Бесконечное лето: Не чужие

Когда все только начиналось, и у нас еще не было отличных штатовских тренажеров, а вместо них имелись только грубо сваренные ацетиленом водопроводные трубы и автомобильные диски, стоял у нас в зале уникальный экспонат. Настоящий тренажер для спины, сине-белый, массивный, со всякими хромированными трубочками и мощными тросами. Не знаю, кого наш тренер убил, чтобы его урвать и притащить в зал, но это, видимо, был очень суровый парень. Сзади на грузах, в которые вставляют металлические штырьки для фиксации веса, какой-то хохмач написал фломастером бодрые шуточки. На самом маленьком весе красовалась надпись «Девчонка», на втором «Первоклассник», дальше — больше: «Слабачок», «Тренирующийся», «Упорный», «Культурист», «Рэмбо» и так далее. На последнем весе трясущейся рукой было выведено: «Кто ты, тварь?» Вот именно этот вопрос мне сейчас и хотелось задать. Кто ты, тварь? Из-за спины донеслось хихиканье. — Вопрос остается, — сказал я холодным голосом. — Кто это сделал? Четверть часа назад Лена пошла в туалет и обнаружила в рулоне туалетной бумаги трех приклеенных тараканов, вроде бы дохлых, но без точной уверенности. Она и в нормальном-то состоянии не блистала уравновешенностью, а здесь у девушки приключилась настоящая истерика — без обмана, с пусканием пены изо рта и закатившимися глазами. Пришлось колоть успокоительное, но в целом это тянуло на подрыв боеспособности. За спиной хихикнули повторно. — Магическим образом все случилось, такое мое мнение, — сообщила Ульянка. — А может, это проделки инопланетян, про это недавно писал известный стоматолог — или, сантехник, не помню — Эрнст Мулдашев. Насекомые заползли в кабинку, примостились в рулоне, он мягкий и удобный, да и померли. Во сне. А ты тут скандал подымаешь. Из коротких, точных и довольно обидных фраз, которыми предпочитала общаться Ульянка, постепенно стало ясно, что беспризорницей в полном смысле этого слова она была довольно недолго — потом связалась с известными людьми и какое-то время промышляла в составе воровской шайки, работающей по базарам. Девчонке такая жизнь откровенно нравилась, и прекращать ее она не видела ни малейшего резона. — К черту разбирательства, — решил я, развернулся и ухватил ее за руку. — Один черт понятно, что это ты, дрянь мелкая. — Да пошел ты, защитник хренов! — она с легкостью вывернулась, хлестнув толстыми косами по рукам. Мне не хватало равновесия постоянно маневрировать, ноги слушались так себе. — Кто ж знал, что эта психованная такая… в общем… — Психованная? — помогла ей Славя. Синий глаз на израненной половине лица дергался в тике. — Действительно — кто? — Ну ладно, ладно, — пробормотала Ульянка, опустив голову. То ли ей правда было стыдно, то ли притворялась, чтобы мы отстали. — Какие все нежные, прямо не пошути… — Спасибо, — кивнула мне Славя. Словно фронтовому товарищу. — Никуда это не годится, конечно. И Ульяна безобразно себя повела, но и Лена… Крылья Хугина, как можно человека с отсутствующей нервной системой ставить оператором зенитного комплекса? — Тут не в нервной системе дело, — пожал я плечами. — Я психически крепче, но увидь, сидя со спущенными штанами, у себя в руке дохлых тараканов — обделался бы. В глазах у Слави, словно искорка в непроглядной ночи, словно падающая звезда в темном небе, промелькнула усмешка. — Что ж, будем работать с тем, что есть, — заключила она и вышла. *** Перед глазами все было бело и неподвижно — по крайней мере, сначала. А потом я обнаружил, что нахожусь в… клетке. Металлической такой камере, только вместо стен были стальные прутья толщиной в два пальца, создающие вокруг меня какую-то безумную геометрию. На полу лежала циновка из грубой серой ткани, в потолок была вделана горящая холодным голубоватым светом лампа. Вот и все. Нет, не все — в соседней, левой камере лежала бесчувственная, но вроде бы неповрежденная Алиска, даже протез оказался на месте. Справа обнаружилась слабо шевелящаяся Славя, дальше Ульяна, потом было не очень хорошо видно, но наверняка и Лена с Мику тоже никуда не делись. И справа, и слева наши клетки-камеры заканчивались в итоге стенами из скучного серого железа. Впереди и сзади оставалось свободное пространство, что-то вроде широкого коридора, а потом снова начинались такие же, как у нас, клетки, только пустые. Выглядело это… ну, как тюрьма, понятное дело. Обыкновенная тюрьма без единого намека на внеземное происхождение. Может, этого и не было вовсе — похищения и взлета в угрюмое клубящееся небо, навстречу черному кораблю тряпок? Может, мы все еще на Земле? — Охренеть не встать, — неразборчиво пробурчала Алиса, пытаясь оторвать рыжую и, наверное, очень тяжелую голову от пола. — Так вот она какая, загробная жизнь… А я ее себе совсем иначе представляла. Без чертовых пришельцев, в частности. И последний вопрос может считаться снятым. Все было. Пробуждение внутри каркаса металлической паутины — лишь последний из эпизодов, завершающий печальную сагу о героях-подростках из специнта. Это произошло взаправду — со всеми шестерыми из нас. Славя осторожно и медленно, словно во сне, приняла сидячее положение, но ничего не сказала. Она напоминала сапера, медленно раскручивающего рабочую часть какого-нибудь самодельного взрывного устройства. Нахмурилась. Покрутила головой, к чему-то прислушиваясь. — Все живые? — Алиса решила взять на себя ответственный процесс переклички. — Ты выглядишь довольно живой, — сообщил я. Странно, но внутри не ощущалось ни депрессии, ни отчаяния. Черт, да я чувствовал себя лучше, чем когда-либо за последние два года — это если не считать ноги, конечно, нога все еще болела. Но настроение было вполне боевым. Я был жив, относительно здоров, и, как ни парадоксально, почти гарантированно защищен от ближайшего налета тряпок. А многие ли из вас могут похвастаться тем, что их похитили инопланетяне? — Я не про себя, идиотина, — отмахнулась она. — Белобрысая вроде тоже в норме, хотя и заторможенная какая-то. Остальные дрыхнут до сих пор. Им больше досталось? Или мы просто выносливые? Алиса тоже лучилась энергией. Случайность? А может, это тряпки запустили в камеры веселящий газ, от которого на меня и напало это говорливое настроение? И именно к его шипению прислушивается сейчас Славя? Я зачем-то задержал дыхание, но сразу сообразил насчет глупости такого шага. Если нас правда решили отравить или накачать какой-нибудь дрянью, то это уже произошло. Так что можно спокойно сидеть на заднице дальше. Перед смертью не надышишься, как говорят — и очень правильно говорят, кстати. В дальней камере-клетке зашевелилась и что-то буркнула неразборчиво Ульянка. А потом принялась ругаться. Причем так изобретательно и красочно, что, по-моему, даже у привычной ко всякому Алисы запунцовели уши. И еще она ни разу не повторилась, а я слушал очень внимательно. Общий смысл ее речи сводился к тому, что, хотя тряпки и имеют много общего с самками земных собак, но руководство во главе с Наливанычем, военкомом и партийными товарищами их переплюнули на раз. И она, Ульянка, приложит все усилия, чтобы по возвращению воздать этим гражданам причитающееся — если, конечно, не сдохнет по пути, что считает вполне вероятным с учетом нашего нынешнего незавидного положения. — Крепко завернуто, — одобрил я, дослушав до конца. Страха и паники по-прежнему не было — наверное, это защитная реакция организма такая: поделать ничего нельзя, так чего зря бояться? — Некоторые обороты я даже освежил в памяти. Спиши слова, а? Где-то в отдалении донесся словно бы легкий вздох и тихий смешок. — Ленка, ты? — окликнул. — Я… — ответила пустота. — Весело тут у вас. — Сам радуюсь, послушай — где бы мы еще так шикарно развлекались в военное время? Вот так нужно было нам устраивать «небоевое слаживание» там, дома — закрыли бы в клетки без еды, воды и параши, мигом бы установилась дружба и взаимопонимание. На этот раз смешки донеслись с нескольких сторон: Мику, значит, тоже уже очнулась. Все в сборе. Я с кряхтеньем поднялся на ноги — ступни ныли, но в целом вели себя куда лучше, чем можно было ожидать. — Итак, дорогие друзья, — начал я, прохаживаясь на своих законных девяти метрах, — предлагаю оценить диспозицию. А она следующая: злобные упыри-тряпкоиды хитростью и предательством затянули нас к себе на хату. Это минус. Но есть и плюсы. — Отдельным пунктом запиши, что это все впопурасы из Исполкома придумали, и нас предали и продали, — предложила Ульянка. — Чтоб не забыть ненароком. — Имеется рационализаторское предложение от товарища Советиной, — сказал я солидным голосом. — Есть возражения? Возражений не поступило. Продолжим. Есть в нашей ситуации и положительные моменты — мы живы и не получили ранений при транспортировке. То есть зачем-то мы этим… как правильно Ульянка выразилась, гражданам, получается, нужны. А значит… Что это значит, я не успел сказать, потому что в конце «коридора» вдруг бесшумно открылась овальная дверь, и в нашу «тюрячку» ступил высокий силуэт. Тряпки! Я смотрел во все глаза — живых пришельцев не видел еще никто из землян. И сперва этим глазам не очень-то и поверил. Они были чертовски похожи на людей. Нет, не так: они были вообще неотличимы от людей! В рассеянном свете, который давали в «коридор» лампы наших клеток, вошедший в «тюрьму» выглядел как обычный светловолосый парень лет двадцати-двадцати пяти, ну, может, чуть слишком худощавый и высокий. Верные метр девяносто, не меньше. Одет он был в блестящий комбинезон то ли серого, то ли голубого цвета, по сторонам смотрел внимательно и ступал осторожно. Но… этого никак не могло быть! Мы все видели документалки, там и наши, и американские военные вскрывали немногочисленные упавшие «тарелочки», под камеры, без особой секретности — и тряпки всегда выглядели одинаково. Безвольные серые тела, выпученные черные глаза без зрачков и радужки, отсутствие волосяного покрова, гипертрофированная голова… Рост — примерно полтора метра. В приближающемся к нам парне не было ничего — абсолютно ничего — инопланетного! Он подошел к моей клетке, уставился на меня, потом каким-то совершенно человеческим задумчивым жестом взъерошил короткий ежик волос. Перевел взгляд на соседнюю клетку с Алисой. И неожиданно покраснел. Честное слово! Я уловил краем глаза движение. Славя стояла в центре своей камеры, напряженная, будто готовящаяся к прыжку, с прищуренными глазами, ловящими каждый жест инопланетянина. Тот словно почувствовал, отвернулся от камеры Алисы, снова обратил внимание на нас. — Ne skere da, — сказал он четко, тщательно выговаривая слова. — Ne vi scethem da. Scealem aigalica firstantan bijennan. Он встал совсем близко к прутьям клетки, переводя взгляд с одного лица на другое. — Firstantan! Что-то в этом было до боли знакомое… Славя прыгнула. Я почти не заметил движения, только стелющаяся по воздуху коса, блеснув, отразила холодный свет. У парня не было шанса увернуться, он не успевал сделать даже шага от клетки, избежать удара растопыренными пальчиками с острыми ногтями. Он и не стал делать шаг. Он сделал полшага, и не прочь от клетки, а вбок, так что Славя врезалась в прутья всем телом, зашипела, извернулась, как кошка и попыталась достать его повторно, но на этот раз ловить было уже явно нечего. Парень — ну, невозможно уже было называть его тряпкой! — спокойно, но и не мешкая, переместился в безопасную зону, подальше от хватающих воздух рук. — Славя, стой! Она не обратила внимания. Вообще, казалось, она потеряла рассудок — раз за разом бросаясь на клетку, шипя и плюясь. Куда и подевалась холодная, неприступная снежная королева? Инопланетный персонаж, глядя на нее, грустно улыбнулся, и это добило меня окончательно. Неправильно это было, невозможно! Не складывалось ни с чем из ранее увиденного и узнанного, не сочеталось, распадалось на куски, на кубики детского конструктора. Здесь была какая-то тайна. Какая-то загадка. Я должен был с ней разобраться. — Ne bewen reite da, — огорченно сказал парень с другой стороны решетки. — Talem danne da, sana. Nu, sprege mer. Шаги отзывались по полу едва слышным шелестом. В стене снова открылась дверь — я больше не видел его лица, только длинный тощий силуэт. — Sprege! — донеслось издали. Дверь закрылась. Что это вообще за непонятная хрень? *** C Ульянкой были проблемы. Вообще-то с нами всеми были проблемы, такое у нас подразделение, нормальных сюда не берут. Но большинство из них решалось обычно введением хорошей дозы обезболивающего — со мной, скажем, а еще с Славей и Мику это отлично работало. А вот у Лены и Ульянки — особенно Ульянки! — дела были плохи. У них ничего не болело — внешне, я имею в виду. Физически они были вполне здоровыми девушками семнадцати и тринадцати лет соответственно. Только Лене в силу постоянной тяжелейшей депрессии не хотелось жить, а Ульянка… ОКР — обсессивно-компульсивное расстройство. Навязчивые идеи, побуждающие к определенным действиям, зачастую странным или страшным. Дохлые тараканы в туалетной бумаге — это еще довольно-таки безобидная шутка, на самом деле. Но она знала и множество других шуток. Можно ли ей было объяснить, что мы не в восторге от ее чувства юмора? Конечно, можно. С ней работали психологи — настоящие профессионалы. Но с психическими расстройствами не все так просто. Больной должен искренне хотеть излечиться. Для этого он должен понимать, что болен. А Ульяна не считала себя таковой. Более того, ей очень нравилось ее нынешнее состояние. Расстройство может проявляться по-разному у разных людей. Одни будут считать, что каждый день, ровно в три часа, с ними разговаривает кукушка из напольных часов, и поэтому нужно ежедневно заливать в циферблат рапсовое масло. Другие убеждены, что все четные числа несут добро, а нечетные — жаждут прорвать дыру во вселенной и затопить ее порождениями мрака, поэтому не дай вам бог при приветствии протянуть им руку с пятью — подумать только! — пальцами. Ульянка была уверена, что все играют с ней в какую-то увлекательную игру, разработанную на «Мосфильме». Конечно, многим ребятам в соответствующем возрасте кажется, что все, что с ними происходит — понарошку, но у Ульяны оно зашло слишком далеко. Серьезных тем для нее никогда не существовало, запретов и табу — тоже. Ну, может, только нужду она не садилась справлять на пол, этому, кажется, успели научить. Все остальное было малозначащим, не заслуживающим внимания. Да и зачем? — ведь все равно все вокруг ненастоящее, декорации, выстроенные старательными рабочими. И в этих декорациях она играла главную роль. Зачем кому-нибудь понадобиться устраивать настолько масштабный спектакль, ее не занимало — в порыве откровенности она как-то призналась, что является незаконной дочкой кого-то из «высоких шишек» в Кремле. Поэтому, дескать, и забота такая. До одиннадцати лет незаконная кремлевская царица жила с бабушкой в обычной хрущевке на одной из окраин. Училась неплохо, хотя учителя отмечали недостаток внимания. А потом подошел «тот возраст», когда кровь кипит от выбрасываемых в нее обезумевшими железами гормонов, и организм стремительно перестраивается, пытаясь хоть что-нибудь поделать с этим бардаком. Может, у него бы и получилось. При соответствующем спокойном окружении и умелой работе психолога. Но тут началась война. Стресс наложился на обезумевшую физиологию, и результат оказался предсказуем. Ульянка сбежала из дома, прибилась к стайке таких же, как она, безнадзорных, и некоторое время с удовольствием жила на улице, подворовывая и приторговывая краденым. А еще чуть позже на нее вышли парни из специнта. Невеселая история, но у нас тут вообще не так уж много поводов для веселья. Просто чтобы вы поняли. — Какие же вы все здесь ску-у-у-чные, — протянула Ульянка в очередной раз, улегшись поперек кровати и свесив с одной стороны ноги в тапках, а с другой — толстые косы необъяснимо ярко-рыжего, почти красного цвета. — Скучняги. А ты — самый скучный. Она маялась дурью. Самое опасное состояние — никогда не знаешь, во что она решит «поиграть» теперь. Конечно, доза успокоительного решила бы проблему, но одновременно и снизила бы скорость реакции, которая у Ульяны, за счет ее уникального расстройства, была просто фантастической. Все ради победы! Во внимание не принимались ни страдающие со-операторы, ни медленно сходящие с ума медсестры, обнаруживающие у себя в карманах, туфлях и даже волосах — как она туда-то залезла, непонятно! — разнообразные подарочки. Бытовало мнение, что до знакомства с Ульянкой даже наша известная Виола была убежденной трезвенницей, но я в это не очень-то верил. И сегодня была моя смена. — Это почему это я самый скучный? — наша доблестная полевая медицина рекомендовала легкие, ни к чему не обязывающие разговоры как лучшее средство купирования приступов активности. — Лена, я думаю, еще хуже. Ульянка хихикнула. — Ты себя с ней не равняй. Ей-то вообще крышу сорвало в свое время — то есть, не сорвало, а, наверно, вогнало внутрь… но ты понял. Поэтому ей скидки. А ты чем можешь похвастаться? Перспектива оказаться в чем-то хуже бессловесной Лены меня абсолютно не прельщала. — Ну, а чего тебе нужно, чтобы я не считался скучным? — поинтересовался я. — Только учти, что бегать с тобой на пару и смазывать салом тапки поварих на кухне я не имею возможности. Особенности организма, понимаешь — травмы и все прочее… — С велосипеда упал, я помню, — Ульяна задумалась. — Нет, бегать я не хочу. Прыгать… тоже не хочу. О! Поговорить хочу. Даже не так — послушать. Давай ты мне будешь рассказывать всякое интересное, а я стану слушать — и обойдемся на этот раз без розыгрышей, думаешь, я не знаю, как вы от дежурства со мной воете… Ну? Вообще говоря, Ульянка гораздо умнее, чем положено девчонке тринадцати лет. Умнее и наблюдательнее. — А чего рассказывать-то? — даже немного растерялся я. — Могу про недавние фильмы рассказать… ну, как недавние, у нас-то уже мало что снимают… Но вот еще до войны вышел фильм «Инопланетянка», про бессердечную девушку из космоса, которая учится чувствам, попав на Землю… И передавали, на Ленфильме собираются снимать «Приключения Карика и Вали», я книжку читал, здорово написано… и там будут гигантские насекомые, и эффекты всякие специальные, и вообще… — Нет, — решительно сказала Ульяна. — Это все ерунда какая-то. Лучше про что-нибудь поближе. Жизнь мне твоя безо всякого интересу, скучная, небось, как трусы за рубль двадцать, сплетничать с тобой скучно, да и не в тему… А стихи какие-нибудь ты знаешь? — Стихи? — Ну, рифмованные строчки, — нетерпеливо пояснила девчонка. — Не знаю, как это будет на вашем тарабарском наречии. — Пожалуй, знаю, — согласился я. — Вот, давай их, — решила Ульянка, устраиваясь на кровати поудобнее. Это был максимум неподвижности, на который она была способна, хотя кончики кос все равно подрагивали, словно какие-то неизвестные токи пробивали ее корпус, вынуждая постоянно двигаться. — Только не Пушкина, или Лермонтова, или этого… Свенсона? У них все слишком пафосно как-то. Не для людей. А я хочу чего-нибудь поближе. Можешь такое? Я на секунду задумался. Пылающий диск по небу петлял, Так, помнишь, было когда-то: Ленивый художник водой разбавлял Горящие краски заката. И как-то само получилось, что ты Ко мне оказалась прижата, И дерзкие, мягкие губы твои Кислили, как зерна граната… — А хорошо! — оценила Ульянка. Она сидела на кровати по-турецки, вращая ступнями, словно винтами готовящегося к взлету вертолета. Поправилась: — Неплохо. Небось, Есенин какой-нибудь писал? — Есенин писал гораздо другое и намного лучше, — строго сказал я. — Вот послушай: О красном вечере задумалась дорога, Кусты рябин туманней глубины. Изба-старуха челюстью порога Жует пахучий мякиш тишины. Обняв трубу, сверкает по повети Зола зеленая из розовой печи. Кого-то нет, и тонкогубый ветер О ком-то шепчет, сгинувшем в ночи. Все гуще хмарь, в хлеву покой и дрема, Дорога белая узорит скользкий ров… И нежно охает ячменная солома, Свисая с губ кивающих коров. — Да, это классно, — согласилась Ульянка. — Но то первое тоже было ничего. Только с одним замечанием: там было что-то вроде «как-то само получилось» — и раз! девушка к нему прижалась и начала целовать… Так не бывает. Девушки — хитрые бестии, для них нужно делать разное… Иначе плевать они хотели на все твои закаты. Ленивые художники девушек не целуют, вот что я хочу сказать. — Что ты мне это рассказываешь? Я, что ли, это придумал? — А я не знаю, — она хитро стрельнула синим глазом. — Просто подумалось вдруг. *** Прошло что-то около часа. Успокоилась и затихла, зализывая сбитые о решетку кулаки, Славя, замерла на циновке на полу переставшая уже окликать меня Алиса. Ульяна в дальней клетке тоже перестала мерить отпущенную ей свободу шагами и пригорюнилась. Во всей нашей импровизированной «тюрьме» не было слышно ни звука. Я думал. «Фирстантен», сказал он. «Спреге мер», сказал он. Что это значило? Это не могло значить для меня ничего — не было ни малейшей вероятности, что я понимал их язык. Язык пришельцев, оккупантов, тряпок. Но где-то в мозгу билось ощущение, что я почти уловил смысл этих холодных, угловатых, царапающих язык слов. Они звучали не совсем знакомо, но будто на что-то намекали… «Таллем данне да». Думай, парень. Тебя учили в школе, и хорошей школе при этом. Отбрось заклинание про инопланетян, язык которых ты не можешь понимать по определению. Представь, что ты услышал его на улице и решил определить. Идентифицировать. Просто так, для себя. Итак? Языки бывают аналитические и синтетические. Нет, еще есть агглютинативные, но это не наш случай, там одно слово может звучать как целое предложение, а тут другое, слова явно разделены ритмом и интонацией. Этот язык больше похож на аналитический — отношения внутри предложения регулируются предлогами и частицами, а не окончаниями. Впрочем, окончания тоже есть, «фирстантен», но «таллем». И еще что-то вроде повелительного наклонения, «спреге» и «скере». Охренеть, как ты быстро научился раскладывать все по полочкам, лейтенант. Синтетический язык — что это значит? А то, что он относительно старый. Но не настолько старый, чтобы окончательно избавиться от окончаний. Примерно как немецкий. Нет, даже как английский — старые немецкие корни еще чувствуются, но в основном все управление заменено вспомогательными глаголами и предлогами. Вот оно! Вот оно что мне напоминает! Северогерманскую группу языков, да! Английский, немецкий, голландский, наверное — хоть я на нем буквально пару слов знаю. Шведский, датский, пожалуй. Четкая структура предложений, окончания на «ен», повелительные формы на «е»… и глагольные окончания лиц, как в латыни. «Вер такам тейм». Мне показалось, что у меня едет крыша. Инопланетяне, говорящие на земном языке. А может, это эсперанто? Черт его знает, не изучал никогда. «Фирстантен!» А ведь это немецкое «ферштеен» — «понимать». Это парень хотел научиться понимать нас. Или хотел, чтобы мы его поняли? Нет, скорее первое. Он сказал «спреге мер» — «шпрехе мер» по-немецки. «Больше разговаривайте», значит. Какой-нибудь верхненемецкий? Древнескандинавский? Черт, голова идет кругом. Лязгнула, открываясь, дверь, в «тюрьму» снова вошел тот парень. А в руках у него были… черт возьми, да почти такие же судочки с едой выдавали выходящим на смену техникам! Только у нас они были из плотной бумаги, а здесь прозрачные, пластмассовые, наверно. Но в остальном — один в один! Внутри было что-то белое, однородное. Каша, что ли? Да без разницы. Я вдруг понял, что зверски голоден — в последний раз мы как следует ели еще утром, потом наспех перекусили перед выездом… Ну, ужинать уже всяко пора. — Bher yor fada, — громко сказал парень. — Scealen eten. Что это было? Понятное дело, что-то про еду. «Фада» — это «food» вроде как. «Этен» — «есть», наверное. «Йор фада» — ваша еда типа. Девчонки в клетках зашевелились, пробормотала что-то Славя, Алиса скрежетнула протезом по прутьям, громко забурчало в животе у кого-то в отдалении. А ну-ка, что насчет полноценного контакта с внеземным разумом? Я дождался, пока он остановится напротив моей клетки, отделит очередной лоточек, поставит его на пол рядом с прутьями, взглянет на меня — и сказал тогда единственное, что смог придумать: — Вер виллен йор фирстантен. Его глаза широко раскрылись — и я подумал, что парень-то явно еще очень молод и неопытен. Стажер? На тюремщика он был вообще не похож. И даже на практиканта, прошедшего хотя бы курс молодого бойца — тоже. Впрочем, черт его знает, какие в ледяном межзвездном пространстве вообще проходят курсы. — Willen… ah, wenen! — глаза у него загорелись. — Me grefen wenʼs! Es ghed! — он принялся тараторить так быстро, что я вообще перестал различать слова, но быстро опомнился, пробормотал еще раз «эс гхед» и быстренько сбежал. Консультироваться с начальством, наверняка. То, насколько это все напоминало наш собственный мир, уже перестало меня поражать. Но это меня. — Але, Сашок! — глаза у Алисы были круглые. Это было красиво и даже забавно, и в другое время я бы с удовольствием потянул время. Но сейчас — нет, сейчас я, словно умная ракета, был настроен и наведен совсем на другое. — Поправь меня если я ошибаюсь, — медленно сказала Славя. — Но ты ведь только что говорил с этим… с этой… — Ты понимаешь его тарабарщину? Это круто! — Ульяна, как обычно, поставила мощную точку в их общем вопросе. Вот они, мои пятнадцать минут славы. — Было бы очень желательно, если бы ты дал пояснения, — в синих глазах горел огонь профессионального политрука и особиста. «Что вы делали до тысяча девятьсот седьмого года? Не связаны ли с враждебной китайской разведкой? Не покушались ли на территориальную целостность союза двадцати одной республики?» — Насчет языка — обязательно, — легко согласился я. — Видишь ли, милая Славя, мне еще там, в ангаре… а, ты ж не с нами была… в общем, еще на Земле мне показалось, что в их фразах проскальзывает что-то эдакое… смутно знакомое. Но я от этой мысли отказался, забросил ее подальше. Потому что это невозможно же, а? Чтобы понимать инопланетян, совершенно чужую, враждебную цивилизацию. Идиотская мысль, верно? — Продолжай. — Их язык чертовски похож на какую-то версию немецкого. Очень старую… нет, не так, мы проходили готский, он выглядел иначе… Старые корни, современный синтаксис… Неважно. Суть в том, что я разобрал несколько слов, удачно угадал, что они значат и построил предложение. Наверное, с кучей ошибок… спишем это на техническую накладку. — Что это было за предложение? — «Мы пришли с миром», конечно же, — хмыкнул я, но быстро увидел, что Славя не расположена шутить. Нервы у нашей синеглазки в последнее время ни к черту, вот что. — На самом деле, что-то вроде «Мы хотим вас понимать», насколько я могу судить. — А он? Что сказал он? — Да я почем знаю? Убежал за инструкциями, видать. Но если сюда через пять минут зайдет, топоча сапогами, взвод автоматчиков, знайте: лингвист из меня — так себе. Славя гневно сверкнула глазами, но расспросы прекратила. Алиска, наоборот, была настроена куда бодрее, даже показала мне большой палец. Вот он, секрет покорения девушек — нужно на их глазах пообщаться с инопланетянином. Все записали? Это просто, быстро, и к тому же безотказно работает. А залитая в пластиковые судочки белая дрянь оказалось чем-то вроде сладкой вермишели в молоке. Непривычно, но, пожалуй, питательно, и даже пить, как обычно бывает после сладкого, не хотелось. — Кстати, — я оторвался от быстро пустеющей пайки, — если у нас есть желание наладить коммуникацию, есть смысл сейчас разговаривать побольше. Они, надо думать, нас сейчас слушают, потому что нужно как следует наблатыкаться в русском. — Ерунда это, — решительно сказала Славя. — Для обучения было бы вполне достаточно радиоперехвата, война уже два года идет. Скорее всего, просто тянут время. — Значит, сидим на попах ровно? — поинтересовалась Алиса. Вот уж кто совершенно не переживал. И то верно: до начальства далеко, до Бога — высоко… хоть и ближе, чем раньше. Волноваться не о чем. Да, нас могли убить, пытать или неспешно разбирать на органы злые инопланетяне, но эти опасности были настолько традиционными, можно сказать, приевшимися, что я даже не знаю. Не тревожили ничуть. Славя создала на гладком лбу целую лесенку морщин. — В разведроте мы отрабатывали такое когда-то… Сценарий из разряда невероятных: действия в плену и на захваченном транспортном средстве. Но не уверена, что сейчас это уместно… — Еще бы неуместно, — влезла Ульянка. — Это не тогда вы отрабатывали, когда ты себе заработала это милое личико? У Слави явственно дернулся глаз. — Нет, это… другое. — Потом расскажешь, очень интересно, — безжалостно подытожила красноволосая нахалка. — Саш, ты тут единственный с подвешенным языком, оказывается… Хотя и маскировался раньше под косноязычного придурка. Хоть ты скажи, чего делать дальше? Вот мы выяснили, что нас похитили козлы-тряпки с одобрения дорогих товарищей руководителей — начУРа и прочих. Теперь выяснилось, что они не тряпки, а нормальные с виду ребята, даже получше некоторых с виду… Плюс мы с ними можем общаться — да и они, вроде бы, не против. Если отбросить Славкины бредни насчет захвата корабля — кстати, не факт, что мы вообще в космосе — как будем действовать? — И снова очень правильный вопрос поставила товарищ Советина, — сказал я железным голосом. Паники никакой не было, и страха не было тоже. Я чувствовал себя персонажем детского телефильма, вроде «Приключений Электроника» или «Гостьи из будущего». Может, это Ульянкино расстройство так передается? — Несмотря на кровожадные захватнические планы, которые вынашивает товарищ Одинцова, мы, советские пионеры, декларируем миролюбивую внешнюю политику. И потому не поддадимся на провокации, хоть там что. Скажем нет агрессору! — Дурка по вам плачет, — оценила мое выступление Славя и отвернулась. — Я там был, там неинтересно… В общем, считаю, что нам нужно налаживать контакты с тря… с инопланетными парнями. Во-первых, они сами нам это предложили, а мы подтвердили намерения. Во-вторых, психология говорит, что куда сложнее убить тех, с кем ты установил минимально дружеские отношения. Пусть видят в нас не экспонаты для опытов — или что они там задумали? — а нормальных людей. То есть, не людей, а… ну, гуманоидов. — И для этого нужно — что? — поторопила Ульянка. — Для начала — привлечь внимание. Например, попроситься выйти в туалет, наверняка у них есть туалеты… Или водички потребовать — утолить жажду, а также помыться. Чем дольше общаешься, тем труднее разрушить потом эту связь. Вотремся в доверие, будем сотрудничать — а там… — В твоем блестящем плане есть одно слабое звено, — сказала Славя. — Пять минут назад ты сам сообщил, что все наши разговоры прослушиваются. Давно я так не тупил. — А еще можно выдвинуть какие-нибудь совсем уж идиотские требования, — нашелся я. — Скажем, выпустить незаконно удерживаемых подростков. Мы будем жаловаться! Мы требуем мира! А также в туалет! Уберите эти дурацкие решетки, отпустите нас на волю! В пампасы! Черт, как же сказать… Словом, опнен де гратен! — Это выглядит как нидерландский с большого похмелья, — оценила Алиса. — Еще «доброе утро» им скажи, для полного комплекта. — Цыц, неверная, — тихо сказал я, потому что в дальней части «тюрьмы» снова, как в прошлый раз, бесшумно открылась дверь, и знакомый уже парень шагнул внутрь. А еще с тихим шипением истончились и ушли в пол осточертевшие прутья. — Видишь, работает все! — Yor maghen audgehʼn, — сказал он быстро и тут же поправился: — Ви… мочь… выйти. Выйти… за я. — По-моему, — сказал я, переходя на прогулочный шаг и с удовольствием пересекая границу ненавистной клетки, — нас приглашают прогуляться. И я думаю, нам следует принять это предложение. Как вы считаете, друзья?

***