Тамбурная фея

Мася, восприимчивый к эмоциональным настроям друга так же, как бетонная стена - к легкому летнему ветерку, все же заметил, что с Тимычем что-то не так. Проведя серию апперкотов, избежать которые Заинька мог бы одной левой, он остановился, сбросил перчатки на пыльный пол и прищелкнул пальцами: - Ау, Нео! Ты с нами? Или матрица засосала тебя? - Почему остановились? - Адольфыч подкрался бесшумно, заглянул через плечо Джаника, возвышавшегося над Тимычем телеграфным столбом. - Да тут некоторые не ту таблеточку съели... Синенькую. И пребывают в Зионе уже с час. Эй, Заинька, Хьюстон на проводе! Тимыч очнулся от боли в предплечье, куда, по всей видимости, Джаник успел залепить не один удар. Но что была эта боль в сравнении с внутренней, пожирающей душу словно осенние лесные пожары? Другой. У него есть другой. Его взяли за ухо, как надоедливого ребенка, мешающего взрослым заниматься своими делами, и вывели вон из комнаты, в которую больше нет хода. Адольфыч хмыкнул на слова Джаника о таблетках, высверлил во лбу Тимыча дыру размером с баскетбольный мяч, но промолчал. Тимур впервые задумался, так ли прост тренер, которого он знал всю свою жизнь, а значит, всего на несколько лет меньше, чем отца и мать? Полгода назад он оторвал бы Заиньке голову всего за один пропущенный удар. Джаник подобрал перчатки, исчез на пару минут и вновь появился рядом - с пластиковым стаканчиком. - На, пей. Поперхнувшись кипятком, Тимыч сперва охренел, а затем взревел раненым лосем: - Сдурел??? Сунув нос в стаканчик, Мася смутился, что было совершенно на него не похоже. - Ну, извини. Перепутал клапаны в кулере. Мне показалось, что ты сейчас в обморок грохнешься, вот я и... Пошли, присядешь. - Я в норме. - Попытался откреститься от "отеческой" заботы Тимыч, но Джаник уже волок его к скамейке у стены. Глотая кипяток, он отсчитывал про себя секунды, словно рефери на ринге после нокаута. Соберись. Ты должен держать удар. Какой ты, к хренам, чемпион, если тебя сбили с ног одним единственным выдохом - "есть кто-то... Кто нравится мне". На девятой он отлип от стены. На двенадцатой с благодарностью сжал руку Джаника. На двадцатой тряхнул головой, очищая от не нужных сейчас мыслей, затянул на запястьях перчатки и встал. Адольфыч глянул из своего угла, прервав заполнение журнала, кивнул головой – заметил, оценил. Кружа вокруг Тимыча, Мася взрезАл воздух короткими обманчивыми бросками, выискивая открытые места, но Заинька уже собрался и был готов. В голове царила пустота, гулявший коридорами извилин сквозняк выдувал из закоулков памяти обрывки, ошметки, скомканные разноцветные фантики воспоминаний. Одиннадцать лет назад. Венька в цветастом сарафане и белой с ромашками панаме, доверчиво сующая липкую от чупа-чупса ладошку в руку первоклассника Тимыча. Шесть лет назад. Джаник, швыряющий в девчоночью раздевалку дымящуюся китайскую петарду, - и две пары глаз, пялящихся из-за угла на суматоху и мельтешение худых голых коленок, острых лопаток и прочих прелестей юных гимнасток. Три года назад. Адольфыч, скупо хлопающий по плечу после первой победы, доставшейся двумя раундами и нокдауном, из которого Тимыч выполз на издыхающем, но не сломленном самолюбии. Год назад. Мама, вертящая на кухне долму под руководством тетушки Машико, шмыгает носом, глядя на спортивную сумку, в которую Тимур успел побросать нехитрое барахло, и складывает уже готовые виноградные голубцы в термостойкий контейнер. В ее взгляде – так же как и в глазах неуклюже обнявшего за плечи отца – гордость вперемешку с печалью. Я победил тогда. И смогу сделать это сейчас. Мася чересчур расслабился, заглядываясь на Тимыча вопросительно – как ты там? – и пропустил момент, когда открыл левую часть корпуса. Перчатка, набитая конским волосом, мягко ткнула под обтянутые тощим слоем кожи ребра. Вторым ударом Заинька заставил друга сложиться пополам. Спружинившие мышцы пресса оттолкнули левую руку, но было видно, что такого подвоха Мася не ожидал. Треск липучек, одобрительный взгляд Адольфыча, капли пота, холодящие позвоночник. Наскоро вытершийся полотенцем, Тимыч рванул в раздевалку – никаких душевых. Во всяком случае, не в ближайшее время. Джаник уже клацал сенсором телефона, сбросив с себя спортивные штаны и путаясь в бегущих по кругу буквах «кельвин кляйн», эластичной резинкой обхватывающих бедра. Беглый осмотр показал, что с этого – как с гуся вода, и никаких повреждений его секси-имиджу Тимыч не нанес. - Мыться идешь? - Не сегодня. - Слышь, Хьюстон, - Джаник оторвался от экрана, умудрился наконец стянуть с себя трусы и воинственно взмахнул ими над головой, - что бы там у тебя ни приключилось – это не повод. Ну, в смысле это. Ну, грязным ходить. Глядя на него, поджарого, жилистого – не понять, в чем душа держится – Тимыч сперва ухмыльнулся, а затем неприлично заржал. - Краля твоя все еще не дает? – Сквозь всхлипы. – Ты ей фото пришли! - Чье? – Удивился Мася. Но трусы опустил, и теперь стоял перед Тимычем, совсем недавно обратившимся в геи, во всей своей красе. Краса была приличного размера и… Внушала. – А-а-а, ты об этом! Два полушария загорелых ягодиц завертелись перед глазами Тимыча под гнусавые импровизированные напевы «ламбады». Увесистый даже в лежачем состоянии, член танцующего Джаника болтался буквально перед носом… - Смотри! Да я могу в триста раз лучше, чем этот твой... Балерун нетраханый! Память некстати подбросила очередной фантик – стриженый подшерсток русого цвета, сжавшиеся яички, песочная бледность торчащих сосков. Тимыч охнул и вцепился скрюченными пальцами в лавку. Мася, пародийно виляющий бедрами, замер, вцепился взглядом в напрягшуюся ширинку друга. - Ты и теперь скажешь – он всего лишь танцует? Ноздри вдохнули запах пота. Значит, не получилось… - И теперь скажешь – я всего лишь смотрю? В голосе Джаника цельнолитой сплав холода и металла странным образом сочетался с ароматом хризантем – горьким и осенним, как будто не июнь, а зачастило проливными дождями, резиновые сапоги, сырость луж под ногами, разноцветные зонты – и никаких надежд на солнце. Смуглая кожа – тысячи квадратных сантиметров – маячила перед Тимычем. Вдыхающим соль и пот, оплакивающим поражение, готовящимся к новой битве, и созревшим… - Не смотрю! – Рявкнул он в коричневый пупок. – Я люблю его! - Любишь? – Пупок исчез. Горечь хризантем странным образом усилилась, несмотря на то, что Джаник уже стоял на пороге раздевалки. – Тогда не повторяй моих ошибок. Любовь… Она, знаешь ли, не всегда двусторонняя. Как там говорилось в учебнике истории? Карфаген должен быть перейден. Или Рубикон? Или и то и другое следовало разрушить? Свои собственные карфагенно-рубиконовые проблемы Тимыч решил одним махом. Одним таким бездарным, позорным в своей неприглядности, унизительно стыдным, и тем стыднее, что произошло это именно с Джаником - последним, кому Тимур рассказал бы о внеплановом повороте к бару «Голубая устрица». Что, Заинька, получилось у тебя удивить друга? Наушники молчали уже двадцать минут – стандартный список треков, которые так любил погонять Тимыч по пути домой, закончился, а сил переключить на новый плей-лист не осталось. Совсем не осталось. Хреновое нынче лето. Автобус замер на конечной, выпустив из своих недр немногочисленных пассажиров, Тимыч последним сполз с жесткого сиденья, перед глазами все еще стоял Джаник, окидывающий его взглядом, в сборной солянке которого преобладало что-то, чему не было названия, и что в шкале эмоций самого Тимыча классифицировалось как «презрение». Еще бы! Откуда ему – метр восемьдесят, смазливая мордаха, постельный список «отсюда и до обеда», губы, перецеловавшие не меньше сотен других, ароматных и напомаженных – знать, что творится на душе у друга… Бывшего друга, надо полагать. И плевать на пуд соли, плевать на "спина к спине" в дворовых драках, плевать на прожитое одно на двоих детство. Разные стороны баррикад, разные стороны улиц, Карфаген должен быть перейден. Или все же Рубикон? Вспомнив долговязую фигуру, кружащую в полумраке раздевалки, освещаемой тусклой лампочкой на 40 ватт, Тимыч улыбнулся сквозь накатившую тоску. Почему он никогда не замечал, что Джаник похож на лоснящуюся черным бархатом, мускулистую грациозную пуму? Мама не была бы мамой, если бы с порога не учуяла неладное. Подошла, тронула прохладной ладонью лоб, по привычке всех матерей на свете перепроверила результат легким касанием губ, удостоверилась, что чадушко пылает, словно костер, разведенный Святой инквизицией под нерадивым грешником, ушла в спальню. Тимыч сбросил кеды, сбросил сумку с плеча, сбросил бы и свою бесполезную шкуру, если бы мог – но нужно было улыбаться и делать вид, что все в порядке. У разгадывающего кроссворд за кухонным столом отца датчик сигнализации, установленной восемнадцать лет назад на сына, похоже, тоже сбоев не давал, потому что тарелка с любимой до дрожи жареной картошкой уже стояла возле привычного тимычевого места – на подоконнике. Поджав цаплей ногу, Тимыч вонзил вилку в хрустящую корочку. - Адоль… Тьфу, Рустам Адымович звонил. - И?.. – Картошка была что надо, говорить не хотелось, стакан чая возник будто из воздуха, двойной ком в горле дополнился третьим, Тимыч сглотнул и понял – аппетит пропал. Совсем. - Тимур, тебе есть, что сказать? – Рука, привыкшая ломать кости на матах, легла на плечи невесомой пушинкой. – Что случилось, сынок? - Все в порядке, пап. - Это из-за Венеры? Ну, то есть… - голос отца стал немного глуше, он прокашлялся, словно собираясь с силами и словами. – В смысле – она уехала. И, возможно, тебе не хватает ее… - Нет! – Ответ получился резким, но манерничать с отцом Тимыч сейчас не хотел. - Ты встречаешься с другой девушкой? М-да, этот вечер не мог завершиться иначе. Карфаген ли, Рубикон – разрушению подлежало все, отмеченное важными маячками в предыдущей жизни. Той, которая была до Семена. - Нет, пап. Я встретил другого. Отставив в сторону нетронутый чай и практически девственную картошку, Тимыч расправил плечи и вышел из кухни, не оборачиваясь. Увидеть в глазах отца то же, что и у Джаника… Пожалуй, достаточно на сегодня. На прикроватной тумбе стоял стакан с водой, рядом – блистер с «нурофеном». Мама натянула сползший до пола плед на плечи и заботливо подоткнула по бокам. Тронула стриженный «ежик», вздохнула, покачала головой и отправилась звонить Машико. Дети расстались – и было бы странно ожидать вечной влюбленности от них, державшихся за руки с незапамятных времен… Маленькая Венечка, которую она баюкала на коленях, пару месяцев как принимает знаки внимания от однокурсника. Ее сын, со слов тренера, уже довольно продолжительное время… Смотрит на другого мальчика. Положив руки на сгорбленные плечи мужа, она смотрела, как он вписывает последнее слово в сетку кроссворда. - Что мы будем делать? - Ничего. Он сам разберется. - Но… - Тсс. – Она прижала руку к губам, готовым произнести непроизносимое. – Мы живем в их время, и в их мире. Не лишай сына победы. Неважно, почему так произошло, но помни: мы – его семья. Перед тем, как уснуть, Тимыч вспомнил. Он перешел свой Рубикон. Адольфыч позвонил ранним утром. - Заинька, в Центральном ремонт начинают. Внутрянка и все такое. На две недели закрывается. Так что – тренировки в свободном режиме, дома штангу потягаешь, а все остальное – на волю судьбы и строителей. Я отца в курсе держать буду. - А… - вякнул в трубку Тимыч, представив себе долгие дни без Семена, завоевать которого стало целью еще более важной, чем предстоящие соревнования. - А ты не переживай. Вон, возьми Майсурадзе и подерись с ним в сквере – у вас отлично получается в последнее время. Ну, чтобы без практики не оставаться. Звякнешь потом – как и что, а я в журнале проставлю. Короткие гудки. Отец, поглощающий первый утренний литр кофе, сделал вид, будто бы ничего. Совсем ничего. - Возьмешь ключи от дачи. Там и «груша», и макивары две, и станок со штангой. Заодно и воздухом подышишь. В глазах читалось «проветришь мозги», но вслух не прозвучало ни слова. Поймав увесистую связку железа, Тимыч скрылся в своей комнате. Телефон зазвонил снова. Да что ж за день открытых дверей? Венька. - Привет! Ну, наконец-то! - Привет, Тимочка! – голос Веньки сиял солнечными лучами далекой «тьмутаракани», казалось, через расстояния и столбовые версты было видно, как она тянется рукой к очередному диет-крекеру, а длинный рукав жадно пьет чай из фаянсовой кружки. – Как ты там? Что бы тебе сказать? Все в порядке, я умудрился потерять все, что мог, я влюбился в парня, у меня стоит лишь при мысли, как выгибается его хрупкая спина под моими ладонями, я притащился вчера к нему в душевую – и меня отшили, а так все хорошо, в Центральном будет ремонт… - Все в порядке. – Тугая струя воздуха сквозь онемевшую гортань. – А тут ремонт будет. В Центральном. Адольфыч сказал. - Да? – за несколько тысяч километров зашуршало, покатилось, грохнуло о пол гулким и тяжелым, шепот сквозь пальцы, прикрывающие микрофон сотового, низкий басок, шорохи и возня. – И надолго? - Пару недель. – Тимыч с пониманием вслушивался в «по ту сторону-трубочные» звуки, с ясностью тридцатилетнего понимая, что они могут означать – в «старорусской тьмутаракани» ранняя рань, и вряд ли некая особь мужского пола находится в комнате Веньки с целью попросить соль, так некстати упавшую на пол. – Не переживай, к вашему возвращению тут будет конфетка. - Тимочка… - Венька засопела так близко, что по коже мурашки пошли. – Я тебе чего звоню… Мы тут решили… С группой… Останемся после практики еще на месяц. Подработать. Деньги обещают не очень большие, но зато жилье и питание – за счет музея, а мы им очень понравились. Ну, ясен-красен, почти дармовая рабсила, но не сидеть же остаток лета на родительской шее? - То есть..? - Не сердись. – Ластящиеся, мурлычущие нотки, Тимыч слышал их впервые, и адресовались они не ему, а тому, кто стоял за ее спиной… Жарко дышал в шею, щекоча нежную кожу, заставляя ежиться, жмуриться и неуклюже смахивать привычными ко всему рукавами безделушки, расставленные на тумбочке… - Я не сержусь, Вень. – Наверное, это было правильным. – Не переживай. Ты же не только за этим мне позвонила? - Тимыч! – Ну вот, зеленые озера до краев наполнены прозрачными слезами, Венька вся – как на ладони, она никогда не умела врать и притворяться… В отличие от него. – Я … У меня… - Знаю. – Губы тронула улыбка. – И думаю, что ты поступаешь правильно. - Откуда ты..? Почему? Тимур! - Потому что мы с тобой всегда были, есть и останемся родными друг другу людьми. Потому, что если бы мы хотели – у нас бы все получилось. Потому, что мы слишком похожие, Вень. Пока Венька молчала в трубку, Тимыч успел набросать план действий, набросать вещей в сумку и прикинуть, какой продуктовый набор прихватит с собой на дачу. Молчание не тяготило, они давно должны были сделать это. И хорошо, что его девочка встретила того, кто позаботится о ней – не как друг, а как по-настоящему влюбленный парень. Ее парень. - Спасибо. Это было все, что она сказала напоследок. С души свалился камень. Ну что ж… Вперед, Тимыч. В Центральный. Тебе нужно забрать вещи из шкафчика. Заодно и Семена дождаться. Адольфыч хмыкнул, увидев Заиньку с перекинутой через плечо спортивной сумкой, вытаскивающего из недр персонального шкафчика две пары носков, бинты и заброшенную триста лет назад на верхнюю полку толстовку. - Надо же… Самые необходимые вещи! Джаник нарисовался за спиной, словно тень отца Байрона. Или Гамлета? Упомни их всех, чертовых поэтов Серебряного века! Дурацкие имена, дурацкие фамилии. Спина у Тимыча была железной, но не пуленепробиваемой, поэтому выстрелы из черных глаз цели все же достигли – он обернулся. В активе Маси значились три контейнера из-под фаст-фуда, шарф, который он имел обыкновение наматывать на длинную шею зимой, одинокая замшевая перчатка и что-то, завернутое в черный полиэтиленовый пакет. - Зато у тебя, как я вижу – прям набор для тренировок дома! Адольфыч с видимым удовольствием наблюдал за своими птенцами-выкормышами, на лице – выражение под стать прозвищу, взгляд скользит то по коренастой фигуре Заиньки, то по жилистой – Маси, еще пара секунд – и раздевалку придется восстанавливать по кирпичику… Джаник выдохнул сквозь сжатые зубы, резко развернулся на каблуках остроносых лакированных туфель… Сегодня он был «при параде». Синяя шелковая рубашка с коротким рукавом, черный жилет из той же ткани, отглаженные до режущей кромки стрелки на графитового цвета брюках – и это в десять утра! Не иначе, как с кралей своей собрался гулять. Бессмысленно и бесплодно, – в этом месте Тимыч злорадно ухмыльнулся, – ибо ни одну крепость друг не осаждал так долго, и ни одна из крепостей не держала оборону с такой стойкостью. Забросив в сумку ворох хлама, скопившегося в шкафчике за год, он молча вышел из раздевалки. Чем черт не шутит? Может, балетному тоже понадобится забрать свое барахло? В любом случае он дождется его. Семен нарисовался ближе к обеду. Впорхнул яркой стрекозой, породив в голове Заиньки острое чувство дежавю: синяя рубашка, черный жилет, отглаженные брюки. "Пати" с дресс-кодом, а он один не в теме? - Постой! Синева при виде Тимура потемнела и покрылась дымкой. Балетный устало вздохнул, но времени осталось в обрез, поэтому действовать нужно было быстро. - Семен… - Шепот в упрямо сжатые губы, тело втиснуто в очередной закоулок Центрального, оно не сопротивляется, а вежливо обмякло в бицепсах и трицепсах, бугрящихся вокруг. – Я подумал... - О чем? - Дай мне шанс. Я ничуть не хуже того, кто нравится тебе. Давай попробуем? - Тимур… - Он действительно устал, и осознание этого душило Заиньку невидимой петлей. – Ты ошибаешься. Я не нужен тебе. Это просто… Как кубок, который ты должен выиграть любой ценой. Ну какой ты гей? Посмотри на себя. Втиснув себя между бедер Семена, Тимыч недвусмысленно двинул тазом. Вместо доказательств. Чья-то рука аккуратно захватила затылок, пальцы сжали позвонки у основания шеи. Крепкий коренастый парень, на две головы выше Тимыча, встал широкой гранитной плитой между ним и балетным. - А ты что за хрен с горы? – В голосе – обманчивая мягкость, в пальцах – желание свернуть шею. – Праздношатающийся? Ну, так и шатайся… Километрах в двадцати отсюда. Семен приник к коренастой фигуре, как рябина – к дубу в известной песне. Узкая фигурка растеклась по широкой груди шелковой лентой, прильнула, слилась в единое целое, стоило сделать шаг в сторону. - Тшш, маленький… - Это уже Семену.- Я же говорил – приеду посмотреть на этот твой Центральный. Парень обнимал «балетного» за плечи, перебирал разноцветные – белые-розовые-фиолетовые – пряди волос, склонялся над запрокинутой головой и касался губами. Он целовал Семена. «Морок» отвечал с неистовством уверовавшего в святую Троицу, то бишь – цеплялся худыми пальцами за мышечную массу, поскуливал от удовольствия, и всячески… Всячески посылал Тимыча в далекие дали, не имеющие ничего общего с ним. Стоящий поодаль Джаник молча подошел, сгреб за холодную руку и уволок наружу – туда, где июль светил ярким, пестрым, где солнце гладило покрытое пленкой соли лицо горячими лучами, а лето только набирало обороты.