Когда твои предки - темные маги

В тот же день Снейп перебрался в свои комнаты в подземельях, воспользовавшись внутризамковой каминной сетью. Ногами по коридорам вряд ли дошел бы, до камина-то в покоях Помфри еле дотащился, но оставаться в белом склепе было выше его сил. Она для вида попричитала, но, давно привыкшая к темной ауре болезней и замковым привидениям, почти не пыталась скрыть облегчение от ухода странного пациента. Он давно перестал замечать такие мелочи. Натянув хранившиеся в шкафу запасные перчатки, он произнес заклинание, и его кошмарные руки вновь стали ничем не отличаться на вид от нормальных человеческих — разве что не имели никакой чувствительности, но к этому он давно привык, забыв, что бывает как-то иначе. Отлежавшись еще пару дней, он собрал вещи и переехал на Спиннерз-энд, в старый родительский дом, первым делом усилив Охранные чары. И, потратив на это почти все силы и магию, долго валялся на продавленном, давно потерявшим первоначальный цвет диване в гостиной. За то время, пока он еще был в Хогвартсе, его не навещали, не приходили поинтересоваться самочувствием или планами на будущее. Это было странно. Не арестовали, не расцеловали. Ну, поцелуев он, положим, не ждал, но поблагодарить могли бы. Никто так и не появился — ни МакГонагалл, ни авроры. Ни «мальчик». Бесцельных визитов любопытствующих он и не ждал, еще в детстве сообразив, что люди, хоть и не видят его привычных сумрачных спутников, но прекрасно их чувствуют. Мерлин их знает — наверняка это младшие братья дементоров или еще какие-то похожие существа. Северус не знал, что такое радость, и все, кто случайно или намеренно оказывался рядом с ним, стремительно мрачнели и теряли интерес к жизни. С ним не дружили в детстве, его избегали в юности. Никто не стремился завести с ним приятельские отношения, когда он пришел в школу в качестве преподавателя. Всё его общение с коллегами, в основном, сводилось к краткому обсуждению рабочих вопросов. На неизбежных педсоветах никто не садился рядом. Даже Дамблдор предпочитал вызывать его к себе в кабинет, усаживая в кресло поодаль, и ни разу за все годы сотрудничества не навестил в подземельях. Северус не обижался, понимая причины. Только Лили выдерживала дольше других. И вот теперь зачем-то приходил младший Поттер. Возможно, у них обоих наследственная низкая чувствительность к темной магии? Он не знал. Давно покинутый дом встретил его запахом плесени и запустением. Краска на дверях и окнах облупилась, древние обои отстали от стен и висели грязными тряпками, в углах и под диванами вольготно расположились пласты старой слежавшейся пыли вперемешку с мышиным пометом. Когда пошел дождь, выяснилось, что крыша течет в нескольких местах. Кран на кухне добавлял свою капель в общий хор, солируя в дождевой симфонии. Окна заедали, а одно, открывшись, попросту осталось в руках. Вычистив магией всю грязь, остаток июля Снейп занимался мелким ремонтом и ходил по магазинам, покупая стройматериалы, инструменты и продукты. И, чувствуя себя стриптизершей у шеста, так и эдак примерял ощущение своей относительной свободы — как непривычный, слишком фривольный костюм. Кажется, он начал понимать домовых эльфов с их паническим страхом освобождения от хозяина. * * * Потом состоялся суд. Его оправдали — разумеется, не без вмешательства Поттера. В ходе разбирательства выяснилось, что никто толком не видел, как именно Снейп расправлялся с волдемортовскими прихвостнями. Не спрашивая, все сочли, что это была Сектумсемпра: результат выглядел очень похоже. Он не стал уточнять. Новые магические перчатки плотно облегали кисти рук, позволяя сгибать пальцы, чары придавали им обычный человеческий вид, и вовсе незачем было посвящать посторонних в подробности. Лишь Поттер внимательным взглядом — сначала на руки, а потом в глаза — дал понять, что знает правду. Но ни единым словом не упомянул об этом. После заседания, пробившись через толпу журналистов, Снейп заметил направляющегося к нему Поттера, но как можно быстрее прошел к камину в Атриуме и переместился в Дырявый Котел, а потом аппарировал домой: камина в его доме отродясь не было. * * * В начале августа школьная сова принесла сообщение от МакГонагалл. Она напоминала, что фактически Снейп все еще числится на должности профессора Зельеварения, и вежливо интересовалась — намерен ли он продолжить преподавательскую деятельность или ей нужно искать нового учителя? Снейп долго сидел над листом пергамента, угостив недовольную задержкой сову нарезанным мясом. К этому времени ремонт был завершен, и, не зная, чем еще себя занять, он даже поменял мебель в гостиной и спальне на втором этаже, обновил кухню. И даже, чувствуя себя совершенно не в своей тарелке, выбрал в магазине новые ковры и шторы взамен изъеденных молью. Дом преобразился, став почти уютным. А хозяин погрузился в состояние, близкое к отчаянию, словно вернулся на семнадцать лет назад. Он не понимал, как жить дальше. После долгих лет, на протяжении которых он был вынужден скрываться, шпионить, лгать не только вслух, но и мысленно, ломая себя в угоду своим двум повелителям, он просто не мог перестроиться и начать жить «как все нормальные люди». Его шпионские навыки стали никому не нужны — и страшно было признаться себе, что он ничего больше не умеет и не может. По сути, ему нужно было начать жизнь заново, вот только очень трудно сделать это в тридцать восемь лет, последние двадцать из которых он даже не распоряжался своей жизнью. Но чистого листа никто не дал, приходилось писать дальше на уже исчерканном и заляпанном бурыми пятнами. Из мирных занятий он умел лишь варить зелья и преподавать. Поразмыслив, Снейп решил сделать это основой, фундаментом, на котором постепенно можно будет выстроить если не полноценную новую личность, то хотя бы ее подобие. И написал Минерве согласие на должности зельевара и декана Слизерина. Когда он, наконец, принял решение, ему показалось, что даже дышать стало как-то легче. Осталось переждать всего три недели, он опять будет занят с утра до ночи, и не останется времени на бесплодные сожаления. Как знать, может быть заполнится и пустота, которую он ощущал в голове и в груди. Лишь по ночам продолжали тревожить странные и страшные сны — не помогало ни обычное, ни модифицированное Зелье Сна-без-сновидений. * * * В большом зале со стрельчатыми окнами и каменным полом стоит на коленях, потупив взор, хрупкая некрасивая девушка в темно-синем платье с белым отложным воротником. В пяти ярдах перед ней, на возвышении из трех ступенек находится кресло, больше похожее на трон, в котором сидит толстая сердитая старуха. На ней древний желтый роброн, совершенно лысая голова ее (Снейп не видит, но абсолютно точно знает, что она лысая) покрыта черным париком с завитыми локонами. Даже на таком расстоянии от нее несет прелью и нестиранным бельем, вызывая приступы тошноты, нос ее почти смыкается с подбородком, а на щеке висит безобразная волосатая родинка. Спрятавшиеся под набрякшими веками глаза смотрят пронзительно и недобро. — Прости, бабушка... — голос девушки дрожит, как и она сама. По щекам катятся слезы. — Но он меня любит... — Что значит — «прости»? — скрипит старуха. Голос ее так же мерзок, как и внешность. Девушка только ниже опускает голову, пытаясь стать как можно незаметнее. А бабка продолжает, явно упиваясь своим положением: — Никаких «прости». Зелье уже готово, пока не выпьешь — нам не о чем разговаривать. — Бабушка... пожалуйста.. только не зелье! — девушка в отчаянии смотрит на старуху. — Только не его! Накажи меня, но не убивай его! — она в страхе обнимает руками свой еще плоский живот, склоняясь почти до самого пола. — Откажись от своего маггла, и ребенок станет не нужен. — Нееет... бабушка... пожалуйста... Я люблю его... — девушка вжимается в каменные плиты, как будто пытаясь просочиться сквозь них. — Любит она, надо же! — старуха непреклонна. — Ничего с тобой не случится, не ты первая, не ты последняя. Ишь что удумала — от маггла понести. Опозорить нас хочешь? Сквиба родить? Чтобы вся Британия над Принцами потешалась? Не бывать такому, пока я жива. Не выпьешь — силой волью. Она грузно поднимается с кресла. Кто-то услужливо подает ей дымящийся кубок, и она делает шаг к непокорной внучке. Как вдруг та, отпрянув, выхватывает из рукава платья волшебную палочку и восклицает в ярости: — Тогда сдохни, старая уродина! Сектура тотум корпус! С кончика палочки срывается пучок оранжевых лучей, и, пролетев разделяющее их небольшое расстояние, расчерчивает лиф платья старухи беспорядочными красными полосами, из которых тут же хлещет кровь. Захрипев, бабка падает навзничь, зелье выливается на каменные плиты пола, латунный кубок со звоном летит в сторону. К ней кидается какой-то высокий и тонкий, похожий на отвратительного червяка мужчина, машет палочкой, шепча заклинания. — Ах ты, мерзавка... — хрипит старуха, отстраняя его властным жестом. Раны ее затягиваются прямо на глазах. Девушка в панике пятится прочь из зала. — Порезать меня хотела?.. Нет, постой... Я тебе этого не прощу... Любовь, говоришь... Сегодня Хеллоуин, не забыла? Тени просят еды... — она с трудом приподнимается на локте, простирая правую руку по направлению к девушке. — Силой Тьмы отлучаю тебя от Рода и проклинаю тебя саму и твое потомство. Ты никогда не найдешь любви, на которую позарилась, а твой грязнокровый ублюдок будет убивать всех, кого полюбит, своими руками, до тех пор, пока не найдется маг, который добровольно согласится обменять свою любовь на смерть. Иди же, непокорная, к своему магглу, посмотрим, как он тебя примет. Возьмите ее! И, повинуясь взмаху ее руки, черные тени со всех темных углов устремляются к девушке, подхватывают, и танцующим вихрем выносят прочь из зала. * * * Мальчик лет четырех, черноволосый, с огромными глазами на бледном личике, стоит на коленях над лежащей собакой. Она хрипит, из глубокой раны на горле появляются розовые пузыри, лапы подергиваются, порываясь убежать, но тщетно. Из-под нее быстро расползается лужа крови, животное затихает. Длинная серая шерсть постепенно намокает и становится бурой и совсем не пушистой. Мальчик переводит взгляд на оранжевую тыкву со свечкой внутри, стоящую на подоконнике, а потом — на свои руки и с ужасом видит, что вместо привычных пальчиков из ладоней торчат длинные острые лезвия. Как же так... он только хотел обнять своего любимца... Он кричит, падает на пол и бьется в истерике, пачкаясь в еще теплой собачьей крови. Темные тени придвигаются ближе, становясь почти осязаемыми. * * * На кровати в убогой, темной, грязной комнатушке лежит женщина, изможденная и бледная до синевы. Рядом с ней на колченогом табурете сидит подросток. Женщина протягивает дрожащую руку и гладит его по длинным черным волосам. В уголках ее глаз стоят слезы, но она через силу пытается улыбаться. — Мальчик мой... Какой ты уже большой... Ее рука похожа на высохшую птичью лапку, ногти неровно обгрызены, но сын, не замечая уродства, берет ее в свои руки и прижимает к губам. По виску женщины быстро сбегает слезинка, прячась в полуседых волосах за ухом. — Мальчик мой... Я должна тебе рассказать... — Не надо, мама. У тебя и так мало сил, — он изо всех сил сдерживается, чтобы тоже не заплакать. — Нет, это важно, ты должен знать. На нас лежит Родовое проклятие. Поэтому я умираю, и ничего нельзя сделать. На тебе оно тоже есть, именно из-за него ты вынужден носить перчатки. Мальчик переводит взгляд на свои руки — на вид они ничем не отличаются от рук любого другого человека, а перчатки надежно защищают от случайного пореза. Женщина продолжает — лихорадочно, с нажимом, боясь, что сын не поверит: — Запомни. Никого никогда не люби, малыш. И никогда не снимай перчатки. Проклятие таково, что ты будешь убивать всех, кого полюбишь. — Мама... Я не хочу, чтобы ты умирала... — мальчик начинает всхлипывать. — Прости меня, родной мой, — женщина опять гладит его по голове. — Из-за проклятия я должна была относиться к тебе, как к чужому. Но знай, что ты всегда был мне дорог. — Мама, мама, пожалуйста, не умирай! Я тоже тебя люблю! — и обнимает ее, прижимаясь к костлявому телу изо всех сил. Женщина в последний раз с хрипом втягивает воздух, несколько раз дергается всем телом и затихает. Мальчик безутешно плачет на ее груди. Через некоторое время, отстранившись, он вдруг замечает, что горло и грудь женщины исполосованы глубокими ранами, его глаза медленно расширяются, и, словно вспомнив что-то, он смотрит на свои руки. Из ладоней торчат острые лезвия, с которых капает кровь. Вокруг валяются ошметки перчаток. — Нееееет!!! Нееееет!!! Не хочу!!! Мама!!! Мама... От потрясения он теряет сознание, падая на еще неостывшее тело матери. Его накрывают, как пологом, черные тени. В коридоре раздается хлопок аппарации, в комнату заходит тот самый похожий на червяка мужчина. Взмахом палочки он переносит мальчика к дальней стене, попутно убирая кровь и накладывая Маскирующие чары на его руки. Потом поворачивается к женщине и точно так же скрывает разрезы на ее теле. Удостоверившись, что нигде не осталось следов крови, снова вспоминает про мальчика. Взмахивает в его сторону палочкой и шепчет: «Обливейт». * * * Снейп проснулся, тяжело дыша. В голове эхом раздавался почти позабытый голос матери: «...Ты будешь убивать всех, кого полюбишь..» Об этом он и сам уже догадался. Но чтоб вот так однозначно и бесповоротно... «...Пока не найдется маг, который добровольно согласится обменять свою любовь на смерть...» Да кто ж на такое решится — добровольно согласиться умереть из-за прОклятого урода?..