***
В тот день для первоклассника Билла начались очередные школьные зимние каникулы, и вся семья с воодушевлением выбирала место, где можно будет весело и с пользой их провести. Удобно устроившись на огромном диване в гостиной, и усадив посередине сына, родители листали красочный каталог известной турфирмы и, смеясь, спорили, приводя каждый свои аргументы. Они так погрузились в это занятие, что не сразу услышали приветствие внезапно возникшего перед ними Тома. - Здравствуйте, - сказал он, привычно застенчиво улыбаясь. - Извините.... Альфред впустил меня. - Старик слишком своевольничает, - проворчал глухо глава семейства, сердясь на их пожилого работника. - Кажется, пора подобрать ему замену. - Не будь занудой, Гордон, - Симона отложила журнал в сторону и поднялась, удивленно воззрившись на юношу. Он определенно был каким-то подавленным, если не сказать, что ужасно опечаленным. - Здравствуй, Том! Мы не ждали тебя сегодня. - Да, я знаю, - ответил тот виновато и, снова извинившись, добавил: - Можно поговорить с вами? - Разве ты не согласовала его рабочий график? - высокомерно вмешался Гордон. - В каникулы ты нам не нужен, Том. Но если ты насчёт аванса... - О, нет-нет, - Том покачал головой, но вдруг покосился на Билла и переключился на него, широко улыбаясь: - Как ты, маленький? Всё хорошо? - Том, привет! - сказал мальчик, которому наконец-то дали вставить слово. - Мы выбираем, куда поехать на каникулы. Я пока не придумал, куда хочу. Ты мне поможешь? - Тебе здесь нравится, Билл? - отвлек его отец, ткнув пальцем в страницу, и раздраженно бросил: - Дорогая, пройдите на кухню. Разберись в чем дело и возвращайся побыстрее к нам. Симона кивнула и жестом пригласила парня следовать за ней. Её не покидало ощущение какого-то смутного беспокойства, и когда она прикрыла за ними дверь, тут же поинтересовалась: - Что-то случилось? Да присядь же! Я налью тебе чай. Том протяжно вздохнул и тяжело опустился на стул. Повесив голову, он молчал, отрешенно перебирая пальцами край своего длинного шарфа, а после его грустные блестящие глаза растерянно уставились на женщину. - Мы с папой сегодня вылетаем в Испанию, к маме, - дрожащим голосом произнёс он. - Ей очень плохо. У неё всегда было слабое здоровье... Симона ахнула, застыв с чайником в руках. Лихорадочно копаясь в памяти, она старалась вспомнить, когда видела в последний раз чету Трюмперов. Новости в их небольшом городке обычно распространялись стремительно, но почему же она ничего не слышала об этом? С родителями их няни она была знакома лишь отчасти. Она не слишком-то любила собирать сплетни и перемалывать чьи-то косточки, в отличие от своих неугомонных подруг. А Флоренсия Трюмпер неизменно была темой номер один для них. Эта испанка, по мнению Симоны, была настоящей красавицей. Чем она занималась и где работала, никто точно не знал. Кто-то был убеждён, что она художница, некоторые утверждали, что писательница, скрывающаяся под таинственным псевдонимом. Она то появлялась в Креммене, то снова куда-то надолго пропадала. Её же супруг, коренной немец Леон Трюмпер, трудился, кажется, круглосуточно и везде, где только можно, производя впечатление довольно нелюдимого человека. Он бесконечно обожал свою жену и сына. Сейчас, глядя на сгорбленную фигурку Тома, Симона вдруг вспомнила, как однажды получила возможность наблюдать непривычную для неё картину, прогуливаясь по парку с болтушкой Ритой. Когда подруги свернули на одну из самых оживленных дорожек, то увидели следующее: молодая брюнетка около сорока лет, чей изящный силуэт был выгодно подчеркнут красной кожаной курткой и узкими джинсами, стояла, прислонившись спиной к стволу дерева. На миловидном лице отражалось нетерпение и некоторая надменность. У её ног в буквальном смысле копошился абсолютно седой, но совсем нестарый мужчина, и с великим усердием зашнуровывал сапожок своей спутницы. Та же совершенно не стеснялась пристальных взглядов прохожих и забавлялась тем, что накручивала на палец вьющийся черный локон. Это были родители Тома, Леон и Флоренсия Трюмперы. Едва подруги поравнялись с этой парочкой, до них донёсся раздраженный голос женщины: - Ну? Долго ещё ты будешь возиться? Я сама справлюсь, если ты не умеешь. - Нет, дорогая, - ласково, но решительно ответил он ей. - Тебе нельзя наклоняться, помнишь? Не волнуйся, пожалуйста... Как только подруги удалились на достаточное расстояние, Рита презрительно фыркнула: - Хоть бы спрятались в укромное местечко! Вот ведь важничает, королеву из себя строит! А этот подкаблучник на коленях перед ней ползает, словно несчастный раб перед госпожой! - Нет, как рыцарь перед дамой сердца... - неосознанно выдала Симона и улыбнулась. Её так захватили образы минувшего, что она не успела как следует поразмыслить над тактичностью своего вопроса: - Почему же твоя мама в Испании? И почему так редко появлялась в городе? - Она... - Том запнулся. - Они с папой ведь развелись два года назад... Жгучий стыд объял женщину. Не находя, куда от него деться, она принялась наполнять чашку остывшим чаем. Наконец, пересилив себя, она обернулась. Ей было крайне неловко, но она осторожно спросила: - Как же так, Том? Почему? - Я не знаю, - тихо ответил юноша, и его лицо исказила вымученная, болезненная улыбка, которая сразу же погасла. - Мама всё время говорила, что задыхается здесь, что очень устала от всего. И от нас... Правда, я не понимаю, почему это произошло. На кухне воцарилась гнетущая тишина. Симоне вдруг стало неимоверно тяжело. В ней яростно боролись гнев на Флоренсию и жалость к Тому и Леону. Нет, она не могла даже представить этого... - Вы позволите мне проститься с Биллом? - произнёс Том, нарушив молчание. - Я не знаю, когда мы вернёмся... - О, конечно, я сейчас же приведу его, - мать с готовностью поспешила исполнять обещанное, но лишь открыв дверь, столкнулась с входящим на кухню супругом. Тот преградил ей рукой путь и одарил хмурым взглядом, предвещающим надвигающуюся грозу. - Вы закончили? - процедил он, не убирая руки. - Теперь ты соизволишь вернуться к семье? - Том и его отец уезжают! - пояснила Симона. - Флоренсия больна... Пусти, я должна привести Билла! Где он? - Он устал и пошёл к себе в комнату. Зачем он вам понадобился? - Неужели непонятно? - горячо возмутилась Симона, тщетно пытаясь сдвинуть мужчину с места. - Чтобы попрощаться. Дай мне пройти! - Я запрещаю тебе! - грубо рявкнул тот. - Ты хочешь испортить мальчику настроение каким-то пустяком! - Гордон обернулся к поднявшемуся со стула юноше и добавил приказным тоном: - А тебе следовало спросить разрешения у меня, Трюмпер, а не секретничать с моей женой! Желаем твоей матери скорейшего выздоровления. А теперь уходи. Но Том словно застыл, что-то выжидая, и внимательно смотря на Гордона. - Простите, герр Каулитц, - вымолвил он тихо, но твёрдо. - Но я не могу уйти, не попрощавшись с вашим сыном! Он ведь подумает, что я его бросил, а это не так! - Ты забываешься, парень. Ты - не член нашей семьи, а работник, которого мы наняли, и которому платим деньги. Нужда в тебе практически отпала, считай, что наш контракт расторгнут, вот и всё! Ты и так задержался слишком надолго. Я сочиню для Билла какую-нибудь легенду... - Но так нельзя. Билл для меня не чужой. Он - мой маленький друг. - Не диктуй мне, что можно, а что нельзя! Это мой сын! Ему положено дружить со сверстниками, а не со взрослыми парнями! Это ненормально и вредно, и я немедленно положу конец вашим странным отношениям! Убирайся, прочь из моего дома! - Ты сошел с ума, прекрати этот цирк сейчас же! - воскликнула Симона и крупно затряслась всем телом. - Боже мой, что ты говоришь? Это мерзко! - Ты ещё и защищаешь этого наглеца? Её муж обернулся, шагнул к виновнику разыгравшейся трагедии, который до сих пор не ретировался и смиренно чего-то ждал, с сочувствием глядя на Симону. Гордон сгреб его за воротник, не переставая осыпать ругательствами, а затем выволок за дверь, точно нашкодившего щенка. Симона зарыдала, в изнеможении упав прямо на пол. Вернувшийся супруг попытался поднять её на руки, но она отвесила ему звонкую пощечину. Он расхохотался и подсунул ей под нос вынутый из шкафа пузырек. - Успокойся, дорогая, ты разбудишь и напугаешь сына, - упрекнул он, предугадывая, что это отлично подействует, и не ошибся. - Вот твоё лекарство. Выпей...***
Поздним вечером работник семьи Каулитц подошёл к хозяйке, сидевшей перед растопленным камином, и, боязливо оглядываясь, будто вор, вытащил из-за пазухи смотанный шарф - тот самый, который обвивал шею Тома Трюмпера. - Фрау Каулитц, - шепнул он. - Не сердитесь, прошу вас. - Альфред, ведь я же просила называть меня по имени! Почему я должна сердиться? - слабо отреагировала Симона. - Видите ли, этот парень, Том... - замялся старик. - Когда ваш супруг его выпроводил, я заметил, что с ним что-то не так. Понимаете, он такой потерянный был, и всё оглядывался на окна детской, а в глазах такая тоска... Я как раз двор подметал, но бросил всё, догнал его и спросил, не могу ли чем помочь. А он улыбнулся... вы ведь знаете, он всё время улыбается, а глупые люди думают, что он дурачок какой... Так вот, он улыбнулся и начал печалиться о каких-то недоделанных игрушках: то ли кораблике, то ли машинке, а потом спохватился и стянул с себя вот этот шарф, и попросил передать вам. Сказал, что это для маленького, для Билла. Сказал, чтобы он носил его, не болел, и не забывал своего друга. - Для Билла? - переспросила Симона, словно выплывая из забытья. Голова у неё чуть кружилась от лекарств. - Так и сказал: "Пусть маленький знает, что я его очень сильно люблю!" И ещё добавил, что этот шарф связала его мама, и что она вообще-то никогда не увлекалась рукоделием, но если уж бралась, то выходило настоящее чудо... - закончил работник и удалился, оставив "чудо" на коленях растерявшейся женщины. Она бережно размотала изделие, рассматривая рисунок. Надо было честно признать, cвязан он был довольно просто и не очень-то умело и аккуратно. Полотно получилось неровным, узор кое-где сбивался, олени больше походили на коров, а лохматые помпоны слишком уж отличались по размеру. Но это шарф связала мать Тома, и он был для него самым красивым и лучшим во всем мире. И он подарил это "чудо" ее сыну. Симона светло улыбнулась и почувствовала, как всё плохое и тяжелое, что она пережила сегодня, уходит куда-то далеко-далеко. Неизъяснимая радость и спокойствие окутали её. Она опустила веки и откинулась на спинку дивана, представляя, как согреет Билла эта мягкая вещь, несущая в себе тепло и любовь его верного благородного друга. Вдруг она еле уловимо ощутила на своих ладонях неприятный холод и распахнула глаза. Над ней возвышался супруг, губы его были брезгливо поджаты, а сощуренные глаза сверлили женщину насквозь. - Что это? - точно дразня, он потряс перед её лицом украденным шарфом и предусмотрительно одернул руку, когда жена метнулась к нему, стараясь забрать вещь. - Что это за грязная тряпка, Симона? Думала, я не узнаю? - Отдай! - она повторила попытку, потерпела поражение, но не сдавалась. Как одержимая, она снова налетела на Гордона, пуская в ход кулаки, чем только позабавила его. Ей казалось, что если она не отберёт "чудо" у мужчины, то произойдёт что-то ужасное, этот страх и горькая обида душили её, голова закружилась ещё больше. В какой-то момент Гордон плавно толкнул ее на диван, а сам ловко зашвырнул шарф в полыхающее пламя камина. Она так отчетливо это ощутила... Где-то глубоко внутри неё оборвалось что-то и дико закричало, захлебываясь в предсмертной агонии. Сама же она не произнесла ни звука, только смотрела широко раскрытыми глазами на "чудо", которое пожирал голодный огонь. Ей стало так холодно, словно её обнаженную выставили на лютый мороз. На минуту она будто оглохла и онемела. До неё долетали какие-то бессвязные обрывки фраз Гордона. Он упрекал её в чем-то, говорил о супружеском почтении, родительском долге, хохотал над тем, что ревновал её к этому недоноску, и если она только осмелится поддерживать с ним связь, то сильно пожалеет... Ей было всё равно. Лишь бы он оставил её в покое. Если бы только не голос её сына... - Мама, что с тобой? Она встрепенулась. Билл трогал ее за волосы и смотрел так не по-детски проницательно и тревожно. - О, дорогой... - она судорожно искала подходящие слова. - Я... - Мы просто выбросили одну старую, ненужную маме вещь! - резко вмешавшись, снисходительно сказал Гордон. - Такие они, эти женщины, Билл. Плачут из-за каждого пустяка. Но мы завтра поедем в магазин и купим ей всё новое, да? Ты тоже выберешь себе всё, что понравится... - Где Том? - спросил мальчик. Симона вздрогнула. - Том? - деланно безразлично повторил Гордон. - А зачем он тебе? Мать привлекла сына к себе и ласково взъерошила торчащую челку. У неё возникло желание взять Билла на руки и убаюкать, как младенца. - Тому пришлось уехать, Билл, - как можно спокойнее поведала она. - Папе показалось, что ты уснул, и поэтому Том не попрощался с тобой. Но он скоро приедет! - Нет, не приедет. Ты уже совсем большой, Билл! Няня тебе не нужна, а то другие мальчики будут над тобой смеяться! - покровительственно изрёк Гордон. - А Том пусть возится с другими несмышлеными малышами, да? Билл ничего не ответил. Он пристально уставился на догорающие а камине поленья. Сдвинув брови и теребя пуговицу на манжете своей пижамы, он, кажется, мучительно пытался разобраться в чем-то, пока неподвластном его разуму. Мать заботливо расправила складочки на его одежде, поглаживая по спине. Проследив за взглядом ребенка, она с болью в сердце думала, что не сумела спасти подарок Тома, который мог бы так легко сейчас вернуть счастливую улыбку на его потускневшее личико. Раскаяние охватило её. Но что, если она сама сотворит чудо? - Маленький, - с нежностью произнесла она, обнимая сына. - Хочешь, я свяжу для тебя шарфик? Он будет теплый, с оленятами, снежинками и пушистыми шариками? Билл посмотрел на неё ясным и правдивым взглядом. Подбородок у него мелко задрожал, и первая слеза скатилась по бледной щеке. Он высвободился из объятий матери и отчаянно простонал: - Вы всё врёте! И ты, и папа! И Том тоже врёт! И я не маленький!