Бесконечное лето: Не чужие

— Что-то не сходится, — отчетливо сказала Славя. По всем правилам, мы должны были, разрезая пространство и автострады, мчаться через мосты в нужный район, выдвигаться, короче, с максимальной возможной скоростью. Ну, мы и выдвигались: неповоротливый «Урал», скарабеем переваливаясь на неровностях дороги, вез группу к пункту назначения — вот только со скоростью выходила незадача. С «мрапами» у нас был полный мрак — как выразился когда-то Наливаныч. Тут необходим небольшой ликбез, касающийся состояния броненосных войск нашей державы, и я его сейчас проведу. В целом, Советский Союз никогда особо не заморачивался вопросом доставки десантных и диверсионно-разведывательных групп на точки. Считалось, что есть БТР, есть БМП, есть БРД, не говоря уже о МТ-ЛБ — что еще нужно чудо-богатырям, чтобы достойно встретить противника? Оказалось, правда, что противник тоже имел кое-что, чтобы достойно встретить богатырей, и неплохо показал это в Афгане. Минирование дорог, фугасы на обочинах и простые, как палка с веревкой, зато убийственно надежные РПГ-7 здорово проредили автомобильный парк Страны Советов. И вся их пресловутая гусеничная проходимость не спасала, потому что конвои двигались по дорогам, а маневрировать на дороге, когда идешь в колонне — точнее, стоишь в колонне, а головной и замыкающий борт уже горят, а с каменных склонов радостно перекликаются «духи» — не слишком удобно и весело. Но выводы из этого были сделаны верные, и довольно быстро — конструкторским бюро по линии Минобороны дали могучего пинка под задницу, и те, шебурша ватманами на кульманах, принялись энергично прикидывать к пальцу известный орган. Например, как с имеющейся элементной базой сварганить что-то, похожее на нормальный колесный бронетранспортер. Колесный — потому, что, как показала практика, выживаемость у них была куда больше, а скорость выше. И что-то вроде бы даже начало вырисовываться — высокий, худой силуэт с изломанными длинными боками, «Объект 379», в просторечии «Бирюк» — было сделано что-то около пяти экземпляров, они прошли заводские испытания и должны были демонстрироваться армейскому начальству… Но тут прилетели тряпки. Вот и вышло, что войну мы провоевали со старинными «ГАЗами» и «Уралами» в качестве основного средства передвижения. С другой стороны, опасность наткнуться на засаду из «тряпок» или заминированную ими дорогу была равна нулю, так что отсутствие «мрапов» ощущалось больше как упущенная возможность, чем реальный отрицательный фактор. В общем, за неимением шикарного броневичка, для поездки на окраину города я бы выбрал что-нибудь простое и надежное. Что-то вроде массового «Урала-395», их выпускали десятками тысяч, но начштаба сажать нас в тентованный кузов отказался наотрез. Лучшие люди специнститута ведь! Только с комфортом! Поэтому вместо чего-то неприметного и шустрого Наливаныч выделил нам целый автопоезд «Урал-44201-862» с соответствующим кузовом — длинную, высокую и какую-то бестолковую машину. В центре ее использовали то как пункт радиосвязи, то как подвижный реанимационный комплекс — а последние пару месяцев он вообще стоял без дела. И вот, придумали. Машина, взрыкивая и лязгая передачами, пронеслась по Иванова, ушла под железнодорожный мост, недовольно грюкнув и разбрызгав вечные лужи, вынырнула с другой стороны. Теперь мимо школы и вниз — на проспект имени вождя мирового пролетариата. — Через Стефанова быстрее было бы, — буркнула Алиса, сжимая и разжимая металлические пальцы на протезе. — Или по Круговой, через «тещин язык». В водительской кабине ее не услышали, и грузовик, игнорируя заново работающие светофоры, прогрохотал через проспект. — По набережной пойдем, — догадался я. — Народу меньше, скорость выше. Секретность же, все дела. И кстати, Славя, что не сходится-то? — А ничего, собственно говоря. — Блондинка сдула со лба прядь волос. — Что мы здесь делаем? Выполняем приказ? Да что мы, полуживые и скверно обученные операторы зенитных комплексов, обвешанные милицейскими «ксюхами», можем сделать против ДРГ «тряпок»? Что мы вообще про них знаем? С чем придется столкнуться? — Так вроде Анатолий Иваныч сказал, что есть информация насчет особых способностей… — слабым голосом сказала Лена. Выглядела она не очень, темная челка прилипла к мокрому лбу. Душно было в кузове, вот что, с утра погода снова испортилась, на градуснике начались всеми любимые «пляски вокруг нуля», так что печку в кабине затопили от души. Ну, и нам тоже кое-что перепадало от щедрот. — Херня, — отрезала Славя. Слово должно было звучать грязно и грубо в устах милой (если не приглядываться) блондинки. Должно было. Но не звучало. — Так не делают. Даже если у нас и появились какие-то силы против тряпок, даже если бы у нас и был шанс… Об этом должны были рассказать. Должны были дать ориентировку. Вон, даже Ивана Фомича, старшину, к нам приставили, а зачем? Никаких объяснений. Знание — сила, черт возьми, так почему же нас этой силой обделили? — Это только подозрения, Славя, — мягко сказал я. Удивительно, но я чувствовал себя спокойнее всех. Наверно, сказалось недавнее общение с парнем с повязкой на глазу, да еще пребывание в шахте приговоренных к смерти: лимит удивления и страха был на ближайшее время исчерпан. — Конкретики нет. — Есть конкретика, — качнула она головой, все еще глядя в сторону. — В самом начале кто-то из Комитета проговорился, помните: дескать, снимали тряпок сверху беспилотником, все тихо и скрытно, никто даже не заметил. — И? — А нет у нас бесшумных и малозаметных беспилотников, — наставительно вскинула она брови. — «Пчелу» вроде как «яковлевцы» доделывали, но теперь-то что с того… А из остальной номенклатуры — «Ту» сто сорок первый? «Ту» двести сорок третий? У них турбореактивные двигатели, которые воют и оставляют за собой факелы длиной в три метра, какая тут, к йотунам, скрытность? «Ту» трехсотый, «Коршун»? Это чисто ударный аппарат, без техники для аэрофотосъемки, а «Филинов» у нас здесь отродясь не водилось. Так каким образом наше славное руководство незаметно засняло прибытие тряпок? — И каков твой вывод, старший сержант? Славя повернулась. Я видел ее лицо целиком — и взгляд синих глаз на изуродованном лице не застал меня врасплох. — Вывод однозначный: тряпки знают, что мы про них знаем. А это значит, что нас гонят. — На убой? — Зачем на убой? Неэффективно. Нет, скорее всего, приманкой. Мотылем. — Увлекаешься рыбалкой? — включилась в разговор немногословная Мику. — Отец увлекался, — лицо Слави как-то некрасиво сморщилось. — Личинки комара сами по себе никакой пользы человечеству не приносят. Зато они отлично подходят для того, чтобы приманить и послужить пищей рыбе. А рыба, как мы знаем, полезна и вкусна, и вполне подходит на стол советским людям. Короче — по каким-то причинам тряпки должны будут на нас клюнуть. Командование это знает, и подсовывает нас им. На блюдечке с голубой каемочкой. «Урал» несся вперед, подпрыгивая на ухабах — нет у нас все-таки еще порядка в этом вопросе, вот в соседней Белоруссии к Олимпиаде на удивление ровные дороги отгрохали, постарался товарищ Машеров. В окна по правой стороне были видны новые десятиэтажки с солнечными батареями на крышах, польский проект. Слева, за тонким перешейком, расстилалась ровная, серая, и даже на вид очень холодная гладь Днепра. — А никак нельзя прояснить этот вопрос у старших товарищей? — влезла в дискуссию Ульянка. — У того же Фомича поинтересоваться, не? — Остановить транспорт и с ленинским прищуром поинтересоваться: «А не собираетесь ли вы ловить пришельцев на живца, то бишь на нас?» Так, да? — Ладно, девчонки, — примирительно поднял я руки. — Какой смысл обострять? Фомич нам ничего трезвого не скажет, хотя и непьющий. Он такой же солдат, как и мы, и так же подчиняется приказам, так какого ответа вы ждете? «Да, ребятки, вам всем крантец, ха-ха-ха!», что ли? Ульянка надулась и буркнула себе под нос что-то неразборчивое. — Но и поставленный мелкой вопрос тоже никуда не девается, — сообщил я. — Думаешь, нас отцы-командиры решили сыграть нас втемную? — Да мне-то откуда знать? — Славя раздраженно дернула уголком красивого рта. — Ну, хотя бы оттуда, что ты единственный из нас боевой офицер, хоть и младший, и реально воевала «в поле» с оружием в руках. Понимаешь тактику, да и логику командиров можешь уразуметь получше некоторых, — это я так подлизываюсь умело. Ульяна буркнула что-то повторно. Славя задумалась. — С одной стороны, на смерть нас и без того посылают регулярно… то есть, посылали, в качестве операторов. Другое дело, что теперь это сделано за нашими спинами, что не очень красиво… Но в целом, если хочешь знать мое мнение, тут как повезет. Если мы и правда приманка, то убивать нас никакого смысла нет — важно только выманить тряпочный десант на открытое место, откуда его смогут снять снайперы. А для этого мы в живом состоянии годимся куда лучше. — Убедила, чертяка языкастая, — согласился я. — А я уж собрался раскусывать капсулу с ядом, чтобы не плясать под дудку нашего безмерно мудрого руководства. И потом похихикать из светлого коммунистического небытия за крушением их предательских замыслов. — А вот этого не надо, — вдруг серьезно сказала Славя. — Подорвать все планы и подвести всех только чтобы доказать свою право на точку зрения — самое поганое, что только можно придумать. Люди несовершенны и могут ошибаться. Родина — нет. Автопоезд с грохотом въехал на мост. Под парными колесами шептали и перестукивались, как узники в тюрьме, бетонные блоки. С верхотуры было видно мутное зимнее солнце, парящее в холодном прозрачном небе. Впрочем, не совсем прозрачном, глаза раздражала легкая стеклянная неправильность в окружающей атмосфере — мы приближались к границе купола. — Интересно, что случилось с циничной бой-девчонкой трехдневной давности? — насмешливо прищурилась Алиса. — «Идеализм — последнее прибежище идиота», и прочие чеканные афоризмы. Что-то изменилось? Да еще так резво? Славя нахмурилась. — А, это… *** Дней пять назад нас догнал очередной «наряд по кухне» — еще одно следствие изоляции и, как бы сказать, некоторого смягчения нравов. Пока мы были героическими пилотами зенитного комплекса ЗП-Блок-01, гордостью союзной ПВО (про красу не будем), такой унылой прозой жизни нас старались не доставать. Да еще медицинские показания — свалится кто-нибудь в эпилептическом припадке, снизится уровень боеготовности на ответственном участке — это можно трактовать как саботаж, а за такое командование могут и к стенке поставить. То ли дело сейчас! Высшее руководство недоступно, контроль не осуществляет никто, да и с медицинским состоянием дело обстоит, как выяснила нетрезвая, по своему обыкновению, Виола, не так уж плохо. А солдатики, выполняющие обычно работу бессловесной рабочей силы, в этот день как-то очень вовремя перепились. Расплескалась синева, в общем, поэтому партия строгим голосом сказала «надо», а комсомол ответил «есть!» На самом деле, ничего не ответил, но это никого не волновало. Поставили нас на самую простую работу — заготовку продуктов. Выглядело это просто: Славя, Мику и я чистили картошку, Ульяна и Лена потрошили рыбу, а Алиса таскала полуфабрикаты на кухню, где колдовали поварихи. А веселье и общее приподнятое настроение обеспечивало прибитое сбоку от двери радио, где, если не передавали сводки от Комитета, то играли сборники американской попсы и европейского диско — я уже научился их различать. Насчет приподнятого настроения я пошутил, конечно. — Ну что, девчонки, а также Сашка — который никакая не девчонка, а наоборот, довольно симпатичный паренек, хотя и на любителя — разрешите вас поздравить! Мы в полной жопе! — радостно заявила Алиса, прохаживаясь по помещению. — Уж кому бы жаловаться, Двачевская, так не тебе — ходишь себе спокойно, только своей железной рукой махаешь на манер товарища Буденного, — нашелся я. — И почему это я, интересно, на любителя? Ты меня видела вообще? — Могла позабыть, давно это было, — задумалась рыжая. — А ну, скидывай портки, дай освежить память. — Ну тебя, еще сглазишь, — я аккуратно снял кожуру с очередной картофелины. — В казарму сходи, к воинам синего черепа — как раз твой уровень. Да и пользу хоть какую принесешь. «Я знаю, жизнь тебе видится другой, — бодрым тенорком выстраивал свой мотивчик безвестный радио-певец. — Первая любовь может быть пугающей, не могу отрицать. Считай меня своим братом и другом, считай меня своим любимым, своим парнем… Милая девушка, что в моих мыслях, как я хочу, чтобы ты стала моей…» — Интересный обмен, — спокойно сказала Славя. Короткий ножичек так и летал в ее руках — ох, не картошку она в осназе такими движениями чистила… — Вот только не очень ясно — откуда взялась эта, как ты, Алиса, ярко выразилась, жопа. В которой мы, по твоему мнению, находимся. — Ну, а где еще? Из всего безграничного мира нам всем довелось родиться именно в Союзе. Не особо весело, но и не смертельно, так? Во всем Союзе мы встретились именно в Приднепровье — самой отравленной и неблагополучной области страны. Что, кстати, очень сильно заметно, глядя на наше молодецкое здоровье. — Рука у тебя — это же не экология, это несчастный случай… — пробормотала Лена, не оборачиваясь. Алиса покосилась на силуэт с фиолетовыми хвостиками и вздохнула. — У меня еще порок сердца, врожденный. А у Сашки нарушение мозгового кровообращения, поэтому он иногда бывает такой псих. Что уж про тебя говорить… Внутри области мы умудрились оказаться под куполом, где над нами то ставят злые эксперименты тряпки, то глумится непосредственное начальство. Внутри купола мы живем в специнституте вместо нормального дома, потому что с родителями… мда. «Мир без тебя, мир, в котором я один, без твоей любви мое сердце стало камнем», — пропело радио на стене. Лампы потрескивали и мигали, за спиной лязгали ножи, в отдалении, на кухне, пахло отварными овощами. — И даже в специнте, в самой большой заднице из всех возможных, мы попали на эту дурацкую картошку! — взорвалась Алиса, с размаху ставя желтую латунную миску, полную чищенного картофеля, на стол рядом с Леной. Та даже не вздрогнула. — Какие еще нужны доказательства? Жопа, мальчики и девочки — это когда даже в аду под твоим котлом заканчиваются дрова. — Позитивное мышление, — напомнила Славя. — Это не моя глупая прихоть, а наиболее надежный способ сохранить рассудок в стрессовой ситуации. Американцы как-то проводили эксперименты, а мы у них потом… позаимствовали результаты. Положительный взгляд на мир — каким бы страшным и черным он ни был на самом деле — реально работает. Советую перенять — враги плохого не посоветуют. — Ну не свистец! — на вопль Алисы откуда-то со склада откликнулась на этот раз и Ульяна, которая убежала в темноту выяснять причины рыжей ярости. — Свистец-Кабанец! — Козлы! — вскоре подтвердил первоначальное предположение ее звонкий голос. — И даже козлята. Жирный боров Кабанец закупил гнилую картошку. Лена тихонько хихикнула. — Я начинаю понимать точку зрения Али, — прошептала Мику, не отрываясь от чистки. — Только вы фамилию интенданта неправильно произносите. Он же с Западной. — А как надо? — Как тетя Роза, повариха, когда-то сказала: «Кабанэць. С мягким кончиком». На этот раз комнату потревожило разноголосое хихиканье. «В школе меня учили, каким нужно быть, — сказало радио. — Правдивым, честным и чистым в словах и делах. Но все, что я делаю — неважно, когда, где и с кем — это грех. Это грех». — Думаю, эту партию он выбирал с закрытыми глазами, — сказала Алиса. — Или с растопыренными карманами, за какой-нибудь невинный подарок от колхозников, наших героических тружеников полей. Полный холодильник копченого сальца, скажем. — И очень даже просто, — согласилась Ульяна. — Как прозаично, — вздохнула свистящим механическим голосом Мику. — Это можно исправить, — решил я. — Как насчет такого: «Заходящее солнце окрашивало стены правления колхоза «Синий пахарь» в цвета крови и кумача, а на небе дрожали отблески пылающего заката. В глубине колхозного сада свистнул соловей, и эхо заметалось между деревьями. Заслышав топот копыт, от которого по полю летела пыль, густая, как борода Карла Маркса, председатель выскочил на двор и увидел страшное. Со стороны города галопом неслась кавалькада, которую возглавлял маленький толстый человечек с длинными усами и соломенным брылем на круглой голове. Осадив лошадь перед крыльцом, он громовым голосом воскликнул: «Хозяин! Подать мне и моим благородным спутникам две тонны твоей лучшей картошки!» — Ты болтун, Санечек, — задумчиво сказала Алиса. — Мне это в тебе нравится. Я понятливо кивнул: — Только это? — Купирование конфликта путем выставления начальства в нелепом свете. Хороший ход, — пробормотала Славя. — Так, люди со здоровыми руками! — закричала из кухни та самая прославленная Мику тетя Роза. — Трэба на завтра принести с подсобки еще полмешка картопли, нэхай пидсохне тут! Хтось там е з вас здоровый, слабосильная команда? — Я пройдусь, пожалуй, — поднялась Славя. И я почему-то поднялся тоже. Даже сейчас я иногда думаю — почему? Чем она привлекала меня? Славя… в ней не было яростного задора Алисы, не было черной Лениной меланхолии или мечтательности Мику. И все же я не мог не отправиться с ней. В нас что-то было. Что-то общее. Но и это тоже я понял уже сильно потом. На улице моросил мелкий противный дождь, по хозяйственному двору мельтешили серые тени — ну, самое время, декабрь скоро, почему бы и не пойти дождю? Славя шлепала по земле молча, я тоже месил опилки и грязь безмолвно, стойко, по уставу, перенося тяготы службы. В подсобке было просторно — а запасы-то практически на исходе, скоро будем крапивой и лебедой питаться, да… Мы подхватили нужный мешок: я, как джентльмен, за тяжелую и неудобную часть, Славе же досталась длинная и невесомая горловина, и тут мне кое-что пришло в голову. — Слушай… — Да? — она смотрела, вежливо и доброжелательно, но вот сочувствия и симпатии во взгляде не было ни на грош. Так сантехник смотрит на неновый уже, но надежный хомут, который, конечно, поизносился, но еще вполне послужит, особенно если заменить прокладку внутри. — А что про меня говорят? — Кто? Где? — Ну… вообще в целом. Девчонки. Ты же слышишь, наверное… — Думаешь, мы только о тебе и говорим? — она слегка улыбнулась, или мне это показалось в неверном свете зарешеченных ламп, болтающихся на дворе под жестяными колпаками. — Предмет бесед номер один — на кого сегодня посмотрел за обедом Саша? — Нет, ну я не про это… Чисто профессиональный интерес, понимаешь — какие недостатки отмечают, а то, если снова будем работать вместе, а я от них не избавлюсь, то может что-нибудь плохое случиться. Вот. — Очень слабо, лейтенант, — она усмехнулась повторно, только теперь это было жестко и холодно. — Обычно ты стараешься получше, но в этот раз объяснение — хуже не придумаешь. Ни уму, ни сердцу. Но я отвечу. Про тебя на самом деле разное говорят. И что ты воевал год в ополчении в звании майора, обгорел, перенес операцию по пересадке кожи, и потому так выглядишь сейчас… Говорят, что ты сбежал из «четырнадцатого» стационара, который на Седова, где сидел за три убийства и два изнасилования, но я насчет этого сомневаюсь… — А насчет остального, значит, нет? Славя не обратила на мои слова внимания. — А Лена как-то сказала, что ты внутри пустой. — Как? — Так она сказала. — Выходит Лена… наша молчунья и тихоня Ленка… Ленка-енка… знает меня лучше всех остальных. — Что? — Я же и правда пустой внутри, Славя… Как бутылка, как кувшин, как чертов граненый небьющийся стакан. Алиса наливает в меня свою ярость — во мне закипает бой. Ты делишься со мной своей болью — и у меня болит внутри. Но правда в том, что своих мыслей, переживаний и чувств у меня нет. И поэтому перспектива остаться один на один с тряпками меня пугает до усрачки. — Ты преувеличиваешь, Саш. Наговариваешь на себя, мне кажется, — голос у Слави звучал так же, как всегда. А вот ее глаз я не видел. Темно было на улице. Совсем темно. На кухне — или как там это помещение называлось — когда мы, пыхтя, притарабанили, наконец, мешок, было непривычно тихо. Лена все еще сосредоточено кромсала на разделочной доске рыбу, Мику дочищала картофельные остатки, а Алисы и Ульянки нигде не было видно, но, судя по воплям, доносящимися из цехов, они нашли себе занятие по душе. — Последняя, — тихо сказала Лена, деловито вскрывая брюхо очередной безголовой рыбине. — Надоело уже. — Только я зашел, и все, работа закончена! Видишь, как я влияю на девочек! — обрадовался я. — Они становятся мокрыми, как пакетики из-под чая? — подходя сзади, светским тоном поинтересовалась Алиса. Славя поперхнулась. — Кстати, о птичках: сколько нам еще осталось? — Ну, если не считать рыбы, то вроде бы все… — Нет, дуралей, — прыснула рыжая. — Я более глобально — сколько еще будет тянуться эта чертова изоляция, как считаете? — Насчет этого полной ясности быть не может, — серьезно сказала Славя. — Чушь, которую нам несет Комитет, годится только для идиотов с улиц, вся эта ахинея насчет скорой помощи и окончательного разгрома пришельцев… Знаете, что самое поганое сейчас? Вот это ощущение пустоты. Когда шла война, все было страшно, плохо, темно и больно. Но был враг, и была цель. Отбиться. Выстоять. Выжить. Цель — большая, общая — была у всех, и все были рядом. Теперь это закончилось. Теперь у всех появились свои маленькие цели, и мы их не знаем. Это пугает. Неразборчиво шипело, посадив транзисторы, радио. В быстрых руках Лены живым серебром посверкивал нож. — Оу, — присвистнула Алиска. — А я-то думала, что из всех нас ты самая большая идеалистка… — Послушайте, — Славя поморщилась. — Идеалистом хорошо быть, когда тебе тринадцать лет, и жизнь проста и безоблачна. Ну, или когда тебе тридцать шесть, и ты живешь сыто, свободно и безопасно, в магазинах полно еды, а по улицам не стелется дым. Но мы здесь и сейчас — я думаю, вы согласитесь — совсем не в такой ситуации. Нельзя позволять себе оставаться идеалистами — особенно если имеется желание выжить. Это трафарет, который упрощает восприятие — да, конечно… Но слишком упрощенная жизнь — это опасно. Это самая короткая дорога к небытию и смерти. — А ты умнеешь на глазах, подруга… — задумчиво протянула Алиса. — Мудрота, говорю, аж зашкаливает, понимание жизни растет по экспоненте. — В том-то все и дело, — призналась Славя. В глазах у нее плескалась грусть. — Кто-то из гениев сказал в свое время — «счастье — это когда тебя понимают». И это правда, конечно, но только можно ее дополнить: «кромешный ужас, когда и ты тоже понимаешь всех». Всех вокруг. Можешь объяснить любой, даже самый черный и мерзкий поступок. Найти причины любой подлости и подвести обоснование под каждое предательство. Страшно, боязно и бессмысленно жить тогда, ребята, разве нет? *** — Мне было очень плохо и больно, — медленно сказала Славя. Автопоезд приближался ко второму мосту, по сторонам тянулись длинные балки, вытянутые, как батоны сухого хлеба, заросшие серой плесенью рощ и посадок. — И я была… необдуманно цинична. — А по-моему, тогда мы слышали самые разумные слова в мире, — решительно сказала Ульяна. — Чтобы выжить, нужно использовать любые пути, и лозунги про Родину, которая чего-то там ждет и требует, можно отправить в то место, куда не заглядывает солнце. В задницу! — прости, Саша, что тебе пришлось это услышать. — Ничего, — автоматически сказал я. — Я уже встречался с чем-то подобным в книгах. Раз или два. — Ребята, — голосом Ивана Фомича ожил динамик в крыше. — Въезжаем на район со звонким именем Бабурка. Здесь, по известному афоризму, живут одни придурки, но это не должно нас смущать. Дороги расчищены, все сидят по домам, на семнадцатом микрорайоне будем минут через десять. Так что завершайте свои балачки, проверяйте снаряжение, попрыгайте там, я не знаю… действовать будем быстро! «Урал», выплевывая из труб остатки несгоревшего топлива, свернул на проспект Советский. На дороге было пусто, все машины дисциплинированно прижались к обочинам, а бездомные псы и гуляющие сами по себе кошки провожали ревущий черный автопоезд в сопровождении бронетранспортеров взглядами, в которых ничего нельзя было разобрать. — А вон в том доме жила моя одноклассница Наташка Савенко, — сказал я зачем-то. — Мы дружили. — А у нас в классе учился мальчик по имени Абдубасит Абдувахитов, — кивнула Лена. — Мы его звали просто «Дубосек». Только он ни с кем не дружил. Почему, интересно? — Это передача «Десять ненужных фактов о нашем проклятом прошлом», — Алиса уже была на ногах, покачиваясь от движения грузовика, но стояла твердо — работали компенсаторы. — В самом деле, — Славя подтянула что-то в своей разгрузке, коротко, умело. — За окном, если не ошибаюсь, уже Юбилейный, а это предпоследняя улица, дальше пойдем по шоссе. У нас есть задание — каким бы идиотским и подлым оно ни было, это единственное, что нам дало командование. Это значит, мы должны выполнить задание, и сделать это хорошо. По возможности, оставшись в живых. — Идиотизм, — пробормотала Ульянка. Ей выдали самый маленький размер броника, но и он ей был великоват. — Вот сдохнем мы тут, положим, и кто будет укрепрайон пилотировать? — Активисты уличные, кто ж еще, — мрачно сказала Алиса. — Славным отпрыскам алкашей и проституток нужно выпустить пар, прошу отнестись с пониманием. — Разговорчики! — резанул холодом голос Слави. Она мельком глянула в окно. — Идем уже по шоссе, скоро высадка. Стройся к выходу. Грузовик сбросил скорость, заворачивая, и, наконец, остановился; по входной двери кто-то заколотил. Славя потянула вниз ручку, и дверь неожиданно быстро вывалилась на петлях наружу — там, с непривычки, было по-киношному светло и ярко, и маячили неясные черные силуэты — Добрались… инвалидная команда, — Иван Фомич выглядел как-то даже слишком серьезно с автоматом и в новеньком шлеме-сфере. Он горбился и явно чувствовал себя неуютно. — Стройся. — Между прочим, инвалидами первоначально назывались ветераны войн, — поучительно сказал я, занимая место в строю. Строй был преступно короткий, а черные силуэты — теперь это было понятно — представляли собой крупных парней в незнакомой форме и обвесе без знаков различия и родов войск. На нас они глядели безо всякой симпатии. — Герои былых времен, можно сказать. — Я как раз это и имел в виду, — пояснил командир. — Давай, не задерживай. Автопоезд и БТР запарковались в хоздворе местного завода сверхмощных трансформаторов — «Супера» в просторечии. Местечко выглядело мрачным — в одну сторону тянулась бесконечная автостоянка, в другую хмуро высились разновысокие заводские корпуса, позади было широкое и плоское, как камбала, складское помещение, и только слева, далеко и едва заметно, зеленели за решетчатым забором упрямые елки. — А они ничего, да? — пробормотала Алиса. — Молодые, крепкие ребята, нижние чины. Группа поддержки… или почетный конвой? — Разговоры! Не знаю, зачем это все задумывалась, но придумка была так себе — строй только показал то, что и так было всем понятно. На фоне четверых здоровенных лбов наша компания не то, что проигрывала, а терялась. Фомич это почувствовал, его усы печально обвисли. — Вольно! — резко скомандовал он и еще больше сгорбился. — Товарищи! — поправился: — Ребята. Приказ вам известен, обсуждать его не будем. Незачем. Вы разбиты на две тройки. Первая, штурмовая, прочешет по первости склады, вон они. — Он махнул рукой перед собой, нам за спины. — Вторая… — Это основываясь на чем такие указания? — поинтересовалась Славя. — Агентурные данные, мощная интуиция, или как обычно — искусная разведка с беспилотников? Фомич некоторое время молча на нее смотрел. — Все вместе, — решил он. — Значит, вторая тройка поднимается по запитанному специально для вас лифту — завод-то третью неделю стоит, если не знали — на крышу. И контролирует оттуда. А эти ребята, — он показал на охламонов без знаков различия, — будут вас прикрывать и обеспечивать безопасность. Вопросов нет? Я так и думал. Разойдись! — Есть вопрос… — Отставить. Разойдись! Под навес складов мы зашли очень вовремя — снаружи принялся накрапывать противный дождь, его шепот по кровельной жести звучал приятно, почти интимно, но мокнуть снаружи — нет уж, разрешите увольнительную. В помещении было сухо и довольно светло — хорошим, теплым светом, а не этим дурацким люминесцентным, от которого даже живые люди становятся похожи на мертвяков, а уж мертвяки… Мандраж, подстегиваемый тем, что рассказала Славя, почти испарился, и перспектива отправиться на тот свет за любимую советскую Родину уже не вызывала яростного протеста. Может, просто устал, или выработанный надпочечниками адреналин притупил чувства, а может, потому что один раз уже почти умер несколько недель назад, и второй раз было не страшно. Я неловко наступил на больную ногу, и раскаленное шило, тут же проткнувшее ступню, показало — нет, никакого адреналина. Тебе просто все равно, дружище. От души поздравляем, кажется, ты становишься настоящим солдатом. «Конвоиры» впереди переговаривались вполголоса. — Что, Серега, завтра как — выходной? — Ага, в полный рост — наоборот, сказали выйти повторно. Ссылаются на указания начальства. Бакай этот что-то крутит… — Чертовы евреи опять придумали что-то свое, — прокряхтел первый. — Куда ни плюнь, кругом одни евреи… — И велосипедисты, — с готовностью подтвердил я. — Велосипедисты тоже, — подозрительно уставился на меня высокий кучерявый блондин, который, вроде, и был Серегой. — Постой, при чем здесь велосипедисты? — А евреи при чем? Складское помещение оказалось доверху заставлено какими-то серыми ящиками в полтора моих роста, похожими на те, которыми заставляют доверху сухогрузы и седельные тягачи, только без их попугайской раскраски, все очень прилично и скучно. И сильно ограничивало видимость. Бомбы они что ли здесь упаковывали? Лампы наверху бросали вниз такой яркий свет, что казалось — из пола вырастали почти материальные столбы, такие горячие, что их хотелось коснуться рукой. — Очень мило, — словно прочитала мои мысли шедшая рядом Алиса. — Почему-то именно так я представляла место, где мы предадимся жаркой страсти на глазах у офигевающих от такого поворота стражников… пардон, группы поддержки. Давно хотела тебе это сказать, кстати. А это ее состояние я знаю, видел уже. Она взвинчена и напряжена. Пожалуй, испугана. Пару месяцев назад я бы, наверное, вел себя так же. Жаль, что нельзя вернуться на пару месяцев назад, мы бы составили неплохую пару. — Врешь ведь, рыжая, — догадался я. — И не краснеешь. — Краснею, — прошептала она. — Только ты не видишь. — Намекаешь, что у меня плохо со зрением? — Нет. Это не то, на что я намекаю. — Я все слышу, между прочим! — возмутилась ковылявшая позади Ульянка. От ее бравады и радости по поводу обращения с оружием не осталось и следа, броник был слишком тяжелым, а автомат, даром что укороченный, с каждым шагом неловко шлепал ее по спине и ниже. — Не стыдно вам о таком при детях разговаривать! — Эти дети у меня недавно интересовались, можно ли забеременеть рыбами, поев икорного масла, — сказала в пространство Алиса. — Когда всякий знает, что по-настоящему опасна в этом смысле только зернистая икра. — Ой… — По сторонам смотрите, — буркнул кто-то из конвоиров. — Возьмем тряпок живыми — премию выпишут. Ты чего хромаешь-то, парень? — Несчастный случай, — сказал я. — Велосипед, понимаешь, на ногу упал. Так что там насчет премии? — Тройной оклад. За каждого. — Что ж ты на этот оклад тут покупать собрался? — резонно поинтересовалась Алиса. — Десять тысяч бутылок «Жигулевского»? Или автомобиль «Москвич», носиться по раздолбанным дорогам и грозить кулачишком врагу издалека? Видал он тебя в гробу в сиреневых носках — враг этот, я имею в виду. — Ты, девка, того, осторожнее, — предостерег Серега. — Трепать языком, конечно, не запрещается, только же и меру нужно знать. — А то что? — Алиса подбоченилась. — Бдительные воины не оставят этого просто так, поэтому арестуют и посадят. А потом сожгут в досудебном порядке, за грязную клевету на доблесть наших вооруженных сил, — предположил я: едкое состояние Алисы было, похоже, заразным. — Это довольно обидно, ведь я уже купил тебе кило ванильных сухарей на передачу и даже собрался запечь напильник в батон. — Одно удовольствие глядеть на вас, — пробурчала Ульянка. — Душевные люди, высокие отношения. На складе немного потемнело. Я взглянул вверх — в центре потолка по прихоти архитектора было здоровенное стеклянное окно, вроде светового люка. Как там Славя, интересно? — Оп! — один из парней уставился куда-то вперед. — Я что-то видел. — Я за свои восемнадцать лет тоже немало повидала, — согласилась Алиса. — Был как-то случай… — Тихо, дура! Говорю, есть там кто-то. Впереди, вон в том углу, за ящиками. — Из местных рабочих кто? — предположил я. — Не, эвакуированы все. Может, собака, конечно… Сходи-ка проверь, хлопец. — А у самого чего — очко играет? — Что играет, тебе лучше не знать. Сходи, говорю. — А ты что, тоже теперь мой командир? — поразился я. — Слышала, Аль? Размножаются, что характерно, как кролики! — Давайте я! — мелкая шаровой молнией снялась с места и плавным кошачьим шагом направилась в указанном направлении. — Хм… да тут вроде пусто… воняет только. Вроде как ацетоном, или растворителем… краской, во! О! Тут как раз белой краской на полу что-то намалевано. Большой белый крест. Так и должно быть? — Наверно, — охрипшим голосом сказал безымянный конвоир. — Так и должно. А вот интересно, как Славя и ее тройка, будучи снайперами, могут прикрывать нас, когда они наверху, а мы торчим в каком-то душном помещении, где воняет краской. Странное решение командования, верно? Если только это разделение не было придумано специально. — Аля! Назад! — я крикнул это слишком громко и позорно дал петуха. Да и слишком поздно уже, наверно. Раздался странный звук, словно о землю разом, в секунду заколотил проливной дождь или некрупный град. Только вот нет здесь, на бетонном полу склада, никакой земли. И дождя тоже никакого нет, а это значит… значит… Они появились неожиданно, метрах в пятнадцати — три фигуры в гладких серых скафандрах с черными непрозрачными забралами, чуть выше меня. Оружия при них не было, только от плеч расходилось неяркое голубоватое свечение. Оно не выглядело опасным. — На хер ваши тройные оклады, — сказал я, ловя крайнюю слева «тряпку» в прицел. — Не было такого уговора. Выстрел бахнул в закрытом пространстве оглушительно, один, потом второй. Короткой очередью отозвалась Алиса. Но не похоже было, что тряпкам они хоть как-то вредили. Больше, чем, скажем, неожиданный дождь. — Halde, — донеслось из-за черного забрала. — Ver takam teim da. — Бросьте оружие, ребятки, — сказал конвоир без имени. — Не нужно оно вам. Что? Что?! Я все мог предположить. Ну, почти все. И что нас отправят наживкой для тряпок, и что, в отчаянной ситуации принесут в жертву, и что просто бросят на верную смерть, без всякой надежды на спасение… Но вот так? Трезво, взвешенно отдадут «представителям инопланетного разума», будто военнопленных? Алиса все поняла еще раньше. И, в отличие от меня, не думала долго. — Ах вы суки! Но повернутый к конвоирам черный зрачок ствола не расцвел вспышкой выстрела и не издал ни звука, хотя палец девушки побелел на спусковом крючке. — Ne terkwe, — сказал кто-то из пришельцев. — Ne mewe. Takam yor da. Я тоже уже не мог двигаться — мышцы не то, чтобы отказали, а будто замерли в одном крайнем положении. Застыли. Судя по неразборчивым звукам из-за ящиков, у Ульянки дела были не лучше. Тряпки приближались, медленно и уверенно — двое к нам, один направился за угол. В них больше никто не стрелял. — Извините, хлопцы, — сказал конвоир по имени Серега. — Но они связались вчера с Комитетом и предложили вариант. Мы отдаем вас, а они снимают купол. Зачем-то вы им сильно нужны, видимо. Бакай аж обдумался весь, целую ночь его чаем отпаивали, но все-таки дал добро. Еврей, что ты хочешь. — Обмен-то справедливый, — вступился первый. — Вас вон шестеро, а нас тут под миллион будет. Неужто дело того не стоило? — Справедливый? — взвилась Алиса, все еще пытаясь совладать с автоматом. — Справедливый, твари? Вы ж не нас даже предали сейчас! Вы самих себя предали! Свою душу, сколько ее ни есть, сердце свое этим тварям задаром отдали! И отольется вам это чуть позже, стократно отольется, наплачетесь… Эх, мне бы сейчас хоть на секунду добраться до этих уродов… сволочей… тряпок! Пришельцы были уже рядом, и их шлемах отражались наши искаженные лица. На запястья надели браслеты, тут же разгоревшиеся тусклой голубизной. Алиска все еще билась в этих странных наручниках, этих силовых захватах, билась отчаянно и яростно, как неизлечимо больной, но дикий котенок, которому ветеринары дают смертельную дозу снотворного. Кричала и рвалась, и знала, что все бесполезно, что люди куда умнее и больше ее уже все решили, и ее маленькая молодая жизнь, и все наши жизни были сочтены суммой, достаточной для оплаты предложенной сделки. Я не бился и не кричал. Я смотрел. — Простите, ребята, — сказал Серега. — Такая карта вам легла, что уж теперь. — Es gedon. Lypte ver. — Нет, — сказал я, наблюдая, как уходит из-под ног земля, и мы, ведомые и поддерживаемые неведомой силой, взмываем в темнеющее небо прямо сквозь дурацкую стеклянную крышу. — Не прощу.

***