Ты заметный.

Когда у Томаса закончилась нудная, абсолютно никому не нужная математика, брюнет встал, собирая свои вещи. Ему было немного тяжело сдерживать улыбку – его съедало любопытство. Интересно, как этот блондин, которого он сегодня спас, будет вести себя на физкультуре? Будет стесняться или, наоборот, осмелеет? – И чего мы тут лыбу давим, братан? – Минхо, как и всегда, разговаривал ехидным, но добродушным тоном. – Ты всю пару молчал, в облаках витал. – Не твое дело, мозга ты куриная, – Томас фыркнул, улыбнувшись дружескому тычку в плечо, который сразу же прилетел со стороны азиата. Парни спустились на первый этаж, где располагался большой спортивный зал. Переодевшись, они зашли в помещение, и Минхо сразу же унесся в сторону своих друзей, которые упражнялись на разного вида тренажерах. Томас оглядел спортивный зал в поисках блондина и сразу же заметил его на другом конце зала – Ньют, словно ожидая его взгляда, смущенно улыбнулся, коротко помахав своему спасителю. Брюнет же, сам не понимая зачем, выпрямил спину, чтобы казаться выше, и с теплой, но сдержанной улыбкой кивнул, нехотя отводя взгляд. – Эдисон, готов сделать доброе дело на благо группы? – Томаса окликнула преподаватель по физкультуре, мисс Джонс, высокая и спортивного телосложения женщина сорока лет. – Будь так добр, сгоняй в учебную часть за журналом? А я пока этих шанков погоняю, – она дунула в свисток, громким звуком давая старт бега кругами для студентов. Довольно улыбаясь, Томас кивнул преподавателю, а затем, бросив взгляд в сторону Ньюта, чуть нахмурился – парень, пробегающий мимо него, нарочно толкнул его в плечо и с вредным хохотом побежал дальше. Ньют же выглядел вполне спокойным. Он давно привык к тычкам со стороны Галли, своего одногруппника, у которого периодически были приступы острого мудачизма. Недовольно дернув плечами, Томас ушел за журналом. Вернулся он минут через десять и, отдавая журнал мисс Джонс, нахмурился пуще прежнего – он нигде не видел Ньюта. – Чел, ты такое пропустил, охренеть! – пробегающий мимо Минхо остановился возле Томаса и, согнувшись, уперся руками в колени, стараясь перевести дух. – Тут один вторач другого толкнул на большой скорости, да так, что тот, походу, руку сломал! Его сейчас в медпункт… – азиат поднял голову, понимая, что разговаривает с пустотой, так как никакого Томаса рядом и в помине не было. – ...отвели. Ньют тихо, почти неслышно скулил, сидя напротив врача в медпункте, пока ему накладывали гипс на руку. Что ж, сегодня Галли зашел слишком далеко. В очередной раз, пробегая мимо художника, он толкнул его так сильно, что тот по инерции врезался плечом в стену, непроизвольно громко вскрикнув от боли. Он сразу понял, что что-то сломал, так как физически почувствовал, как неестественно хрустнула кость в промежутке пониже локтя, но выше запястья. Кто-то (он уже не помнил из-за сильной боли, застилающей глаза) отвел его в медпункт, оставив на попечение удивленных врачей. Вся соль была в том, что у Ньюта была аллергия на анестезию практически любого рода. Поэтому совмещение сломанных костей вместе и накладку гипса ему пришлось терпеть, поскуливая и закусив губу от боли. Именно таким его и застал Томас. Ньюту уже наложили гипс и пока отвели в одну из палат, где он, сидя на кушетке, тяжело дышал, прижав загипсованную руку к груди. Брюнет осторожно присел на корточки перед ним и, чувствуя внутри приступ холодного, жестокого гнева, протянул к художнику руку, осторожно, одним пальцем стирая кровь с его подбородка, стараясь не задеть прокушенную блондином губу. Тот лишь тихо всхлипнул, поднимая на Томаса растерянный, полный боли и искреннего непонимания взгляд заплаканных медовых глаз. – Кто? – это прозвучало слегка грубо, нетерпеливо. Брюнет нахмурился, глядя на художника почти черными глазами. Ньют лишь мотнул головой, не желая говорить. По бледной щеке быстро, но крайне заметно для Томаса, который уже почти физически ощущал боль блондина, скатилась слеза, сорвавшись с лица и падая Томасу на рукав. – Кто. Это. Сделал? – Томас четко и с расстановкой прошипел, однако, мягко сжимая пальцами подбородок Ньюта. Тот, глубоко вдохнув, тихо и на удивление спокойно прошептал: – Галли. Томас вернулся быстро, минут через десять. Казалось, что он заметно успокоился, по крайней мере, его отпустило чувство слепого и жестокого гнева. Он решил ни за что и никогда не рассказывать Ньюту подробностей того, как он, зажав Галли в мужской раздевалке, исступленно бил его сначала кулаками по лицу, а затем, когда тот сполз на пол, хорошенько пнул пару раз по ребрам, не проронив ни слова. А блондин и не стал спрашивать. Слишком долго Галли лишал его покоя, а особенно сегодня, когда более-менее безобидные шутки перешли всякие границы. Он лишь мягко дотронулся до запястья Томаса, который сел с ним рядом на кушетку, и чуть долго смотрел на сбитые костяшки правой руки. Ньют поднял глаза и постарался выдать на лице некое подобие благодарной улыбки, что получилось плохо, так как боль и не думала отступать. – Ты далеко отсюда живешь? Я могу… Точнее, должен проводить тебя, – Томас внимательно посмотрел на блондина, и, когда его взгляд упал на его загипсованную руку, внутри бегуна на секунду снова проснулась ярость, но на этот раз по отношению к себе – ведь его не было рядом, возможно, он мог это предотвратить. Он настолько задумался, что не заметил, как Ньют что-то ответил ему, болезненно улыбаясь. – Что? Прости, я задумался. Ньют понимающе кивнул, убирая руку с его запястья. – Я сказал, что не против, если ты меня проводишь. Мне… Правда дерьмово, – он вздохнул, закрывая глаза, чуть морщась от боли, но затем мотнул головой, нервно выдыхая. – А как тебя зовут, кстати? Я тебе многим обязан, а не знаю, как тебя называть... Томас сглотнул, чуть неловко улыбаясь. – Томас. Томас Эдисон. Ньют буквально на пару секунд уставился в стену перед собой, беззвучно шевеля губами, будто пробуя новое слово на вкус, а затем улыбнулся так, что внутри брюнета словно разлили горшочек с теплым медом, вокруг которого принялись порхать бабочки. – Что ж, Томми… Меня зовут Ньют, очень приятно, – он нервно хохотнул, кивая на свою руку, как бы помогая оценить каламбур. – Поможешь мне еще раз, а? Оказалось, что Ньют жил совсем недалеко, в двух кварталах от колледжа. Пока парни шли рядом, Томас чувствовал себя как сторожевой пес, охраняющий маленькую, но ценную овечку от волков, окружающих ее. Он постоянно оглядывался, стараясь увидеть хоть что-нибудь, что могло бы повредить блондину – но Вселенная, наверное, посчитала, что сегодня художник достаточно настрадался, поэтому не пыталась более выкидывать своих ужасных фокусов. Когда Ньют, шумно вдохнув от боли, показывал пальцем сломанной руки на один из домов, Томас не смог сдержать легкой улыбки. Это был пятиэтажный, маленький, но вполне себе симпатичный многоквартирный дом нежно-голубого цвета c одним пролетом ступенек перед входом в подъезд и плоской крышей, на которой, за ограждением, жильцы дома обустроили что-то вроде сада – даже снизу было видно кусты и цветы, торчащие с крыши. – Не смейся, пожалуйста, если можешь… – Ньют немного неловко улыбнулся, поднимаясь вверх по ступенькам, сконфуженно глядя на брюнета, который стоял с приоткрытым ртом, глядя вверх. – Я и не думал смеяться. Не думал, – в два прыжка преодолев все ступеньки, Томас открыл перед художником дверь, чтобы ему не пришлось прилагать никаких усилий. – Этот дом очень подходит тебе. Правда подходит. Вы оба очень заметные. – Да ладно уж… Что ты... – Ньют покраснел до кончиков ушей, слыша такое. Никто и никогда в его жизни, даже его родители не говорили ему, что он особенный. Блондин быстро вошел в подъезд, проходя по ступенькам на второй этаж. Остановившись у своей квартиры, он попробовал левой, не сломанной рукой достать ключи из правого кармана джинс, и, конечно же, у него ничего не получилось. – Позволь мне, – Томас уже привычно (а ведь, действительно, привычно) разговаривал утверждениями, которые не нуждались в опровержении. Подойдя ближе, он ловко сунул теплую ладонь в задний карман джинс художника, тихо, но судорожно сглотнув, достал ключи, быстро открывая замок на двери, а затем, выдохнув, открыл дверь перед хозяином квартиры. Ньют же, снова успевший покраснеть, зашел в квартиру, привычным движением скидывая кроссовки, ласково улыбнулся кошке, которая вышла встречать своего человека. – Привет, Мона, привет, девочка… – он попытался наклониться и, по привычке, протянуть правую руку к своей любимице, но боль сразу же дала о себе знать – блондин завалился бы на пол, если бы не сильные руки Томаса, осторожно, но крепко обвившие его со спины. – Мне кажется, тебе опасно передвигаться без моей помощи, – сзади послышался смешок бегуна, который отпустил художника, когда тот выпрямился, опираясь на комод в коридоре. – Да… Наверное… – щеки Ньюта снова предательски порозовели, когда тот повернулся лицом к своему спасителю. – Твою кошку зовут Мона. Почему ее так зовут? – Томас, присев на корточки, погладил толстенькое создание по голове, улыбаясь уголками губ. – Ну… Я же учусь на факультете искусств… Мона Лиза, все дела… – Ньют неловко улыбнулся, запустив пальцы левой руки в волосы, что он часто делал, когда думал или был смущен. – Это очень забавно. Наверное, мне стоит уйти? Я тебя проводил, – Томас выпрямился, глядя блондину в глаза. Внутри него все прямо кричало: "Позволь мне побыть с тобой еще, позволь-позволь-позволь!" – Э, нет. Ты для меня столько всего сделал, так дай я тебя хоть чаем напою! – несмотря на боль, Ньют возмущенно сморщил тонкий носик, чуть улыбаясь. – Да и для меня гости такая редкость... Особенно такие. – Какие? Блондин попытался фыркнуть, что больше было похоже на сконфуженный смешок. – Которые мне жизнь спасают. Проходи, располагайся, чай я пока в состоянии сам сделать. Пока блондин гремел на кухне чашками, заваривая чай одной рукой, Томас, тихо ступая по паркету, осматривал его комнату. Природное любопытство в брюнете было очень сильным, плюс к тому, находиться внутри квартиры художника – особое удовольствие. В среднего размера комнате стояла у стены полутораспальная незаправленная кровать, один шкаф, тумбочка, на которой стоял небольшой телевизор, письменный стол, напрочь заваленный рисунками и эскизами разного размера, кисточками, красками, мелками и прочими непонятными для спортсмена вещами. Но особое внимание Томаса привлекали мелочи, которые вызывали в нем странную симпатию к блондину. Например, ему очень понравилось темно-красное кресло, стоящее спинкой к стене, на которой располагалось окно с широким подоконником. На подоконнике не было растений, зато там, аккуратно сложенный, лежал плед и две подушки, да и в целом все маленькое пространство возле окна выглядело как крошечное гнездо, в котором можно было спрятаться от окружающих невзгод. Внимательно осмотрев каждый сантиметр комнаты и дотронувшись кончиками пальцев до всего, чего можно было, Томас вышел на кухню, садясь за прямоугольный обеденный стол, рассчитанный примерно на четырех человек. Ньют же, ожидая, пока закипит чайник, облокотился бедрами на кухонную тумбу, тепло, но болезненно улыбаясь. – Ты прости за такой бардак. Гости редко бывают, сам понимаешь… – Бардака никакого нет. У тебя замечательная квартира. Она… Очень живая. Да, живая, – откинувшись спиной на кухонный диванчик, Томас улыбнулся, после последнего предложения кивая, как бы в подтверждение своих слов. – Здесь уютно. Ньют чуть порозовел, проводя пальцами здоровой руки по волосам, улыбаясь. – Я… Спасибо… Ты любишь чай с мятой? – блондин постарался перевести тему разговора на что-то менее смущающее его, так как не знал, как правильно реагировать на такое. – Если его заваривал ты, то люблю, – бегун же, заметив смущение хозяина квартиры, тихо хмыкнул, сложив руки на груди, чуть хитро щурясь на художника. – Кстати, почему ты не принимаешь никакие таблетки от руки? Ты мазохист? Сказать, что Ньют за одно предложение испытал весь спектр эмоций – это ничего не сказать. Сначала он жутко смутился, еще пуще прежнего, так как ему показалось, что со стороны его спасителя имеется особое внимание к его, по собственному мнению, ничего не значащей персоне. Потом он очень удивился вопросу о таблетках, а затем возмутился на долю секунды предположению брюнета. Но, подумав, блондин понял, что это была шутка, и заливисто рассмеялся, прижимая к животу загипсованную руку, а здоровой вытирая с глаз проступившие от смеха слезы. – У-ух… Да, Томми, я жуткий мазохист. Я люблю плетки и наручники, ага. – Серьезно? – бегун фыркнул, чуть наклоняя голову набок, делая немного наглый вид, на самом деле наблюдая за тем, как же красиво выглядит художник, когда он действительно счастлив. – Сильесна? – блондин с улыбкой передразнил его, наливая в чашки сначала заварку, а потом и кипяток, после этого садясь напротив своего гостя. – А таблетки я не пью потому, что у меня аллергия почти на любую анестезию. От боли мне в медпункте сказали выпить снотворное во время еды… – он взял со стола пластинку с таблеткой и, закинув таблетку в рот, запил ее чаем. – ...что я, собственно, и делаю. – Понял, – Томас кивнул, выслушав собеседника, и внимательно проследил за тем, как тот выпил таблетку. – Тебе нужна еще какая-нибудь помощь? – Ну… – Ньют, чуть опустив голову, смущенно посмотрел на бегуна исподлобья, крутя кружку в руках. – Вообще... Я хотел попросить тебя побыть со мной, пока я не усну… Мало ли, какая реакция на таблетку будет... Я усну, а ты потом дверь захлопнешь... Если тебе не сложно, конечно… Понимаю, у тебя там наверняка много дел, нечего тут со мной время терять… – Ньют, – брюнет протянул руку через стол, накрывая своей сильной, но мягкой ладонью холодные пальцы здоровой руки художника. – Я буду с тобой, сколько нужно. Я даже спрашивать не собирался. – Спасибо, Томми, – Ньют зарделся и поднял голову, однако, посмотрел на собеседника уже не совсем прямым взглядом, устало хлопая глазами. – Я... Я тебе стольким обязан... И вообще... Закончить блондин не успел. Его глаза сами закрылись, и он клюнул носом вперед, попадая в царство Морфея. Он уже не почувствовал того, как сильные руки сначала подхватили его и отнесли в комнату, на кровать, укрыли одеялом, оставляя спокойно спать. Он, тем более, не слышал, как Томас прошел обратно на кухню и там внимательно прочитал инструкцию к снотворному, которое выпил художник. И он совсем не слышал, что Томас, немного посомневавшись, допил остатки чая из кружки блондина, прижавшись губами именно к тому месту, где холодного фарфора касались губы художника, а затем, как-то глупо улыбаясь, нашел в прихожей запасной комплект ключей, чтобы проверить друга через двенадцать часов, и тихо ушел, захлопнув за собой дверь.