***
– То есть, он тебе нравится? Они сидели на кухне и пили чай. Томас на одном дыхании рассказал другу все с самого начала – то, как стал замечать художника на каждом шагу, об инциденте утром, когда спас его от падения, обо всем том, что случилось на физкультуре и после нее (правда, умолчав о том, как допил чай из чашки блондина), и теперь сидел, уставившись на чаинки на дне своей кружки, сдвинув темные брови. – Я... Не знаю. – Конечно, не знает он, – азиат фыркнул, откусывая добрую половину печенюшки, запивая ее чаем. – Ты просто не слышал, как произносишь его имя, придурок. Ты втрескался. – Я не втрескался! – Томас поднял на него свои глаза цвета кофе, продолжая хмуриться. – Просто... Я его заметил, понятно? И вообще, я от тебя совета ждал, а не всяких долбанутых предположений. – Лол, а что я тебе могу посоветовать? Дружи-общайся, а дальше само все как-нибудь да пойдет, – Минхо пожал плечами, ставя пустую чашку на стол. – Ты кстати, завтра… – он быстро глянул на часы, хмыкнув, затем многозначительно посмотрев на Томаса, мол, из-за тебя, сучка, в два часа ночи не сплю. – ...точнее, сегодня что делаешь? Мне бы за шмотками сгонять в магазин, приодеться, так сказать, и пригодился бы твой совет, бро. – Я должен проверить Ньюта через двенадцать часов, – Томас отчеканил это как напоминание самому себе, хотя, кого он обманывал? Он даже и не думал забывать, а, напротив, отсчитывал часы до предстоящей встречи. – Ну, и в чем проблема, чувак? Давай вместе зайдем за ним утром и в случае, если он жив – возьмем с собой в магазин, пусть проветрится, а если парниша всё же окочурился – вытрем твои отпечатки пальцев со всех поверхностей и, опять же, поедем в магазин! Томас не смог не сдержать улыбки, хоть в шутке друг и задел тему переживания за то, как художник перенес действие таблетки, тем более на голодный желудок. Именно за это он и любил Минхо – за такие легкие, успокаивающие, и, как азиату говорил сам Томас, тупые шутки, от которых всё как-то резко становилось "easier", как любил говорить азиат. – Ты просто невозможен, твою мать! – брюнет бросил в своего друга ложкой, как бы мстя за такую шуточку, но после кивнул, соглашаясь с тем, что идея неплохая. - Оу-е, я пр-росто невероятен! – азиат легко уклонился от ложки и, вставая, похлопал брюнета по плечу. – Разбуди меня за час до выхода, бро. Минхо ушел спать в свою комнату, а чуть позже улегся у себя и Томас, который, закрывая глаза, невольно улыбнулся – засыпая, он почему-то почувствовал запах Ньюта – шампунь с цветочным ароматом, мятный зеленый чай и немного горький оттенок красок, которыми рисовал художник. Этот запах был очень приятен Томасу, делая его всего легким и воодушевленным. Повернувшись набок к стенке, он заснул, предварительно проверив будильник, так как не смог бы простить самого себя, если бы вдруг проспал.***
Утром Томас встал на десять минут раньше будильника, после чего долго и тщательно мылся в душе, тихо напевая что-то себе под нос. Затем он растолкал друга и запихал его в душ, со смехом слушая, как тот мощно крыл матом Томаса и всё, что с ним связано и будет связано в последующих семи поколениях. После этого бегун стал рыться в своем шкафу в поисках наиболее презентабельных, но обыденных вещей – не дай Бог, чтобы Ньют подумал, что Томас готовился к их встрече, еще чего! В конце концов, выбор брюнета остановился на бежевых штанах, которые были ему не в обтяжку, но и не болтались, и на бледно-зеленой футболке поло, что, в целом, неплохо сочеталось с его черной кожанкой. Оставшись довольным, Томас пшикнулся одеколоном и под завывания своего друга о том, что ему нечего надеть, доносящиеся из его комнаты, вышел в прихожую, обуваясь и накидывая куртку. Чуть позже, прождав Минхо, как брюнету показалось, целый миллиард лет и постоянно бросая взгляд на часы, парни вышли из дома, направляясь к дому художника. Сердце Томаса замерло, а затем стало биться жутко гулко и громко, пока тот ключом открывал дверь, тихо шипя на Минхо, который до сих пор не мог перестать ржать от вида дома Ньюта. Как азиату казалось, всё это было жутко забавно – парень, который нравится его другу, живет в голубом доме! – Заткнись, я тебе яйца оторву... – тихо прошипел Томас, осторожно заходя в квартиру Ньюта. Было очень и очень тихо, что сразу же насторожило Томаса. Но все его сомнения отпали, и, как ему показалось, у него даже задрожали колени, когда он, заглянув в комнату, увидел художника, который с сонной улыбкой сидел на кровати, потирая кулаком здоровой руки левый глаз. Заметив гостей, блондин испуганно вздрогнул, но осознав, кто стоит в проеме ближе к нему, расплылся в улыбке. – Томми... Доброе утро... Кто это с тобой? Прежде чем Томас успел набрать в легкие воздуха для того, чтобы ответить художнику, Минхо быстро обошел товарища и без всякого стеснения, прямо в обуви, подошел к блондину, протягивая руку для приветствия. – Йоу, я Минхо, друг этого шанка. Мы собрались в магазин, пошли с нами? Ньют немного опешил, но не в силах сопротивляться напору и, собственно, обаянию азиата, робко кивнул и, смущенно улыбаясь, пожал ему руку. – Я не против... Только в душ схожу, ладно? – он встал с кровати и, проходя мимо Томаса, мягко и быстро коснулся здоровой рукой его локтя, кидая в сторону брюнета искреннюю благодарную улыбку. Запираясь в ванной, он крикнул: – Томми, покорми Мону, пожалуйста! И, да, холодильник в вашем распоряжении!***
Ньют был в полнейшей, безумной панике. Он скинул с себя вещи и, выставив загипсованную руку за занавеску ванной, встал под душ, закрывая глаза. У него дома два человека. Два! За последние два года, что он живет один, такое количество гостей было у него всего один раз – когда сломалась плита, и пришли два ремонтника ее чинить. Но тут-то не всё так просто. На кухне его ждали два парня, один из которых был вообще Томас, которому блондин был обязан по гроб жизни. И как прикажете себя вести, когда последние два года ты разговаривал только с кошкой? Кошмар. Вздохнув, художник быстро принял душ, а затем, неловко орудуя здоровой левой рукой, оделся, натянув на себя джинсы и белую рубашку, которую он взял с сушилки в ванной. Справиться с пуговицами левой рукой было непосильной задачей, поэтому парень просто вздохнул, выходя на кухню в расстегнутой рубашке, открывая гостям вид на бледное и худое тело.***
– Говфпаде Бове ты мфой, как ве эво фкувно! – Повностью с топфой фолидарен, двук мой! Томас и Минхо, честно покормив кошку, неловко заглянули в холодильник Ньюта, как тот им и наказал. Точнее, неловко было только Томасу, который совсем не хотел объедать художника (который итак выглядел, словно недоедает), азиат же, с довольным "Ебать, блинчики!", утянул из холодильника миску с блинчиками, внутри которых были завернуты творог и черника. Наглый бегун, усевшись за стол, принялся уплетать десерт, причмокивая и восхищаясь. Томас же, который сначала пытался со справедливым гневом остановить друга, вскоре присоединился к его мародерской трапезе, так как та половинка блинчика, которую Минхо умудрился запихнуть в открытый рот брюнета, пока тот разглагольствовал, оказалась настолько вкусной, что Томас просто не смог устоять. Дожевывая кусочек блинчика, бегун поднял взгляд на вошедшего хозяина квартиры и судорожно сглотнул, стараясь не прокашляться. Твою мать, почему он такой красивый? Весь хрупкий и бледный, видны ребра, золотые волосы мокрые и растрепанные после душа, а светло-медовые глаза смотрят растерянно и смущенно, о чем говорит и легкий румянец на щеках. – Ребят, у вас всё в порядке? Чего в сухомятку едите? Первым из гостей подал голос Минхо, так как Томас продолжал упорно пялиться на художника, смущая того пуще прежнего. – Чел, где ты купил это произведение искусства? – азиат кивнул на тарелку, на которой сиротливо покоились полтора блинчика. – Я те просто отвечаю, я пойду в этот магазин, найду повариху, которая их сотворила и, не глядя на то, сколько мегатонн она весит, женюсь на ней, черт подери! – Я, вроде, вешу немного, как мне кажется, – Ньют тихо хмыкнул, проходя к плите и включая конфорку под чайником, а затем развернулся обратно лицом к гостям, подняв левую руку, с хитрой улыбочкой шевеля безымянным пальцем. – Готов сюда что-нибудь надеть? Томасу такие разговоры явно не понравились. Он поперхнулся остатком блинчика и принялся кашлять, чуть нахмурившись. Брюнет, конечно, знал, что со стороны Минхо опасности ждать не стоит, но никто не должен говорить о таких вещах с его Ньютом. Ну, кроме самого Томаса, конечно. Стоп, что? – Ты че, сам это приготовил? – азиат принялся хлопать товарища по спине, помогая прокашляться, при этом удивленно глядя на хозяина квартиры. – Ну, да, сам. Я же живу один, приходится как-то справляться, – Ньют как бы отстраненно пожал плечами, хотя на самом деле был крайне польщен вниманием к своей персоне, чего он раньше никогда не испытывал. Неужели, это… Дружба? Да быть того не может. – Ваш чай, господа, – блондин поставил перед парнями две чашки с чаем,кинув обеспокоенный взгляд на Томаса, который наконец-то прокашлялся и, прохрипев что-то похожее на "спасибо", принялся большими глотками пить чай. – Почему ты так странно разговариваешь? – азиат прищурил свои и без того узкие глаза глаза, отпив чая. – И, ебать, ты, что, следил за мной, шанк? У тебя по кухне висят плакаты моих самых любимых групп, мать твою. Чел, втф? Томас понял, что только сейчас он заметил две вещи. С ним уже было такое, как будто его по голове стукнули, и в голову зачем-то полез поток новой информации о художнике. Во-первых, брюнет и правда услышал, что Ньют разговаривает с каким-то акцентом. По сути, все слова он говорил так же, как и бегуны, но каждый согласный звук он произносил четче и мягче, что делало его речь очень интересной. А во-вторых, Томас только сейчас нормально разглядел интерьер кухни. А когда ему было это делать? Вчера он смотрел только на блондина, переживал за него. Оказывается, на кухне художника почти все стены были обклеены плакатами рок-групп, причем, переводя взгляд с постера на постер, бегун всё больше удивлялся – здесь было всё, что он любил – и старые, и новые «Three Days Grace», и про «Skillet» Ньют не забыл, и остальные, все, без исключения, любимые Томасом коллективы здесь присутствовали. Плюс к тому, среди музыкантов расположились и плакаты с героями комиксов, которые тоже были увлечением спортсмена. Он перевел удивленный взгляд на Ньюта, как бы тоже ожидая ответов на вопросы азиата, так как говорил Ньют действительно странно, а раз увлечения Минхо и Томаса совпадали, брюнету тоже было интересно, как же так получилось. Блондин же, хитро улыбаясь, глянул в сторону Томаса, в точности повторяя слова Минхо, имитируя его манеру речи и азиатский акцент: – Почему он так странно разговаривает? – хохотнув, художник обратился уже к Минхо, и Томас не мог не почувствовать в груди легкий укол ревности – Ньют улыбался не только ему одному. – Я родом из Англии. А про это... – он обвел рукой в гипсе (которой орудовал уже чуть легче) и заговорщически прошептал, подмигивая Минхо, на что Томас чуть сжал губы. – Я агент Британской разведки и следил за вами. Только тс-с, не говори Томасу, окей? Минхо от души заржал, улыбнулся и Томас. Оказывается, Ньют был не так прост, как могло показаться. Когда надо было, он был довольно-таки острым на язык, что сразу же вызывало симпатию в его собеседниках. – Чел, хоть ты и разговариваешь, как ебучий Колин Ферт, ты мне уже нравишься! – азиат, заканчивая смеяться, перегнулся через стол, хлопая Ньюта по плечу, а затем хитро глянул на брюнета. – Пра-авда, Томас? Томас первый раз за короткое, но насыщенное событиями время общения с Ньютом покраснел. Он кинул теплый взгляд в сторону блондина, кивая. – Правда. А тебе, придурошный, зачем в магазин надо? – брюнет обратился к Минхо, стараясь снять неловкость ситуации. – Для синеглазой своей приодеться хочешь? – Синеглазой? – Ньют удивленно хлопнул глазами, глянув на азиата. – Да есть там одна... В колледже у нас, на медицинском факультете учится… – Минхо мечтательно заложил руки за голову, улыбаясь и откидываясь на спинку кухонного диванчика. – Давно на нее смотрю… – Вы про Терезу говорите? – блондин чуть улыбнулся, отпивая чая из чашки. – Я ее знаю, мог бы вас познакомить... Не был бы Минхо азиатом – его глаза вылезли бы из орбит. – Серьезно?! Откуда ты ее знаешь? – Айн момент... – художник сбегал в свою комнату и вернулся с ватманом, свернутым в трубочку, начиная с жаром рассказывать: – В прошлом году мне сказали нарисовать портрет какого-нибудь человека. Друзей у меня нет, поэтому я просто стал спрашивать разных людей, не согласятся ли они мне помочь. И она согласилась... Я считаю, это лучшее, что я когда-либо рисовал. Он развернул ватман, показывая парням рисунок, и оба бегуна синхронно охнули – это было прекрасно. На большом листе бумаги было изображено лицо девушки с тонким носиком, чуть пухлыми, приоткрытыми губами, обнажающими два передних, немного как у зайчика, зуба, и темными волнистыми волосами ниже плеч. Но главное в этой картине, глаза, выглядели сногсшибательно. Ньют, рисуя, сделал глаза главным элементом картины, всю остальную девушку нарисовав в черно-белом, немного бледном варианте. Но глаза ее, глубокого ярко-синего цвета, он оформил так, чтобы они источали такой же синий свет, узоры и разные завитки, из которых, в конце концов, вылетали крошечные птицы всех цветов радуги, и всё это в целом словно было отражением души как художника, так и девушки. Повисла странная тишина. Ничего более прекрасного в своей жизни ни Минхо, ни Томас не видели. Первым нарушил молчание азиат, не отрывая взгляда от картины: – Сколько? – Что? – Ньют немного опешил, подняв брови вверх. – Сколько ты хочешь за эту картину? – удивительно было видеть Минхо в кой-то веки таким серьезным. Он перевел немигающий взгляд черных глаз на художника, ожидая ответа. – Нисколько, – блондин мягко улыбнулся и, держа картину раскрытой, осторожно передал ее в руки азиата. – Дарю. – Серьезно?! – тот вылупился сначала на Ньюта, затем на Томаса, а потом снова на Ньюта. – Без шуток? Даришь? Мне? – Да дарю, чего ты завелся? Тебе она явно нужнее, чем мне. Только не вздумай дарить ее Терезе, она ее видела. – блондин тихо хохотнул, но осекся, так как был заключен в медвежьи азиатские объятия. – Чел, я просто твой должник! – Может, мы уже пойдем в магазин, а? – Томас недовольно фыркнул и, стараясь скрыть ревнивый взгляд, сострил: – Вы еще потрахайтесь тут! Все трое рассмеялись и вышли в прихожую. Пока Минхо аккуратно убирал портрет возлюбленной в тубус, любезно одолженный художником, Ньют осторожно тронул Томаса за плечо со спины. – Томми, ты мне не поможешь? Мне не справиться с пуговицами… Брюнет уже собирался съехидничать, мол, попроси Минхо, вы же такие друзья дохрена, но, повернувшись к Ньюту, оттаял. Как можно было злиться на обладателя таких красивых медовых глаз, который, растерянно улыбаясь, выпрямил спину, подходя к Томасу ближе, чуть призывно расправил плечи, прося помощи со злосчастными пуговицами. Брюнет кивнул, начиная медленно застегивать его рубашку, словно невзначай касаясь пальцами бледной кожи. Когда бегун закончил, он совсем не ожидал, что его поблагодарят как-то по-особенному – но нет, Ньют, быстро приблизившись к нему, осторожно и юрко чмокнул его в щеку, благодарно улыбаясь. – Спасибо, Томми, – кивнув, художник обошел брюнета, начиная обуваться. В момент поцелуя сердце Томаса на миг остановилось, а затем сделало такой удар, что ему показалось, пробило грудную клетку. Быстро проведя пальцами по щеке и выдохнув, он, как ни в чем ни бывало повернулся к друзьям. – Ну, мы идем или где? Все трое вышли из квартиры художника и под болтовню на разные темы направились в сторону большого торгового центра.