь Босфора

В окне спальни, как пух в кружевах, застревали лучи света уличного фонаря. Я лежала, отвернувшись к шкафу и плотно зажмурив глаза. Как я ни старалась, сон не шел ко мне - мысли, тягучие, сопливые, будто прокисшее молоко, заполонили рассудок и прогоняли блаженные сновидения. То странное действо, которое мой старший брат стыдливо называл "ночь единения", а приятельницы из Стамбула - "время страсти", в исполнении Декаденсткой Мадонны выглядело как ночь, проведенная по разные стороны узкой постели. После успешной борьбы с маленькими кровопийцами она проводила меня в свою спальню, расплела волосы, ослабила завязки на нижнем белье, опрокинула на кровать и... пожелала спокойной ночи. Лежа в корсете и панталонах под плюшевым пледом, я ощущала лопатками тепло женского тела рядом собой и все не могла понять, что за отношения ныне связывают нас - ведь не бывает чистой, непорочной любви!... Я понимала это уже тогда... Но понимала ли это Зинаида Николаевна?... В свои тридцать лет она была невероятно мудра, но вечно искала чего-то, была недовольна происходящим вокруг... Оттого ли для своих утех она подобрала существо, незнакомое с миром? Не это ли стало причиной для ее внезапно вспыхнувших чувств?... Она, бесспорно, любила Дмитрия Сергеевича, но эта любовь была лунной, точной, продуманной. Зинаида Николаевна была властительницей своей любви, не была согрета ею. На столике у холодного окна стояла ваза с подсушенными розами - третьего дня их принес безнадежно влюбленный в Зинаиду Николаевну юный критик. Интересно, где выросли эти цветы? Среди холодной русский осени, в которой даже дочери Босфора сперва не находилось места, кто воспитал подобную красоту?... Наверное, их тоже кто-то любил... - Вы спите? - внезапно прозвучал над ухом тихий голос. Я не видела лица Гиппиус, но плечи ее, узкие и костлявые, нервно вздрагивали под все тем же плюшевым пледом. - Нет. - Плохо, - отчеканила она, - вам нужно набираться сил. - Но ведь вы тоже не спите, - возразила я в ответ. - Меня терзают странные мысли, Илона, - казалось, что голосом Зинаиды Николаевны передо мной распиналась подушка, - будто камень на душе. Странно так... - Отчего? Она ответила не сразу, с неприятным, как у расстроенного фортепиано в моем кабинете, хрипом: - Что вы чувствуете, когда смотрите на меня, когда слышите мой голос? Вопрос разбил последние надежды на сон: - Вы так часто спрашиваете об этом... - И все-таки? - не унималась Мадонна. - Влечение, - чуть поколебавшись, ответила я, под пледом случайно задевая ногой ее колено, - нежность... Простите, Зинаида Николаевна, я слишком плохо знаю ваш язык, чтобы выразиться более поэтично. - А почему же тогда вы не требуете от меня ласки? - она слегка пoвеpнула гoлoву, придвинувшись ко мне вплотную, но не слыша моих объяснений. Я пpoтянула pуку и oщутила пoд пальцами мягкие, скрученные в косы локоны, пытаясь унять смущение. - Не отвечайте, - поспешно сказала она мне на ухо, - я все понимаю. Вы так юны... - Зинаида Николаевна поцеловала мои пальцы, - и так неопытны... Я не ответила, а лишь обняла ее за шею, притягивая ближе к себе. Губы коснулись моего подбородка. Почти бессознательно я поцеловала жилку на ее виске, чувствуя, как пальцы Декадентской Мадонны поглаживают мои скулы. - Как хорошо, что вы еще не знаете любви... - А ваши чувства не в счёт? - В счёт, - Гиппиус снисходительно улыбнулась, - но они не заставят вас стонать и метаться по простыням в неописуемом блаженстве... Уж простите меня за это. Я смутилась и спрятала лицо в подушку. Истина, которая сперва открылась "бабе-фрейлине"*, теперь ясно стояла передо мной: Декаденсткая Мадонна не искала человеческого счастья - ей нужна была любовь, светлая, как дружба, и непонятная, как Божий свет. Любовь без прикрас, без глупой страсти... - Никогда не думала, что вы можете быть такой, - с восхищением и легким страхом я взглянула в ее лицо. - Какой? - Трепетной... - Я всегда такой была. Просто рядом не было человека, который был бы достоин моего трепетного отношения. Идите сюда. И я растворилась в ее объятиях. Сердце, большое и красивое, стучало громко, так, что я, положив голову на грудь Зинаилы Николаевны, слышала каждый его стройный звук. Увидев на миг ее странную, насмешливую полуулыбку, я вдруг приподнялась и покраснела. - Я... веду себя неправильно? Она, закинув длинные косы за подушки, покачала головой и вновь притянула меня к себе. - Дитя, потерянное всеми... Всё вы делаете как надо. Так правильно. Так и должно быть. Кожи коснулось жаркое дыхание: Зинаида Николаевна нежно провела языком по моему уху и прикусила мочку. - Не думайте больше ни о чём, - успокаивала она меня, - это моя забота. И тут я поцеловала ее, неуверенно, в краешек губ, силясь осмыслить ее неясную теплоту. В глубине души я понимала, что Зинаида Николаевна чувствует мой страх - да, я доверяла ей безмерно, но мне до сих пор было боязно. Проведя пальцами по тонкой верхней губе Гиппиус, я прошептала: - Не лучше ли вам отступиться? - А вы хотите этого? - с грустной улыбкой переспросила она меня. - Нет, но... - Не вам решать за мое сердце, - Зинаида Николаевна выглядела строгой, но по тому, как она обнимала меня, я узнавала в ее тоне ласковую нежность, - я буду делать то, что захочу, и то, что мне необходимо. А вы нужны мне как воздух. И не смотрите так потерянно! Вы, Илона, эталон чистоты. А любовь и должна быть такая - чистая, светлая. Поверьте, за эту любовь я готова стерпеть любые мучения... Даже больше: я жду их с тем же нетерпением, как ваших поцелуев. Так что прошу вас: перестаньте терзать себя сомнениями. Я... - она смущенно отвела взгляд, - я люблю вас, Илона. Все-таки люблю. Растроганная, я уткнулась носом в ее грудь. Кончики пальцев легли на мои ключицы, поверх черного шнурка с отцовским талисманом. Нас обоих по-прежнему била легкая дрожь. В лучах остывшего фонаря блеклыми комьями манной каши заблестел ноябрьский снег... * - так охарактеризовала З.Н. Гиппиус А.А. Вырубова в своем произведении "Маленький Анин домик".