Беременные куноичи Конохи. 2. Или их бедные мужья

      Он точно вернется. Пусть пройдут недели и года, но Куренай всегда будет ждать его.       Уже подходила к концу Четвертая Мировая Война шиноби, а заодно и беременность девушки. Передвигаться по развалинам Конохи с большим животом стало совсем неудобно. Конечно, раньше когда ей помогал Шикамару, было гораздо лучше. Этот сосредоточенный не по годам мудрый парень стал ей хорошей опорой. Но сейчас он был на фронте, да и становиться обузой для молодого шиноби Куренай совсем не хотела.       Она снова, ворча на себя за лень, поднялась с кресла и вышла на улицу. Там было тихо и пустынно. Старики и дети ходили по деревне, словно тени. Все осознавали значимость времен и угрозу, нависшую над миром. А Юхи смотрела на них и вспоминала то, что не следовало, по крайней мере не на девятом месяце беременности.       Асума. Он был рядом обнимал ее, нежно прижимал к широкой груди и щекотал ее светлую кожу своей бородой. Затем, мужчина склонялся у ее ног и целовал большой живот, прислушиваясь к еще не родившемуся малышу. Он усаживал девушку обратно в кресло и шептал на ухо всякие глупости, отшучиваясь на вопросы, где он получил новое боевое ранение.       Куренай открыла глаза. Перед ней снова была пустынная полуразбитая улица. За спиной гулял ветер. Одиночество надавило с новой силой, и куноичи почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Да, она отлично понимала, за что сражался и умирал ее любимый, отлично понимала и значимость нынешних боев. Но честно сказать, Юхи настолько устала от горя и одиночества, что ей было уже все равно выиграет Коноха или проиграет. Одно дело говорить красивые слова про то, что не надо отчаиваться, а надо верить в дело погибших за идею, но совсем другое жить с таким камнем на сердце. Наверное, она, Куренай слабая, раз не может найти в себе силы жить без него. — Глупый Асума! Страдает не тот, кто умер, а тот, кто остался! – сквозь уже несдерживающиеся рыдания кричит куноичи, оседая на пол.       Потом она утрет слезы, опять встанет и уйдет поливать уже порядком надоевшие цветы. Навестит раненных в госпитале, поможет лекарям, все же джонин она и беременная джонин. Юхи придет домой только к ночи порядком уставшая и безразличная ко всему. Лишь когда маленькая детская ножка (или ручка) толкнет ее в живот, взгляд красных глаз оттает, будто их лед треснет, и на смену холоду придет добрая нежность. Она сядет в кресло и склонится над пузом, роняя слезы радости и прося у ребенка прощение за свою слабость и отчаяние.       Таким несчастным циклом и пройдут последующие недели. А по их истечению в деревне поднимется шум и гам, приветствующие вернувшихся с войны героев. Куренай нацепит на себя искреннюю улыбку и, неуклюже пошатываясь, тоже выйдет к центральным воротам.       Вокруг столько радости, столько объятий, слез и поцелуев! И девушка невольно тоже начинает заражаться этой атмосферой, пусть и до конца оттаять так и не получается. Она с удивлением замечает новоприбывших шиноби; их глазные яблоки черные с вкраплениями белых трещин. О, а вот и Четвертый хокаге с женой. Их воскресили? Юхи с удивлением смотрит и на давнего приятеля детства Учиха Обито; он ни на миг не выпускает руки все такой же маленькой и хрупкой по сравнению с ним Рин. Их тоже оживили. — Куренай-сенсей, – сзади раздается низкий голос, и в следующую секунду перед ней предстает Шикамару. Он счастливо обнимает женщину и привычно ворчит: – Поберегли бы уж себя, посидели бы дома. Тут народу много, еще зашибут и не заметят...       И она впервые за долгое время заходится в немного нервном, но таком искреннем смехе, понимая, что любимые ученики и ее и Асумы вернулись, что так много ранее погибших товарищей снова дышат и смеются. Шикамару тоже улыбается ей в ответ, видя, что всегда подавленная куноичи действительно рада.       Неожиданно на голову Нара прилетает чья-то тяжелая рука, а над головой раздается звучный не менее радостный баритон: — Шикамару, стоит мне немного погнить в земле, а ты уже подбиваешь клинья к моей невесте? — Скажете тоже, Асума-сенсей! – возмущенно прикрикнул на подошедшего стратег Конохи, все же оставляя Юхи в покое. – Я между прочим тоже... — Что «тоже»? В ту девушку из Суны втюрился? – откровенно насмехался обладатель чудесного баритона. — Ай, все! – покраснел Нара и, прежде чем уйти в гущу толпы, бросил: – Оставлю я вас, наслаждайтесь обществом друг друга.       Куренай еще не оборачивалась к этому таинственному собеседнику, но уже прекрасно знала, кому принадлежал этот неповторимый с изысканной хрипотцой бас. Она обернулась.       В двух шагах от нее стоял он. Высокий, пышущий силой и мощью, с невероятно доброй широкой улыбкой и извечной сигаретой в губах. Асума не спешил подходить ближе, он буквально пожирал своим теплым любящим взглядом ее фигуру. Настолько умиротворение и счастье заполонили все его существо, что даже та самая сигарета упала на развороченную мостовую.       Слегка покачнувшись, мужчина медленно приблизился к уже плачущей от счастья девушке и снял с себя зеленый жилет. — Ветрено тут, – он накинул на ее бледные плечи свой теплый, насквозь пропахший им жилет и, немного поразмыслив, поднял Куренай на руки. Сзади раздался свист Чоджи и одобрительный визг Ино, где-то отдаленно прогавкал Акамару. — Я тяжелая, поставь! – тут же завозилась она на его руках, краснея и упираясь кулачками в мускулистую грудь, скрытую одной лишь черной водолазкой, подчеркивающей крепкую фигуру жениха. — Ай, милая, прекрати, – совершенно по-доброму рассмеялся он, кладя свою щетинистую щеку ей на макушку. Как его маленькая Куренай могла подумать, что представляет для него хоть какую-то ощутимую тяжесть? – Дай хоть немного понянчиться с беременной невестой.       Под его любящим и лучистым, несмотря на черноту глазного яблока, взглядом она сдается и в исступлении хватается за могучую шею, утыкаясь влажными ресницами в загорелую кожу. — Ну-ну, милая, полно плакать, – немного теряется Асума и нежно покачивает ее, как на волнах.       Юхи не заметила, как он донес ее прямо до дома, на ходу отцепившись от веселых учеников и сослуживцев. Она все также продолжала заливать слезами облегчения и радости темную водолазку. От одной мысли, что любимый не лежит где-то, неизвестно, где, бездыханный и окровавленный, что не придется больше чувствовать спиной ветер, гуляющий из комнаты в комнату, хотелось кричать и петь во все горло. — Ну скажи, что сделать, что бы ты перестала? – причитал над ней мужчина, не выпуская из объятий? – Хочешь, поглажу? Хорошо, вот так... Хочешь, поцелую?... Не будешь больше плакать? — Пообещай... – дрожащим голосом попросила куноичи. — Что, милая? – тут же оживился он, наклоняясь ухом к притягательным красным губам. — Пообещай, что больше никогда не отправишься на миссию, по крайней мере без меня.       Асума снова отчего-то счастливо рассмеялся, обхватывая ее живот своими несоизмеримо огромными ладонями. И как он сразу не понял таких очевидных страхов своей любимой? — Боюсь, теперь у меня пожизненное увольнение, впрочем как и у всех воскрешенных, – успокоил ее шиноби, как бы невзначай распутывая тесемки на женском платье. – Я так соскучился.       Куренай совсем расслабилась от его слов и даже ответно ластилась под большие пальцы. Однако внезапно напряженная часть мужского тела, на которой она сидела, все же отрезвила куноичи. — Асума, – немного нерешительно начала она. – Сейчас уже девятый месяц и... — Не бойся, я понимаю, – он продолжал задирать ткань и целовать любимые губы. – Дай лишь доставить тебе удовольствие за все пережитые горести, Куренай, моя милая Куренай.       И девушка сдалась, закрывая пылающее лицо руками, чувствуя, как жесткая щетина приятно щекочет особо нежные места. Он снова возвращается наверх и отстраняет ее ладони, чтобы утянуть в долгий головокружительный поцелуй. Мужчине всегда нравились ее чуть пухлые красивые губы. Он вновь касается ее там, и огрубевшая кожа мужских пальцев вовсе не отвращает, а напротив, заставляет просить большего, царапая широкие плечи. — Ты согласна стать Сарутоби? Куренай Сарутоби, – хрипло спросил Асума, когда куноичи была уже на пике наслаждения. — Да... – блаженно выдохнула она, без сил откидываясь ему на грудь. Он бережно обнял ее, будто защищая руками от всего мира. Однако девушка снова завозилась и, чуть отстранившись, спросила: – А как же ты? — А что, я? – проурчал мужчина, упиваясь ее мутным влюбленным взглядом. – Тебя уложу и пойду в душ.       Куренай мигом скривилась и выпуталась из объятий. — Милая, ты куда, – расцепляя руки, не понял он. – Ммм...мвах...       То, что делали так любимые им красные губки, не поддавалось никакому описанию.

***

— Кстати, – совершенно счастливо пробормотала засыпающая на загорелой груди куноичи. — М? – все также хрипло пробасил тоже сонный Асума. — Курить рядом с детьми нельзя, – мстительно отозвалась она, полностью переходя в объятия сна. А что, будет знать, как погибать вдали от дома по чем зря!