Дочь Босфора

- Мы разошлись, вкусивши оба предчувствий неги и земли... Вы очень, очень медленно печатаете! Александр Блок, вечно сонный, вечно расстроенный моим присутствием, сидел на старой софе, которую кто-то, неизвестно когда и зачем, вытащил на балкон квартиры Мережковских. В руках он нервно мял листы со своими размашистыми каракулями. Голос его, угрюмый, низкий, разносился по балкону и, преодолев дверь, улетал в гостиную, впиваясь в мои порядком замерзшие уши. - Александр Александрович, - раздраженно сказала я, стукнув по борту печатной машинки, - я секретарь, а не машинистка. Разговаривать с ним через стекло было приятно, но не вполне удобно. Со своего места я видела, как ветер трепал мелкие кудряшки, приминая их, как летнюю траву. В глазах молодого поэта (совсем недавно я услышала от Зинаиды Николаевны, что Блок был лишь на три года старше меня) играла мечтательная искорка - свидетельница вдохновения. - Мадам Гиппиус наказала вам помогать мне со сборником. Так что извольте не капризничать. - А вы извольте не указывать мне, что делать! Зинаида Николаевна вернется очень скоро, и уж поверьте, о вашем узурпаторстве она узнает все! - Какое еще узурпаторство? - он круто развернулся, отчего софа на гнутых ножках едва не завалилась на бок, - я всего лишь диктую вам свои стихи! - Слишком быстро диктуете! - нахмурилась я, окидывая взглядом его вытянутый профиль, - я не успеваю набирать! - Это потому, что вы не понимаете моих стихов, - обиженно надул губы Блок, - не чувствуете! - Ну хватит, - я сняла очки, - идите лучше сюда, а то на улице совсем не август, еще заболеете. Кажется, он даже не услышал меня. Вздохнув, я повернулась к двери, туда, где над крышами Сергиевской улицы возвышался купол Таврического дворца. - Вы меня слышите? Я начинала раздражаться. Вздохнув, я преодолела небольшой порог и, стащив с кресла теплую шерстяную шаль, брезгливо бросила ее на плечи Блока. - Хорошо здесь... - он откинулся на спинку софы, плотнее закутываясь в принесенную мною вещицу, - люблю коротать здесь время. - Я заметила, - скептически прошипела я, покосившись на четыре опустошенные чашки чая и недопитый стакан молока. - Ну я же просил вас перестать ворчать! - по голосу я поняла, что он кривляется, - и как вас только Зинаида Николаевна терпит? - Как надо, - отрезала я, хлопнув балконной дверью. Блок целенаправленно обижал меня, и эта антипатия с его стороны несказанно расстраивала: как можно было обращаться так с помощницей "богини, посланной на землю для благой цели"? К тому моменту я уже неразрывно связывала себя с Зинаидой Николаевной, и любое неуважение к моей персоне выглядело в моих глазах пощечиной ее вкусу. - Илона Анваровна, - он стоял на пороге, вальяжно опрокинувшись на косяк двери, - перестаньте обижаться. Я же не со зла. - Ну конечно, - вновь зашипела я, не поднимая головы. - Давайте мириться, - он перешел в наступление: дернул за край моего шейного банта и нахально оскалился. - С какой стати? - Ну... - слегка замялся он, - нам еще прийдется какое-то время встречаться с вами. Хотя бы ради нашей общей знакомой. "Хорошо, что не любовницы" - подумала ехидно я, а вслух сказала: - Бог с вами, миримся, только не трогайте меня, пожалуйста. - Как пожелаете, - Блок театрально поднял руки кверху, - вот что, Илона Анваровна, давайте-ка выпьем в знак нашего примирения. Я опешила. - Как же можно? В чужом доме... - Да бросьте, что в этом такого? - он уже потянулся к буфету, - Зинаида Николаевна всегда мне разрешала! С этими словами Блок, поскользнувшись, чуть не выронил из рук изумрудную пышку-"Клико". - Поставьте на место! - испуганно сказала я, пытаясь выдернуть бутылку у него из рук. - Всего один бокал. Ну же, Илона Анваровна! Бокалы уже стояли на подносе. Безысходно глядя, как игристое вино исчезает в алых устах юного дарования, я поддалась его влиянию и сделала пару глотков. - До дна! Неприятно кислое, бьющее по небу, но, несомненно, очень дорогое шампанское попало не в то горло. Я закашлялась. - Еще один! Блок поил меня, поддерживая бокал своими длинным пальцами, заставляя пить уже противный мне напиток. Голова кружилась. Сощурившись в попытке наконец рассмотреть расплывающееся лицо поэта, я зацепилась за край стола и, вероятно, упала бы, если бы Блок вовремя не усадил меня на диван. - Вот это да... - только и успел проговорить он, как вдруг из передней донесся резкий, адски колющий сознания звук. Но на деле лишь скрипнула входная дверь, и голос, промерзший и ласковый, разлетелся по квартире. - Я вернулась! - Зинаида Николаевна, на ходу сбрасывая пальто и муфточку, вбежала в комнату, но так и осталась стоять на пороге. На ее лице застыло недоумение. - Что здесь у вас происходит? Я не слышала, о чем она говорила с Блоком. Может быть, она ругала его, может быть, просто попросила вернуться на следующий день - не знаю. В глазах наряду с черными мушками мелькали рыжие пряди и руки, белые, расплывчатые, как матовые слизни. Меня тошнило. - Что же вы так, Илона, - Гиппиус поднесла к моим губам чашку с прохладной водой. Я, признаться, мало что могла ей ответить. Единственным, что я видела более-менее четко, было румяное лицо, разрезанное на тысячи белесых лент прядями растрепавшиеся волос. Увидев даже в самый первый раз огненно-рыжие с золотым отливом волосы, мне невыразимо сильно захотелось прикоснуться к ним. Сейчас, приправленное игристым, это чувство разлилось во мне с новой силой: волосы Зинаиды Николаевны были чудесно длинными, мягкими, и столь необыкновенно яркими, словно солнце, напоследок вспыхивающее в алом пламени своих лучей в последние секунды заката невзначай подарило им кусочек своего сердца; они казались столь тяжелыми и блестящими, будто она только-только тщательно расчесала их с маслом. Эти волосы должны были украшать лучшие диадемы, нежнейшие венки; эти прозрачные глаза, стеклянные, отражающие рыжий водопад, не должны были никогда чувствовать слез. Так подумала я, впервые увидев её — бойкую, пышущую жизнью, и такую невыносимо взрослую в своем вечном поиске детских грез... - Почему вы молчите? - она встревоженно повторяла один и тот же вопрос, - Илона, скажите что-нибудь, иначе я решу, что он отравил вас! - Нет... - язык не слушался меня. - Вы можете встать? Я бессильно пожала плечами. - Несносный ребенок... Она журила меня в своей обычной ласковой манере. Опустившись рядом на диван, Зинаида Николаевна легонько тронула меня за плечо, но этого было достаточно, чтобы я, совершенно безвольная, опустила голову ей на колени. Наклонившись, она едва ощутимо поцеловала меня в шею. - Никогда больше не оставлю вас с Блоком, - Гиппиус запустила пальцы в мои плохо расчесанные волосы, - и как он только вас уговорил? Больше всего я хотела бы жить в городе, где смешивались бы реки разных цветов - всех, какие я видела на своем веку. Зеленые, рыжие, каменно-серые... Но все они непременно бы соединялись в один, единый цвет - серебристо-лазурный - цвет воды Босфора. В этом городе я могла бы думать о чем мне вздумается, а могла бы и вовсе не думать, всю свою жизнь. Там каждый вечер цвел бы мир, играла бы музыка, и любовь с глазами цвета холодного моря не оставляла бы меня ни на минуту. Любовь с глазами холодного моря... Но такого города нет. И даже если в мире есть его подобия, через них текут другие реки - либо слишком холодные, либо слишком бурные. Поэтому желание мое неисполнимо.... - Илона, что с вами? - холодные ладони коснулись моего лица, и я поняла, что все это время лежала без сознания. - Солнце... - захрипела я, пытаясь приподняться, но силы совершенно покинули меня, - мне снилось, что... Я замялась. Сгладить неловкую ситуацию могла только нежная ложь: - ... Мне показалось, что вы убаюкивали меня... - Вот так? - быстро нашлась Зинаида Николаевна, проводя пальцами по моему затылку, - действительно, почему бы и нет. Хотя я искренне предполагала, что пытаюсь заставить вас встать на ноги. Вставать я не хотела. Чуть крепче сжав пальцы Декадентской Мадонны, я замурлыкала и прикрыла глаза, надеясь, что она не будет тревожить мой мнимый сон. - Видимо, ваши видения были действительно очень хороши. - Реальность еще прекрасней... Она наклонилась и несколько раз коснулась губами моей шеи. - Вы сводите меня с ума... - Вы уже лишились рассудка, если по своей воле пришли в мой дом, - Зинаида Николаевна взяла со стула оставленную Блоком шаль и плотно укрыла меня ею, - ладно, спите. - А вы? - Я буду с вами. Безумство... Столько думает человечество об этом состоянии души, и все больше убеждается, что это ее беда, болезнь. Но всякая ли болезнь зловредна? Быть может, человечество ошибается... Да, я сошла с ума в тот самый миг, когда переступила порог этой квартиры. Потеряла рассудок, когда впервые услышала низкий с хрипотцой женский голос. Обезумела, когда ответила на крепкое рукопожатие. Лишилась разума, когда отдалась неведомому чувству... Нет, безумство меня не расстраивало. Именно оно давало мне шанс теперь медленно, шаг за шагом изучать сложившееся в моем сердце трепетное волнение, просыпающееся каждый раз, когда Гиппиус касалась меня. Было ли то, что мы делали, низшим или высшим пониманием любви - я не знала, но каждый вздох ее был моим, каждое прикосновение, и я точно понимала, что кроме всего этого в мире больше ничего существовать не могло. Разве что мечта, которая, к сожалению, не могла осуществиться....