Похищение Ганимеда

Каждое утро он поднимается со своего жёсткого ложа и бережно складывает шерстяной плащ. Этот плащ ему ткала мама, и он ещё немножко пахнет домом. Каждое утро он подолгу сжимает и разжимает пальцы. Рука болит, ноет противно и тупо и отказывается держать лук. Другие раны почти затянулись – спасибо молодости и снадобьям Талея: следы от когтей закрылись тяжёлой бронёй шрамов, и нос наверное сросся тоже, потому что почти не болит. Постепенно сошли синяки и ссадины, и только рука... Лекарю пришлось разрезать её, чтобы правильно сложить кости, и теперь она никак не желает заживать – сочится сукровицей, дёргает противной горячей болью... Лёгкая лихорадка до сих пор треплет его, но он не хочет остановиться и отдохнуть хоть несколько дней – боль, гнев и жгучее чувство предательства гонят его всё дальше и дальше от Трои. И он идёт, торопится, оскальзываясь на камнях и с трудом взбираясь на откосы. Время от времени стреляет по зайцам – Талей дал ему не только лекарства, но и лук со стрелами. И два хороших ножа. Он шагает, почти бежит, пока держат ноги, пока не настигли мысли... Но это бесполезная затея – убежать от собственной памяти невозможно... – Руку выпрями. Отлично. Стрелу вот так. А теперь целься и представляй, что она – продолжение твоей руки. Вон тот кустик посреди поляны... Видишь сучок на нижней ветке? Давай. Зевс хмурится от стараний и натягивает тетиву так, что Ганимед с опаской косится на лук – не сломался бы. Взгляд новоиспеченного стрелка становится пристальным, дыхание замирает... Свистит выпущенная стрела, и вдруг раздаётся жуткий грохот, а Ганимеда отшвыривает в сторону. Что это? Он вскакивает на ноги и бросается к Зевсу. Тот стоит совершенно растерянный, в руках у него весело полыхает несчастный лук, а по всей поляне валяются горящие ошмётки вывороченного с корнем куста... Ганимед выбивает лук из огромной ладони и бережно осматривает её – нет ли ожогов. Там всё в порядке, и тогда его начинает разбирать смех. Научил громовержца на свою голову! У него же продолжение руки – молния! – Если бы я знал... Если бы я только знал... – стонет Ганимед между припадками хохота и тычет пальцем в горящие ветки, – я бы не тащил с собой растопку для костра... Ты любил его – безоглядно, самозабвенно, ты доверился ему, вложил в его руки всего себя... И сам был готов бережно заботиться о нём и хранить как величайшую драгоценность... А тобой на самом деле просто играли. Тобой забавлялись: наверное ты со своей идиотской доверчивостью и впрямь бы смешон. Зевсу не нужна была ни твоя любовь, ни верность, он просто пользовался тобой, позволяя обманываться. И он даже хорошо с тобой обращался – ну, ещё бы! Ты ведь был так послушен. Так отзывчив! Так глупо влюблён... – Тебе с такой силой только на слонов охотится. – Можно и на слонов... Но только не из лука! – Зевс весело смеётся. – Ну, в самом деле, что это такое? Какие-то жалкие палочки, щепочки... Несерьёзно. Если уж придётся воевать, то я предпочту взять топор. – Топор?! – восхищённо переспрашивает Ганимед, и в нём вспыхивает озорное веселье. – Прекрасно! Значит, если нам понадобится лесоруб... – Ах ты, нахал! – его мгновенно подхватывают на руки и впечатывают спиной в ствол дерева. Смеяться больше не выходит – губы накрывают нетерпеливым поцелуем, а длинные пальцы пробираются под тунику... Он стонет, обхватывает ногами талию Зевса, нетерпеливо ёрзает и отчаянно скулит, когда пальцы отказываются внутри. Отстранённо думает, что Зевс наверное мог бы метать молнии глазами... Он вскрикивает, когда в него входят, и мир вокруг гаснет – жар, страсть, яростные толчки, руки, губы... Глухое рычание, жадный укус в шею – и подступающий вал сумасшедшего восторга... Под коленями мокрая от росной свежести трава... Что это? Откуда? Ганимед приходит в себя и отчаянно стонет. Стыд-то какой! Он ласкал себя в забытьи воспоминаний! О боги, за что? Он кажется совсем обезумел... Он встаёт, спотыкается и чуть не плачет. Он не хочет этой памяти, не хочет грезить наяву! Зачем перед его глазами всё время стоит Зевс? Его умное лицо, лукавая улыбка и морщинки у смеющихся глаз. Зачем ему слышится глубокий голос и звучный весёлый смех? Зачем проклятое глупое тело тоскует по его рукам, поцелуям, ласкам, зачем жаждет и просит?! Ведь это всё только маска. Зевс не добр. Зевс не милосерден. Ему наплевать и на тебя, и на твои чувства. И Ганимед в который раз жёстко напоминает себе, как у них всё кончилось, и кем Зевс оказался на поверку. И в который раз у него подкашиваются ноги, и он стоит, вцепившись дерево, трудно дышит и пережидает оглушительный шквал боли... Почему, ну почему? Ведь столько ума, обаяния, нежности... И вдруг... А впрочем, не вдруг. Зевс давно забыл, что другие люди могут думать не так, как он. И уж конечно, совершенно не терпит, если кто-то идёт поперёк его воли. И что ж тут удивительного? Ему же за всю его жизнь никто и никогда не сказал «нет»! А если царю или богу не противоречат, то он неизбежно превращается в тирана. Так стоит ли недоумевать? Просто запомни, что истинное его лицо – это эгоизм, жестокость и равнодушие... Не по нему ты тоскуешь, а по своей мечте о любви. Тебя поманили ею так сладко, что невозможно забыть. И как теперь выдернуть из сердца эту отравленную стрелу? Он снова идёт вперёд. Тянутся мимо деревья, огромные валуны и россыпи камней помельче, поваленные стволы, сплошь покрытые мхом, – порой приходится карабкаться, с трудом опираясь на больную руку. Нужно внимательно поглядывать вокруг – в этих местах могут водиться медведи, а ему сейчас с ними не справиться – слишком слаб, да и охотничий припас у него не тот, чтобы ходить на такого зверя... Ганимед идёт, чутко прислушиваясь к звукам вокруг, а мысли текут своим чередом. Твой отец считает, что Зевс был в своём праве – ну ещё бы, он же бог! Он настаивает, что люди должны исполнять любой каприз божества. То есть эту... волю. И все остальные наверное думают точно так же. Какая тоска... Нет! Нет, Талей так не думает! Но ведь Талей влюблён, а любовь – это такая штука... Интересно, был бы он согласен с тобой, если бы не любил? Не знаешь? Ты сейчас вообще ничего не знаешь... Да и куда тебе разгадывать мысли других людей, тут бы со своей головой разобраться... Ведь это немыслимо! Любить и ненавидеть одновременно. Знать о нём всё, осуждать, считать подонком... И хотеть увидеть. Хотеть так нестерпимо, что порой жить не хочется, потому что знаешь – вы больше никогда не встретитесь. А впрочем, кто знает, может ещё и свидитесь. Мало ли какой каприз может посетить всемогущего громовержца, вдруг он вспомнит о своей старой игрушке? От этой мысли Ганимеда пробирает ледяная дрожь. Нет... Только не... Он же тогда явится к тебе. Найдёт, где бы ты ни был. И сделает с тобой всё, что захочет. А что ты сможешь ему противопоставить? Да ничего... И будешь ты снова лежать под ним с раздвинутыми ногами, пока он не натешится. Ганимед содрогается. И нет больше сил сдерживать слёзы. Он прячет лицо в грязных ладонях, корчится, сжавшись в комок – где укрыться, где спрятаться, за какими скалами, под какими камнями? Да нет, только в могиле наверное и получится. Всё. Не смей. Не смей плакать! Распустил сопли, позорище... Он запрокидывает голову и смотрит вверх, пытаясь унять слёзы. В просвете крон видны загорающиеся звёзды. Надо же, уже ночь... Над головой сияет прекрасный Арктос – нимфа Каллисто, превращённая Зевсом в медведицу. Она тоже хлебнула горя... Всё, успокойся, вряд ли он придёт за тобой. Столько времени прошло – наверное у него уже есть новая игрушка. Ганимед горько усмехается: кто знает, возможно кто-то другой сейчас очаровывается ласковой улыбкой и величественным взором. А может быть этот кто-то уже тоже плачет от боли. А он ничем не может ему помочь... И с мстительным гневом он вспоминает давешние слова Зевса «Настанет день и в мире больше не будет богов». Вот и хорошо, пусть они исчезнут, развеются без следа! Толку от них всё равно никакого, а так хоть некому будет измываться над несчастными людьми. Но что-то жалобное скребётся у него внутри, что-то тонко скулит от ужаса... И видится страшное: мёртвый Зевс лежит на заплёванной пыльной земле, бессильно раскинуты его могучие руки, и слепы навсегда погасшие глаза... От этой картины заходится сердце, и не в силах вынести этого Ганимед вскакивает и бежит прочь. От своих мыслей, от беспощадного воображения... В его душе в смертельной схватке сошлись и кружат, словно свирепые волки, гнев и страх, жажда и отчаянье, ненависть и любовь...